Сентиментальное путешествие

Воспоминания. 1917—1922. Петербург — Галиция — Персия. Саратов — Киев — Петербург. Днепр — Петербург — Берлин (1923)

Перед революцией автор работал инструктором запасного броневого батальона. В феврале семнадцатого года он со своим батальоном при­был к Таврическому дворцу. Революция избавила его, как и других за­пасных, от многомесячного утомительного и унизительного сидения в казармах. В этом он видел (а видел и понимал он все по-своему) ос­новную причину быстрой победы революции в столице.

Воцарившаяся в армии демократия выдвинула Шкловского, сто­ронника продолжения войны, которую он теперь уподоблял войнам Французской революции, на пост помощника комиссара Западного фронта. Не закончивший курса студент филологического факультета, футурист, кудрявый юноша, на рисунке Репина напоминающий Дан­тона, теперь в центре исторических событий. Он заседает вместе с яз­вительным и надменным демократом Савинковым, высказывает свое мнение нервическому, надломленному Керенскому, отправляясь на фронт, посещает генерала Корнилова (общество как раз тогда терза­лось сомнениями, кто из них лучше подходит на роль Бонапарта рус­ской революции). Впечатление от фронта: у русской армии и до революции была грыжа, а теперь она уже просто не может ходить. Несмотря на самоотверженную активность комиссара Шкловского,

включающую в себя боевой подвиг, вознагражденный Георгиевским крестом из рук Корнилова (атака на реке Ломница, под огнем впере­ди полка, ранен в живот навылет), становится ясно, что русская армия неизлечима без хирургического вмешательства. После реши­тельной неудачи корниловской диктатуры неизбежной становится большевистская вивисекция.

Теперь тоска звала куда-нибудь на окраины — сел в поезд и по­ехал. В Персию, снова комиссаром Временного правительства в рус­ский экпедиционный корпус. Бои с турками близ озера Урмия, где в основном расположены русские войска, давно уже не ведутся. Персы пребывают в нищете и голоде, а местные курды, армяне и айсоры (потомки ассирийцев) заняты тем, что режут друг друга. Шкловский на стороне айсоров, простодушных, дружественных и немногочислен­ных. В конце концов после октября 1917-го русская армия отводится из Персии. Автор (сидя на крыше вагона) возвращается на родину через юг России, пестреющий к тому времени всеми видами нацио­нализма.

В Петербурге Шкловского допрашивает ЧК. Он, профессиональ­ный рассказчик, повествует о Персии, и его отпускают. Между тем необходимость бороться с большевиками за Россию и за свободу представляется очевидной. Шкловский возглавляет броневой отдел подпольной организации сторонников Учредительного собрания (эсе­ров). Однако выступление откладывается. Продолжение борьбы пред­полагается в Поволжье, но и в Саратове ничего не происходит. Подпольная работа ему не по душе, и он отправляется в фантастичес­кий украинско-немецкий Киев гетмана Скоропадского. Воевать за гетмана-германофила против Петлюры он не желает и выводит из строя броневики, которые были ему доверены (опытной рукой засы­пает сахар в жиклеры). Приходит весть об аресте Колчаком членов Учредительного собрания. Обморок, который случился со Шкловским при этом известии, означал конец его борьбы с большевиками. Сил больше не было. Ничего нельзя было остановить. Все катилось по рельсам. Приехал в Москву и капитулировал. В ЧК его опять отпусти­ли как хорошего знакомого Максима Горького. В Петербурге был голод, сестра умерла, брата расстреляли большевики. Поехал опять на юг, в Херсоне при наступлении белых был мобилизован уже в Крас­ную Армию. Был специалистом-подрывником. Однажды бомба взо­рвалась у него в руках. Выжил, посетил родственников, обывате­лей-евреев в Елисаветграде, вернулся в Петербург. После того как стали судить эсеров за их прошлую борьбу с большевиками, вдруг за­метил за собой слежку. Домой не вернулся, пешком ушел в Финлян­дию. Потом приехал в Берлин.

С 1917 по 1922 г., кроме вышеизложенного, — женился на жен­щине по имени Люся (ей и посвящена эта книга), из-за другой жен­щины дрался на дуэли, много голодал, работал вместе с Горьким во «Всемирной литературе», жил в Доме искусств (в тогдашней главной писательской казарме, размешавшейся во дворце купца Елисеева), преподавал литературу, выпускал книги, вместе с друзьями создал очень влиятельную научную школу. В скитаниях возил за собой книги. Снова научил русских литераторов читать Стерна, который когда-то (в XVIII в.) первым написал «Сентиментальное путешест­вие». Объяснил, как устроен роман «Дон Кихот» и как устроено мно­жество других литературных и нелитературных вещей. Со многими людьми успешно поскандалил. Потерял свои каштановые кудри. На портрете художника Юрия Анненского — шинель, огромный лоб, ироническая улыбка. Остался оптимистом.

Однажды встретил чистильщика обуви, старого знакомого айсора Лазаря Зервандова, и записал его рассказ об исходе айсоров из Север­ной Персии в Месопотамию. Поместил его в своей книге как отры­вок героического эпоса. В Петербурге в это время люди русской культуры трагически переживали катастрофическую перемену, эпоха выразительно определялась как время смерти Александра Блока. Это тоже есть в книге, это тоже предстает как трагический эпос. Жанры преображались. Но судьба русской культуры, судьба русской интелли­генции представала с неотвратимой ясностью. Ясной представлялась и теория. Ремесло составляло культуру, ремесло определяло судьбу.

20 мая 1922 г. в Финляндии Шкловский писал: «Когда падаешь камнем, то не нужно думать, когда думаешь, то не нужно падать. Мною смешаны два ремесла».

В том же году в Берлине он заканчивает книгу именами тех, кто достоин своего ремесла, тех, кому их ремесло не оставляет возможнос­ти убивать и делать подлости.

Л. Б. Шамшин

Zoo,или Письма не о любви, или Третья Элоиза (1923)

Нелегально эмигрировав из Советской России в 1922 г., автор прибыл в Берлин. Здесь он встретил многих русских писателей, которые, как и большинство русских эмигрантов, жили в районе станции метро

Zoo. Zoo — это зоологический сад, и поэтому, решив представить русскую литературно-художественную эмиграцию, пребывающую в Берлине среди равнодушных и занятых собой немцев, автор стал опи­сывать этих русских как представителей некой экзотической фауны, совершенно не приспособленных к нормальной европейской жизни. И потому им место в зоологическом саду. С особой уверенностью автор относил это к себе. Как большинство русских, прошедших через две войны и две революции, он даже есть не умел по-европей­ски — слишком наклонялся к тарелке. Брюки тоже были не такие, как надо, — без необходимой заглаженной складки. И еще у русских более тяжелая походка, чем у среднего европейца. Начав работать над этой книгой, автор вскоре обнаружил две важные для себя веши. Первое: оказывается, он влюблен в красивую и умную женщину по имени Аля. Второе: жить за границей он не может, так как от этой жизни он портится, приобретая привычки заурядного европейца. Он должен вернуться в Россию, где остались друзья и где, как он чувству­ет, нужен он сам, его книги, его идеи (идеи его все связаны с тео­рией прозы). Тогда эта книга устроилась следующим образом: письма от автора к Але и письма от Али к автору, написанные им самим. Аля запрещает писать о любви. Он пишет о литературе, о русских писателях в изгнании, о невозможности жить в Берлине, о многом другом. Получается интересно.

Русский писатель Алексей Михайлович Ремизов изобрел Великий обезьяний орден по типу масонской ложи. Жил он в Берлине при­мерно так, как жил бы здесь обезьяний царь Асыка.

Русский писатель Андрей Белый, с которым автор не раз по ошибке менялся кашне, эффектом своих выступлений нисколько не уступал настоящему шаману.

Русский художник Иван Пуни в Берлине много работал. В России он тоже был очень занят работой и не сразу заметил революцию.

Русский художник Марк Шагал не принадлежит культурному миру, а просто как рисовал лучше всех у себя в Витебске, так и рису­ет лучше всех в Европе.

Русский писатель Илья Эренбург курит постоянно трубку, но хо­роший ли он писатель, так до сих пор и не известно.

Русский филолог Роман Якобсон отличается тем, что носит узкие брюки, имеет рыжие волосы и может жить в Европе.

Русский филолог Петр Богатырев, напротив, жить в Европе не может и, чтобы хоть как-то уцелеть, должен поселиться в концентра­ционном лагере для русских казаков, ожидающих возвращения в Рос­сию.

Для русских в Берлине издается несколько газет, а для обезьяны в зоологическом саду ни одной, а ведь она тоже скучает по родине. В конце концов автор мог бы взять это на себя.

Написав двадцать два письма (восемнадцать Але и четыре от Али), автор понимает, что его положение во всех отношениях безна­дежно, адресует последнее, двадцать третье письмо во ВЦИК РСФСР и просит разрешить ему вернуться. При этом напоминает, что когда-то при взятии Эрзерума зарубили всех, кто сдался. И это теперь представляется неправильным.

Л. Б. Шамшин