Патриотизм и национализм в России. 1825-1921 4 страница. В отличие от простодушного самодержавия александровской эпо- хи, с которым имели дело декабристы и которое в конце концов бы- ло не более чем продолжением

В отличие от простодушного самодержавия александровской эпо-
хи, с которым имели дело декабристы и которое в конце концов бы-
ло не более чем продолжением сравнительно безобидного екатери-
нинского авторитаризма, николаевская Официальная Народность
претендовала, как мы видели, на то, чтобы быть пастырем общества,
его моральным учителем, его совестью. Иначе она не могла, она ведь,
как впоследствии советский режим, строила новую цивилизацию. И
в этой "цивилизации" обыватель должен был веровать в государство
как в бога. Короче, то, с чем столкнулись славянофилы, называется
на современном языке тоталитаризмом.

Вот почему, продолжая свою негодующую тираду, говорит Аксаков
вовсе не о самодержавии, но о "душевредном деспотизме, гнетущем
Духовный мир и человеческое достоинство народа и обозначившемся
Упадком нравственных сил в России с общественным развращением".
(16) Это развращение привело уже к тому, что "современное
состояние России представляет внутренний разлад, прикрываемый

В средневековой ловушке

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

 

 

бессовестной ложью <...> все лгут друг другу, видят это, продолжают
лгать и неизвестно до чего дойдут". (17) Как видим, слегка архаич-
ное, но вполне точное описание тоталитаризма. Современный
"национально-ориентированный" интеллигент добавил бы к этому
разве что призыв жить не по лжи.

Совершенно же очевидно, что речь тут вовсе не о политическом
разногласии с самодержавной властью, но о протесте против без-
нравственности тотального контроля над умами, который, собствен-
но, и означал для Аксакова рабство. Иными словами, славянофиль-
ство росло не из одного декабристского корня. На самом деле было
оно ответом на первую в русской - и современной мировой — поли-
тической истории попытку тоталитарной диктатуры. А это
значит, что без Официальной Народности не было бы и славяно-
фильства.

ТРЕТИЙ ПУТЬ

Совершенно же ясно, что именно из-за этого, говоря о политическом
рабстве, декабристы и славянофилы имели в виду совершенно раз-
ные вещи. Одни восстали против авторитарного произвола, другие -
против тоталитарного душевредительства. Предмет ненависти декаб-
'ристов должен был казаться славянофилам милосердным правлени-
ем. (Так глубоко врезалось, заметим в скобках, с тех пор это различие
в политическую ментальность русского общества, что и в наше ведь
время даже пламенные противники тоталитаризма коммунистиче-
ского вполне могут оказаться, допустим, поклонниками пиночетов-
ского авторитаризма. Только самые дремучие вожди нынешней не-
примиримой оппозиции, вроде Зюганова, позволяют себе роскошь
открыто оправдывать Сталина. Но даже апостол возрождения нико-
лаевского "государственного патриотизма" Алексей Подберезкин, и
тот решительно декларирует: "Старое государство умерло и мечтать о
его реставрации могут только люди, абсолютно лишенные чувства
реальности". 18. Что ничуть не помешало ему, впрочем, вдохновлять
авторитарные амбиции генерала Стерлигова).

Смутные переходные годы в тогдашней Европе тоже, как мы зна-
ем, не располагали к декабристскому оптимизму. "Было время, - пи-
сал Герцен, — когда полусвободный Запад гордо смотрел на Россию,
раздавленную императорским троном, и образованная Россия, взды-
хая, смотрела на счастие старших братии. Это время прошло. Равен-
ство рабства воцарилось <...> даже страны, где остались еще свобод-
ные учреждения, и те напрашиваются на деспотизм". (19)

"Равенство рабства" служило славянофилам неопровержимым
видетельством, что юридические ограничения власти, не сумевшие
безопасить Европу, не работают в принципе. Что, как выразился
овременный "национально-ориентированный" московский интел-
лигент, "Россия не нуждается в избираемом парламенте - неэффек-
тивном вообще и особенно в России". (20)

Короче, если опыт декабристов убедил славянофилов в экстраор-
динарной опасности революционной попытки свержения самодер-
жавия, то "равенство рабства" сделало для них очевидной тщету за-
падного парламентаризма. "Посмотрите на Запад, - восклицал Иван
Аксаков, младший брат Константина и будущий лидер второго поко-
ления славянофилов. - Народы увлеклись тщеславными побуждени-
ями, поверили в возможность правительственного совершенства,
наделали республик, настроили конституций - и обеднели душою,
готовы рухнуть каждую минуту". (21)

Потому и сделали славянофилы в этой, как им казалось, безвы-
ходной ситуации то, что всегда в таких обстоятельствах делали не-
мецкие и русские интеллигенты - изобрели "третий путь". В русском
варианте, однако, отрицал он как "вмешательство государства в
нравственную жизнь народа" (душевредный деспотизм), так и "вме-
шательство народа в государственную власть" (парламентаризм).
"Первое отношение между правительством и народом, — провозгла-
сил К. Аксаков, - есть отношение взаимного невмешательства". (22)

Эта формула, ставшая первым в современной русской истории
интеллектуальным оправданием самодержавия, и оказалась главной
политической заповедью славянофильства. А заодно и главной "бом-
бой", заложенной в основание пореформенной России. Это был
классический пример германского Sonderweg, изобретательно адап-
тированного к российской самодержавной реальности. И тут пути
славянофилов и декабристов разошлись окончательно.

ПОЧЕМУ РОССИЯ ПРЕВОСХОДИТ ЗАПАД

Это бы еще с полбеды, не попытайся славянофилы сделать из нужды
добродетель, превратив свою формулу "третьего пути" не только в
синоним русскости, но и в универсальный ключ к спасению челове-
чества.

Ход их рассуждений был, видимо, примерно такой: должны же, в
самом деле, быть причины, почему именно в России додумались до
^этих спасительных формул, тогда как Запад в лице даже самых вели-
ких своих мыслителей безнадежно тут спасовал. Так во всяком случае

В средневековой ловушке

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

 

 

рассуждали в свое время тевтонофилы. Правда, те пытались объяс-
нить, почему превосходит декадентский Запад Германия, а не Россия
Но это обстоятельство нисколько не обескуражило их русских интер-
претаторов. Изящно подстроив Германию к Западу — в понятии "ро-
мано-германской цивилизации"— они противопоставили ей никола-
евскую идею "цивилизации русской". И, естественно, принялись
искать причины её превосходства над Западом. Причин оказалось
несколько, главные были, однако, исторические и культурные. Оста-
новимся сперва на исторических.

"Все европейские государства основаны завоеванием. Вражда есть
начало их". Отсюда глубокое, непреходящее недоверие между наро-
дом и властью. Отсюда постоянные революции против власти, кото-
рыми Запад хвалится, "принимая их за свободу". Отсюда, наконец,
необходимость жестких юридических норм, создающих завоеванному
народу иллюзию гарантии от завоевательной власти. "Чувствуя в себе
недостаток внутренней правды", Запад создал систему искуственной,
внешней законности. В результате у него "нет простоты жизни, нет
свободы. Везде внешнее, условное, искусственное". (23)

Россию, однако, полагали славянофилы, история пощадила. Она
оказалась единственным исключением из этого рокового закона вну-
тренней вражды, раздирающей европейские страны. У нас государст-
во "было основано не завоеванием, а добровольным призванием вла-
сти. Власть явилась у нас желанною, не враждебною, но защитною, и
утвердилась с согласия народного". (24) Из этой умозрительной по-
сылки следовал ряд заключений поистине эпохальных.

Во-первых, общество ("Земля", по терминологии славянофилов)
и самодержавное государство, оказывается, связаны у нас отношени-
ями "взаимной доверенности". Здесь жестокие конфликты, пресле-
дующие Запад, исключены. И поэтому нет необходимости в искусст-
венных юридических ограничениях власти, в парламенте и вообще в
общественном контроле над дружественным народу государством. И
слава Богу. Потому что иначе "юридические нормы залезут в мир
внутренней жизни, закуют его свободу, источник животворения, всё
омертвят и, разумеется, омертвеют сами". (25)

К сожалению, Запад давно утратил способность понимать, до ка-
кой степени иллюзорны его хваленые юридические гарантии против
произвола власти: "У нас часто толкуют о западноевропейском пра-
вовом порядке. Но если последний служит основанием гарантии, то
чем же гарантируется самый правовой порядок, или иначе, чем же га-
рантируется гарантия?" (26)

Оттого-то и угасает Европа, доживая последние годы, как тело без
уши, и "мертвенным покровом покрылся Запад весь". Ибо на самом
деле "гарантия есть ложь, гарантия есть зло <...> Вся сила в идеале,
вся сила в нравственном убеждении". (27)

SOUVERAINETE DU PEUPLE

Вторая историческая причина превосходства России, поистине дела-
ющая нас народом избранным, прямо вытекает из первой. У нас нет
нужды в аристократии, сформировавшейся на Западе из потомков
древних завоевателей. Действительный аристократ у нас - хранитель
отечественного предания крестьянин. Тот самый народ, который не-
когда призвал царей и вручил им самодержавную власть. "Мы обра-
щаемся к простому народу, - говорит по этому поводу Самарин, - по
той же самой причине, по которой они сочувствуют аристократии,
т. е. потому, что у нас народ хранит в себе дар самопожертвования,
свободу нравственного вдохновения и уважение к преданию. В
России единственный приют торизма, т. е. консерватизма, - черная
изба крестьянина". (28)

Отсюда следует неожиданное - и ошеломляющее - заключение:
верховный суверенитет народа существует у нас и только у нас. Как
говорит в письме единомышленнику Хомяков по поводу статьи Тют-
чева, высмеивавшей народный суверенитет, "заодно попеняйте ему
за нападение на souverainete du peuple. В нем действительно sou-
verainete supreme. Иначе что же 1612 год? Я имею право это говорить
потому именно, что я антиреспубликанец, антиконституционалист и
пр. Самое повиновение народа есть un acte du souverainete". (29) В пе-
реводе на русский это должно означать, по-видимому, что не власть в
России обратила свой народ в крепостное рабство, а закрепостил се-
бя он сам, собственной волею — в качестве верховного суверена зем-
ли русской.

И хотя ощущение орвеллианского "рабство есть свобода" стано-
вится здесь почти непреодолимо, не следует забывать, что это тот же
Хомяков, который в стихах необыкновенной силы и беспощадности
обличил тоталитарную Россию:

В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена,
Безбожной лести, лжи притворной,
И лени мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна.

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

В средневековой ловушке

 

 

И силу этому яростному обличению давало именно представление
о Святой Руси, где верховный суверенитет каким-то несказанным
образом принадлежал народу. Другое дело, что это был миф, то самое
"национальное самодовольство", об опасности которого предупреж-
дал Соловьев.

ИСТИНА ИЛИ СПРАВЕДЛИВОСТЬ?

Последняя, наконец, историческая причина превосходства России
заключалась, по мнению славянофилов, в том, что происходит она из
совсем другого, бесконечно более просвещенного мира, нежели вар-
варская Европа первых веков христианства. Наследница традиции
Восточного Рима, в которой вселенское предание никогда не уступи-
ло "формальному разуму" Рима Западного и не было поэтому зара-
жено секулярными влияниями Ренессанса и Просвещения, Русь со-
хранила всю чистоту и цельность первоначального христианства,
право-славие. Потому-то и звалась она святой, что не утратила свой-
ственную Византии "симфонию" церкви и государства, гармонию
веры и рассудка, мощь "цельного знания".

В результате вера и разум не встали у нас, как на Западе, друг про-
тив друга, словно два враждебных стана. Мы не позволили рациона-
лизму и науке убить в себе "те живые убеждения, которые лежат вы-
ше сферы рассудка и логики" (30), - и "внутренняя справедливость
брала в древнерусском праве перевес над внешнею формальностью".
(31) Ведь даже лингвистически слово "правда" означает по-русски не
столько истину, сколько справедливость. Именно поэтому был уве-
рен Аксаков, что история России "может читаться, как жития свя-
тых". (32)

На Западе, к несчастью для него, все было наоборот. У них истина
и справедливость понятия хоть и связанные, но все же отдельные. У
них, как установил еще в XI веке благоверный митрополит Киевский
Илларион, "закон" там, где у нас "благодать". У них логический вы-
вод преобладает над святостью предания. И поэтому, как печально
констатировал Киреевский, "в торжестве формального разума над
верою и преданием проницательный ум мог уже наперед предсказать
всю сегодняшнюю судьбу Европы". (33)

Нет, нисколько не желали родоначальники славянофильства зла
Западу. Они сочувствовали ему, понимали истоки его хвори и немо-
щи, хотели ему помочь, спасти его, наставить на путь истинный, пра-
вославный. Они были даже, если угодно, ему благодарны. "Сколько
б мы ни были врагами западного просвещения, западных обычаев и

тому подобное, — писал Киреевский, - но можно ли без сумасшест-
вия думать, что когда-нибудь, какою-нибудь силою истребится в
России память всего того, что она получила от Европы в продолже-
ние двухсот лет? Можем ли мы не знать того, что знаем, забыть всё,
что умеем?" (34)

И вовсе не всё еще, думали они, потеряно даже и для Европы, ес-
ли б только оказалась она в силах вернуться к святоотческому преда-
нию, полученному Россией непосредственно от апостолов, отказать-
ся от разделения справедливости и истины и принять вместо "внеш-
ней законности" греко-славянскую "благодать" вместе с souverainete
du peuple. И главное - славянофильскую формулу взаимного невме-
шательства правительства и народа. "Чтобы достигнуть полного гар-
монического развития основных общечеловеческих стихий, Западу
недоставало своего Петра, который привил бы ему свежие, могучие
соки славянского Востока". (35)

НАЦИЯ-ЛИЧНОСТЬ

Как видит читатель, я очень стараюсь донести до него идеи славяно-
филов во всей их целостности, не комментируя и по возможности не
вмешиваясь в ход их рассуждений. Более того, я и сам пытаюсь рас-
суждать в терминах, которые они предложили. Я хочу, чтоб читатель
мог убедиться, сколько изобретательности и исторического вообра-
жения вложено было в "хоровую" Русскую идею при ее рождении,
как тщательно и элегантно была она обоснована богословскими,
культурологическими и цивилизационными изысканиями, которые
сделали бы честь даже самому знаменитому из современных специа-
листов по конфликтам цивилизаций Сэмюэлу Хантингтону. (36)

Видит бог, в мире не было недостатка в националистических уче-
ниях, обличавших Запад в губительном индивидуализме и политиче-
ской распущенности. Все они были уверены, что Запад доживает по-
следние годы и "готов рухнуть каждую минуту", и все великодушно
предлагали "привить ему свежие, могучие соки" своей культуры,
будь то тевтонской, арабской или конфуцианской.

Вот и в наши дни проповедуют нечто подобное из Сингапура и
Куала-Лумпур так называемые "азиофилы". Эти тоже до недавних
пор объясняли свои экономические успехи "азиатскими ценностя-
ми", т. е. врожденным коллективизмом азиатских народов и истори-
ческой привычкой принимать решения сообща, всем миром, собор-
^Но (у них это, впрочем, называется почему-то по-английски
"консенсус"), что выгодно отличается от западного парламентарного

& средневековой ловушке

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

 

 

декадентства. Незадолго до крушения азиатского "экономического
чуда" в 1997 г. идейный лидер азиофилов Мохатхир Мохамед даже
провозгласил: "Европейские ценности есть ценности Европы, азиат-
ские ценности - универсальны". (37)

Справедливость требует, однако, признать, что не только повторя-
ли азиофилы зады славянофильства, даже об этом не подозревая, но
и не снилась им та изощренность, с которой разработаны в нём их ар-
гументы в защиту "национального самодовольства". Вот замеча-
тельный пример.

Конечно, славянофилы тоже видели в русских культурных ценно-
стях, и прежде всего в коллективизме, еще одно преимущество Рос-
сии перед Западом. Как объяснял Киреевский, "весь частный и об-
щественный быт Запада основывается на понятии об индивидуаль-
ности, отдельной независимости, предполагающей индивидуальную
изолированность", тогда как в России перевес принадлежит "обще-
народному русскому элементу перед элементом индивидуальным".
(38) Развивая эту основополагающую идею, современный "нацио-
нально-ориентированный" интеллигент отказывает "индивидуаль-
ному элементу" даже в праве называться личностью. Ибо, полагает
он, "индивид — это раздробление природы, самозамыкание в частно-
сти и ее абсолютизация, это воплощенное отрицание общей меры в
человечестве". (39)

Иными словами, покуда индивид не вольется в "общенародный
русский элемент", он — сирота, безликий изгой, несуществующая ве-
личина. Чтобы обрести себя, почувствовать себя человеком, он дол-
жен выйти за пределы "индивидуальной изолированности" и раство-
риться в единственной "личности, которая не дробит единой приро-
ды, но содержит в себе всю ее полноту". (40) А это, конечно, "нация
как целое" (41), "нация-личность". (42) Ибо "личность в своем пер-
воначальном значении есть понятие религиозное". (43)

Готов держать пари, что азиофилам сроду не додуматься до такого
изощренного обоснования коллективизма.

НАЦИЯ-СЕМЬЯ

Но даже и современный интерпретатор славянофильства в своем ме-
тафизическом задоре упускает из виду, что собственно теологические
соображения играли в нем роль скорее служебную. Они были лишь
столпами, призванными поддерживать грандиозную постройку их со-
циально-политического видения России. Ключом к ней, её универ-
сальной метафорой были понятия "семьи" и "собора". Мир, т. е. сель-

_кая община, представлялся славянофилам маленькой вселенной,
по своим собственным законам. Он был своего рода локаль-

ным собором, перед которым все равны и в котором по природе его не
могло быть никакого начальства. Souverainete du peuple, одним сло-
вом. Это был хор без солистов, где все решения принимались едино-
гласно, консенсусом, во имя общего блага. Как и семья, управлялся
этот мир авторитетом нравственным, а не "внешней законностью".

Представители этих замкнутых сельских миров составляли следу-
ющие ступени: волостной, уездный и, наконец, губернский мир -
провинциальный собор, если хотите, точно так же не признающий
над собою никакого начальства. Увенчивал все это здание, естествен-
но, Земский Собор, общенациональное собрание, составленное из
независимых представителей губернских миров. Свободно и непо-
средственно, как и положено в семье, т. е. без всякого чиновничьего
"средостения", должен был Земский Собор общаться с начальником
этой нации-семьи — с царем-батюшкой.

Да, созывался Земский собор лишь по воле царя, лишь когда по-
надобится ему "всенародный лад да совет". Но в промежутке между
собраниями роль его должна была исполнять свободная пресса, сво-
его рода заместитель всеземского представительства. Именно через
неё и общается постоянно — и опять-таки непосредственно, т. е. иг-
норируя чиновную иерархию, — суверенный народ со своим самодер-
жавным начальником. Отсюда и генеральная максима славянофилов:
"правительству — сила власти, земле — сила мнения". (44)

Такова была структура славянофильской нации-семьи, основан-
ной на "простой доверенности между правительством и народом"
(45) и не нуждающейся ни в каких гарантиях, а тем более в парламен-
тах. Где это видано, в самом деле, чтобы нормальная человеческая
семья нуждалась в парламенте или в конституции?

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Как ни стараюсь я рассуждать в славянофильских терминах, мне тру-
дно не заметить те очевидные логические прорехи и опасные проти-
воречия, которыми буквально пронизана вся их доктрина. Ведь они,
собственно, и предвещали все те грозные дальнейшие метаморфозы
славянофильства, которым суждено было, как мы уже знаем, превра-
тить его, в конце концов, в собственную противоположность. Поде-
люсь с читателем хотя бы некоторыми из этих сомнений.

Первое. Если даже допустить, что славянофилы были правы и
справедливость действительно издревле преобладала на Руси над ис-

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

В средневековой ловушке

 

 

тиной, а "благодать" над законом, можно ли и впрямь считать это её
преимуществом перед Западом? Вот как определяет смысл этой "бла-
годати" еще один современный "национально-ориентированный"
интеллигент: "воля [которая] не имеет пределов и легко переходит в
произвол". (46) Не означают ли в таком случае славянофильские
гимны московитской благодати всего лишь косвенное оправдание
авторитарного произвола? Я и не говорю уже о том, что смешение ис-
тины со справедливостью тотчас и лишает ученых каких бы то ни бы-
ло критериев (справедливо ли, скажите, что земля вертится вокруг
солнца?) И вообще, как заметил один из эмигрантских писателей, та-
кое смешение привело бы к хаосу, в котором погибли бы и истина и
справедливость.

Разумеется, произвол этот мог быть сравнительно мягким, как
александровский (или, скажем, забегая вперед, брежневский), или
жестким и "душевредным", как николаевская (или сталинская) Офи-
циальная Народность. Но ведь пока самодержавие остаётся самодер-
жавием, т. е. властью неограниченной, пока страна пребывает в, так
сказать, "душевредном", т.е. тоталитарном пространстве, в распоряже-
нии Земли нет решительно никаких средств, чтобы остановить пере-
ход авторитаризма в деспотизм Официальной Народности. Она оказы-
вается практически беззащитной перед лицом зверя, Левиафана, как
еще в XVII веке назвал всевластное государство Томас Гоббс.

Вот же почему, не удовлетворяясь рассуждениями о справедливо-
сти и "благодати", заговорили об ограничении власти российские ре-
форматоры еще в XVI веке, задолго то есть до Гоббса. Вот почему, па-
мятуя душевредный деспотизм Ивана Грозного, пытались они найти
для защиты от него нечто более практичное, нежели абстрактная
"благодать". Требовалось обуздать зверя, надеть на него намордник.
Начиная со "всенародной присяги" царя Василия 17 мая 1606 года и
до "свода законов" Михаила Салтыкова, провозгласившего Россию
4 февраля 1610-го конституционной монархией, искали они — и на-
шли — единственное средство, способное защитить Землю от Госу-
дарства — верховенство закона над "благодатью".

Они сделали это совершенно независимо от Запада и, повторяю,
раньше Запада. Горький опыт научил их, что там, где "народ не вме-
шивается в государство", там государство неминуемо раньше или
позже вмешивается "в нравственную жизнь народа". Ибо, как маг-
нитная стрелка к северу, всюду — на Востоке или на Западе — стре-
мится оно к душевредному деспотизму. И если его не остановить,
превращается в того самого зверя, о котором говорил Гоббс.

Западные мыслители Джон Локк и Шарль де Монтескье, у кото-
рых были свои основания опасаться Левиафана, создали стройную
теорию разделения властей (или сдержек и противовесов). И именно
этим, а вовсе не выдуманным славянофилами "завоевательным хара-
ктером" европейских государств, объясняется то уважение к закону,
то отделение истины от справедливости, которым пронизана запад-
ная культура.

А вот еще одна логическая накладка. Можно понять и принять
славянофильские диатрибы против "индивидуальной изолированно-
сти". Но зачем останавливаться на полдороге? Если индивид — это
"раздробление природы, самозамыкание в частности и ее абсолюти-
зация", то ведь и нация тоже! Если коллектив (или семья) выше ин-
дивида, то ведь и человечество (как универсальный коллектив, или
семья народов) выше нации.

Короче говоря, все аргументы, обращенные славянофилами
против "отдельной независимости" оказываются в равной степени
обращенными и против "нации-личности". Если уж искать "в проти-
воположность индивиду личность, [которая] не дробит единой при-
роды, но соединяет в себе всю её полноту", то личностью этой оказы-
вается лишь все человечество в целом. Иными словами, строго следуя
логике славянофилов, приходим мы как раз к ненавистному им кос-
мополитизму.

Впрочем, всё это, конечно, схоластика. Но схоластика опасная.
Ибо принижая индивида, изображая его несуществующей величи-
ной, недостойной внимания философа (и законодателя), мы откры-
ваем тем самым дорогу всё тому же государственному произволу
Официальной Народности, борьбе с которым посвятили себя славя-
нофилы.

А на самом деле, как сказал, возражая азиофилам бывший губер-
натор Гонконга Крис Патен, "принимая концепцию азиатских цен-
ностей, мы отрицаем универсальность прав человека. Но если вас
Ударили по голове полицейской дубинкой, шишка у вас выскочит
одинаково — как на Востоке, так и на Западе". (47)

Да ведь и русские мыслители не хуже Патена понимали в своё вре-
мя значение в мире индивида и его свободы. Вспомните гордый, хоть
на камне высекай, возглас Николая Гавриловича Чернышевского:
Выше человеческой личности не принимаем на земном шаре ниче-
го!" (48) или замечание Герцена "Свобода лица — величайшее дело;
на ней и только на ней может вырасти действительная воля народа. В
себе самом человек должен уважать свою свободу и чтить её не менее,

В средневековой ловушке

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

 

 

как в целом народе". (49) Между тем в славянофильском кредо "сво-
боды лица", как, впрочем, и самого этого "лица" просто нет.

На другое противоречие, связанное со значением 1612 года — с из-
бранием царя народом, на котором Хомяков основывал всю свою
теорию о российском souverainete du peuple, — обратил внимание еще
Соловьев. "Когда, — писал он, — среди междуусобий и смут погиб по-
следний король из дома Валуа, французский народ не учредил ни
республики, ни постоянного представительного правления, а пере-
дал полноту власти Генриху Бурбону. Неужели, однако, из этого мож-
но выводить, что французы — народ негосударственный, чуждаю-
щийся политической жизни и желающий только свободы духа?" (50)