Интенсивные факторы развития

Начиная с того периода, который дает возможность сколько-нибудь критически обоснованного подхода, экономика Японско­го архипелага стояла на рельсах интенсивного, а не экстенсивно­го развития. Дело, возможно, в том, что уже очень рано рыболовство стало одним из основных секторов присваивающей экономики. Из этнографических данных известно, что интенсивное рыболовство способствует возникновению ранней оседлости и высокой кон­центрации населения. Археологические раскопки последнего вре­мени доказывают, что такой подход не противоречит японским реалиям. Усвоение же протояпонцами культуры заливного земле­делия, способного при соответствующих трудозатратах обеспечи­вать пищей значительную часть населения, еще более усилило указанную тенденцию к концентрации.

Теснота добровольного проживания способствует формирова­нию специфического взгляда на мир, весьма отличного от того, которым обладают «равнинные» этносы, которым природные ус­ловия позволяют расселяться более свободно. Общая тенденция к

миниатюризации (которая прослеживается во всех областях жиз­недеятельности — начиная от поэтических форм танка и хайку и кончая искусством выращивания карликовых растений «бонсай») отмечается многими исследователями. Увлечение масштабным было свойственно японцам лишь на ранней стадии становления госу­дарственности (курганы, буддийские храмы периода Нара). И даже эпос, склонный, как известно нам из других традиций, к гипер­трофированному изображению событий, не демонстрирует в Япо­нии особой страсти к сильным преувеличениям.

Вообще говоря, если характеризовать японскую культуру через зрительный код, то ее можно назвать «близорукой» (в отличие от «дальнозоркости» культуры равнинных народов, в частности рус­ских): она лучше видит, а человек, ей принадлежащий, лучше осваивает ближнее, околотелесное пространство, всегда находив­шееся в Японии в состоянии обустроенности. Что же касается ос­воения пространства дальнего, то здесь эти культуры меняются местами. Японская культура как бы всегда смотрит под ноги, и стратегическое мышление, мышление абстрактное, философское, взгляд на мир «сверху», освоение дальних пространств и просто­ров никогда не были сильными сторонами японцев. Японское куль­турное пространство — это скорее пространство «свертывающее­ся», нежели имеющее тенденцию к расширению.

Неслучайно поэтому спорадические попытки японцев к про­странственной экспансии всегда заканчивались неудачей. Несмот­ря на то, что японские воины и солдаты были чрезвычайно дис­циплинированны и мужественны, они оказывались зачастую бессильными, попав в мир с другими пространственными и куль­турными измерениями. Так случилось с экспедицией Тоётоми Хи-дэёси (1536—1598), вынашивавшего планы посадить на китай­ский престол японского императора. Его войска потерпели решительную неудачу, не дойдя до Китая, — еще в Корее. Реаль­ность опровергла стратегические расчеты Тоётоми Хидэёси — од­ного из лучших японских полководцев. Оказалось, что его далеко идущие планы не имеют под собой никакого основания.

Крупнейший стратегический провал ждал Японию и при вступ­лении ее во Вторую мировую войну, когда было принято фаталь­ное решение о нападении на Перл-Харбор. И это в то время, ког­да японская армия прочно увязла в необъятном Китае. Дело здесь не в природной «глупости» руководства страны, а в его, в бук­вальном смысле этого слова, «недальновидности», т.е. культурно обусловленной неспособности оперировать невиданными до сих пор масштабами.

Ограниченность мира, в котором реально обитали японцы, при­вела к тому, что их достижения, признанные всем миром, связа­ны прежде всего с малыми формами (включая и продукты совре­менного научно-технического прогресса), требующими точного

6 Культурология

глазомера, умения оперировать в малом пространстве, приво­дить его в высокоорганизованное состояние. Легкость, с которое японцы овладели цивилизованными достижениями Запада, обус­ловлена среди прочего и тем, что процедура тотального измере­ния (с которой, начиная с Нового времени, тот связал свое бла­гополучие) была освоена японцами очень давно и прочно, что, е частности, находит свое выражение в детально разработанной шкале измерений с удивительно малой для «донаучного обще­ства» ценой деления. Хотя японская метрическая система была заимствована ими у китайцев, они настолько прочно овладели ею, что она стала неотъемлемой частью их культуры. Давнее и воплощенное в каждодневной деятельности стремление к точно­сти и порождает известный всему миру перфекционизм¹ японцев (так, скажем, 1 мо = 0,0333 мм, а 1 рин = 0,037 г).

Культурная однородность

Высокая плотность населения образует такую среду, в кото­рой распространение информационного сигнала происходит с большой скоростью и минимумом искажений, что является важ­нейшей предпосылкой культурной гомогенности¹. При высокой концентрации населения на единицу площади имеются три воз­можности разрешения этой ситуации: 1) не вынеся слишком тес­ного соседства, люди начинают взаимное истребление; 2) самая активная часть населения покидает пределы прежней среды оби­тания; 3) социальные, этнические и родовые группы «притира­ются» друг к другу и находят взаимоприемлемый компромисс об­щежития. Если оценить ситуацию с макроисторической точки зрения, то нельзя не прийти к выводу, что в Японии был реали­зован именно третий вариант. С установлением сегуната Токугава (1603) длительный период междоусобиц был окончен, и с тех пор страна не знала глобальных революционных потрясений; эмиг­рацию рубежа XIX—XX вв. также удалось приостановить.

Говоря о культурной гомогенности, следует иметь в виду одно­родность населения страны с точки зрения этнической, языковой, религиозной, социальной и имущественной — т. е. те факторы, ко­торые служат источником конфликтов в других странах. Полное отсутствие притока переселенцев начиная с VII в. позволило посте­пенно унифицировать этнические различия, которые, безусловно, существовали в древности. Межконфессиональных противоречий удалось избежать, поскольку действительной основой японского

' Перфекционизм (от лат. perfeklum — «совершенное») — здесь: стремление к точности.

² Гомогенность — однородность по составу. 162

менталитета всегда оставался синтоизм. Его контаминация с буд­дизмом (религией малоагрессивной по своему духу) была достиг­нута в основном за счет мирного межкультурного влияния. Иму­щественное расслоение никогда не было в Японии чересчур велико, а жесткая система предписанных социальных ролей с обо­юдными правами/обязанностями верхов/низов обеспечивала чет­кое функционирование социального механизма (общественные кон­фликты возникают, как правило, именно там, где социальные роли оказываются в силу различных причин «смазаны»).

Относительная перенаселенность Японии в условиях невозмож­ности «исхода» (или же психологической неготовности к нему) диктовала необходимость в выработке строгих правил бытового и социального общежития. «Китайские церемонии» японцев, кото­рые до сих пор являются отмечаемой всеми чертой национально­го характера, — внешнее следствие такого положения вещей, когда существует жизненная необходимость гармонизирования самых раз­личных групповых и индивидуальных интересов. Обладая чрезвы­чайно высоким средним уровнем образованности, развитой и куль­тивируемой индивидуальной рефлексией, японцы тем не менее известны на Западе своими коллективными формами поведения, понимаемыми зачастую как «недоразвитость индивидуальности». Это, безусловно, не так. Речь должна идти о выработанном века­ми модусе поведения в критически перенаселенном пространстве. Можно сказать, что свободный и осознанный выбор японцев за­ключается в отказе от индивидуальной свободы ради гармониза­ции общественных интересов в целом.

С другой стороны, ограниченность среды обитания отчасти ком­пенсируется мягким климатом с обилием осадков, что создает благоприятные возможности для ведения интенсивного земледе­лия. В этом отношении особенно важным является то, что основ­ной сельскохозяйственной культурой был рис, продуктивность которого принципиально выше урожайности других известных человеку зерновых (за исключением, может быть, кукурузы). В про­тивном случае не мог бы быть обеспечен постоянный рост населе­ния, которое в Японии в начале XVII в. насчитывало 25 млн чело­век, что в несколько раз превышало население Англии того времени. Современное население Японии составляет около 130 млн человек, что вполне сопоставимо с населением России, площадь которой, однако, в 40 раз больше территории Японии.

Синтоизм

Осуществляя заимствования, японцы никогда не переходили некоей черты, за которой теряется возможность национальной самоидентификации. Не имея никаких психологических барьеров

в части усвоения научно-технической информации, они с пре­дельной жесткостью защищали пресловутый «дух Ямато», кото­рый делает японца японцем. Наибольшая роль в этом защитном механизме принадлежит синтоизму.

Синто (букв, «путь богов») представляет собой религиозную си­стему, начавшую оформляться в VIII в. Основными составляющи­ми синтоизма следует признать развитый культ предков и культы природных (ландшафтных) божеств.

Культ предков предполагает, что каждый род имел своего бо­жественного прародителя, «действовавшего» в мифологические времена и считавшегося полифункциональным охранителем рода (получается, таким образом, что адептами синтоизма могут быть только японцы). Связанные узами родства, эти божества образу­ют пантеон синто, закрепленный в мифологическо-летописных сводах и генеалогических списках (авторитет такого рода памят­ников в японской культуре следует признать чрезвычайно высо­ким).

Японская мифология представляет собой рассказ о последова­тельном появлении на свет различных божеств, каждое из кото­рых имеет своих потомков. Характерным свойством этого мифо­логического рассказа является отсутствие конфликтов между поколениями божеств (в отличие от многих мифологических сис­тем Запада). Возникающие конфликты, как правило, имеют мес­то между представителями одного поколения. Череда «человече­ских» предков семьи, являющихся потомками божеств, также является объектом поклонения для своих потомков. В этой системе каждый человек, имеющий потомков, превращается в божество, и ему совершаются приношения — вне зависимости от его при­жизненных заслуг и деяний. Почтительное отношение к предкам распространяется и на прошлое время вообще, поскольку оно было «временем предков». Отсюда — та выдающаяся роль, которая при­надлежит истории в менталитете японцев.

Социальной проекцией этих установок является постоянное стремление обеспечить преемственность времен. Именно поэтому история Японии не знает революций, означающих прежде всего разрыв времен, отказ от преемственности и традиции. Показа­тельно, что социальные движения реформаторского толка обле­каются в Японии в одежды ревнителей традиции, а формальной целью таких движений является восстановление утраченного по­рядка начальных времен. Преобразования периода Мэйдзи служат превосходным примером вышеуказанных соображений.

Несмотря на то, что император почти никогда не является ре­альным центром власти, авторитет правителя обеспечивался его ритуальными функциями как первосвященника синтоизма. В исто­рии Японии зафиксирована лишь одна попытка свержения правя­щего дома (предпринятая во второй половине VIII в. буддийским

монахом Доке). Даже военные правители Японии — сегуны — ни­когда не предпринимали подобных попыток. Поэтому, когда в XIX в. стала ясна невозможность конкуренции с Западом при су­ществовавшей политической системе, реформаторы свергли сегу­на и начали проводить широкомасштабные преобразования под лозунгом восстановления власти императора, значение которого при сегунах было умалено. Не случайно поэтому японская правя­щая династия не знает перерыва уже в течение приблизительно

полутора тысяч лет.

Что касается ландшафтных божеств, то каждая местность (гора, река, пруд, роща и т.д.) имела свое божество-покровителя (име­ются также случаи, когда божество-предок и ландшафтное бо­жество выступают в одном лице). Таким образом, подавляющее большинство божеств синтоизма представляют собой божества «оседлые», и, за немногими исключениями, их культы имеют ло­кальное распространение.

Из особенностей религиозной системы синтоизма проистека­ют многие черты и светской культуры, в частности поэзии.

Поэзия

Японская поэтическая традиция является одной из самых раз­витых в мире, и даже в настоящее время — время ее упадка в современном индустриальном обществе — она сохраняет перво­степенное значение в японской культуре.

Не касаясь в данном случае формальных характеристик япон­ского стихосложения, рассмотрим его особенности с точки зре­ния объекта изображения. Подавляющее количество тем произве­дений из поистине необъятного моря традиционной японской поэзии может быть отнесено к темам любви и природы. Если мы обратим внимание на мифологический цикл синтоизма, то обна­ружим, что, может быть, основным свойством, приписываемым божествам, является акт брачного соединения и порождения сле­дующих поколений божеств. Именно порождения, а не творения: креативная функция божества синтоизма не может быть, как пра­вило, исполнена без помощи другого божества противоположно­го пола. При переходе от мифологического времени к историче­скому культура удерживает в поле своего зрения эту особенность мифологического времени, сосредоточивая свое внимание на лю­бовных отношениях между мужчиной и женщиной, но придавая им психологическое истолкование.

Ту же закономерность мы наблюдаем и в природном цикле японской поэзии. Одной из основных функций синтоистского ритуала является воздействие на природные силы, что призвано обеспечить гармоничные отношения между человеком и приро-

дой. При этом необходимо отметить, что большинство синтоист­ских ритуалов этого рода падает на весну и осень — время про­буждения природных сил, сева и сбора урожая. Поэзия в данном случае чаще всего также следует за ритуалом и делает основным объектом изображения в годовом цикле восприятие поэтом весны и осени. Именно таким образом обеспечивается культурная пре­емственность между временем мифа и временем истории, време­нем божеств и временем человека.

Ритуальное происхождение поэзии не подлежит сомнению. Свое­образием японского варианта бытования поэзии является чрезвы­чайно прочное закрепление в ней элементов, принадлежащих глу­бокой архаике, когда стихотворец считается неким оракулом, который транслирует слова божества. В светском стихосложении с достаточно высокоразвитым индивидуальным началом эта особен­ность реализуется в виде установки на устное порождение поэтиче­ского текста. Поэтический текст считался «правильно» созданным, если первоначально он был сочинен или же оглашен устно. Это на­шло свое выражение в широко распространенном обычае мгновен­ного диалогического обмена стихотворениями и в поэтических тур­нирах, когда две команды состязались в искусстве нахождения удачного продолжения поэтической реплики соперников. После эти­кетного оглашения стихотворение записывалось и функционирова­ло уже как письменный текст. В результате возникали многочислен­ные поэтические антологии, которым в японской культуре отводится намного больше места, нежели в культуре европейской.

Таким образом, японский поэтический текст — принципиально бесчерновиковый (или же моделирующий бесчерновиковость). По­скольку в Средневековье поэзия признавалась ведущим жанром изящной словесности, то принципы ее создания в значительной мере были распространены и на прозаическое творчество.

Проза

При первом знакомстве с японской художественной литера­турой европейцев поразили несколько ее особенностей. Во-пер­вых, краткость большинства лучших прозаических произведе­ний вкупе с отсутствием или же ослабленностью сюжета — таких, как, например, произведения хэйанского времени жанра «дзуй-хицу» (букв, «вслед за кистью»): всемирно известные «Записки у изголовья» Сэй-сенагон или же «Записки от скуки» Кэнко-хоси. Это объясняется способом порождения, при котором автор не пользуется черновиками, вследствие чего его «поэтического ды­хания» не хватает на выстраивание объемных произведений с разработанным сюжетом. Если же таковые все-таки появляются, то читателю, воспитанному на европейских традициях, представ-

ляется, что сюжет такого произведения рыхл и оно грешит по­вторами, которых легко избежать при редактуре. Вопрос, одна­ко, в том, что процедуры редактирования традиционная японс­кая культура не допускает.

Во-вторых, европейского читателя поражает «крупный план» японской прозы, чрезвычайно развитая рефлексия, не достижи­мая в синхронных произведениях западной традиции. Это связано с указанными выше особенностями восприятия пространства (сре­да обитания и способы хозяйственной адаптации к ней), которое в японской культуре можно определить как «свертывающееся». При таком восприятии взгляд автора направлен не столько в необъят­ный внешний мир, сколько в мир ближний, околотелесный и внутрь самого себя.

Буддизм

Итак, одной из основных особенностей японской прозы (и япон­ского менталитета) является высокая степень рефлексии. На эту сто­рону сознания японцев большое влияние оказал буддизм. На пер­вых этапах своего распространения на архипелаге буддизм был использован раннегосударственными институтами в качестве од­ной из составляющих государственной идеологии (в то время ког­да идеологическая система синтоизма находилась в неунифици-рованном, малоупорядоченном состоянии). Однако после окончания периода Нара его значимость в этом отношении уменьшается. На первый план выходит синтоизм, дополненный при сегунате То-кугава неоконфуцианством. Несмотря на это, роль буддизма в про­цессе дальнейшей эволюции японской культуры продолжала ос­таваться чрезвычайно большой: он перманентно участвовал в процессе формирования «личности рефлексирующей». Поскольку синтоизм основное внимание уделяет формированию поведения индивида на социальном уровне, то все, что связано с самосозна­нием личности, находилось в «ведении» буддизма. Не случайно поэтому «свертывающееся пространство» японской культуры было доведено до своего предела в трудах именно буддийских мыслите­лей: дзэнский монах Хакуин (1685—1768) ввел в культурный обо­рот понятие «внутреннего взора», т.е. «взгляда в себя», который он считал наиболее важным средством для достижения просвет­ления.

* * *

Настоящая глава посвящена не столько каталогизации дости­жений японской культуры (таких работ вышло в свет вполне дос­таточно), сколько описанию тех факторов, которые эту культуру создают, а также выделению тех основных ценностей, которые

эта культура выработала. Иными словами, автор пытался выяс­нить составляющие ценностной ориентации японской культуры и предоставить читателю те «ключи», с помощью которых дальней­шее знакомство с конкретными проявлениями этой культуры — будь то литература, живопись или же религия — будет, надеемся, более осмысленным.

Мы отдаем себе отчет в том, что работа описывает по преиму­ществу реалии традиционной японской культуры. Многие из них сохраняются и культурой нынешней. Однако, в силу того что со­временная экономика, т. е. способы адаптации человека к вмеща­ющему ландшафту, преодолевает особенности среды обитания, с течением времени тенденции к нивелированию различных куль­тур неизбежно будут проявляться (и уже проявляются) с большей силой. Тем не менее национальная культура обладает громадной инерционной силой и собственными, «вмонтированными» в нее механизмами самосохранения, которые поддерживают ее иден­тичность, несмотря на кардинально изменившиеся внешние ус­ловия.

Литература

Иофан Н.А. Культура Древней Японии. — М., 1974. Конрад Н.И. Очерк истории культуры средневековой Японии. — М., 1980.

Мещеряков А. Н. Герои, творцы и хранители японской старины. — М., 1988.

Контрольные вопросы и задания

1. Каковы особенности среды обитания японцев и их способы хозяй­ственной адаптации к ней?

2. Почему на территории Японского архипелага не получило распро­странения животноводство?

3. Почему культурное пространство японцев можно назвать «сверты­вающимся»?

4. Каково отношение японцев к «внутреннему» и «внешнему»?

5. Какова роль синтоизма и буддизма в формировании национальной культуры?

6. Какова связь между менталитетом японцев и их текстовой культу­рой (поэзией и прозой)?

РАЗДЕЛ IV КУЛЬТУРА ЕВРОПЫ И СЕВЕРНОЙ АМЕРИКИ