Андрей Платонович Платонов 1899-1951

Через четыре года в пятый голод гнал людей в города или в леса — бывал неурожай. Захар Павлович оставался в деревне один. За долгую жизнь его рук не миновало ни одно изделие, от сковородки до бу­дильника, но у самого Захара Павловича ничего не было: ни семьи, ни жилища. Однажды ночью, когда Захар Павлович слушал шум дол­гожданного дождя, он различил далекий гудок паровоза. Утром он со­брался и ушел в город. Работа в паровозном депо открыла для него новый искусный мир — такой давно любимый, будто всегда знако­мый, и он решил навсегда удержаться в нем.

У Двановых рождалось шестнадцать детей, уцелело семеро. Вось­мым был приемыш Саша, сын рыбака. Его отец утонул из интереса: хотел узнать, что бывает после смерти. Саша — ровесник одного из детей Двановых, Прошки. Когда в голодный год родилась еще двойня, Прохор Абрамович Дванов сшил Саше мешок для подаяния и вывел его за околицу. «Все мы хамы и негодяи!» — правильно определил себя Прохор Абрамович, возвращаясь к жене и собственным детям. Саша зашел на кладбище попрощаться с отцом. Он решил, как толь-

ко наберет полную сумку хлеба, вырыть себе землянку рядом с мо­гилкой отца и жить там, раз у него нету дома.

Захар Павлович просит Прошку Дванова за рублевку разыскать Сашу и берет его к себе в сыновья. Захар Павлович любит Сашу всей преданностью старости, всем чувством безотчетных, неясных надежд. Саша работает учеником в депо, чтобы выучиться на слесаря. Вечера­ми он много читает, а почитав, пишет, потому что не хочет в свои семнадцать лет оставлять мир ненареченным. Однако он чувствует внутри своего тела пустоту, куда, не задерживаясь, входит и выходит жизнь, как отдаленный гул, в котором невозможно разобрать слов песни. Захар Павлович, наблюдая за сыном, советует: «Не мучайся, Саш, — ты и так слабый...»

Начинается война, потом революция. В одну октябрьскую ночь, услышав стрельбу в городе, Захар Павлович говорит Саше: «Там дура­ки власть берут, — может, хоть жизнь поумнеет». Утром они отправ­ляются в город и ищут самую серьезную партию, чтобы сразу записаться в нее. Все партии помещаются в одном казенном доме, и Захар Павлович ходит по кабинетам, выбирая партию по своему ра­зуму. В конце коридора за крайней дверью сидит один только чело­век — остальные отлучились властвовать. «Скоро конец всему наступит?» — спрашивает человека Захар Павлович. «Социализм, что ли? Через год. Сегодня только учреждения занимаем». «Тогда пиши нас», — соглашается обрадованный Захар Павлович. Дома отец объ­ясняет сыну свое понимание большевизма: «Большевик должен иметь пустое сердце, чтобы туды все могло поместиться...»

Через полгода Александр поступает на открывшиеся железнодо­рожные курсы, а затем переходит в политехникум. Но скоро учение Александра Дванова прекращается, и надолго. Партия командирует его на фронт гражданской войны — в степной город Новохоперск. Захар Павлович целые сутки сидит с сыном на вокзале, ожидая по­путного эшелона. Они уже обо всем переговорили, кроме любви. Когда Саша уезжает, Захар Павлович возвращается домой и по скла­дам читает алгебру, ничего не понимая, но постепенно находя себе утешение.

В Новохоперске Дванов приучается к степной воюющей револю­ции. Вскоре из губернии приходит письмо с приказом о его возвра­щении. По дороге он вместо сбежавшего машиниста ведет паро­воз — и на однопутной дороге состав сталкивается со встречным. Саша чудом остается жив.

Проделав большой и трудный путь, Дванов возвращается домой. Он сразу же заболевает тифом, выключаясь из жизни на восемь меся-

цев. Захар Павлович, отчаявшись, делает для сына гроб. Но летом Саша выздоравливает. К ним по вечерам приходит соседка, сирота Соня. Захар Павлович раскалывает гроб на топку, с радостью думая, что теперь впору не гроб, а детскую кроватку мастерить, потому что Соня скоро подрастет и у них с Сашей могут быть дети.

Губком посылает Сашу по губернии — «искать коммунизм среди самодеятельности населения». Дванов идет от одного селения к друго­му. Он попадает в руки к анархистам, у которых его отбивает неболь­шой отряд под командованием Степана Копенкина. Копенкин участ­вует в революции ради своего чувства любви к Розе Люксембург. В одном селении, куда заезжают Копенкин с Двановым, они встречают Соню, которая здесь учит в школе детей.

Дванов с Копенкиным, блуждая по губернии, встречают многих людей, каждый из которых по-своему представляет строительство новой, еще неизвестной жизни. Дванов знакомится с Чепурным, председателем ревкома уездного города Чевенгур. Дванову нравится слово Чевенгур, которое напоминает ему влекущий гул неизвестной страны. Чепурный рассказывает о своем городе как о месте, в кото­ром и благо жизни, и точность истины, и скорбь существования про­исходят сами собой по мере надобности. Хотя Дванов и мечтает вернуться домой и продолжить учебу в политехникуме, но увлекается рассказами Чепурного о социализме Чевенгура и решает ехать в этот город. «Едем в твой край! — говорит Чепурному и Копенкин. — По­глядим на факты!»

Чевенгур просыпается поздно; его жители отдыхали от веков угне­тения и не могли отдохнуть. Революция завоевала Чевенгурскому уезду сны и главной профессией сделала душу. Заперев свою лошадь Пролетарскую Силу в сарай, Копенкин идет по Чевенгуру, встречая людей, бледных по виду и нездешних по лицу. Он спрашивает Чепур­ного, чем занимаются эти люди днем. Чепурный отвечает, что душа человека и есть основная профессия, а продукт ее — дружба и това­рищество. Копенкин предлагает, чтобы не было совсем хорошо в Че­венгуре, организовать немного горя, потому что коммунизм должен быть едким — для хорошего вкуса. Они назначают чрезвычайную ко­миссию, которая составляет списки уцелевших в революции буржуев. Чекисты их расстреливают. «Теперь наше дело покойное!» — радует­ся после расстрела Чепурный. «Плачьте!» — говорят чекисты женам убитых буржуев и уходят спать от утомления.

После расправы с буржуями Копенкин все равно не чувствует в Чевенгуре коммунизма, и чекисты принимаются выявлять полубуржу­ев, чтобы освободить жизнь и от них. Полубуржуев собирают в боль-

шую толпу и выгоняют из города в степь. Пролетарии, оставшиеся в Чевенгуре и прибывшие в город по призыву коммунистов, быстро до­едают пищевые остатки буржуазии, уничтожают всех кур и питаются одной растительной пищей в степи. Чепурный ожидает, что оконча­тельное счастье жизни выработается само собой в никем не тревожи­мом пролетариате, потому что счастье жизни — факт и необ­ходимость. Один Копенкин ходит по Чевенгуру без счастья, ожидая приезда Дванова и его оценки новой жизни.

В Чевенгур приезжает Дванов, но не видит коммунизма снаружи: наверное, он скрылся в людях. И Дванов догадывается, почему большевики-чевенгурцы так желают коммунизма: он есть конец истории, конец времени, время же идет только в природе, а в человеке стоит тоска. Дванов изобретает прибор, который должен солнечный свет обращать в электричество, для чего из всех рам в Чевенгуре вынули зеркала и собрали все стекло. Но прибор не работает. Построена и башня, на которой зажигают огонь, чтобы блуждающие в степи могли прийти на него. Но никто не является на свет маяка. Из Мос­квы приезжает товарищ Сербинов для проверки трудов чевенгурцев и отмечает их бесполезность. Чепурный объясняет это: «Так мы же ра­ботаем не для пользы, а друг для друга». В своем отчете Сербинов пишет, что в Чевенгуре много счастливых, но бесполезных вещей.

В Чевенгур доставляют женщин — для продолжения жизни. Мо­лодые чевенгурцы лишь греются с ними, как с матерями, потому что воздух уже совсем холодный от наступившей осени.

Сербинов рассказывает Дванову о своей встрече в Москве с Со­фьей Александровной — той самой Соней, которую Саша помнил до Чевенгура. Сейчас Софья Александровна живет в Москве и работает на фабрике. Сербинов говорит, что она помнит Сашу, как идею. Сер­бинов молчит о своей любви к Софье Александровне.

В Чевенгур прибегает человек и сообщает, что на город движутся казаки на лошадях. Завязывается бой. Погибает Сербинов с мыслями о далекой Софье Александровне, хранившей в себе след его тела, по­гибает Чепурный, остальные большевики. Город занят казаками. Два­нов остается в степи над смертельно раненным Копенкиным. Когда Копенкин умирает, Дванов садится на его лошадь Пролетарскую Силу и трогает прочь от города, в открытую степь. Он едет долго и проезжает деревню, в которой родился. Дорога приводит Дванова к озеру, в глубине которого когда-то упокоился его отец. Дванов видит удочку, которую забыл на берегу в детстве. Он заставляет Пролетар­скую Силу зайти в воду по грудь и, прощаясь с ней, сходит с седла в

воду — в поисках той дороги, по которой когда-то прошел отец в любопытстве смерти...

Захар Павлович приходит в Чевенгур в поисках Саши. Никого из людей в городе нет — только сидит у кирпичного дома Прошка и плачет. «Хочешь, я тебе опять рублевку дам — приведи мне Сашу», — просит Захар Павлович. «Даром приведу», — обещает Прокофий и идет искать Дванова.

В. М. Сотников

Котлован - Повесть (1930)

«В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с неболь­шого механического завода, где он добывал средства для своего суще­ствования. В увольнительном документе ему написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда». Вощев идет в другой город. На пустыре в теплой яме он устраивается на ночлег. В полночь его будит человек, косящий на пустыре траву. Косарь говорит, что скоро здесь начнется строительство, и отправляет Вощева в барак: «Ступай туда и спи до утра, а утром ты выяснишься».

Вощев просыпается вместе с артелью мастеровых, которые кормят его и объясняют, что сегодня начинается постройка единого здания, куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата. Вощеву дают лопату, он сжимает ее руками, точно желая добыть истину из земного праха. Инженер уже разметил котлован и говорит рабочим, что биржа должна прислать еще пятьдесят человек, а пока надо начи­нать работы ведущей бригадой. Вощев копает вместе со всеми, он «поглядел на людей и решил кое-как жить, раз они терпят и живут: он вместе с ними произошел и умрет в свое время неразлучно с людьми».

Землекопы постепенно обживаются и привыкают работать. На котлован часто приезжает товарищ Пашкин, председатель окрпрофсовета, который следит за темпом работ. «Темп тих, — говорит он рабочим. — Зачем вы жалеете подымать производительность? Социа­лизм обойдется и без вас, а вы без него проживете зря и помрете».

Вечерами Вощев лежит с открытыми глазами и тоскует о буду­щем, когда все станет общеизвестным и помещенным в скупое чувст-

во счастья. Наиболее сознательный рабочий Сафронов предлагает по­ставить в бараке радио, чтоб слушать о достижениях и директивах, инвалид, безногий Жачев, возражает: «Лучше девочку-сиротку привес­ти за ручку, чем твое радио».

Землекоп Чиклин находит в заброшенном здании кафельного заво­да, где когда-то его поцеловала хозяйская дочь, умирающую женщину с маленькой дочкой. Чиклин целует женщину и узнает по остатку нежности в губах, что это та самая девушка, которая целовала его в юности. Перед смертью мать говорит девочке, чтобы она никому не признавалась, чья она дочь. Девочка спрашивает, отчего умирает ее мать: оттого, что буржуйка, или от смерти? Чиклин забирает ее с собой.

Товарищ Пашкин устанавливает в бараке радиорупор, из которого раздаются ежеминутные требования в виде лозунгов — о необходи­мости сбора крапивы, обрезания хвостов и грив у лошадей. Сафронов слушает и жалеет, что он не может говорить обратно в трубу, чтобы там узнали о его чувстве активности. Вощеву и Жачеву становится беспричинно стыдно от долгих речей по радио, и Жачев кричит: «Ос­тановите этот звук! Дайте мне ответить на него!» Наслушавшись радио, Сафронов без сна смотрит на спящих людей и с горестью вы­сказывается: «Эх ты, масса, масса. Трудно организовать из тебя скелет коммунизма! И что тебе надо? Стерве такой? Ты весь авангард, гади­на, замучила!»

Девочка, пришедшая с Чиклиным, спрашивает у него про черты меридианов на карте, и Чиклин отвечает, что это загородки от бур­жуев. Вечером землекопы не включают радио, а, наевшись, садятся смотреть на девочку и спрашивают ее, кто она такая. Девочка по­мнит, что ей говорила мать, и рассказывает о том, что родителей не помнит и при буржуях она не хотела рождаться, а как стал Ленин — и она стала. Сафронов заключает: «И глубока наша советская власть, раз даже дети, не помня матери, уже чуют товарища Ленина!»

На собрании рабочие решают направить в деревню Сафронова и Козлова с целью организации колхозной жизни. В деревне их убива­ют — и на помощь деревенским активистам приходят другие земле­копы во главе с Вощевым и Чиклиным. Пока на Организационном Дворе проходит собрание организованных членов и неорганизован­ных единоличников, Чиклин и Вощев сколачивают неподалеку плот. Активисты обозначают по списку людей: бедняков для колхоза, кула­ков — для раскулачивания. Чтобы вернее выявить всех кулаков, Чик­лин берет в помощь медведя, работающего в кузнице молотобойцем. Медведь хорошо помнит дома, где он раньше работал, — по этим домам и определяют кулаков, которых загоняют на плот и отправля-

ют по речному течению в море. Оставшиеся на Оргдворе бедняки маршируют на месте под звуки радио, потом пляшут, приветствуя приход колхозной жизни. Утром народ идет к кузне, где слышна ра­бота медведя-молотобойца. Члены колхоза сжигают весь уголь, чинят весь мертвый инвентарь и с тоской, что кончился труд, садятся у плетня и смотрят на деревню в недоумении о своей дальнейшей жизни. Рабочие ведут деревенских жителей в город. К вечеру путники приходят к котловану и видят, что он занесен снегом, а в бараке пусто и темно. Чиклин разжигает костер, чтобы согреть заболевшую девочку Настю. Мимо барака проходят люди, но никто не приходит проведать Настю, потому что каждый, нагнув голову, беспрерывно ду­мает о сплошной коллективизации. К утру Настя умирает. Вощев, стоя над утихшим ребенком, думает о том, зачем ему теперь нужен смысл жизни, если нет этого маленького, верного человека, в котором истина стала бы радостью и движением.

Жачев спрашивает у Вощева: «Зачем колхоз привел?» «Мужики в пролетариат хотят зачисляться», — отвечает Вощев. Чиклин берет лом и лопату и идет копать на дальний конец котлована. Оглянув­шись, он видит, что весь колхоз не переставая роет землю. Все бед­ные и средние мужики работают с таким усердием, будто хотят спастись навеки в пропасти котлована. Лошади тоже не стоят: на них колхозники возят камень. Один Жачев не работает, скорбя по умер­шей Насте. «Я урод империализма, а коммунизм — это детское дело, за то я и Настю любил... Пойду сейчас на прощанье товарища Пашкина убью», — говорит Жачев и уползает на своей тележке в город, чтобы никогда не возвратиться на котлован.

Чиклин выкапывает для Насти глубокую могилу, чтобы ребенка никогда не побеспокоил шум жизни с поверхности земли.

В. М. Сотников

Ювенильное море. МОРЕ ЮНОСТИ - Повесть (1934)