Многообразие в единстве и единство в многообразии

Культура Латинской Америки и входящих в нее регионов и стран, будучи примером локальной культуры, формально начала свое существование, как уже отмечалось, с эпохи великих геогра­фических открытий. Фактически же процессы духовного самоопре­деления в полной мере проявились в Новом Свете с конца XVIII — начала XIX в. в ходе борьбы за независимость, значительно по­зднее первых контактов между Европой и Америкой. Таким обра­зом, эта культура может считаться сравнительно молодой: если брать средние цифры, то ее «возраст» колеблется между весьма условными цифрами 200 — 300 лет со всеми возможными оговор­ками. Что касается интересующих нас географических пределов этой культуры, то они обозначены гораздо более четко, включая ту часть американского материка, которая лежит к югу от реки Рио Гранде дель Норте и охватывает южные районы Северной Америки, всю Центральную и Южную Америки, а также боль­шинство островов Карибского моря. Если за важный объединяю­щий признак взять языковое единство, то границы латиноамери­канского мира представляются размытыми лишь в Карибском бассейне и на юге США, где испанский язык и латиноамерикан­ская культура подвергаются влиянию нелатинских, прежде всего англоязычных, культурных систем.

Будучи отделенной от внешнего мира океанами и морями (кроме сухопутной границы с США), Латинская Америка со времен Хри­стофора Колумба имела постоянные культурные и иные контак­ты, особенно с Европой, Африкой и англосаксонской Америкой. В ходе исторического развития все эти контакты способствовали обогащению рождавшейся латиноамериканской культуры, добав­ляя в нее все новые и новые ценности. Органически взаимодей­ствуя с внешним миром, стремясь выработать и сохранить свою самобытность, отбрасывая все чуждое в культурном наследии дру­гих народов и, наоборот, жадно усваивая созвучный ей духовно-эстетический опыт, латиноамериканская культура постепенно при­обретала собственное лицо. Процесс этот значительно усилился

по мере развития средств массовой информации и включения в активную общественную жизнь все более широких слоев населе­ния, представляющего весь расово-этнический спектр континен­та с чрезвычайно богатым и животворным фольклором. Любая на­циональная и локальная культура восходит к своим коллективным архетипам, подобно тому, как человек восходит к своим родите­лям и предкам. Сегодняшнее лицо латиноамериканской культу­ры, сохраняя индивидуальную неповторимость, являет черты мно­гочисленных рас, племен и народов, живших, боровшихся и творивших на землях Америки, которую впоследствии, прежде всего по языковому признаку, назвали Латинской.

Итак, говоря о единстве Латинской Америки, мы не должны забывать и о ее многообразии, об исключительной пестроте кон­кретных форм общественного и эстетического сознания, отража­ющих не только пережиточную экономическую многоукладность, но и большую разноликость тех рас и этнических групп, которые внесли и вносят свой вклад в то, что мы сегодня называем лати­ноамериканской культурой. Другими словами, нельзя забывать, что речь идет о далеко не завершенном процессе. И здесь, как всегда в подобных случаях, высказывались и высказываются раз­ные точки зрения. Давно ушло в прошлое то время, когда Латин­ская Америка и ее культурные проявления рассматривались как провинциальное, а вернее колониальное, достояние соответству­ющих метрополий — Испании, Португалии и Франции. Однако вплоть до начала нашего столетия, когда Испания потеряла в Аме­рике свои последние владения — Кубу и Пуэрто-Рико, несмотря на существование многочисленных независимых «испаноамери-канских» республик и Бразилии, вопрос о культурной самобыт­ности Латинской Америки поднимался преимущественно ее соб­ственным населением, мало волнуя окружающий мир. Европа долгое время разглядывала заокеанские экзотические страны сквозь лор­нет духовного колониализма, словно говоря: «Формальная незави­симость — одно, а вот культура...» Такое покровительственное, «па­терналистское» отношение к Латинской Америке со стороны Европы, отражая изживаемый ныне культурный европоцентризм, во многом поддерживалось и самими латиноамериканцами: мно­гие писатели, художники, музыканты, артисты, особенно ориен­тированные на привилегированные слои населения, считали сво­ей духовной Меккой Париж, а учителями — европейских собратьев. Даже в наши дни, наряду с широко распространенным тезисом о в корне автономном характере духовных проявлений в Латинской Америке, можно, хоть и редко, услышать утверждения о том, что «...Америка — это Европа».

Нетрудно заметить, что отождествление с Европой и пренеб­режение, в лучшем случае — отсутствие должного внимания, к самобытным культурным ценностям родной земли обычно пи-

талось и поддерживалось элитарными общественными группами. Не говоря уже о конкистадорах и колонизаторах, для которых Новый Свет никогда не был родиной, их наследники по эксплу­атации — латифундисты, денационализированная буржуазия, мно­гочисленная клиентура транснациональных монополий и т.д. — образуют ту питательную среду бесплодного космополитизма, на которой вырастают чахлые, бледные, лишенные национального своеобразия цветы антидемократической, антинародной культу­ры. По мере сужения круга элит и уменьшения их роли в ходе исторического процесса, включения в него широких народных масс — подлинных хранителей и творцов национального (и кон­тинентального) самосознания — перед миром все отчетливее вы­рисовывается латиноамериканская самобытность. Процесс этот в Латинской Америке далеко не закончен, а следовательно, и куль­турное самоопределение в рамках как всего континента, так и расположенных на нем государств не может считаться завершен­ным.

Поскольку самобытность и единство культуры являются одним из основных отличительных признаков нации, можно сказать, что неравномерность формирования наций на латиноамериканском континенте проявляется и в неравномерности развития и «крис­таллизации» культур отдельных стран Латинской Америки. Одни государства далеко продвинулись по пути создания национально-самобытной культуры (Мексика, Бразилия, Аргентина); другие, обладая общностью языка, территории, экономики, в культур­ном отношении тяготеют к более крупным соседям; третьи обра­зуют группы стран, разделенных границами и экономическими барьерами, но объединенных многими общими чертами в области культуры. Есть и более любопытные случаи — наличие в пределах одной или нескольких стран двух различных культурных традиций, не успевших полностью переплавиться в ходе национального фор­мирования. Иначе говоря, современная политическая карта Ла­тинской Америки отнюдь не совпадает с ее воображаемой «куль­турной» картой, отражающей, с одной стороны, более устойчивую историческую обусловленность отдельных культурных зон, с дру­гой — противоречивость и незавершенность общественных про­цессов на континенте.

Итак, если мы принимаем само понятие «латиноамериканс­кая культура» как пример формирующейся локальной культуры, имеющей определенные хронологические и географические гра­ницы, генетическую связь с предшествующими культурами Аме­рики, Европы и Африки, постоянные и растущие контакты с современной мировой культурой, собственную историческую пер­спективу, то ее наиболее лаконичной формулой на данном эта­пе могла бы стать: «многообразие в единстве и единство в мно­гообразии». Латинская Америка в культурном отношении так же,

 

впрочем, как и во всех остальных, представляется не застывшей амальгамой, континентом, который по праву называют «бурля­щим».

Объединяющие факторы

Какие же факторы в настоящее время лежат в основе латино­американского культурного единства, т.е. являются общими для всей Латинской Америки, и какие способствовали и способству­ют различиям в рамках этого единства? Ответы на поставленный вопрос помогут лучше понять диалектическую взаимосвязь между латиноамериканской культурой в целом и национальными (регио­нальными) культурами, образующими это целое.

К объединяющим факторам можно было бы отнести общность территории и сравнительную экономическую отсталость большин­ства стран континента; общность колониального прошлого и на­ционально-освободительных целей настоящего и будущего; общ­ность языка и общность религии. При этом, естественно, на каком-то этапе, в силу объективных причин, объединяющие фак­торы могут ослабевать и даже превращаться в свою противопо­ложность. Так, неравномерность экономического развития может привести (и приводит) к постепенному переходу отдельных стран из развивающихся в высокоразвитые (Мексика, Аргентина, Бра­зилия) с соответствующими последствиями в области идеологии и культуры. То же самое можно сказать и о языке, который обна­руживает определенную тенденцию к дифференциации: даже в пределах одноязычной «испанской» Америки, не говоря уже о странах, где распространен португальский или французский язык, дают себя знать заметные языковые различия. А в связи с тем, что язык — первооснова художественной литературы, последняя по­лучает в отдельных странах при сохранении общности языка не­повторимую национальную окраску.

Общность территории является главнейшим условием существо­вания любой локальной культуры. Это — естественный географи­ческий плацдарм ее развития. Если рассматривать любую культуру как функцию общественной жизни людей, результат появления, накопления и распространения во времени и пространстве опре­деленных духовных и материальных ценностей, то необходимым условием этого распространения следует признать непрерывность и общность этого пространства. Ибо там, где они нарушаются или ослабляются по географическим причинам (океаны, моря, реки, горные хребты и т.д.), прекращается или затрудняется распрост­ранение культуры. Латиноамериканский культурный регион един и, естественно, ограничен Атлантическим и Тихим океанами, Ка­рибским морем, и лишь его северная граница, кстати, наиболее

«размытая», проходит по югу Соединенных Штатов, где латино­американской культуре противостоит другой, совершенно не по­хожий на нее цивилизационный тип. Преобладание благоприят­ного климата, богатство минеральных, природных и человеческих ресурсов в пределах рассматриваемого региона — прекрасный за­лог для развития единой Латинской Америки с единой культурой. Процесс этот, однако, усложняется из-за пестрых и часто отста­лых экономических структур, политических и этнических границ, а порой из-за трудно преодолимого ландшафта.

Многочисленные латиноамериканские республики объединя­ет и то, что большинство из них с экономической точки зрения относится к так называемым «развивающимся» странам. При всем различии достигнутых ими материальных уровней жизни многие чисто культурологические показатели (грамотность, сеть образо­вательных и культурных учреждений, развитие издательского дела и средств массовой информации и т.д.), будучи переведенными на бесстрастный язык статистики, часто обнаруживают средние общеконтинентальные индексы, совпадающие с европейскими и американскими или более низкие, но более высокие, чем, ска­жем, в Африке. Правда, и здесь появились свои собственные, рез­ко выделяющиеся на общем фоне полюсы современной тиражи­руемой культуры. Это столицы наиболее крупных и развитых государств: Мехико, Буэнос-Айрес, Рио-де-Жанейро.

Общая история, общие враги в прошлом и общая угроза в на­стоящем были и остаются мощными стимуляторами единства ла­тиноамериканских народов. В период войны за независимость (1800—1825) общим врагом креолов-сепаратистов, в каком бы районе колониальной империи они ни жили, была испанская ко­рона, испанский абсолютизм не только как военно-администра­тивная сила, но и как консервативный, чуждый Новому Свету тип культуры. В годы вооруженной борьбы и десятилетия после нее на всем пространстве от Аргентины до Мексики господствую­щим умонастроением и течением общественной мысли был антииспанизм. Противопоставляя Испании новую и многоликую в этническом отношении общность, рождавшуюся в Америке, вождь испано-американского сепаратизма Симон Боливар, как извест­но, говорил: «Мы — это весь род человеческий в сжатом виде». А один из тех, кто стоял у истоков современной латиноамерикан­ской культуры, аргентинский мыслитель, поэт и революционер Эстебан Эчеверрия (1805— 1851) через много лет после изгнания испанцев писал, что независимая Америка еще несет на себе при­знаки подчинения — остатки имперской одежды той нации, ко­торая была ее госпожой, и украшает себя ее ливреей, изъеденной молью... Социальной эмансипации Америки можно достигнуть, только отвергнув это наследство и сосредоточив всю силу способ­ностей на создании американского социального облика. Под со-

S1 Я

циальным обликом в данном контексте и понимается латиноаме­риканская культура. После завоевания независимости антииспа-низм молодых латиноамериканских народов, будучи одним из важ­нейших объединяющих эти народы факторов, ярко преломился не только в общественной мысли и обильной политической пуб­лицистике, но также в фольклоре, художественной литературе, изобразительном искусстве, рождающемся театре. С антииспаниз-мом и идеей общеконтинентального единства были связаны имена выдающихся литераторов и общественных деятелей того времени — автора первого латиноамериканского романа «Перикильо Сарнь-енто» Х.Х.Фернандеса де Лисарди (Мексика, 1776— 1827), автора первой испано-американской грамматики А. Бельо (Венесуэла — Чили, 1781 — 1865), выдающихся поэтов Х.Х.Ольмедо (Перу —Эк­вадор, 1780—1847) и Б.Идальго (Аргентина — Уругвай, 1788 — 1822) и многих других. В области музыки как естественная реакция на испанскую, главным образом церковную, музыку наблюдается оживление индейского, креольского и афро-американского му­зыкального фольклора.

Не успела Латинская Америка освободиться от экономическо­го, политического и культурного ига стран-метрополий — Испа­нии, Португалии и Франции, как у нее появился новый опасный и могущественный сосед — североамериканский империализм, находившийся еще в младенческом состоянии. Широко известно, что Боливар еще в 1829 г. пророчески предостерегал: «Соединен­ные Штаты, кажется, самим провидением предназначены для того, чтобы повергнуть нашу Америку в нищету во имя свободы».

В ответ на североамериканский вызов, почти одновременно с антииспанизмом, в общественной мысли и культуре Латинской Америки зародилось чрезвычайно широкое общеконтинентальное течение антиимпериализма, главнейшей целью которого было обеспечить единство стран региона перед лицом экспансии с се­вера.

Отнюдь не следует полностью отождествлять латиноамерикан­ский антиимпериализм с социалистической и марксистской идео­логией. В этом течении временно переплелись весьма различные внутриконтинентальные интересы и линии борьбы: экономиче­ской, политической, культурной. Среди антиимпериалистов были и консервативно настроенные монархисты типа бразильского пи­сателя Э. Цраду (1860— 1901), и прислужники диктатур вроде вене­суэльского эссеиста С. Суметы (1860— 1955), и защитники расовой исключительности индейцев, такие, как известный боливийский поэт и педагог Франс Тамайо (1880—1956), и полубульварные беллетристы, вроде знаменитого в свое время колумбийца Варга-са Вилы (1860—1933). Однако основу антиимпериалистического движения, объединившего цвет латиноамериканской творческой интеллигенции и нашедшего отражение в многочисленных про-

изведениях литературы и искусства, составляли левые, демокра­тически настроенные силы. Характерно, что антиимпериализм все­гда тесно переплетался с идеологией так называемого америка­низма, а точнее латиноамериканизма, стержнем которой была мысль Боливара о необходимости объединения Латинской Аме­рики перед лицом общей опасности с севера. Невозможно пере­числить всех представителей латиноамериканской культуры, по­ставивших себя на службу этой идее. Имя им — легион. Назовем лишь тех, кто получил наиболее широкую известность и сделал ее главным содержанием своего философского и литературного творчества: X.М.Остос (Пуэрто-Рико, 1839—1903) и Рубен Да-рио (Никарагуа, 1867-1916); Х.Э. Родо (Уругвай, 1871-1917) и X. Васконселос (Мексика, 1881 — 1959); М.Гонсалес Прада (Перу, 1848-1918) и Хосе Марта (Куба, 1853-1895); М.Угарте (Арген­тина, 1878-1951) и М.А.Астуриас (Гватемала, 1899-1974), Г.Гарсия Маркес (р. в 1928, Колумбия) и многие другие.

Среди факторов, объединяющих этносы Латинской Америки, наряду с общностью территории и исторических судеб следует особо выделить и единый язык как основу родства и целостности латиноамериканской семьи народов. То обстоятельство, что наря­ду с наиболее распространенным испанским языком Латинская Америка говорит на португальском (Бразилия) и французском (Гаити, Гваделупа, Мартиника, Фр. Гвиана), не нарушает ее об­щероманского единства. Испанский и португальский языки гене­тически и фактически настолько близки, что межъязыковое об­щение на них в большинстве случаев не требует специального перевода. Что касается французского, то его удельный вес на кон­тиненте по сравнению с другими языками весьма невелик, хотя со времен войны за независимость под влиянием распространяв­шихся идей просвещения он смог, как это имело место и в Рос­сии, стать вторым языком верхушечных слоев латиноамерикан­ской интеллигенции. Так или иначе, невозможно поставить под сомнение в наше время абсолютное преобладание в Латинской Америке романской языковой стихии, а поскольку язык — один из важнейших инструментов передачи и распространения культу­ры, все ее проявления, будучи пропущенными через однородный языковой «трансформатор», приобретают родственные черты.

Языковое единство Латинской Америки, естественно, не про­является равномерно на всей территории региона. Мы уже гово­рили о наличии обширных зон соприкосновения и взаимопро­никновения романоязычной и англоязычной Америк. Важнейшей из них является бассейн Карибского моря, где наряду с романо-язычными странами расположен ряд англоязычных государств и зависимых территорий (Багамы, Барбадос, Гайана, Гренада, До­миника, Сент-Люсия, Тринидад и Тобаго, Ямайка, Антигуа, Сент-Винсент и др.), которые под общим названием «Кариб-

екая Америка» по экономическому и политическому признакам (развивающиеся бывшие колонии) обычно включаются в лати­ноамериканский регион. Со строго культурологической точки зре­ния, такое включение не может быть признано безоговорочным.

Сложнее дело обстоит с многочисленными индейскими язы­ками Латинской Америки, которых, по некоторым данным, на­считывается свыше 1500 и на которых говорит около 28 млн чело­век¹. Главными из них являются кечуа, аймара и гуарани, широко распространенные в Перу, Боливии, Эквадоре и Парагвае, име­ющие свою письменность и богатую — преимущественно фольк­лорную — литературу. Существование и жизненная сила этих язы­ков, сумевших выстоять в процессе многовековой романизации и европеизации Америки, обусловили, как мы увидим ниже, фор­мирование самобытных национальных культур в рамках латино­американского единства. В отличие от английского языка (и куль­туры), который в США всегда достаточно нетерпимо противостоял как местным культурным субстратам, так и любым влияниям со­седнего романоязычного мира, испанский, португальский и фран­цузский языки (и культуры) оказались в Америке гораздо более «проникаемыми» и восприимчивыми к освоению лучшей части духовного, в том числе языкового, населения Нового Света. По­этому индейский элемент в целом, весьма незначительный в США, применительно к Латинской Америке, органически переплетаясь с романским и взаимодействуя с ним, в конечном счете не при­вел к культурной и языковой дезинтеграции региона.

Говоря о языковом единстве как об одном из важных факторов культурного единства Латинской Америки, небезынтересно хотя бы в самых общих чертах провести сравнение культурно-языковой ситуации этого региона с положением в других районах земного шара. Так, например, европейская культура сохраняет свое обще­признанное единство, несмотря на обилие и разнообразие языков многочисленных европейских народов, — ситуация во многом про­тивоположная Латинской Америке, где абсолютное преобладание двух родственных языков — испанского и португальского — все еще сочетается с гораздо большей «пестротой» культурных проявлений за счет более пестрого расового состава. Если под интересующим нас углом зрения сравнивать положение в Латинской Америке с поло­жением в Африке, то, видимо, можно утверждать, что значитель­ное число языков — европейских и местных, на которых говорит африканское население, в сочетании с его этническим разнообра­зием ставит Африку в менее выгодное положение с точки зрения перспектив культурной интеграции. Культурно-языковая ситуация, близкая к латиноамериканской, наблюдается в регионе, объединя-

¹ См.: Латинская Америка: Энциклопедический справочник: В 2 т. — М., 1989.-Т. 1.-С. 342.

емом понятием «Арабский Восток», где общность языка и культу­ры подкрепляется общностью истории и целей национально-осво­бодительной борьбы. Так же, как Латинская Америка, разделен­ный в условиях капитализма искусственными политическими границами Арабский Восток, однако, формирование гораздо бо­лее «старое» и не имеет преимуществ столь «компактной» и единой территории, какими обладает Латинская Америка.

Наряду с единством территории, исторических судеб и языка объединяющим фактором в культурном развитии Латинской Аме­рики является религия. При всех оговорках идеологического ха­рактера и неуклонном падении роли религии в общественной и культурной жизни латиноамериканских народов (кстати, гораз­до менее заметном, чем в Европе) нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что подавляющее большинство населения континента (90 %) исповедует одну религию — католицизм. Другие религии — протестантизм, православие, иудаизм, ислам, различные индей­ские и афрохристианские верования и культы — имеют сравни­тельно незначительное распространение'.

Во времена завоевания Америки и в колониальную эпоху, ког­да католицизм «огнем и мечом» насаждался среди местного насе­ления и негров-рабов, зарождавшаяся латиноамериканская куль­тура была теснейшим образом связана с церковью. По существу, вся культура колонизаторов, существовавшая в полном отрыве от народных «низов», но подвергавшаяся влиянию местных ус­ловий, — литература, преимущественно в виде «хроник», живо­пись, музыка, архитектура, резьба по дереву и т.д. — носила ре­лигиозный или полурелигиозный характер. К этому времени относится появление многих талантливых самоучек из народа — креолов, индейцев, метисов, мулатов, творчество которых под­держивалось религиозными конгрегациями. Таким образом, цер­ковь была не только инструментом колониализма, но и важней­шим фактором распространения культуры. И в наши дни роль католических учебных заведений, учреждений культуры и широ­кой сети церквей в формировании общественного сознания лати­ноамериканцев продолжает оставаться весьма значительной. Но­вым и обнадеживающим явлением в недрах латиноамериканского католицизма следует считать появление в нем заметных обнови­тельных тенденций, затронувших не только низовые звенья цер­ковной иерархии, но и отдельных представителей епископата². В этой связи, а также учитывая большое количество верующих во

¹ См.: Латинская Америка: Энциклопедический справочник: В 2 т. — Т. 1. —

С. 170-171.

² Латиноамериканский католицизм, объединяющий без малого половину всех
католиков мира, стал опытным полем новых идей, т.е. политики «аджорномен-
то» (обновления), провозглашенной на II Ватиканском соборе (1962—1965) и
породившей революционную «теологию освобождения».

всех странах региона, не исключено, что единая католическая ре­лигия при известных условиях может выступить в качестве одного из позитивных факторов будущей латиноамериканской интеграции.

Факторы многообразия

Взгляд на Латинскую Америку как на единое целое отнюдь не снимает вопроса о многообразии ее культурного облика. Тому, кто путешествовал по странам региона, известно, насколько силь­но отличаются друг от друга его отдельные зоны: преимуществен­но Аргентина и Уругвай с их бескрайней пампой; тропический гигант Бразилия с огромными неосвоенными территориями и ве­личественной рекой Амазонкой; осененные мощными андскими хребтами Перу, Боливия и Эквадор; вытянутая вдоль тихоокеан­ского побережья Чили; государства—жемчужины Карибского моря и самое крупное из них — Куба; суровая и опаленная солнцем высокогорная Мексика. И дело здесь не только в различии геогра­фических условий, но и в своеобразии людей, их быта, фолькло­ра, архитектуры, музыки, живописи, литературы. Подобно тому как при взгляде на политическую карту Латинской Америки в глаза бросается гамма красок, при взгляде на общность, которую представляет этот район мира в отличие от северной (англосак­сонской) части материка (США и Канада), мы видим пеструю мозаику этнических и психологических особенностей, богатство и разнообразие культур.

Как уже отмечалось выше, политическая карта Латинской Аме­рики не совпадает с ее воображаемой культурной картой, кото­рая представляется гораздо менее дробной. У историка культуры появляется возможность в значительной мере отвлечься от сло­жившегося административного деления континента и выделить более широкие и устойчивые во времени культурно-исторические зоны. Зональный принцип при изучении вопросов культуры так же удобен и приемлем для Латинской Америки, как и для Евро­пы, где мы свободно говорим о славянской, романской, герман­ской, скандинавской культурных общностях. Правда, в Европе один из главных дифференцирующих признаков — язык, в то время как в Латинской Америке особое значение приобретает этниче­ский (главным образом индейский, европейский, негритянский) состав той или иной национальной общности, хотя и язык играет свою роль.

Существует много схем зонального членения Латинской Аме­рики в соответствии с разными признаками, берущимися за ос­нову. Одна из них, наиболее известная, предложена видным до­миниканским литературоведом и социологом Педро Энрикесом Уренья (1884— 1946). И хотя в качестве ведущего признака он вы-

деляет лишь своеобразие литературной продукции того или иного региона, нельзя не признать, что предлагаемая им схема имеет более широкий культурологический смысл. Ведь литература — один из важнейших элементов культуры и своим содержанием отража­ет не только повседневное своеобразие жизни, но и неповтори­мую психологию устойчивых во времени и пространстве больших человеческих общностей.

Педро Энрикес Уренья предложил сгруппировать страны только «испанской» Америки в восемь зон, или регионов. Некоторые из них совпадают с границами государств, другие объединяют по несколько стран: 1) Мексика; 2) страны Центральной Америки (Гондурас, Никарагуа, Коста-Рика, Панама, Сальвадор, Гвате­мала); 3) Антильские страны (Куба, Доминиканская Республи­ка, Пуэрто-Рико); 4) Венесуэла; 5) Колумбия; 6) Андские стра­ны (Перу, Боливия, Эквадор); 7) Чили; 8) страны Ла-Платы (Аргентина, Уругвай, Парагвай)¹.

Конечно, это деление требует дополнений и уточнений. Преж­де всего, говоря о Латинской Америке в целом, в качестве еще одного огромного региона следует выделить Бразилию, а также включить в Антильский регион франкоязычные страны — Гаити, Гваделупу, Мартинику, фр. Гвиану, хотя такое включение тоже не бесспорно. В вопросах разграничения культур всякие схемы весь­ма относительны: живая мозаика континента гораздо богаче оттен­ками; границы между зонами и внутри них часто бывают зыбкими, одна зона незаметно переходит в другую, отдельные страны — та­кие, например, как Парагвай и Коста-Рика — с трудом «вписы­ваются» в зональные рамки; другие страны по некоторым призна­кам можно было бы объединить в одну зону (как, например, Венесуэлу и Колумбию). Тем не менее, каковы бы ни были предла­гаемые схемы, региональный принцип при всей его условности позволяет подходить к вопросам культуры более избирательно, от­брасывать второстепенное, выделять главное, группировать общее. Культурно-исторические регионы — выражение многообразия в единстве — явились продуктом длительного взаимодействия ряда основных факторов, влиявших на культурный процесс, — исто-рико-экономического, этнического и географического.

Говоря об историко-экономическом факторе, мы предполага­ем прежде всего учет сроков колонизации и социальную характе­ристику колонизаторов. Различные районы Нового Света осваи­вались испанцами и португальцами в разные сроки, с разными экономическими целями и на разных уровнях развития культуры. Так, например, если к началу XVII в. на территориях нынешней Мексики и Андских стран существовала развитая колониальная культура феодализма с сильным влиянием дворянства и католи-

См.: Henriquez Urena P. Selection de ensayosys. — La Habana, 1965. — P. 129.

ческой церкви, то на территории теперешних стран Ла-Платы (Ар­гентина, Уругвай, Парагвай) и Бразилии не было ничего, кроме небольших военных поселений и патриархальных иезуитских мис­сий. Разница в сроках формирования колониальной культуры раз­личных районов Америки порой весьма существенна. Ла-платские страны, например, находились под контролем Испании около 200 лет; Мексика, Колумбия, Андские страны — почти 300 лет, а Куба — все 400. Эти цифры весьма красноречивы, и длительность воздействия феодальных институтов и испанских норм в области языка, литературы, живописи, музыки не могла не сказаться на судьбах национальных культур. Последствия господства Испании в области культуры для иных стран Латинской Америки весьма велики; но они особенно значительны там, где это господство длилось дольше и пустило более глубокие корни, т.е. на севере и северо-западе. Там пережитки испанского влияния во многих сфе­рах культуры до сих пор проявляются гораздо отчетливее, чем на юге — в Аргентине, Уругвае, Чили; в частности, это сказывается достаточно наглядно в области языка и литературы.

Что касается социального состава тех масс испанцев и порту­гальцев, которые устремились в Америку после ее открытия, то здесь также наблюдаются существенные различия между латино­американским севером и югом. Считается, что колонизация осу­ществилась двумя волнами, различными по времени, социально­му составу колонизаторов и главным целям колонизации. Первая волна падает на XVI в., захватывает нынешние территории Ан­тильских стран, Мексики, Центральной Америки, Колумбии, Андских стран; ее образуют, главным образом, обедневшие дво­ряне-идальго, различные деклассированные элементы, множество священников и монахов, которых влекло только стремление к на­живе. Вторая волна, более поздняя, падает на XVII в. и охватывает преимущественно юг континента — нынешние Уругвай, Арген­тину, Чили, Бразилию; здесь преобладает уже другой тип коло­ниста, принадлежащий к трудовым и демократическим слоям, возникшим в результате начавшегося разложения феодализма и искавшим в Америке не золота и драгоценных камней, а земли, применения своего труда и коммерческих способностей. Католи­ческая церковь и дворянство уже не играли здесь доминирующей роли, как на севере. Это способствовало более раннему развитию антиколониальных идей, успешной борьбе с феодальными пере­житками. Мы упомянем лишь один факт: сеть католических уни­верситетов и школ, находящихся под эгидой церкви, даже в на­стоящее время на севере и северо-западе континента гораздо плотнее, чем на юге. В Колумбии, например, один священник приходится примерно на 3810 жителей, в то время как в среднем по Латинской Америке число жителей на одного священника со­ставляет 5333, а в Бразилии — 6380.

В отличие от многих других континентов земного шара для культурогенеза в Латинской Америке едва ли не решающим яв­ляется этнический фактор. Здесь, как нигде, необходимо учиты­вать существенную разницу в разных районах этнических (и даже расовых), а следовательно, и культурных субстратов и супер­стратов (субстрат — культура местных племен и народов, суще­ствовавшая до начала колонизации; суперстрат — все последую­щие этнические и культурные наслоения). Если на севере — в Мексике, Андских странах, отчасти в Колумбии, — романская культура в ходе колонизации как бы «накладывалась» на богатое культурное наследие высокоразвитых индейских цивилизаций ацтеков, чибча и инков, взаимодействуя с ними и образуя «гиб­ридные» формы, то на юге, в странах Ла-Платы, центральных районах Чили и в Бразилии, культурный процесс протекал ина­че: он находился под значительно меньшим цивилизационным влиянием метрополии и практически был лишен субстрата. В даль­нейшем (конец XIX — начало XX в.) в эпоху «иммиграционной волны» из Европы в Аргентине и Уругвае возник значительный европейский, преимущественно итальянский, суперстрат — яв­ление, которого не наблюдалось на севере и которое наложило отпечаток на характер культурного развития стран Ла-Платы. Другим примером суперстратных этнических влияний может слу­жить неоценимый афро-американский (негритянский) вклад в культуру и литературу Антильских стран, прежде всего Кубы и Гаити, и, конечно, Бразилии.

Поэтому все страны Латинской Америки могут быть разбиты на три большие группы. Во-первых, нации, где весьма сильны автохтонные, т.е. местные, индейские элементы в области куль­туры, — Мексика, Центральная Америка (кроме Коста-Рики) и особенно Андские страны. Это и есть так называемая Индоамери-ка. Во-вторых, нации, где в области культуры в различной степени проявляются африканские влияния, образующие афро-американскую культуру, — это Гаити, Куба, Пуэрто-Рико и дру­гие острова Карибского моря, Бразилия, отчасти Венесуэла и Ко­лумбия (в двух последних афро-американский и мулатский этнические элементы представлены менее значительно). Это — Афроамерика. И в-третьих, нации, где преобладает население европейского происхождения, — Аргентина, Уругвай, Коста-Рика, Чили. Эти страны образуют своего рода Евроамерику. Что касается этнических вкраплений азиатского происхождения, то они срав­нительно невелики и к тому же рассеяны по многим странам; они особенно заметны в так называемой Карибской Америке — районе, географическое положение которого — между двумя Аме­риками, Европой и Африкой — сделало его местом столкнове­ния самых разнообразных рас, цивилизаций, интересов и устрем­лений.

Для того чтобы лучше понять большую роль этнического фак­тора в диверсификации латиноамериканской культуры в целом, следует хотя бы в общих чертах рассмотреть особенности духовно­го и эстетического развития населения трех выделенных и опи­санных нами зон.

Индоамерика до сих пор сохраняет генетическую связь с доко-лумбовыми американскими цивилизациями, из которых главны­ми считаются ацтекская, инкская, чибча и майя. Испанское заво­евание оборвало всякое дальнейшее самостоятельное их развитие. Материальная культура американских индейцев была в значитель­ной мере насильственно разрушена, религия вытеснена католи­цизмом посредством евангелизации, а духовная культура оттесне­на в узкую сферу быта, общинной и семейной жизни. Однако тот факт, что носителем автохтонного наследия была подавляющая часть коренного населения, обусловил удивительную жизнеспособность индейской традиции перед лицом культуры завоевателей. Доста­точно сказать, что в пяти основных странах Индоамерики — Гвате­мале, Мексике, Эквадоре, Перу и Боливии, вместе взятых, удель­ный вес индейцев и метисов, по усредненным данным, составляет 80 %. Этот многочисленный этнос, особенно те его слои, которые не подверглись влиянию космополитической в своей основе город­ской массовой культуры, сохраняет особое мироощущение, осо­бую этническую психологию; их выражением становится ориги­нальная общественная мысль, произведения литературы и искусства. Не случайно поэтому, что одним из наиболее характерных тече­ний общественной мысли почти во всех странах Индоамерики, особенно в самых крупных из них — Мексике, Перу и Боливии, — стал так называемый индеанизм, преломившийся в произведениях литературы и искусства под названием индехенизма. «Была бы тщет­ной попытка, — пишет видный советский исследователь культу­ры индейцев Ю.А.Зубрицкий, — найти безупречное и исчерпы­вающее определение индеанизма как научной теории, как какой-то четко сформулированной социальной доктрины или определен­ной политики при постановке и решении индейского вопроса. Обычно под понятием «индеанизм» понимают определенное на­правление любого рода общественной деятельности, в той или иной степени касающейся какой-либо проблемы или комплекса проблем, связанных с индейским населением»¹. Индеанизм как общественная мысль и общественная практика, ставящая себе целью улучшение жизни коренного населения Латинской Амери­ки и возрождение его наследия, ярко проявляется не только в экономике, где он находит выражение в сохранении и идеализа­ции индейской общины как основы сельского хозяйства, но так

¹ Зубрицкий Ю.А. Инки-кечуа. — М., 1975. — С 38

же во внутренней политике, литературе и искусстве стран с пре­обладающим индейским и метисным населением.

Не вдаваясь в разбор идеологических и политических аспектов индеанизма, охватывающего широкую гамму концепций — от идей мессианства и расовой исключительности индейцев до марксист­ского понимания проблемы в трудах X. К. Мариатеги, — остано­вимся подробнее на преломлении индеанизма в интересующей нас сфере — культуре.

Большинство индеанистов считают своим далеким предтечей выдающегося деятеля эпохи Возрождения, испанского гуманис­та, историка и публициста, автора ряда трактатов и «хроник», католического епископа Бартоломе де Лас Касаса (1474—1566), впервые выступившего в защиту индейцев. Симптоматично и то, что, зародившись как реакция формирующейся буржуазной ин­теллигенции на традиционный испанизм приверженцев колони­альных порядков, индеанизм в его экзотической и морализатор-ской форме сначала проявился в творчестве романтиков второй половины XIX в., затем переместился в разоблачительную реали­стическую литературу конца столетия и постепенно стал всеобъ­емлющим элементом национальной культуры большинства стран Индоамерики. Художественная литература, а затем и другие виды искусства стали первым инструментом внесения «индеанистского сознания» в народные массы. А поскольку речь шла в основном об угнетенной массе индейцев, к улучшению жизни которых призы­вал индеанизм, это течение в большинстве случаев занимало кри­тическую позицию в отношении существующих порядков, а порой носило открыто бунтарский характер.

Индеанистская (индехинистская) литература Латинской Аме­рики чрезвычайно богата и обычно связана с прогрессивной ре­волюционной идеологией. Одним из выдающихся идейных вож­дей индеанизма был перуанский общественный деятель, писатель и публицист Мануэль Гонсалес Прада (1848—1918). Его темпе­раментные выступления, эссе и стихи превратились в программ­ные документы индеанизма. Первым индеанистским романом резко разоблачительного характера стала книга перуанской писательницы Клоринды Матто де Тарнер (1852— 1909) «Птицы без гнезда» (1889), посвященная Гонсалесу Прада. С тех пор де­сятки и сотни латиноамериканских авторов во всех без исключе­ния жанрах изображали жизнь и проблемы индейского и метис­ного населения, стремясь отразить в своем творчестве его проблемы, особенности его языка и психического склада. Назо­вем лишь тех, чьи произведения приобрели континентальную и мировую известность и стали классикой. В Перу это — Хосе Мария Аргедас (1913—1970); в Эквадоре — Хорхе Икаса (1906—1978); в Боливии — Альсидес Аргедас (1889—1946); в Гватемале — Ми­гель Анхель Астуриас (1899—1974); в Мексике — Грегорио Ло-

пес-и-Фуэнтес (1897—1966); в Парагвае — Аугусто Роа Бастос (р. в 1917) и многие другие.

Индейская тематика и элементы художественной техники, до­шедшие до наших дней в остатках материальной культуры разру­шенных доколумбовых цивилизаций и кустарных промыслах, ши­роко отразились также в изобразительном искусстве, особенно в настенной живописи, оформлении интерьеров, расширяющемся сувенирном производстве, архитектуре. Прежде всего индейское наследие появилось в Андских странах и в такой своеобразной стране, как Мексика. Можно перечислить большое количество имен талантливых живописцев-индеанистов. Так, например, в Перу еще в 1920-х годах появилась группа художников — X. Сабогаль (1888 — 1956) и др., обратившихся к индейской жизни, традициям и фоль­клору. В Эквадоре художниками-индеанистами являются О. Гуая-самин (р. в 1919) и Э. Кингман (р. в 1913); в Боливии — С. Гусман де Рохас (1900—1950); в Гватемале — А. Гальвес Суарес (1899 — 1946); и др. Но особенно ярко влияние индейских мотивов и ин­дейской техники дает себя знать во всемирно известной монумен­тальной живописи так называемого Мексиканского Возрождения, представленной творчеством трех выдающихся представителей изобразительного искусства XX в. — X. К. Ороско (1883—1949), Д. Риверы (1887—1957) и Д.А.Сикейроса (1898—1974), сделав­ших элементы художественного наследия индейцев достоянием мировой цивилизации. Их живопись, пробужденная к жизни Мек­сиканской буржуазно-демократической революцией 1910—1917 гг., воплотила национально-освободительные идеи и была связана с коммунистическим и рабочим движением.

Индейские музыкальные формы также не исчезли бесследно под наносами западной цивилизации. На обширных территориях Индо-америки, особенно в Андских странах, где индейцы составляют большинство населения, древняя инкская музыка как проявление фольклора сохраняется практически в своем первоначальном виде. Что касается профессионального музыкального творчества, то и здесь в первые десятилетия XX в. наблюдается своеобразный ин­дейский Ренессанс. Стремясь создать национальную музыку, кото­рая основана преимущественно на индейских первоисточниках, многие композиторы обращаются к нетронутому европейским влия­нием местному музыкальному фольклору. В Перу эту ориентацию пред­ставляют Т. Валькарсель (1900—1942), А.Гевара Огоа (р. в 1927), в Боливии — Э. Каба (1890—1953), в Эквадоре — Л. Сальгадо (р. в 1903), в Чили — К.Лавин (1883—1962); в Парагвае — АФлорес (1904— 1972); в Мексике — К.Чавес (1899—1978). Несмотря на то что в Мексике индейская музыка наиболее заметно испытала испанское и, шире, — европейское влияние, после антифеодальной револю­ции 1910— 1917 гг. местный фольклор становится одним из основ­ных элементов национальной музыкальной культуры.

Понятие «Евроамерика», как уже отмечалось, обычно связы­вают со странами, которые имеют наибольший процент населе­ния, происходящего из Европы. К ним относятся Аргентина, Уру­гвай, Чили и Коста-Рика, где потомки выходцев из Европы и «белые» иммигранты составляют 80—90 %. Следует, однако, учесть, что данные эти весьма условны, ибо к населению европейского происхождения часто причисляют граждан, предки которых были продуктом ранней метисации и имели привилегии. В эпоху Коло­нии и борьбы за независимость все белое население делилось на две неравноправные группы — правящая колониальная элита, про­исходившая из Испании, Португалии и Франции, и креолы — ев­ропейцы, родившиеся на землях Америки. В связи с тем что лишь относительно небольшое число европейских женщин на продви­нутых этапах колонизации следовало за своими мужьями в Новый Свет, креолы порой биологически смешивались по женской ли­нии с местным населением. Поэтому понятие «креол» предпола­гает известную долю метисации, так же как культура креолов не совсем похожа на европейскую. С сословной точки зрения чисто испанская колониальная элита представляла аристократию и фе­одализм, креолы — зарождавшуюся латиноамериканскую бур­жуазию.

Война за независимость, во главе которой стали креолы, буду­чи вариантом буржуазной революции на землях Америки, имела и свои специфические культурные аспекты. Выступая против мет­рополии под знаменем антииспанизма, креолы, с одной сторо­ны, питались идеями французской буржуазной революции (а сле­довательно, и ее культурой), с другой — отдавая дань родной земле, выдвигали лозунг «американизма» («латиноамериканизма»). На протяжении длительного времени, вплоть до конца XIX в., французские влияния в латиноамериканской культуре, по край­ней мере в ее официально признаваемых проявлениях, из всех европейских влияний были наиболее значительными. Следует учесть и то, что креолы на начальных этапах развития собственных на­циональных культур широко использовали европейско-романское, прежде всего французское, духовное наследие в борьбе против англосаксонской культурной и идеологической экспансии. По­зднее, на рубеже двух веков, в связи с окончательным крушением испанского колониализма, было в значительной степени «реаби­литировано» в глазах латиноамериканцев и культурное наследие прежней матери-Родины — Испании.

Подобно тому как автохтонный этнические элементы — индей­цы и метисы породили течение индеанизма, с креолами был свя­зан так называемый креолизм. Однако при сравнении обоих поня­тий бросается в глаза их неравноценность и разноплановость. Индеанизм — гораздо более широкое и всеохватывающее течение, имеющее выходы в экономику, политику, идеологию, культуру.

 

При этом, будучи связанным с дискриминируемой массой, он всегда носил нонконформистский, часто революционный, характер. Те­чение креолизма, затрагивающее лишь интеллектуализированные слои белого населения, охватывает преимущественно сферу искус­ства и литературы прежде всего, стран с преобладающим европей­ским населением. На начальном этапе креолизм в значительной мере питался антииспанскими настроениями «белой» части насе­ления колоний. Позднее под креолизмом стали пониматься худо­жественные явления («креольская литература», «креольская живо­пись», «креольская музыка» и т.д.), которые, не связывая себя с влиянием индейского и негритянского фольклора и тематики, пытались уловить и отразить своеобразие латиноамериканской жизни. Характерной чертой этого эстетического течения был повышен­ный интерес к местному пейзажу, человеческим типам, быту и традициям родной земли. Особенно ярко креолизм проявился в ху­дожественной прозе и поэзии.

Креольская литература Чили и стран Ла-Платы, тесно смыка­ющаяся и часто отождествляемая с мощным течением «литерату­ры гаучо», представлена многими яркими именами. В Чили — это прежде всего автор пейзажно-бытописательских рассказов и по­вестей М.Латорре (1886— 1955), а также певец «чилийской души», основоположник современной чилийской поэзии К. Пессоа Ве-лис (1879—1908); в Аргентине и Уругвае — выдающиеся проза­ики-реалисты Р.Х.Пайро (1867—1928), Э.Асеведо Диас (1851 — 1921), а также поэты Л.Лугонес (1874—1938) и Э.Каррьего (1883—1912), не говоря уже о их великом предшественнике Хосе Эрнандесе (1834— 1886) — авторе национально-аргентинской эпо­пеи «Мартин Фьерро» (1872). Не следует думать, что писатели с креольским мироощущением рождались лишь в странах «белой» Америки, были они и в преимущественно индейском и афроаме-риканском регионах. Вообще, если толковать креолизм расшири­тельно, как ту часть литературы, которая не подверглась индейс­ким или африканским влияниям, то под это понятие можно подвести (как часто и делается) большое количество самых раз­нородных авторов, поставивших себя на службу молодым полиэт­ническим нациям и стремящихся отразить жизнь и проблемы ев­ропейских слоев латиноамериканского этноса.

Креольская живопись в Чили и странах Ла-Платы в связи со слабостью испанской колониальной традиции появилась сравни­тельно поздно, и у ее истоков стояли иностранные мастера, прежде всего французы и итальянцы. К числу художников-креолистов мож­но отнести аргентинцев: Карлоса Мореля (1813—1894), запечат­левшего в своих литографиях и акварелях обычаи и нравы района Ла-Платы; П. Пуэйрредона (1823— 1870) — мастера портрета, сли­того с типично аргентинским пейзажем; Э.Сивори (1847— 1918), которого современники называли «певцом пампы», многих пред-

ставителей более поздней станковой живописи, и прежде всего нашего современника — художника X. К. Кастаньино (1909— 1972), творчество которого, посвященное родной земле, питалось креоль­ской традицией, но вышло далеко за ее рамки. В чилийской жан-рово-бытовой живописи выделяются ее основоположник М. Каро (1835— 1903) и К.Эрмосилья (р. в 1905) — одна из ведущих фигур изобразительного искусства Чили в XX в.

Музыка Латинской Америки также обнаруживает особые кре­ольские формы как в области фольклора, так и в сфере профес­сионального творчества. Эти формы, широко распространенные почти по всему континенту (но более «чистые» в странах тради­ционного креолизма), ведут начало от европейской, главным об­разом испанской и португальской, музыки, занесенной конкис­тадорами и первыми переселенцами. Креольская фольклорная музыка, сохраняя общность художественных признаков в масшта­бе всего региона, обладает большим разнообразием местных форм. Например, такие народные танцы, как кубинская хабанера, бра­зильская лунду, уругвайский перикон, аргентинское съелито, вос­ходят к одному источнику — европейскому контрадансу. С подъ­емом национального самосознания латиноамериканских народов после завоевания независимости креольский фольклор стал пи­тать творчество профессиональных композиторов. Любопытно, на­пример, что одним из первых пропагандистов и создателей креоль­ской музыки в Аргентине был выдающийся политический деятель и мыслитель, предшественник революционно-демократического движения в странах Ла-Платы Хуан Баутиста Альберди (1810 — 1884). В Чили к креольскому фольклору обращается М. Л. Сепуль-веда (1898—1959) и др. Музыка, имеющая испанские корни, широко распространена и в районах ранней колонизации, при­надлежащих к индоамериканскому и афроамериканскому куль­турным ареалам.

Перейдем теперь к последнему, африканскому, культурному влиянию. Если по отношению к испано-португальскому наследию древние индейские культуры Америки можно считать субстратом, то африканский вклад, хронологически более поздний, представ­ляет собой культурный суперстрат. Его влияние в современной духовной и художественной жизни многих стран Латинской Аме­рики весьма велико. В результате массового истребления индейцев в ходе колонизации и их неспособности к тяжелому труду в райо­нах тропического плантационного хозяйства из Африки, превра­тившейся, по выражению К. Маркса, в «заповедное поле охоты на чернокожих», в XVI —XVIII вв. было вывезено на американ­ский континент огромное количество негров-рабов. Следствием этой гигантской по своим масштабам экономической, этнической, а следовательно, и культурной «трансплантации» было сокраще­ние населения Африки, по некоторым подсчетам, более чем на

100 млн человек: только в одну Бразилию было завезено от 6 до 18 млн африканцев. До отмены рабства, которое в испаноязычных странах континента было ликвидировано в ходе войны за незави­симость, а на Кубе и в Бразилии сохранялось соответственно до 1886 и 1888 гг., зона расселения негров и мулатов была гораздо более обширной; в качестве рабов значительные массы афроаме-риканцев насильственно удерживались даже в районах с небла­гоприятным для них климатом: в странах Ла-Платы, Чили, на Мексиканском и Центрально-андском нагорьях, где в наше вре­мя след их присутствия в культуре (прежде всего в фольклоре) носит характер «экзотического воспоминания». Получив свободу передвижения, основная масса афроамериканцев покинула эту не­гостеприимную для них часть Америки и гармонично вписалась в более естественные условия бразильских, антильских и других тропиков. Сейчас наиболее крупными странами с заметной долей негритянско-мулатского населения являются Бразилия, Куба, До­миниканская Республика, Пуэрто-Рико, Ямайка; имеются отдель­ные полосы расселения негров и мулатов на карибском и тихо­океанском побережьях таких стран, как Венесуэла, Колумбия, Эквадор; полностью негритянской считается франкоязычная рес­публика Гаити.

О вкладе Африки в латиноамериканскую культуру написано большое количество книг и статей. Изучение этой проблемы вхо­дит в планы деятельности ЮНЕСКО, которая с начала 1960-х гг. способствовала опубликованию ряда работ и проведению между­народных встреч ученых, занимающихся вопросами афро-американских культурных взаимодействий. Не ставя своей задачей сколько-нибудь подробно осветить эту огромную тему, нельзя, однако, не упомянуть о некоторых общих особенностях процесса распространения и развития афроамериканской культуры на зем­лях Америки в отличие, например, от креольской. Если испанцы, португальцы и французы прибыли в Америку как завоеватели и «хозяева», захлестывая ее этническими волнами, сохранившими устойчивое культурно-языковое единство, то африканцы ввози­лись в Новый Свет как «рабочий скот», огромное «человеческое стадо», в котором беспорядочно перемешивались представители самых различных африканских этнических групп и языков. Ра­бовладельцы отлично осознавали опасность взаимопонимания и единства между рабами и поэтому стремились на своих планта­циях максимально перемешивать разнородный африканский эт­нос. К тому же если учесть, что на протяжении почти всего коло­ниального периода в качестве рабов в Америку завозилась главным образом молодежь в возрасте от 15 до 20 лет, выгодная экономи­чески, но почти лишенная глубокой культурной традиции, то станет ясным, что цивилизационный потенциал многочисленно­го африканского населения колоний был искусственно ослаблен

колонизаторами по сравнению с потенциалом белых переселен­цев и даже по сравнению с возможностями сохранить свою куль­туру, которая имелась у монолитных и вросших в родную почву индейских этнических групп и народов. Таким образом, в течение XVI —XVIII вв. из Африки в Америку пересаживалась не столько культура, сколько этнос, что, впрочем, не мешало африканцам на новых землях сохранять свойственные им этнопсихологические черты, некоторые наиболее укоренившиеся нравы и обычаи, а также ностальгическое чувство об общей утраченной родине — Африке. Поэтому можно, по-видимому, предположить, что аф-роамериканская, и особенно антильская, культура по отноше­нию к культурам Африки является более независимой и самобыт­ной, чем культура креолов по отношению к испанской и культура современных индейцев по отношению к древним индейским ци­вилизациям прошлого. В силу многовекового рабства у африкан­цев Америки связь с прежней родиной оказалась практически уничтоженной, и в Новом Свете имела место необычная картина разрыва между этносом и культурой — разрыва, последовательно поощрявшегося белыми колонизаторами. В то же время на Анти-лах создавались новые культурные ценности в литературе, музы­ке, изобразительном искусстве, имеющие свое собственное лицо. И это лицо возникло как результат слияния, а не простого совме­щения разных культурных корней в общем социальном процессе.

Особенностью исторической судьбы африканской культуры в Америке было весьма запоздалое признание ее роли со стороны «официальной» науки и искусства. Долгое время после завоевания независимости в глазах креольской верхушки большинства стран континента (за исключением Гаити) все культурные проявления афроамериканского населения воспринимались как «варварство» и не заслуживали внимания, хотя и составляли повседневную ре­альность огромных масс негров и мулатов. А поскольку рабство в крупнейших тропических странах — в Бразилии и на Кубе — со­хранялось вплоть до конца прошлого века, то и афроамерикан-ская народная культура, главным образом в виде танцевально-песенного фольклора и религиозных верований, жила лишь на плантациях и в городских трущобах. Если у индейцев еще в XVI в. был свой Инка Гарсиласо и такие авторитетные защитники, как Фрай Бартоломе де лас Касас, то у афроамериканцев не было ничего, кроме песен и танцев, рожденных унижениями, тяже­лым трудом и смутными воспоминаниями об утраченной родине.

Не случайно поэтому основное течение общественной мысли, связанное с судьбами африканцев и их культурой в Африке и Аме­рике, так называемый негритюд, — появилось на франкоязычных Антилах почти полвека спустя после того, как в трудах перуанца Гонсалеса Прады получил гражданство во многом созвучный ему индеанизм.

Негритюд — это философско-политическая доктрина «куль­турной самобытности», выработанная негритянской интеллиген­цией французских колоний накануне и после Второй мировой войны. Ее основными теоретиками, учившимися в 1930-х годах в Париже, были мартиникский писатель Э.Сезер (р. в 1913) и сен-гальский социолог и поэт Л.Седар Сенгор (р. в 1906) — впослед­ствии первый президент независимого Сенегала. Негритюд сло­жился в результате слияния растущего расового самосознания африканцев с экзистенциалистскими и интуитивистскими фило­софскими концепциями начала нашего века. Будучи формой проте­ста против белого расизма и колониального гнета, доктрина не-гритюда возникла как идея реабилитации черной расы. Ее задача — возродить общечеловеческую значимость африканских цивилизаций прошлого, высокомерно третируемых поборниками европоцентризма, что роднит негритюд с индеанизмом. К сожа­лению, начавшись как прогрессивное и даже революционное те­чение, доктрина негритюда выродилась в концепцию культурно­го национализма, допускающую порой возможность расистского истолкования.

Основные положительные постулаты негритюда — о необходи­мости реабилитации культурных ценностей негритянских народов и о самобытности их культур — до появления этого течения уже имели распространение в Антильских странах и Бразилии. На Гаи­ти они издавна присутствовали в официальной пропаганде, на Кубе находили выражение в обширных «афрокубинских» исследованиях выдающегося историка, этнографа и искусствоведа Фернандо Ор-тиса (1881 — 1969), отстаивавшего тезис о смешанном афроамери-канском характере кубинской культуры. В настоящее время боль­шой вклад Африки в мировую, и в частности в латиноамериканскую, культуру является общепризнанным фактом.

Наиболее ярко африканское наследие проявляется в музыкаль­но-танцевальном, поэтическом и религиозном фольклоре, все шире проникая в профессиональное искусство большинства стран Карибской Америки и Бразилии и даже США и Европы. Широко известны, например, такие афроамериканские народные танцы, ставшие интернациональными, как румбо, самба, блюз, много­численные джазовые композиции и др., часто сопровождающие­ся соответствующим текстом. Древнеафриканская основа сохра­няется в многочисленных афрохристианских религиозных культурах Латинской Америки — вудуизме, сантерии, кандомбле, шанго ма­ку мбе и др., вобравших в себя элементы католицизма. Для них характерно использование синкретического фольклора, в кото­ром жертвоприношение сопровождается песнями и танцем.

Не случайно поэтому одним из наиболее самобытных явлений латиноамериканской поэзии XX в. стал так называемый негризм — поэтическая школа, расцвет которой падает на конец 20-х — на-

чало 40-х годов. Поэты-негристы использовали в своем творчестве как специфическую негритянскую тематику, включая тему древ­ней прародины — Африки, так и многие формальные элементы народной афроамериканской поэзии. У истоков негризма на Кубе стояли Р.Хирао (1908-1949) и Э.Бальягас (1908-1954); в Пуэр­то-Рико — Л. Палее Матос (1890—1959); в Доминиканской Рес­публике — М. дель Кабраль (1907— 1908). В Бразилии негритянские фольклорные мотивы ярче всего преломились в творчестве круп­ного поэта и прозаика Ж. ди Лима (1895—1953). Что касается Гаи­ти, то там негризм, будучи естественным порождением абсолют­но преобладающего местного этноса, получил дополнительные стимулы как революционно-патриотический протест против аме­риканской оккупации страны в 1915—1934 гг. Среди известных гаитянских поэтов-негристов необходимо отметить и видного поэта, прозаика, основателя компартии Гаити Жака Румена (1907 — 1944), творчество которого оказало большое влияние на развитие национальной литературы. Негритянская и мулатская те­матика и фольклор ярко преломились также и в латиноамерикан­ской прозе XX в., особенно в таких странах, как Куба и Бразилия.

Говоря о роли негристов не только в латиноамериканской, но и в мировой культуре, нельзя не упомянуть трех выдающихся литераторов XX в. — кубинцев, прозаика Алехо Карпентьера (1904—1980) и поэта Николае Гильена (1902— 1989), а также бра­зильца, прозаика Жоржи Амаду (р. в 1912), которые начинали свое творчество с увлечения негритянской тематикой и фольклором. Авторы большого количества всемирно известных произведений, все трое являют собой пример того, как художественное сознание определенного этноса, преломляясь в профессиональном творче­стве и обогащаясь за счет других этнокультурных элементов, ста­новится достоянием всего человечества.

Африканский вклад в профессиональную музыку и живопись Латинской Америки также достаточно велик. Не ставя целью дать ему сколько-нибудь исчерпывающую характеристику, упомянем лишь несколько наиболее значительных имен. Крупными компо­зиторами, широко использовавшими негритянский и мулатский фольклор, были: на Кубе — А. Рольдан (1900—1939) и А. Гарсиа Катурла (1906—1940), а в Бразилии - Э.Вилла Лобос (1887 — 1959). Из мастеров изобразительного искусства с афроамерикан­ской направленностью выделяются гаитянин Э.Ипполит (1894 — 1948), кубинец В.Лам (1902 — 1984), бразилец Э. ди Кавальканти (1897—1976), творчество которого, однако, никак не ограничи­валось лишь афробразильской тематикой. Следует подчеркнуть, что негритянская народная живопись и скульптура оказали влия­ние на творчество таких выдающихся художников, как Пикассо и Матисс, и, естественно, на многих латиноамериканских худож­ников, так или иначе связанных с неопримитивизмом.

 

Завершая рассмотрение чрезвычайно важного для Латинской Америки вопроса о влиянии этноса — индейского, европейско­го, африканского — на формирование общеконтинентальной культуры, необходимо еще и еще раз повторить, что каждая из этих главных этнокультурных составляющих, взятая изолирован­но, еще не раскрывает ее богатства и своеобразия. Перефразируя известный афоризм Хосе Марта о том, что «кубинец — это боль­ше, чем белый, больше, чем мулат, и больше, чем негр», мы могли бы с равным основанием сказать, что сложившаяся к концу XX в. латиноамериканская культура — это нечто большее, чем европейская, больше, чем индейская, и больше, чем африкан­ская.

Контрольные вопросы и задания

1. Каким образом осуществлялось в колониальную эпоху первоначаль­ное становление латиноамериканской культуры и чем оно отличалось от аналогичных процессов в Северной Америке?

2. Как формировалось национально-культурное самосознание лати­ноамериканцев после завоевания ими независимости?

3. Назовите и охарактеризуйте основные факторы, способствовавшие общеконтинентальному латиноамериканскому единству в области куль­туры.

4. На какие культурно-исторические регионы можно разделить еди­ную латиноамериканскую цивилизацию и какие факторы способствова­ли этому разделению?

5. Как соотносятся в масштабах Латинской Америки такие понятия, как «Индоамерика», «Евроамерика» и «Афроамерика», и какие страны обычно относят к этим трем разновидностям латиноамериканской куль­туры?

6. Дайте краткую характеристику таким культурологическим поняти­ям в Латинской Америке, как «антииспанизм», «американизм» («лати-ноамериканизм»), «индеанизм» («индехенизм»), «креолизм», «афроаме-риканизм», «негритюд» («негризм»).

7. Попытайтесь сравнить цивилизационные процессы в Латинской Америке с процессами становления западноевропейской культуры.

Литература

Культура Латинской Америки. — М., 1990.

Католицизм и свободомыслие в Латинской Америке в XVI —XX ве­ках. - М., 1980.

Концепции историко-культурной самобытности Латинской Амери­ки. — М., 1978.

Латинская Америка: Энциклопедический справочник: В 2 т. — М., 1980-1982.

Очерк истории латиноамериканского искусства. — М., 1997.

ГЛАВА 3