Бихевиоризма. Его заслуги и недостатки 1 страница

Мы переходим к следующему крупному этапу в раз­витии психологии. Он ознаменовался тем, что в психо­логию были введены совершенно новые факты — факты поведения.

Что же имеют в виду, когда говорят о фактах по­ведения, и чем они отличаются от уже известных нам явлений сознания? В каком смысле можно говорить, что это разные области фактов (а некоторыми психо­логами они даже противопоставлялись)?

По сложившейся в психологии традиции под пове­дением понимают внешние проявления психической деятельности человека. И в этом отношении поведение противопоставляется сознанию как совокупности внут­ренних, субъективно переживаемых процессов. Иными словами, факты поведения и факты сознания разводят по методу их выявления. Поведение происходит во внешнем мире и обнаруживается путем внешнего на­блюдения, а процессы сознания протекают внутри субъекта и обнаруживаются путем самонаблюдения.

Нам нужно теперь более пристально присмотреться к тому, что называют поведением человека. Это нужно сделать по нескольким основаниям. Во-первых, чтобы проверить наше интуитивное убеждение, что поведение должно стать объектом изучения психологии. Во-вто­рых, чтобы охватить возможно более широкий круг явлений, относимых к поведению, и дать их предвари­тельную классификацию. В-третьих, для того, чтобы дать. психологическую характеристику фактов поведе­ния.

Давайте поступим так же, как и при первоначальном знакомстве с явлениями сознания,— обратимся к анализу конкретных примеров.

Я разберу с вами два отрывка из произведений Л. Н'. Толстого и Ф. М. Достоевского, больших масте­ров художественного описания и поведения людей и их психологического мира в целом. Первый отрывок взят из романа “Война и мир”. В нем описывается первый бал Наташи Ростовой. Вы помните, наверное, то смешанное чувство, робости и счастья, с которым Наташа приезжает на свой первый бал. Откровенно говоря, я собиралась использовать этот отрывок раньше, когда искала описания состояний соз­нания. Однако в нем оказалось и нечто большее.

“Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в польский. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно под­нимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, бле­стящими испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее торе. Ее не за­нимали ни государь, ни все важные лица <...> у. ней была одна мысль: „Неужели так никто и не подойдет ко мне, неужели я не буду танцевать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины"” <...>

Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.

— Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee, Ростова молодая, пригласите ее, — сказал он.

— Где?—спросил Болконский <...>

Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в лицо князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начи­нающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.

— Позвольте вас познакомить с моей дочерью, — сказала гра­финя краснея.

— Я имею удовольствие быть знакомым <...>—сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном <...> подходя к Наташе и занося руку, чтоб обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил ей тур вальса, То замираю­щее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой” [112, т. V, с. 209—211].

Итак, мы действительно сталкиваемся здесь с внутренними переживаниями Наташи: она с нетерпением ждет приглашения на танец, в то же время ею начи­нает овладевать отчаяние; она в своем воображении уже представила, как хорошо и весело с ней будет тан­цевать, и это еще больше усиливает ее чувства досады и обиды, она чувствует себя одинокой и никому не нужной, а после приглашения на танец — переполняется счастьем.

Но что еще мы находим в этом небольшом отрыв­ке, помимо описаний внутренних состояний мыслей и чувств Наташи?

А еще. мы читаем, что Наташа стояла, опустив свои тоненькие руки, сдерживая дыхание, глядя испуган­ными, блестящими глазами перед собой.

Мы обнаруживаем дальше, что князь Андрей подхо­дит с веселой улыбкой. Что графиня краснеет, пред­ставляя свою дочь. Следует учтивый низкий поклон князя. Итак, мы сталкиваемся с дыханием, жестами, движениями, улыбками и т. п.

Когда Дж. Уотсон (о котором мы будем говорить подробнее позже) заявил, что психология должна за­ниматься не явлениями сознания, а фактами поведения, т. е. тем, что имеет внешнее выражение, а следователь­но, в конечном счете движениями мышц и деятельностью желез, то первый, кто возразил ему, был Э. Титченер. Он сказал: “Все, что не может быть передано в терминах сознания, не есть психологическое”. Напри­мер, телесные реакции относятся к области не психо­логии, а физиологии.

Насколько был прав Дж. Уотсон, мы обсудим не­много позже. А сейчас разберем, насколько был прав Э. Титченер (а в его лице и вся психология сознания) в этом своем упреке Уотсону.

Конечно, дыхание — физиологический процесс, и блеск глаз определяется вегетативными процессами, и “готовые слезы” — результат усиленной деятельности слезных желез, и походка князя Андрея — не что иное, как “локомоторная функция” его организма. Но посмот­рите, как все эти физиологические реакции, процессы, функции “говорят” психологическим языком!

Сдерживаемое дыхание, взгляд прямо перед собой выдают не только волнение Наташи, но и старание овла­деть собой, не выдать своего состояния, как этого тре­бовали правила хорошего тона. Больше того, мы узна­ем, что и волнения Наташи, и борьба с ними были про­читаны князем Андреем по тем же внешним признакам. Д это уже, простите, совсем не физиология.

А сам князь Андрей? Несколько скудных, но точ­ных штрихов сообщают нам о нем очень многое. Он с “веселым "выражением лица” направляется к Ростовым.

Заметьте, не напряженной походкой и не на подгибаю­щихся ногах, а “с веселым выражением лица”! Этот штрих сразу показывает нам уверенность князя, лег­кость, с которой он чувствует себя в свете, доброжела­тельную готовность помочь Наташе. В его учтивом и низком поклоне сквозит смесь галантности и, пожалуй, легкой игры, впрочем заметной только ему одному. И наконец, этот последний жест. князя — он заносит руку прежде, чем договорил приглашение,— тоже гово­рит о многом.

Еще раз спросим себя: имеют ли все эти внешние проявления важное психологическое значение?

Несомненно! Они одновременно и неотъемлемая сторона внутреннего состояния; и непосредственное выражение характера человека, его опыта и его отно­шений; и предмет собственного контроля; и средства общения между людьми — язык, говорящий часто го­раздо больше, чем можно сообщить с помощью слов.

Представим на минуту, что люди полностью утра­тили интонации, мимику, жесты. Что они начали гово­рить “деревянными” голосами, двигаться наподобие ро­ботов, перестали улыбаться, краснеть, хмурить брови. Психолог в мире таких людей потерял бы большую часть своих фактов.

Но обратимся ко второму примеру. Это отрывок из романа Ф. М. Достоевского “Игрок”.

Дело происходит за границей на водах, в Швейцарии, куда при­бывает русская помещица, богатая московская барыня 75 лет. Там же находятся ее родственники, которые с нетерпением ждут теле­граммы о ее кончине, чтобы получить наследство. Вместо телеграм­мы прибывает она сама, полная жизни и энергии. Правда, она па­рализована, и ее уже несколько лет катают в коляске, но умирать она не собирается, а приехала посмотреть сама, что происходит в ее шумном семействе.

Между прочим, бабушка, или “la baboulinka”, как ее называют на французский манер, заинтересовывается рулеткой и просит отвез­ти ее в игорный дом. Там она некоторое время наблюдает за игрой и просит объяснить систему ставок и выигрышей. Ей, в частности, объясняют, что если ставят на zero и выходит zero, то платят в тридцать пять раз больше.

<— Как в тридцать пять раз, и часто выходит? Что ж они, дураки, не ставят?

— Тридцать шесть шансов против, бабушка.

— Вот вздор!.. Она вынула из кармана туго набитый кошелек и взяла из него фридрихсдор. — На, поставь сейчас на zero.

— Бабушка, zero только что выше” <...> стало быть теперь долго не выйдет. Вы много проставите; подождите хоть немного.

— Ну, врешь, ставь!

— Извольте, но он до вечера, может быть, не выйдет, вы до тысячи приставите, это случалось.

—Ну, вздор, вздор! Волков бояться—в лес не ходить. Что? проиграл? Ставь еще!

Проиграли и второй фридрихсдор; поставили третий. Бабушка едва сидела на месте, она так и впилась горящими глазами в пры­гающий... шарик. Проиграли и третий. Бабушка из себя выходила, на месте ей не сиделось, даже кулаком стукнула по столу, когда крупер провозгласил “trente six”* вместо ожидаемого zero.

— Эк ведь его!—сердилась бабушка,—да скоро ли этот воришка проклятый выйдет? Жива не хочу быть, а уж досижу до zero <...> Алексей Иванович, ставь два золотых за раз! <...>

— Бабушка!

—Ставь, ставь! Не твои.

Я поставил два фридрихсдора. Шарик долго летал по колесу, наконец стал прыгать по зазубринам. Бабушка замерла и стиснула мою руку, и вдруг — хлоп!

— Zero,—провозгласил крупье.

— Видишь, видишь! — быстро обернулась ко мне бабушка, вся сияющая и довольная.—Я ведь сказала, сказала тебе! <...> Ну, сколько же я теперь получу? Что же не выдают?...

—Делайте вашу ставку, господа—<...> возглашал крупер...

— Господи! Опоздали! Сейчас завертят! Ставь, ставь! — захло­потала бабушка, — да не мешкай, скорее, — выходила она из себя, толкая меня изо всех сил.

— Да куда ставить-то, бабушка?

— На zero, на zero! опять на zero! Ставь как можно боль­ше! <...>

<...> Еще! еще! еще! ставь еще!—кричала бабушка. Я уже не противоречил и, пожимая плечами, поставил еще двенадцать фридрихсдоров. Колесо вертелось долго. Бабушка просто дрожала, следя за колесом. “Да неужто она и в самом деле думает опять zero выиграть?” — подумал я, смотря на нее с удивлением. Реши­тельное убеждение в выигрыше сияло на лице ее...

— Zero! — крикнул крупер.

—Что!!!—с неистовым торжеством обратилась ко мне ба­бушка.

Я сам был игрок; я почувствовал это в ту самую минуту. У ме­ня руки-Ноги дрожали, в голову ударило <...>

На этот раз бабушка уже не звала Потапыча <...> Она даже не толкалась и не дрожала снаружи. Она, если можно так выра­зиться, дрожала изнутри. Вся на чем-то сосредоточилась, так и прицелилась...” [35, т. 5, с. 263—265].

В этом ярком отрывке уже нет ни одного слова о состояниях сознания. Богатый, психологически насы­щенный образ бабушки раскрывается Ф. М. Достоев­ским с помощью показа исключительно ее поведения.

Здесь уже знакомые нам “горящие глаза”, которы­ми бабушка впивается в прыгающий шарик, и отдель­ные жесты и движения: она стискивает руку своего попутчика, толкает его изо всех сил, бьет кулаком по столу.

Но главное — это действия бабушки. Именно они раскрывают нам ее характер. Мы видим своевольную, и в то же время по-детски наивную старую женщину:

“Что ж они, дураки, не ставят?” — непосредственно реагирует она на объяснение, и потом уже никакие со­веты и доводы на нее не действуют. Это эмоциональ­ная, яркая натура, легко.зажигающаяся, упорная в своих желаниях: “Жива не хочу быть, а уж досижу до zero!” Она легко впадает в рискованный азарт, пом­ните: “Она даже... не дрожала снаружи. Она... дро­жала изнутри”. Начав с одной монеты, она ставит в конце игры тысячи.

В цело” образ бабушки оставляет впечатление ши­рокой русской натуры, искренней, прямой, очень эмо­циональной. Этот образ одновременно и очаровывает и взбадривает читателя. И всего этого автор достигает показом только одного — поведения своей героини.

Итак, ответим на один из поставленных ранее во­просов: что такое факты поведения?

Это, во-первых, все внешние проявления физиологи­ческих процессов, связанных с состоянием, деятельно­стью, общением людей,— поза, мимика, интонации, взгляды, блеск глаз, покраснение, побледнение, дрожь, прерывистое или сдерживаемое дыхание, мышечное на­пряжение и др.; во-вторых, отдельные движения и же­сты, такие как поклон, кивок, подталкивание, сжимание руки, стук кулаком и т. п.; в-третьих, действия как бо­лее крупные акты поведения, имеющие определенный смысл, в наших примерах — просьба Пьера, пригла­шение князя на танец, приказы бабушки: “Ставь на zero”.

Наконец, это поступки — еще более крупные акты поведения, которые имеют, как правило, общественное, или социальное, звучание и связаны с нормами пове­дения, отношениями, самооценкой и т. д.

В последнем примере бабушка совершает поступок, начав играть в рулетку, и играть азартно. Кстати, на следующий день она совершает ещё один поступок:

возвращается в игорный зал и проигрывает все свое состояние, лишая средств к жизни и себя, и своих не­терпеливых наследников.

Итак, внешние телесные реакции, жесты, движения, действия, поступки — вот перечень явлений, относимых к поведению. Все они объекты психологического инте­реса, поскольку непосредственно отражают субъектив­ные состояния содержания сознания, свойства личности.

Вот к таким выводам приводит рассмотрение фак­тической стороны дела. А теперь вернемся к развитию науки.

Во втором десятилетии нашего века в психологии произошло очень важное событие, названное “револю­цией в психологии”. Оно было соизмеримо с началом той самой новой психологии В. Вундта.

В научной печати выступил американский психолог Дж. Уотсон, который заявил, что нужно пересмотреть.вопрос о предмете психологии. Психология должна за­ниматься не явлениями сознания, а поведением. На­правление получило название “бихевиоризм” (от англ. behaviour—поведение). Публикация Дж. Уотсона “Пси­хология с точки зрения бихевиориста” относится к 1913 г., этим годом и датируется начало новой эпохи в психологии.

Какие основания были у Дж. Уотсона для его заяв­ления? Первое основание — это соображения здравого смысла, те самые, которые привели и нас к выводу, что психолог должен заниматься поведением человека.

Второе основание — запросы практики. К этому времени психология сознания дискредитировала себя. Лабораторная психология занималась проблемами, ни­кому не нужными и не интересными, кроме самих пси­хологов. В то же время жизнь заявляла о себе, осо­бенно в США. Это была эпоха бурного развития эконо­мики. “Городское население растет с каждым годом (...) — писал Дж. Уотсон.— Жизнь становится все сложнее и сложнее (...) Если мы хотим когда-либо научиться жить совместно (...) то мы должны (...) заняться изучением современной психологии” [114, с. XVIII].

И третье основание: Уотсон считал, что психология должна стать естественнонаучной дисциплиной и должна ввести научный объективный метод.

Вопрос о методе был одним из главных для нового направления, я бы сказала даже основным: именно из-за несостоятельности метода интроспекции отвергалась идея изучения сознания вообще. Предметом науки мо­жет быть только то, что доступно внешнему наблюде­нию, т. е. факты поведения. Их можно наблюдать из внешней позиции, по поводу них можно добиться согласия нескольких наблюдателей. В то же время факты сознания доступны только самому переживающему субъекту, и доказать их достоверность невозможно.

Итак, третьим основанием.для смены ориентации психологии было требование естественнонаучного, объективного метода.

Каково же было отношение бихевиористов к сознанию? Практически это уже ясно, хотя можно ответить на этот вопрос словами Дж. Уотсона: “Бихевиорист... ни в чем не находит доказательства существования по­тока сознания, столь убедительно описанного Джемсом, он считает доказанным только наличие постоянно рас­ширяющегося, потока поведения” [115, с..437].

Как понять эти слова Уотсона? Действительно ли он считал, что сознания нет? Ведь, по его же словам, В. Джемс “убедительно описал” поток сознания. Отве­тить можно так: Дж. Уотсон отрицал существование сознания как представитель научной психологии. Он утверждал, что сознание не существует для психологии. Как ученый-психолог, он не позволял себе думать иначе. То, чем должна заниматься психология, требует дока­зательств существования, а такие доказательства полу­чает только то, что доступно внешнему наблюдению.

Новые идеи часто появляются в науке в напряжен­ной и несколько загрубленной форме. Это естественно, так как они должны пробить себе дорогу через идеи, которые господствуют в настоящий момент.

В отрицании Дж. Уотсона существования сознания и выразилась такая “грубая сила” идей, которые он отстаивал. Надо заметить, что в отрицании сознания был главный смысл бихевиоризма и в этом же пункте он в дальнейшем не выдержал критики.

Итак, до сих пор мы говорили о заявлениях и отри­цаниях. Какова же была положительная теоретическая программа бихевиористов и как они ее реализовали? Ведь они должны были показать, как следует изучать поведение..

Сегодня мы задавали себе вопрос: “Что такое пове­дение?” — и отвечали на него по-житейски. Дж. Уотсон отвечает на него в научных понятиях: “Это — систем” реакций”. Таким образом, он вводит очень важное по­нятие “реакция”. Откуда оно взялось, и какой смысл имело? Дело see в том, что естественнонаучная материали­стическая традиция, которую вводил бихевиоризм в психологию, требовала причинных объяснений. А что значит причинно объяснить какое-либо действие чело­века? Для Дж. Уотсона ответ был ясен: это значит найти внешнее воздействие, которое его вызвало. Нет ни одного действия человека, за которым не стояла бы причина в виде внешнего агента. Для обозначения по­следнего он использует понятие стимула и предлагает следующую знаменитую формулу: S—R (стимул — ре­акция).

“...Бихевиорист ни на одну минуту не может допу­стить, чтобы какая-нибудь из человеческих реакций не могла быть описана в этих терминах”,— пишет Дж. Уотсон [115, с. 436].

Затем он делает следующий шаг: объявляет отно­шение S —R единицей поведения и ставит перед психо­логией следующие ближайшие задачи:

— выявить и описать типы реакций;

— исследовать процесс их образования;

— изучить законы их комбинаций, т. е. образования сложного поведения.

В качестве общих окончательных задач психологии он намечает следующие две: прийти к тому, чтобы по ситуации (стимулу) предсказывать поведение (реак­цию) человека и, наоборот, по реакции заключать о вызвавшем ее стимуле, т. е. по S предсказывать R, а по R заключать об S.

Между прочим, здесь напрашивается параллель с В. Вундтом. Ведь он также начал с выявления единиц (сознания), поставил задачу описать свойства этих единиц, дать их классификацию, изучить законы их связывания и образования в комплексы. Таким же пу­тем идет и Дж. Уотсон. Только он выделяет единицы поведения, а не сознания и намеревается собирать из этих единиц всю картину поведения человека, а не его внутреннего мира.

В качестве примеров Дж. Уотсон сначала приводит действительно элементарные реакции: поднесите быст­ро руку к глазам — и вы получите мигательную реак­цию; рассыпьте в воздухе толченый перец — и последует чихание. Но затем он делает смелый шаг и пред­лагает представить себе в качестве стимула новый за­кон, который вводится правительством и который, предположим, что-то запрещает. И вот, бихевиорист, по мне­нию Уотсона, должен уметь ответить, какая последует общественная реакция на этот закон. Он признается, что бихевиористам придется работать долгие и долгие годы, чтобы уметь отвечать на подобные вопросы.

Нужно сказать, что в каждой теории есть разные составные части. Например, есть постулаты — нечто вроде аксиом; есть более или менее доказанные поло­жения; наконец, есть утверждения, основанные на одной вере. В число последних обычно входит убежде­ние, что данная теория может распространиться на ши­рокую сферу действительности. Как раз такие элементы веры заключены в заявлении Дж. Уотсона о том, что бихевиористы смогут объяснить с помощью связки S—R все поведение человека и даже общества.

Рассмотрим сначала, как реализовалась программа в ее теоретической части.

Дж. Уотсон начинает с описания типов реакций. Он выделяет прежде всего реакции врожденные и приобре­тенные.

Обращаясь к изучению новорожденных детей, Уотсон составляет список врожденных реакций. Среди них та­кие, как чихание, икание, сосание, улыбка, плач, дви­жения туловища, конечностей, головы и разные другие.

Как же расширяется поток активности, по каким законам приобретаются новые, не врожденные реак­ции? Здесь Уотсон обращается к работам И. П. Пав­лова и Б. М. Бехтерева, как раз незадолго до того опубликованным. В них содержалось описание меха­низмов возникновения условных, или, как они" назы­вались в то время, “сочетательных”, рефлексов" Дж. Уотсон принимает концепцию условных рефлексов в качестве естественнонаучной' базы психологической теории. Он говорит, что все новые реакции приобрета­ются путем обусловливания.

Вспомним схему образования условного рефлекса. - Безусловный стимул (S б) вызывает безусловную реакцию (Рб) • Если безусловному стимулу предшест­вует действие нейтрального условного стимула (Sy), то через некоторое количество сочетаний нейтрального и безусловного стимулов действие безусловного стимула оказывается ненужным: безусловную реакцию начинает вызывать условный стимул (рис. 1). Например, мать гладит ребенка, и у него на лице появляется улыбка.. Прикосновение к коже — безуслов­ный стимул, улыбка на прикосновение — безусловная реакция. Каждый раз перед прикосновением появляет­ся лицо матери. Теперь достаточно одного вида матери, чтобы последовала улыбка ребенка.

А как же образуются сложные реакции? По Уотсону — путем образования комплексов безусловных реак­ций.

Предположим, имеется такая ситуация: первый без­условный стимул вызвал первую безусловную реакцию, второй —

 

вторую, третий — третью. А потом все без­

условные стимулы заменили на один условный стимул (А). В результате условный стимул вызывает сложный комплекс реакций (рис. 2).

Все человеческие действия и есть, по мнению Дж. Уотсона, сложные цепи, или комплексы, реакций. Если вдуматься в это его утверждение, то станет "ясно, что оно абсолютно неверно. В действительности из приведенной схемы невозможно понять, как появляются новые действия человека: ведь организм по концепции Дж. Уотсона располагает только арсеналом безуслов­ных реакций.

Один современный математик-кибернетик, М. М. Бонгардт, на этот счет замечает, что никакие раздражители и никакие, их сочетания никогда бы не привели по схе­ме образования условных реакций, например, к тому, чтобы собака научилась ходить на задних лапах. И в самом деле, безусловной реакцией на свет мо­жет быть мигание, на звук — вздрагивание, на пище­вой раздражитель— выделение слюны. Но никакое со­четание (цепь или комплекс) подобных безусловных реакций не даст хождения на задних лапах. Эта схема не выдерживает никакой критики.

Теперь об экспериментальной программе Дж. Уотсо­на. Он считал, что психолог должен уметь проследить жизнь человека от колыбели до смерти.

“До смерти”, по-видимому, не была прослежена бихевиористами жизнь ни одного человека, а вот к '“ко­лыбели” Дж. Уотсон обратился. Он обосновал свою ла­бораторию в доме ребенка и исследовал, как я уже говорила, новорожденных детей и младенцев.

Один из вопросов, который его интересовал, был сле­дующий: какие эмоциональные реакции врожденны у человека и какие нет? Например, на что появляется страх у новорожденного ребенка? Этот вопрос особенно интересовал Дж. Уотсона, поскольку, согласно его заме­чанию, жизнь взрослых полна страхов.

Не знаю, действительно ли страшно было жить в те годы в Америке, но Дж. Уотсон приводит на этот счет целый перечень примеров: знакомого мужчину, который бледнеет при виде пушки; женщину, которая впадает в истерику, когда в комнату влетает летучая мышь; ре­бенка, который буквально парализуется страхом при ви­де механической игрушки. “Что же все эти страхи: врож­денны или нет?”—задает себе вопрос Уотсон.

Чтобы ответить на него, он проводит в доме младен­ца следующие эксперименты.

Ребенок лежит на матрасике, и Уотсон неожиданно выдергива­ет из-под него этот матрасик. Ребенок разражается криком, несмотря на то, что утешительница-соска находится у него во рту. Итак, по­теря опоры—первый стимул, который вызывает безусловную ре­акцию страха.

Следующая проба: -около кроватки навешивается железный брусок, по которому экспериментатор, Уотсон, бьет изо всех сил молотком". У ребенка прерывается дыхание, он резко всхлипывает и затем разражается криком. Таким образом, на громкий неожидан­ный звук следует та же реакция испуга. Вот два безусловных сти­мула, которые вызывают реакцию страха, других 'me таких стимулов Уотсон не находит.

Он перебирает разные “стимулы:”, например устраивает перед ребенком на железном подносе костер — никакого страха!

Ребенку показывают кролика—он тянется к нему ручками.

Но может быть есть врожденный страх перед мышами? Пускают вблизи ребенка белую мышку — не боится.

Может быть, кролика и мышки ребенок не боится потому, что они пушистые, приятные? Дают ему в руки лягушку с удовольст­вием ее исследует.

У многих животных есть врожденный ужас перед змеями. -Дают ребенку змееныша (неядовитого, конечно) — никакого страха; опять интерес и удовольствие! Подводят большую собаку, голова которой размером чуть ли не со всего ребенка,—он очень добродушно тянется к ней. Итак, никаких страхов.

Но Дж. Уотсон продолжает свои опыты, с целью показать, как образуются все эти страхи, которые одолевают взрослых.

Сидит ребенок, играет в кубики. Экспериментатор помещает стальной брусок сзади него. Сначала показывают ребенку кролика — тот тянется к нему. Как только ребенок прикасается к кролику, Уотсон резко бьет молотком по бруску. Ребенок вздрагивает и начи­нает плакать. Кролика убирают, дают кубики, ребенок успокаива­ется.

Снова вынимают кролика. Ребенок протягивает к нему руку, но не сразу, а с некоторой опаской. Как только он прикасается ~к. кролику, экспериментатор снова бьет- молотком по бруску. Снова плач, снова успокаивают. Снова извлекают кролика—и тут проис­ходит нечто интересное: ребенок приходит в беспокойство от одного вида кролика; он поспешно отползает от него. По мнению Уотсона, появилась условная реакция страха!

В заключение Дж. Уотсон показывает, как можно излечить ре­бенка от нажитого страха.

Он сажает за стол голодного ребенка, который уже очень боит­ся кролика, и дает ему есть. Как только ребенок прикасается к еде, ему показывают кролика, но только очень издалека, через открытую дверь из другой комнаты,—ребенок продолжает есть. В следую­щий раз показывают кролика, также во время еды, немного ближе. Через несколько дней ребенок уже ест с кроликом на коленях (11 б].

Надо сказать, что бихевиористы экспериментировали в основном на животных. Они это делали не потому, что их интересовали животные сами по себе, а потому, что животные, с их точки зрения, обладают большим пре­имуществом: они “чистые” объекты, так как к их пове­дению не примешивается сознание. Получаемые же ре­зультаты они смело переносили на человека.

Например, обсуждая проблемы полового воспитания ребенка, Дж. Уотсон обращается к экспериментам на крысах.

Эти эксперименты состояли в следующем. Брался длинный ящик; в один конец отсаживался самец, в другой—самка, а посередине на полу были протянуты провода с током. Чтобы попасть к самке, самец должен был пробежать по проводам. В эксперимен­тах мерили, какую силу тока он выдержит и побежит, а перед ка­кой отступит. А потом сделали наоборот: отсадили самку и стали смотреть, какую силу тока преодолеет она. Оказалось, что самки бежали при токе большей силы. На основе этого маленького “урока биологии”.Дж. Уотсон предостерегает матерей от ошибочного мне­ния, что их девочки не интересуются мальчиками [116].

Скажу несколько слов о дальнейшем развитии бихе­виоризма. Довольно скоро стала обнаруживаться чрез­вычайная ограниченность схемы S—R для объяснения поведения: как правило, “S” и “/?” находятся в таких сложных и многообразных отношениях, что непосредст­венную связь между ними проследить не удается. Один из представителей позднего бихевиоризма Э. Толмен ввел в эту схему существенную поправку. Он предложил поместить между S и R среднее звено, или “промежу­точные переменные” (V), в результате чего схема при­обрела вид: S—V—R. Под “промежуточными перемен­ными” Э. Толмен понимал внутренние процессы, кото­рые опосредствуют действие стимула, т. е. влияют на внешнее поведение. К ним он отнес такие образования, как “цели”, “намерения”, “гипотезы”, “познавательные карты” (образы ситуаций) и т. п. Хотя промежуточные переменные были функциональными эквивалентами соз­нания, вводились они как “конструкты”, о которых сле­дует судить исключительно по свойствам поведения.

Например, о наличии цели у животного, согласно Э. Толмену, можно говорить в том случае, если живот­ное: во-первых, обнаруживает поисковую активность, пока не получит определенный объект; во-вторых, при получении объекта прекращает активность; в-третьих, при повторных пробах находит к объекту путь быстрее. Итак, по перечисленным признакам можно сказать, что получение данного объекта составляло намерение, или цель, животного. Признаки же эти есть не что иное, как свойства поведения, а к сознанию обращаться нет ника­кой необходимости.