Сохранившиеся фрагменты из предисловия к уничтоженному 9 страница

Так Масуди получил от старика первые сведения о своем новом занятии и узнал все, что можно узнать о ловцах снов. Если человек располагает надежными письменными и устными источниками, говорил старик, он может довольно хорошо освоить это искусство. Это происходит так же, как у такого «суфи», который исполнил «таубу», покаялся и обрел свой «макам», соблюдая все правила. Такое доступно каждому. Но истинный успех достанется только тому, кто для него родился, кому сам Бог поможет обрести небесное просветление – «хал». Самыми лучшими ловцами снов были хазары, но хазар давно нет. Сохранилось лишь их искусство и частично их словарь, который об этом искусстве рассказывает. Они могли следить за образами, появляющимися в чужих снах, гнать их, как зверя, от человека к человеку и даже через сны животных или демонов…

– Как это достигается? – спросил Масуди.

– Вы, конечно, замечали, что человек, прежде чем заснуть, в момент между явью и сном совершенно особым образом регулирует свое отношение к силе земного притяжения. Его мысли освобождаются тогда от притягательности земли в прямой зависимости от силы, с которой земное притяжение действует на его тело. В такие мгновения перегородка между мыслями и миром становится пористой, она пропускает человеческие мысли на свободу подобно тройным ситам, В этот краткий миг, когда холод так легко проникает в человеческое тело, мысли человека, бурля, вырываются из него, и их можно прочитать без большого труда. Тот, кто обратит внимание на засыпающего, сможет и без специальных упражнений понять, что он думает в этот момент и к кому обращены его мысли. А если вы упорными упражнениями овладеете искусством наблюдения за человеческой душой в тот миг, когда она открыта, вы сможете продлевать время наблюдения все дольше и проникать все глубже в сам сон, вы сможете охотиться в нем, как под водой с открытыми глазами. Так становятся ловцами снов.

Эти исповедники спящих, как называли их хазары, аккуратно записывали свои наблюдения, так же как делают это астрономы или астрологи, читающие судьбу по Солнцу И звездам. По приказу принцессы Атех @, покровительницы ловцов снов, все, что связано с этим искусством, вместе с жизнеописаниями наиболее въедающихся ловцов и житиями пойманной добычи, было собрано и сведено в одно целое, своего рода хазарскую энциклопедию, или словарь. Этот хазарский словарь ловцы снов передавали из поколения в поколение, и каждый должен был его дополнять. С этой целью много веков назад в Басре была основана специальная школа, «братство чистых», или же «друзей верности», – секта, которая сохранила в тайне имена своих членов, но издала «Календарь философов» и «Хазарскую энциклопедию». Эти книги, однако, были сожжены по приказу халифа Мостанджи вместе с книгами исламского отделения этой школы и сочинениями Авиценны. Таким образом, первоначальная версия хазарского словаря, созданная при принцессе Атех, не сохранилась, тот текст словаря, который есть у меня, это лишь арабский перевод, и это единственное, что я могу тебе дать. Так что возьми его, но имей в виду, ты должен хорошо изучить все его статьи, потому что если ты не будешь как следует знать словарь своей профессии, может случиться так, что ты упустишь самую главную добычу. Итак, знай: когда охотишься на сны, слова хазарского словаря – это то же, что следы льва на песке перед обычным охотником.

Так говорил старик и под конец вместе со словарем дал Масуди и один совет:

– Бренчать на струнах может каждый, а ловцом снов становится только избранник, тот, кому это даровано Небом. Оставьте свой инструмент! Ведь лютню выдумал еврей по имени Ламко. Бросьте ее и отправляйтесь охотиться! Если ваша добыча не умрет в чужом сне, как это случилось с моей, она приведет вас к цели!

– А какова цель охоты на сны? – спросил Масуди,

– Цель ловца снов понять, что любое пробуждение – это лишь ступень в процессе освобождения от сна, Тот, кто поймет, что его день – это всего лишь чужая ночь, что два его глаза – это то же самое, что чей-то один, тот будет стремиться к настоящему дню, дню, который принесет истинное пробуждение из собственной яви, когда все станет куда более явственным, чем наяву. И тогда человек наконец увидит, что он одноглаз по сравнению с теми, у кого два глаза, и что он слеп по сравнению со зрячими…

И тогда старик доверил Масуди

 

Повесть об Адаме Рухани

Если соединить вместе все сны человечества, получится один огромный человек, существо размером с континент. И это не просто огромный человек, это Адам Рухани, небесный Адам, ангельский предок человека, о котором рассказывают имамы. Этот Адам до Адама был третьим разумом мира в начале, однако он настолько погрузился в себя, что заплутал, а когда очнулся от этого заблуждения, то сбросил в ад всех своих попутчиков – Иблиса и Ахри-мана, и вернулся к Небу, но теперь ему досталось быть там не третьим, а лишь десятым умом, потому что семь небесных херувимов за это время уже заняли места в небесной лестнице над ним. Так Адам-предтеча отстал: семь ступеней лестницы – это степень его отставания от самого себя, и так родилось время. Потому что время – это только та часть вечности, которая опаздывает. Этот ангельский Адам, или Правдам, который был и мужчиной и женщиной одновременно, этот третий ангел, который стал десятым ангелом, вечно стремится достичь себя самого, и в отдельные мгновения это ему удается, но он постоянно падает вновь так, что и по сей день блуждает между десятой и второй ступенью разума.

Таким образом, человеческие сны – это та часть природы человека, которая берет начало в Адаме-предтече, небесном ангеле, потому что он думал так же, как мы видим сны. Он так же быстр, как мы бываем быстры только во сне, а говоря точнее, наши сны созданы из его ангельской быстроты. И говорил он таким же образом, как мы говорим во сне, без настоящего и прошедшего времени, в одном только будущем. И так же, как мы, во сне он не мог убить или оплодотворить. Поэтому ловцы снов блуждают по чужим снам и извлекают из них по кусочкам существо Адама– предтечи, складывая из них так называемые хазарские словари для того, чтобы все эти книги, составленные вместе, воплотили на земле огромное тело Адама Рухани. Если мы следим за нашим ангельским предком в тот момент, когда он поднимается по небесной лестнице, мы и сами приближаемся к Богу, а если имеем несчастье сопровождать его, когда он падает, мы удаляемся от Бога, но ни того, ни другого осознать нам не дано. Мы опираемся на удачу, всегда надеясь, что соприкоснемся с ним в тот момент, когда он находится в пути ко второй ступени лестницы разума и, значит, поможет и нам подняться наверх, ближе к Истине.

 

Так что наша профессия ловцов снов чревата как невиданными удачами, так и огромными бедами. Но от нас это не зависит. Наше дело пытаться. Остальное – вопрос техники.

И под конец еще одно замечание. Иногда пути, пролегающие по чужим снам, намекают на некоторые признаки, по которым можно заключить, находится ли сейчас Адам-предтеча на подъеме своей стези или падает вниз. Этими признаками являются люди, видящие друг друга во сне. Поэтому конечная цель каждого ловца на сны – добраться до такой пары и как можно лучше с ними познакомиться. Дело в том, что два таких человека всегда представляют собой частички тела Адама, находящиеся в различных фазах и, значит, на разных ступенях лестницы разума. Кроме, разумеется, высшей ступени, где Бог плюнул Адаму в рот и облек его язык четырьмя видами слюны. Поэтому, как только найдешь двоих, которые видят друг друга во сне, знай – ты у цели! И не забудь потом все, что добыл в дополнение к хазарскому словарю оставить там, где это оставляют ловцы снов, добившиеся успеха, – в Басре, в мечети, посвященной пророчице Рабий…

Так старик говорил Масуди. И так Масуди оставил музыку и стал ловцом снов.

 

Начал он с того, что уселся читать все записи, относящиеся к хазарам, которые в виде словаря получил в подарок. На первой странице книги было написано:

«В этом доме, как и в любом другом, далеко не всех встретят с одинаковой радостью. И не всем будут оказаны равные почести. Кого-то посадят во главе стола, будут предлагать ему самые изысканные блюда, он первым увидит все, что подносят к столу, и сможет выбрать, что ему по вкусу. Другой будет есть на сквозняке, где у каждого куска по меньшей мере два запаха и вкуса. Третий займет обычное место, где все куски и все рты одинаковы. А будут и такие, место для которых оставят у двери, где подают только жидкий суп, а на ужин там получают столько же, сколько рассказчик за свои истории, то есть – ничего».

Затем в «Хазарском словаре», соответственно арабскому алфавиту, были размещены цепочки биографий хазар и других лиц, главным образом тех, кто способствовал обращению хазарского племени в ислам. Центральной фигурой, участвовавшей в этом обращении, был дервиш и мудрец по имени Фараби Ибн Кора **, и о нем в словаре было написано очень много. Однако в других статьях словаря имелись очевидные пробелы. В частности, хазарский каган, который пригласил ко двору трех священников – арабского, еврейского и христианского, – потребовал от них истолковать один его сон. Однако не все участники хазарской полемики @ были в равной степени представлены в исламских источниках и в арабском переводе «Хазарского словаря». Бросалось в глаза, что здесь не были названы имена христианского и еврейского ловцов снов, участвовавших в этой встрече. Да и вообще, о них было гораздо меньше данных, чем об арабе, который выдвигал аргументы в пользу ислама, о Ибн Коре. Пока Масуди занимался «Хазарским словарем» (а это заняло не так уж много времени), у него возник вопрос: кто же были два других? Может быть, среди христиан есть кто-то, кто знает толкователя снов и приверженца греческой веры на четырехсторонних переговорах при хазарском дворе? Сохранилось ли его имя? И опять же, знает ли кто-нибудь из еврейских раввинов хоть что-то еще об одном участнике, о своем соплеменнике и единоверце? Не было ли среди греков или евреев людей, которые записали что-нибудь о христианском или еврейском мудреце, присутствовавшем при дискуссии, как записали это предшественники Масуди об исламском? Аргументы этих чужестранцев – отметил и потом записал Масуди – кажутся не такими сильными и исчерпывающими, как доводы Фараби Ибн Коры. Почему? Потому ли, что аргументы Ибн Коры были действительно более убедительны и всеобъемлющи или же в еврейских или христианских книгах о хазарах, если таковые имеются, их аргументы перевешивают то, что сказал Ибн Кора? Может быть, они умалчивают о нас так же, как и мы о них? Может быть, можно составить одну, общую хазарскую энциклопедию или словарь о хазарском вопросе после того, как будут собраны вместе все три рассказа о трех ловцах снов, и тогда будет видна истина? Тогда в таком «Хазарском словаре» в определенном порядке могли бы быть расположены статьи с именами и христианского, и еврейского участников хазарской полемики. Сюда также могло бы войти и кое-что из информации о хронистах этой полемики из греческой и еврейской среды. Потому что как же можно создать Адама Рухани, если не хватает некоторых частей его тела?

Когда Масуди представлял себе такие возможности, ему становилось жутко, он пугался открытых шкафов и сундуков, из которых торчала его одежда, и всегда спешил закрыть их, стоило ему взяться за свой словарь. Он начал разыскивать еврейские и греческие рукописи, связанные с хазарами, и хотя в изгибах его тюрбана можно было прочесть слово «Божественной книги», он стремился к встречам с неверными, сходился с греками и евреями, попадавшимися на его пути, изучал их языки, которые казались ему зеркалами, отражающими свет иным образом. И он учился видеть себя в этих зеркалах. Его хазарская картотека росла, и он надеялся, что придет день, когда ему удастся дополнить ее житием собственной добычи, сообщением о своей доле проделанной работы, своим небольшим кусочком огромного тела Адама Рухани. Но как и всякий настоящий охотник, он не знал наперед, что это будет за добыча.

А когда наступил месяц раби-аль-ахир и третья джума в нем, Масуди впервые заглянул в чужие сны. Он заночевал на постоялом дворе рядом с человеком, лица которого не было видно, но слышно было, как он напевает какую-то мелодию. Масуди в первый момент не понял, в чем дело, но слух его был быстрее мыслей. Имелся женский ключ с отверстием вдоль оси, полый внутри, который искал мужскую замочную скважину с осью внутри. И он нашел ее. Человек, лежавший с ним рядом в темноте, вообще-то не пел, пел кто-то в этом человеке, кто-то, кого этот человек видел во сне… Стояла тишина, такая, что было слышно, как у певца, лежавшего в темноте рядом с Масуди, цветут волосы. И тогда легко, как в зеркало, Масуди вошел в огромный сон, засыпанный песком, не защищенный от дождя и ветра, населенный дикими собаками и мечтающими о воде верблюдами. Он сразу почувствовал, что ему грозит опасность остаться калекой или получить нож в спину. Тем не менее он зашагал по песку, который поднимался и опускался в ритме дыхания спящего. В одном из углов сна сидел человек и мастерил лютню из куска дерева, которое до этого лежало в ручье, корнями к устью. Сейчас древесина была сухой, и Масуди понял, что человек делает инструмент тем способом, который был известен триста лет назад. Значит, сон старее того, кто его видит. Время от времени человек из сна прерывал работу и брал в рот горсть плова, каждый раз удаляясь от Масуди по меньшей мере на сотню шагов. Благодаря этому Масуди увидел сон до самого его дна: там было немного света, испускавшего неописуемый смрад. В глубине виднелось какое-то кладбище, где два человека хоронили коня. Одним из них был тот, кто пел. Но сейчас Масуди не только слышал песню, но вдруг увидел певца. Во сне спящего рядом человека возник какой-то юноша, один его ус был седым. Масуди знал, что сербские псы сначала кусают, потом лают, валахские кусают молча, а турецкие перед тем, как укусить, брешут. Человек из сна не относился ни к одной из этих пород. Масуди запомнил его песню, и дальше ему предстояло ловить следующего, того, кого во сне навещает тот же самый юноша с седым усом. Масуди сразу придумал, как это сделать. Он собрал несколько лютнистов и певцов – компанию охотников для облавы – и научил их петь и играть под своим управлением. У него на пальцах были перстни разных цветов, и каждый цвет соответствовал десятиступенчатой лестнице звуков, которой он пользовался. Масуди показывал певцам тот или Другой палец, и по цвету перстня, который требовал своего тона, так же как каждый род зверей выбирает только свой род пищи, они знали, какой тон брать, и никогда не ошибались, хотя мелодия была им незнакома. Они пели в местах, где собирался народ – перед мечетями, на площадях, возле колодцев, – и мелодия становилась живой приманкой для прохожих, по ночам обладавших добычей, которую искал Масуди. Такие застывали на месте, будто увидев лунный свет, льющийся с Солнца, и слушали как зачарованные.

Выслеживая свою добычу, Масуди шел из города в город вдоль берега Черного моря. Он начал подмечать особенности тех, кто видит сон, ставший его целью. Там, где число людей, которых во сне навещает седоусый юноша, увеличивалось, он отмечал удивительные вещи: глаголы в речи приобретали более важную роль, чем существительные, которые при малейшей возможности вообще выбрасывались. Иногда юноша появлялся во снах целых групп людей. Армянские купцы видели его под виселицей, установленной на повозке, запряженной волами. Видели его потом и солдаты, он хоронил коней на хорошо ухоженном кладбище над морем, видели его с женщиной, лицо которой невозможно было разглядеть во сне, на ее щеке виднелись только те места, величиной с зерно, где седоусый оставил следы поцелуя… А потом вдруг добыча исчезла из виду, и Масуди потерял всякий след. Единственное, что он мог сделать, – это внести в свой «Хазарский словарь» все, замеченное им во время этого путешествия, и его записи, и новые, распределенные по алфавиту, и старые, кочевали вместе с ним в зеленом мешке, который становился все тяжелее и тяжелее. У Масуди, однако, было чувство, что от него ускользают сны, которые снятся кому-то, кто был совсем рядом, что он не успевает их схватить и определить, чьи они. Число снов было большим, чем число спящих. Тогда Масуди обратил внимание на своего верблюда. Окунувшись в сон животного, он увидел юношу с шишковатым лбом и с необычными разноцветными усами, которые, казалось, были даны ему в наказание. Над ним светило созвездие, которое никогда не отражалось в море. Он стоял у окна и читал книгу, брошенную на пол к его ногам. Называлась книга «Liber Cosri», и Масуди, пока с закрытыми глазами смотрел сон верблюда, не знал, что значат эти слова. Тем временем погоня привела его к бывшей хазарской границе. В полях росла черная трава.

Масуди встречал все больше людей, которые впускали на ночлег в свои сны юношу с книгой «Liber Cosri». Он понял, что иногда целые поколения или даже слои общества видят одни и те же сны и одних и тех же лиц в них. Но понял он и то, что такие сны постепенно вырождаются и исчезают и что они чаще встречались в прошлом. От этих снов люди старели. Однако здесь, на границе, в своей погоне он столкнулся с чем-то совершенно новым. А именно: Масуди давно заметил, что юноша с седым усом каждому, к кому приходит в сон, дает в долг по одной мелкой серебряной монете. Причем на очень выгодных условиях, всего под один процент в год. И эти одолженные во сне деньги зачастую воспринимались здесь, на задворках Малой Азии, как векселя или гарантийные письма, потому что считалось, что видящие сновидения не могут обмануть один другого, пока в их жизни присутствует тот, кого они видят в снах и кто держит в своих руках все долговые книги и счета. Таким образом, существовало что-то вроде хорошо поставленной двойной бухгалтерии, которая охватывала и объединяла капитал яви и сна и основывалась на общем молчаливом согласии участников сделки…

В одном местечке, оставшемся для Масуди безымянным, он зашел в шатер, где какой-то перс устраивал представление. Народу набилось столько, что яблоку негде было упасть, в середине на высокой стопке ковров был поставлен мангал, и вскоре перед зрителями появилась обнаженная девочка. Она тихо повизгивала, а в руках держала двух зябликов, одного из которых, того, что был в левой руке, она время от времени отпускала, но стоило птице вспорхнуть, как девочка тут же хватала ее необыкновенно быстрым движением. Девочка страдала странной болезнью: ее левая рука была более быстрой, чем правая. Она жаловалась, что левая рука настолько быстра, что умрет раньше нее: «Меня никогда не похоронят вместе с моей левой рукой… Я так и вижу, как она покоится одна, без меня, в маленьком гробике, без памятника над ним, без имени, как в каком-то корабле без кормы…»

Перс после этих слов попросил присутствующих всех вместе этой ночью увидеть эту девочку во сне, чтобы она смогла выздороветь, и подробно описал, каким должен быть сон. Народ разошелся, Масуди ушел первым, и у него было такое чувство, будто в языке его образовалась кость, что он и записал в своем «Хазарском словаре», обмакнув перо в горячий абиссинский кофе. Ему здесь делать было нечего. Перс, несомненно, пишет свой словарь. Он тоже ловец снов. Значит, можно служить Адаму Рухани разными способами. Правильный ли способ избрал Масуди?

И вот наступил месяц джумада-аль-авваль и вторая джума в нем. Под покровом речного тумана на берегу лежал в песке новый город, голый и теплый. Его не было видно из-за мглы над водой, но в воде подо мглой отражался каждый его минарет, вонзенный в быстрину. А за туманом, на суше, лежала тишина, глубокая, трехдневная, и Масуди почувствовал, что от этой тишины, от этого города и от жаждущей воды в нем зарождается мужская страсть. В тот день он желал женского хлеба. Один из загонщиков, которых он послал в город петь, вернулся и сообщил ему, что кое-что нашел. На этот раз – женщину.

– Иди по главной улице до тех пор, пока не почувствуешь запах имбиря. По этому запаху ты узнаешь, где ее дом, потому что она кладет имбирь в любую еду.

Масуди шел по городу и остановился, лишь почувствовал запах имбиря. Женщина сидела перед костром, на котором стоял чугунок, на поверхности супа лопались пузыри. Дети с посудой и собаки выстроились в очередь и ждали. Из чугунка она половником разливала суп детям и собакам, и Масудя понял, что она разливает сны. Ее губы меняли цвет, и нижняя была похожа на перевернутую скамейку. Она лежала на остатках недоеденной рыбы, как' бродячая собака на костях добычи, и когда Масуди приблизился, предложила и ему налить в миску, но он с улыбкой отказался.

– Я больше не вижу снов, – сказал он, и она отставила чугунок.

Она была похожа на цаплю, которая во сне видит себя женщиной. Масуди, с ногтями изгнившими и изглоданными, с угасшими глазами, лег на землю возле нее. Они были одни, рядом лишь дикие осы точили жала о сухую кору деревьев. Он хотел поцеловать женщину, но ее лицо вдруг совершенно изменилось. Его поцелуй приняла совсем другая щека. Он спросил, что случилось, она ответила:

– Ax, эти дни. Не обращай внимания, на моем лице они сменяются в десятки раз быстрее, чем на твоем или на морде твоего верблюда. Но ты напрасно хлопочешь под моим плащом, там нет того, что ты ищешь. У меня нет черной галки. Существуют души без тела, евреи их называют дибуки, а христиане – кабалы, но существуют и тела без пола. У душ нет пола, но тела должны его иметь. Пола нет только у тех тел, у которых его отняли демоны. Так случилось и со мной. Шайтан по имени Ибн Хадраш ** отнял у меня пол, но пощадил мою жизнь. Одним словом, теперь у меня один любовник – Коэн Y.

– Кто этот Коэн? – спросил Масуди.

– Еврей, которого я вижу в снах и которого ты преследуешь. Юноша с седым усом. Его тело спрятано в трех душах, а моя душа спрятана в плоть, и я могу поделиться ею только с ним, когда он приходит в мои сны. Он искусный любовник, и я не жалуюсь. К тому же он единственный, кто еще помнит меня, кроме него никто больше не приходит в мои сны.

Так Масуди впервые услышал, как зовут того, кого он преследовал. Имя юноши было Коэн.

– Откуда ты знаешь? – решил проверить Масуди.

– Я слышала. Кто-то окликнул его, и он отозвался на это имя.

– Во сне?

– Во сне. Это было в ту ночь, когда он отправился в Царьград. Только имей в виду: Царьград в наших мыслях всегда на сотню поприщ западнее настоящего Царьграда.

Потом женщина достала из-за пазухи что-то вроде плода, похожего на небольшую рыбу, протянула Масуди и сказала:

– Это ку **. Хочешь его попробовать? Или ты хочешь чего-то другого?

– Я бы хотел, чтобы ты сейчас увидела во сне Коэна, – сказал Масуди, и женщина заметила с удивлением:

– Твои желания скромны. Слишком скромны, имея в виду обстоятельства, которые привели тебя ко мне, но, судя по всему, ты этого не сознаешь. Я исполню твое желание; сон этот я буду смотреть специально для тебя, и я заранее дарю его тебе. Но берегись – женщина, которая преследует того, кто тебе снится, доберется и до тебя…

Она опустила голову на собаку, ее лицо и руки были исцарапаны многочисленными взглядами, которые веками вонзались в нее, и приняла в свой сон Коэна, произнесшего: «Intentio tua grata et accepta est Creatorii sed opera tua поп sunt accepta…»

Скитания Масуди были окончены, от этой женщины он узнал больше, чем за время всех поисков, теперь он спешил, как дерево, распускающее почки. Он оседлал верблюда и устремился в обратный путь, в сторону Царьграда. Добыча ждала его в столице. И тут, пока Масуди взвешивал, насколько удачна была последняя охота, его собственный верблюд обернулся и плюнул ему прямо в глаза. Масуди бил его мокрой уздечкой по морде до тех пор, пока тот не выпустил всю воду из обоих горбов, но так и не смог разгадать, что значил этот поступок верблюда.

Дорога липла к его обуви, он шагал, твердя слова Коэна, словно музыкальную фразу, потому что не понимал их, и думал о том, что нужно вымыть обувь на первом же постоялом дворе, потому что дороги требовали от прошагавших по ним за день подошв вернуть обратно налипшую на них грязь.

Один христианский монах, который не знал никакого другого языка, кроме греческого, сказал Масуди, что слова, которые он запомнил,– латинские, и посоветовал обратиться к местному раввину. Тот перевел фразу Коэна: «Создателю дороги твои намерения, до не дела твои!»

Так Масуди понял, что желания его осуществляются и что он на верном пути. Фразу эту он узнал. Он давно знал ее по-арабски, потому что это были слова, которые ангел сказал хазарскому кагану несколько сот лет назад. Масуди уже догадался, что Коэн – один из тех двоих, кого он ищет, ибо Коэн гнался за хазарами по еврейским преданиям так же, как Масуди по исламским. Коэн был тот человек, которого Масуди предсказал, бодрствуя над хазарским словарем. Словарь и сны складывались в одно естественное целое.

Однако именно тогда, когда Масуди стоял на пороге великого открытия, когда стало ясно, что предполагаемая добыча напоминает кого-то вроде его близнеца в погоне за хазарскими историями, Масуди вдруг забросил свой «Хазарский словарь» и никогда больше к нему не возвращался. Было это так.

 

Они остановились на ночлег, мрак кружился красноватыми хлопьями, и Масуди глубоко дышал у себя в постели. Собственное тело казалось ему кораблем, поднимающим и опускающим его на волнах. В соседней комнате кто-то играл на лютне. Даже много лет спустя среди лютнистов Анатолии кружила легенда об этой ночи и этой музыке. Масуди сразу понял, что лютня была исключительной по своим качествам. Дерево, из которого были сделаны деревянные части инструмента, не рубили топором, и звук в нем остался живым. Кроме того, дерево это росло где-то на высоте, где леса не слышат шума воды. И наконец, само тело лютни не было деревянным, оно было сделано из материала животного происхождения. Масуди чувствовал это так же, как любители выпить чувствуют разницу в опьянении от белого и красного вина. Песня, которую играл незнакомец, была известна Масуди, но относилась к числу самых редких, и он удивился, услышав ее в такой глуши. В этой песне было одно очень трудное место, и Масуди в те времена, когда он еще занимался игрой на лютне, разработал специально для нее особый «персторяд», который потом получил настолько большую известность, что при исполнении этой мелодии все лютнисты применяли именно его. Однако незнакомец пользовался каким-то другим решением, еще лучшим, чем то, которое предложил в свое время Масуди, и Масуди никак не мог понять, каков же ключ к этому другому решению. Он был изумлен. Ждал, не повторится ли песня, и, когда это случилось, все вдруг стало ясно. Незнакомец в том трудном месте пользовался не десятью, а одиннадцатью пальцами. Это означало, что играет шайтан, потому что дьявол при игре употребляют кроме пальцев еще и хвост.

– Интересно, это он меня нагнал или я его? – прошептал Масуди и побежал в соседнюю комнату. Там он увидел человека с тонкими пальцами одинаковой длины. Седина змеилась в его бороде. Звали его Ябир Ибн Акшани **, и перед ним лежал инструмент, сделанный из панциря белой черепахи.

– Покажи мне, – произнес Масуди, – покажи мне! То, что я слышал, невозможно…

Ябир Ибн Акшани зевнул, нехотя, медленно шевеля открытым ртом, как будто рождая из него какого-то невидимого ребенка, окончательный облик которому придают движения его губ и языка.

– Что тебе показать? – ответил он и расхохотался.– Хвост? Но ведь тебя не интересуют песня и игра, ты с ними давно расстался. Сейчас ты толкователь снов. Так что тебя интересую я. Хочешь, чтобы шайтан тебе помог? Ведь в книге сказано – шайтан видит Бога, а люди нет. Что же ты хочешь знать обо мне? Верхом я езжу на страусе, а когда иду пешком, веду с собой толпу демонов, маленьких шайтанов, среди которых есть и один поэт. Он писал стихи еще за много столетий до того, как Аллах создал первых людей, Адама и Еву. Его стихи говорят о нас, шайтанах, и о семени дьявола. Но я надеюсь, ты не воспримешь их слишком серьезно, ведь это же стихи. Первое слово всегда как яблоня со змеем вокруг ствола, корнем в земле и кроной в небе. Я расскажу о себе и о тебе кое-что другое.

Воспользуемся известными фактами. Самыми известными, которые знакомы каждому читателю Корана. Я, как и все другие шайтаны, сделан из огня, ты из глины. У меня нет другой силы, кроме той, которую я влил в тебя и которую от тебя же и беру. Ибо в истине можно найти только то, что сам в нее вложишь. Но это не так уж мало – в истине есть место для всего. Вы, люди, воплотитесь на небе во что хотите, если, конечно, попадете в рай, но зато на земле вы на все время заточены в одну и ту же форму, ту, которую вы выстроили своим рождением. Мы же, наоборот, на земле принимаем любой вид, в зависимости от нашего желания, причем можем его менять, если захочется, но стоит нам перейти Кевсер, райскую реку, как мы остаемся на небе навсегда, осужденные быть шайтанами, то есть тем, чем мы и являемся. Однако из-за того, что мы происходим от огня, наши воспоминания не могут выцвести совершенно, как ваши, замешанные на глине. Вот тут-то и видна существенная разница между мною, шайтаном, и тобою, человеком. Тебя Аллах создал двумя руками, а меня – одной, но мой род, род шайтанов, появился раньше твоего, человеческого, рода. Таким образом, самое важное различие между тобой и мной лежит во времени. И хотя наши мучения идут попарно, мой род прежде твоего пришел в джехенем, в ад. А после вас, людей, туда придет новый, третий род. Поэтому твоя мука будет навсегда короче моей. Потому что Аллах уже выслушал тех грядущих, третьих, которые будут кричать ему про нас и про вас:

«Накажи первых вдвойне, чтобы нам меньше мучений досталось!..» Это означает, что мучения не неисчерпаемы. Так что именно здесь узел, здесь начинается то, чего нет в книгах, и именно здесь я могу тебе быть полезен. Обрати внимание: наша смерть старее вашей смерти. Мой род шайтанов имеет более долгий опыт умирания, чем твой, человеческий, и лучше помнит этот опыт. Поэтому я знаю и могу рассказать тебе о смерти несколько больше, чем кто бы то ни было из твоих, как бы мудр и опытен он ни был. Мы дольше вас жили со смертью.