Конструкционизм и проблематичность психологического объяснения

После того как были рассмотрены основополагающие идеи конструкционизма, его исторические корни и современный облик, остается сказать несколько слов о значении конструкционизма для понимания характера психологического исследования и природы научного знание вообще. Что касается собственно психологии, то изменения, которые несет с собой новое движение, настолько масштабны, что потребуются годы для их всестороннего осмысления. Чтобы стало ясно, что же подлежит трансформации, обратимся к характерным примерам конструкционистского анализа психологических процессов и механизмов.

Так, в интерпретации Аверила понятие гнева почти полностью утрачивает связь с детерминистской психологией, превратившись в разновидность социальной роли; иными сливами, термин "гнев" не соотносится здесь с каким-либо ментальным состоянием, а становится конституирующим элементом самой роли (1). В аналогичном исследовании Миллса сомнение сопрягается с понятием мотивации как основной силы, способной побуждать человека к действию; тем самым меняется фокус психологического

анализа: в центре внимания находится теперь процесс обсуждения людьми мотивов своих действий и их социальных последствий (5). В других работах разум выступает как одна из форм социального мира, Я-концепция, извлеченная из головы индивида, перемещается в сферу социального дискурса и т.д.

Во всех этих случаях из научного обихода исключается все то, что представители разных ветвей профессиональной психологии считали "фактами, касающимися природы психологического". Психологические понятия (эмоции, мотивы и т.п.) отсекаются от своей онтологической основы в голове индивида и становятся составной частью социального процесса. В соответствии с идеями позднего Витгенштейна ментальные предикаты не рассматриваются более как обладающие синтаксической связью с миром ментальных событий; вслед за поствитгенштейнианцами эти понятия регистрируются в терминах тех социальных практик, в которых они функционируют.

С этих позиций весьма проблематичной выглядит возможность отражения внутренней реальности с помощью психологических теорий с присущим им набором понятий, образующих фундамент психологического исследования. Более того, психологическое теоретизирование само становится предметом скрупулезного анализа; профессиональные конвенции психологов вызывают подозрение, общепринятые представления подлежат разоблачению, а истины по поводу ментальной жизни выглядят курьезом. Другими словами, современные профессиональные трактовки знания, мотивации, восприятия, преобразования информации и т.п. требуют исторического и кросс-культурного сопоставительного анализа. С конструкционистской точки зрения, все эти "научные" интерпретации зачастую представляют собой разновидность этнопсихологии, которая обусловлена историческими условиями и культурой, которая институционально полезна и потому поддерживается с помощью социальных нормативов и которая тем не менее подвержена вырождению и распаду в ходе поступательного движения социальной истории.

Сказанное не оставляет сомнений в том, что конструкционизм неизбежно встретит серьезное сопротивление со стороны профессиональных психологов. Конструкционизм олицетворяет собой вызов притязаниям традиционного психологического знания и ставит его в щекотливое положение "объекта наблюдения". Вместе с тем значение этой метаморфозы для социальных аналитиков трудно переоценить. Никогда более социальной науке не будет угрожать опасность превратиться в производную психологии, занятую изучением социальных последствий психологических процессов как "более фундаментальных". Напротив, то, что принято считать психологическим процессом, уже в своих истоках будет выступать как производное от процесса социального взаимообмена. Фокус объяснения человеческих действий переместится из внутренней сферы разума в сферу социального взаимодействия. Поиск ответов на вопрос "почему?" из плоскости психологических состояний будет перенесен в плоскость взаимных отношений индивидов. Немногие готовы сегодня к столь резкой смене концептуальных позиций. Однако для тех, кто склонен к риску, способен к новациям и отважно смотрит вперед, новая метатеоретическая дислокация откроет поистине безграничные горизонты.

Конструкционизм и характер науки

Хотя многим исследователям трудно будет отказаться от тех понятий, которые до сих пор служили главным инструментом психологического объяснения (психологические механизмы, структуры, процессы и т.п.), эту потерю сможет компенсировать постановка и решение очень важной познавательной задачи. По существу, речь идет о борьбе за новую концепцию знания. Для того чтобы в полной мере оценить сложность этой задачи, необходимо уяснить, что истоки проблем, присущих как экзогенной, так и эндогенной ориентациям, коренятся в современной концепции происхождения научного знания. В частности, эмпиристские гипотезы, которые служат логическим обоснованием

психологического исследования, являются следствием экзогенной интеллектуальной традиции. Данная гносеологическая ориентация, отстаивающая идею знания как внутреннего образа природы и ее состояний, наглядно проявляется в традиционных попытках доказать научность знания путем его эмпирической верификации и фальсификации. Однако если конструкционизм призван преодолеть экзогенно-эндогенную антиномию и порожденные ею неразрешимые конфликты, он должен также отбросить эмпиристские толкования научного знания. Если конструкционизм отказывается от дуализма субъекта-объекта, который составляет стержень внутридисциплинарных дебатов в психологии, он вынужден оспаривать и дуалистическую теорию знания.

Таким образом, конструкционизм выступает оппонентом традиционной западной концепции объективного, индивидуалистического, внеисторического знания, концепции, которая пронизывает собой практически все сферы современной институциональной жизни. Однако данная точка зрения пользуется сегодня все меньшим доверием ученых. Поэтому легко предвидеть возникновение альтернативной научной метатеории, опирающейся на посылки конструкционизма. Такая метатеория освободит знание из плена чувственных данных или когнитивных необходимостей и передаст его в руки людей, состоящих во взаимных отношениях друг с другом. Тогда научные формулировки будут рассматриваться не как результат безличного приложения внеконтекстуальных методологических правил, а как продукт взаимной ответственности индивидов, участвующих в социальном обмене.

В предшествующих работах я охарактеризовал общий облик зарождающейся метатеории как социорационалистический. Согласно моей интерпретации, средоточием научной рациональности выступает уже не независимый индивидуальный разум, а их социальная совокупность. То, что рационально, суть продукты интеллигибельности, установленной путем переговоров. Приоритет в разработке новой метатеории должен принадлежать социальным мыслителям: если характер социорациональности

составляет фокус интересов социального аналитика, то на его плечи в первую очередь и ложится задача осмысления процессов происхождения и эволюции знания. Тем самым значительная часть философских изысканий, включая философию науки, подпадает под социоконструкционистский анализ.

Специалисты в области философии науки уже до некоторой степени осведомлены об этой перспективе, так как в последние годы наметился явный спад в области философии научного знания. Вера в эмпирические постулаты подорвана, и пока не видно явных претендентов на их место. Исследования в этом направлении постепенно приобретают вид исторических изысканий. Классическая работа Куна, посвященная научным революциям, представляет собой, по существу, историческое исследование; на историческом же фундаменте - в противовес философскому - строилось и большинство последующих работ по проблемам рациональности и научного прогресса. История, которая здесь подразумевается, это по преимуществу история социальная, и ее осмысление требует самого пристального внимания к процессам взаимного обмена между людьми. Тем не менее, социальным аналитикам еще только предстоит осознать первостепенность той роли, которая по праву принадлежит им в решении этой задачи.

В настоящий момент эти новые возможности наиболее полно осознают представители феминизма. Эмпиристская трактовка знания никогда не была близка феминизму, поскольку она зищищала угнетение, манипуляцию и отчуждение в отношении тех, кто составлял предмет феминистского анализа. Кроме того, с феминистской точки зрения, эмпирическая наука слишком часто служила средством, с помощью которого мужчины формировали у женщин такой взгляд на мир, который способствовал порабощению последних. Таким образом, атаке подверглись и процесс, и результаты эмпирической науки. Поэтому многие феминисты занялись поиском альтернативных форм осмысления науки и человеческих индивидов. Конструкционизм с его интересом к коммуникативным основам знания, процессам интерпретации и

оценочным параметрам научного объяснения оказался весьма привлекательной альтернативой. В результате феминистски ориентированные мыслители стали одними из первых, кто применил интерпретационные исследовательские стратегии, документально подтвердил процесс научного конструирования пола, продемонстрировал практическое назначение конструкционистского анализа и обратился к проблеме оснований конструкционистской метатеории.

Однако вряд ли можно требовать скорого признания альтернативной теории знания в широких научных кругах, ибо груз многолетних традиций и продиктованное этими традициями чувство уверенности в себе еще весьма значительны. Нетрудно предвидеть, что серьезное замешательство среди ученых вызовут поиски адекватной методологии и проблема критериев научного знания. Для традиционного эмпиризма пробным камнем объективности знания служил опыт, поскольку считалось, что чувственные данные способны подтвердить или опровергнуть научную гипотезу. С конструкционистской же точки зрения, и опыт, и чувственные данные весьма проблематичны по своей природе. Спрашивается, откуда они черпают гарантии истинности того или иного научного положения? Не являются ли ссылки на так называемый "личный опыт" всего лишь лингвистическими конструкциями, которые подчинены исторически обусловленным дискурсивным конвенциям?

Усомнившись в существовании объективных гарантов истинности научного знания, конструкционизм тем не менее не предлагает взамен никакого альтернативного критерия. Сами социоконструкционистские объяснения также не могут быть подтверждены эмпирическим путем. Осуществленные надлежащим образом, эти объяснения дают "возможность выйти за пределы "само собой разумеющегося". Они могут освободить исследователя от бремени конвенциональных требований, однако их успех не зависит от их "достоверности". Он обусловлен, главным образом, способностью аналитика собрать вокруг себя аудиторию, добиться ее внимания, стимулировать интерес слушателей и доставлять им наслаждение.

Иными словами, здесь нужны совсем другие критерии оценки знания и его притязаний - критерии, которые принимали бы во внимание социальные потребности в той или иной системе интеллигибельности, ограниченность наличных социальных конструкций, а также соображения политического, морального, эстетического и практического характера.

Кроме того, социальный конструкционизм не предлагает никакой "истины посредством метода". Наука долгое время находилась во власти сказки о строгом методе, который, при условии его скрупулезного применения, обязательно принесет свои плоды в виде неопровержимых фактов (как будто эмпирическая методология - это своего рода мясорубка, выдавливающая из себя истину подобно фаршу). Как показали Куайн, Тэйлор, Хансон и Фейерабенд, достоинства этой сказки весьма сомнительны. Прежние непреложные гарантии, на которые уповали ученые, не имеют под собой никаких оснований. Тому же, кто ищет подобных гарантий, социальный конструкционизм вряд ли придется по вкусу. Сказанное, однако, не означает, что конструкционизму вообще чужды исследовательские методы. Если эти методы привносят ясность в поведение индивидов или же демистифицируют существующие формы понимания мира, они будут полезны для иллюстрации или "объектификации" практических последствий исследовательской работы. В этом смысле пригодной может оказаться любая методология - до тех пор, пока она позволяет аналитику углубляться во все более сложные обстоятельства. В одних случаях исследовательские методы привлекают широтой своего охвата, в других - чистотой исполнения, или чуткостью к нюансам, или способностью к глубинному анализу предмета. Эти ценные свойства методов не прибавляют "объективной обоснованности" конечным результатам, но при тщательной разработке они сообщают дополнительную жизненную силу перу исследователя - подобно "живым картинкам" или замысловатым виньеткам.

Другим поводом для неприятия конструкционистской ориентации может послужить ее видимый релятивизм. Но, как мы

Заметили, попытки обосновать объективность знания так и не дали разуму поводов для оптимизма. Можно с полным основанием утверждать, что претензии ученых на привилегированное владение Знанием - это не что иное, как способ мистификации общества в целом. Конструкционизм не предлагает никаких фундаментальных i правил-гарантий, и в этом смысле он, действительно, повинен в релятивизме. Однако это не значит, что "все сойдет". Поскольку системы знания изначально зависимы от сообществ, объединенных рамками той или иной интеллигибельности, научная деятельность всегда будет подчинена нормативным правилам. Тем не менее, конструкционизм предлагает рассматривать эти правила как исторически и культурно обусловленные, а значит подлежащие критическому осмыслению и изменению: это стабильность интерпретации мира без чванливых претензий " фундаментализма".

Далее, конструкционизм, в отличие от морального релятивизма эмпиристской традиции, вновь утверждает значимость для научной практики ее нравственных критериев. Раз психологическая теория (и связанная с нею практика) вторгается в социальную и культурную жизнедеятельность общества, поддерживая одни поведенческие стереотипы и устраняя другие, эта работа непременно должна оцениваться в терминах добра и зла. Практик не может более оправдывать свои социально предосудительные выводы ссылками на то, что он "пал жертвой фактов"; он обязан противостоять тем негативным практическим последствиям, которые могут иметь для общества выводы его науки.

Если бы перспектива развития альтернативной метатеории Получила признание, можно было бы ожидать немало интересных перемен в профессиональной научной жизни. Разработка убедительной трактовки социального генезиса знания будет иметь важные последствия. Потребуются новые теоретические орудия, а именно: понятия, лежащие на стыке психологической и социальной интерпретации мира. Необходимой станет скрупулезная работа в области функций языка - и как системы знаков, и как формы социального участия. Понадобится общая теория естественных,

социальных и философских наук в их социальном измерении. Предстоит также сосредоточиться на проблеме размежевания науки и того, что ею не является (если такое размежевание действительно имеет место). Наконец, нужно будет оценить степень возможной коррекции научных объяснений посредством наблюдения. По сути дела, ученые столкнутся с массой проблем, причем не столько эмпирического, сколько концептуального характера. Важным звеном в их решении должен стать диалог психологов со своими единомышленниками из числа социологов, антропологов, историков, философов, литературоведов. Если такой диалог состоится, мы вправе ожидать появления новых отправных точек теоретического анализа, новой метатеории как основы новой концепции науки, а также общего обновления интеллектуальных ресурсов.

Литература

1. Averill J. Anger and aggression. - N.Y., 1982.

2. Gergen K.J. The social construction of self-knowledge // The self, psychological and philosophical issues. - Oxford (England), 1977.

3. Gergen K.J. Toward transformation in social knowledge. - N.Y., 1982.

4. Kessler S., McKenna W. Gender: an ethnomelhodological approach. -N.Y.,1978.

5. Mills C.W. Situated actions and vocabularies of motives // American sociological review, 1940. - Vol.5.

-P.904-913.

6. Mummendy A., Bonewasser M., Loschper G., Linneweber V. It is always somebody else who is aggressive // Zeitschrift fur Sozialpsychologie, 1982. - H. 13. - S.341-352.

7. Pearce W.B., Cronen V.E. Communication, action and meaning. -N.Y., 1980.

8. Sabini I., Silver M. The moralities of everyday life. -L.; N.Y., 1982.

9. Sarbin T.R. Emotion: a contextualist view // Invited address delivered at the meeting of the American Psychological Association. - Toronto, 1984 (August).

ХАРРЕР.