Тихо, холодно, белый флаг.

Все должно было быть не так.

Без противного шума в рациях,

И совсем в других декорациях,

Где я прячусь в твоих волосах,

И тебе дарю чудеса.

Где храню я в шкатулке запахи,

Где я с радостью делаю завтраки,

И губами ловлю висок,

И прощаю тебя за все.

Где ты знаешь, что точно приеду я,

Где мы спим на заднем под пледами,

И неважно сколько монет,

Но предела нежности нет.

Где мы любим скорость и сладкое,

И совсем не боимся быть слабыми,

И забыли про злость и месть.

Просто мы друг у друга есть…

А на деле – ни слов, ни праздников,

Дырка в сердце размером с Азию,

Сто бессонных ночей с сигаретами,

Письма глупые и безответные.

Тихо, холодно, белый флаг.

Все должно было быть не так. (с)

 

Весна в этом году выдалась хоть и ранняя, но зябкая. Подумалось об этом, когда порыв влажного ветра хлестко взметнул волосы. Я убрала сигарету подальше от лица, стряхнула пепел с шестого этажа и посмотрела вниз. От нагретой за день земли поднимался пар – стелясь, он обволакивал стволы деревьев и рассеивался где-то в кронах. Зажглись фонари вдоль пустынной дороги – они разгорались нехотя, лениво, и пока еще тусклый свет не проникал сквозь пар. Атмосфера изученного наизусть двора показалась мне фантастической, готичной, до той поры незнакомой.

Резкий звонок телефона помешал докурить и додумать.

Щелчком отправив окурок в темноту – туда, где густел влажный туман, я закрыла стеклопакет на балконе, вернулась в комнату и подняла трубку.

Собеседница не стала здороваться, что было вполне в ее духе. Перешла сразу к делу:

- Поддержка от национальной гвардии вошла в город.

Кивнув, я ответила:

- Да, я видела онлайн трансляцию – одна из веб-камер как раз находится на проспекте, по которому проехала техника.

- Собирайся, снимешь видео, после выложишь в сеть. Если не поможет, отправишь по прямому адресу.

Она отключилась, а я принялась одеваться. Каким бы сильным не было желание остаться дома, в привычной зоне комфорта, работа и долг – должны быть превыше трусливой лени. Я принялась подбадривать себя, но аутотренинг не принес результата – мне отчаянно не хотелось выбираться из дома, и что было тому причиной – пустынные и полумрачные, почти враждебные улицы, или зябкий туман – я не знала. Интуиция кричала – остановись! Но когда я ее слушала?

На улице было тихо. Люди разбрелись по домам, припали жадным взглядом к телевизорам. Только выслеживающий жертву маньяк мог задержаться на продуваемой всеми ветрами аллее, по которой я шагала.

И нужно же было поставить машину в гараж, нет бы - бросить во дворе…

Мимо не проехало ни одного автомобиля, не повстречалось прохожего. В тот вечер казалось, что я осталась на планете одна, и это чувство отнюдь не добавляло мне вдохновения. Я не могла винить людей в желании запереться дома на все замки. Потому что последнее время вокруг нас творилось черт знает что.

Вот уже несколько недель я снимала аматорское видео творящегося в городе беспорядка. Нельзя сказать, что открытое противостояние двух заклятых врагов и их почитателей застало жителей врасплох – нет, мы видели, что происходит, учитывая бесчинства в столице и многочисленные митинги, но скорость, с которой это докатилось до нашего города, была колоссальная. Мы оказались не готовы – растеряны, разобщены, напуганы.

Это начиналось как всегда – за благое дело, для улучшения качества жизни сейчас и для счастливого будущего – люди выходили на площади, кричали лозунги, махали транспарантами. Подоплекой всему стала предвыборная кампания и грызня между основными претендентами на трон. Что называется – стенка на стенку, каждый со своей брехней и абсурдными обвинениями, но… Люди верили. Кто-то одному, кто-то другому.

Разгорались нешуточные конфликты, и это было безумно, но безобидно – до определенного момента.

Когда и что пошло не так – никто не понял. Просто однажды демонстрация переросла в драку, а потом и в вооруженное, безумное нечто. Я не была в гуще событий, а наблюдала за всем по выпускам новостей и то, что видела – мне определенно не нравилось. Люди стали абсолютно неуправляемы. Есть такое понятие как «обезумевшая толпа» - и этот термин был применим к тому, что я видела. Сумасшедшая агрессия брызжала фонтанами, лилась реками. Ненависть захлестнула нацию, и мне, человеку далекому от столицы, было не понятно – почему? За что, и самое главное – кого они все ненавидят?

А потом все динамично покатилось под откос. Люди просто спятили. Как могут свихнуться сотни тысяч – было не ясно, но так и было. Постоянные конфронтации и противостояния – повсюду: в кафе и ресторанах, в кинотеатрах и парках…

Опасней всего было на выходных – тогда заварушки достигали апогея: люди хватали биты и бутылки… Зажигательные смеси летели в спины, а «бабочки» по рукоять врезались под ребра. Глядя на это все, я ничего, абсолютно ничего не понимала, и подозреваю, была такая не одна.

Действующая власть делала робкие попытки уладить и замять, но это ничего не проясняло и не помогало. Поднимались другие волны, появлялись новые протесты – стоило одному из кандидатов заснять ролик или выйти на площадь к приспешникам.

Полиция не справлялась.

И вот однажды правительство решило поддержать одного из претендентов, а заодно и навести порядок, а именно - ввести технику в некоторые города – в регион, который вдруг оказался «горячим». С чего бы так – поди разбери, но мы вдруг стали эпицентром противостояния.

Все переместилось из столицы сюда – в мой город. Потому что тут был штаб одного из претендентов, а второй, по счастливому совпадению был отсюда родом. Митинги и лозунги, грязное белье, вывешенное на заборе, обвинения – эти двое успевали строить кампанию, находить компроматы и драться в вечернем прайм-тайме.

И воинственный настой, которым люди заражались как чумой, уже не оставлял меня равнодушной. Это злило. Как, черт возьми, могло произойти подобное? Когда все люди вокруг меня успели спятить? С чего бы вдруг этому огромному прыщу под названием «убьем соседа, потому что он будет голосовать против кристально честного Петрова» понадобилось вскочить на гладенькой поверхности нашей нации? Все, что было белым – стало черным. Размылись такие понятия как хорошо и плохо. Внезапно стало страшно говорить за кого ты или открыто выражать мнение по поводу происходящего.

Потому что люди, как звери кидались друг на друга, и все это отдавало тотальным горячечным бредом.

Внезапно из подворотни выскочил пес с рыжими подпалинами на боку, он шарахнулся от меня, не подозревая, что напугана я ничуть не меньше его самого. И этот незначительный эпизод всколыхнул воспоминания, от которых я уже несколько ночей просыпалась в холодном поту.

 

Дальнейшие события, что развились месяца через два после старта предвыборной гонки, стали настоящим кошмаром. Началось буквальное избиение младенцев под названием «остановим хаос». Власти напирали, ввелся комендантский час, а также приехали военные.

И много бы я могла сказать об этом, но во всем этом не было смысла.

Я была маленьким муравчиком на безгранично большом футбольном поле. Поэтому молчала и делала свое дело – шаталась ночами по безлюдным аллеям, сунув холодеющие руки в карманы, а камеру в болтающуюся сумку на плече, и мечтала оказаться за сотни тысяч километров отсюда.

Тот день, который намертво въелся мне в память, случился не далее как позавчера. Я, как обычно, отправилась снимать – людей, что окружили площадь, на которой остановились танки, саму технику, военных.

Никогда не знаешь, что попадет в объектив, поэтому я старалась охватить как можно большую площадь – побольше лиц, повышая шанс на стоящий материал. И я забыла уже, что события всегда развиваются стремительно, молниеносно. А стоило бы помнить.

На улице было по-летнему тепло. Солнце светило будь здоров, хоть только недавно прошел дождь. Из кабины танка вылез солдат в пятнистом камуфляже, то ли покурить, то ли подышать, но его появление вызвало волнение толпы. Люди еще не привыкли к демонстрации силы – не поняли, что все это происходит по-настоящему.

Солдат появился с автоматом на груди, держа палец на спусковом крючке. Я уже знала эту стойку – она есть у всех военных: руки на оружии, плечи напряжены, готов к действию.

Следом из кабины выбрался еще один – как брат близнец первого: в глазах та же пустота, лицо словно высечено из камня – неподвижное, холодное.

Какие молодые, практически ровесники, успела подумать я, когда внимание сместилось на другого человека. Стоящий неподалеку от меня пожилой мужчина решительно двинулся к солдатам. В руках он держал синий кожаный поводок – с которого несколько минут назад спустил щенка овчарки – толстого и лопоухого, веселого собачонка.

- Ребята, - громко обратился мужчина, привлекая внимание толпы, - Вы зачем здесь? Посмотрите, у нас сегодня нет никакого оружия, мы просто хотим стабильного будущего своим детям и внукам! И чтоб оно было, необходимо перестать дрожать и поднять задницу с дивана! Хватит уже безучастно наблюдать за тем, как воруют наши деньги и издают бестолковые законы – сколько можно? Поднимемся с колен! – последние слова он проревел белугой и обернулся к людям.

Собравшиеся – около пятидесяти, поддержали активиста бурными возгласами.

- Для чего вас прислали – затыкать нам рты? – продолжил речь мужчина, следом поднял руки, повел ими, обводя окрестности. Ремень, зажатый в ладони, медленно качнулся.

- Два шага назад, - бесстрастно ответил один из солдат.

Мужчина шагнул навстречу, словно пытаясь расслышать ответ, и не веря, возмущенно стукнул поводком себя по ноге. В толпе зароптали. Таймер на камере отсчитывал секунды.

- Да вы просто продажные шлюхи, затыкающие нам рты грубой силой, – вошел в раж пенсионер и гневно шагнул еще ближе.

Неясно, что он намеревался сделать – потрясти кулаком перед носом у военных или отхлестать их поводком, но ничего сделать он не успел.

Дальше все произошло очень быстро. Как и всегда – в одночасье, бесповоротно и от того кощунственно страшно.

Молчавший ранее солдат вдруг поднял автомат и выстрелил собачнику прямо в грудь.

Кто-то громко закричал, следом завопила женщина – тонко, на одной протяжной ноте. Рядом оглушительно громко матерились. Начался хаос. Раздался еще один точечный выстрел, люди отчаянно закричали, я увидела взмахнувшую ладонь, и женщина в цветастой юбке упала на влажный от недавнего дождя асфальт. Разрывающий барабанные перепонки ор на высокой ноте резко прекратился.

Люди падали на землю, зажимали голову руками, кто-то плакал, кто-то онемел от шока.

Я стояла за толстым стволом липы и после выстрелов просто опустилась на землю, выключила камеру, обняла колени руками, силясь унять в ногах дрожь.

Солдаты попрыгали в танки. Это стало понятно позже, когда техника с шумом тронулась и поехала к зданию городского совета.

Я с трудом поднялась, сделала пару шагов и увидела ее - женщина лежала на спине, раскинув руки в стороны. Юбка некрасиво задралась, обнажив молочно-белые ноги выше колен. Прямо в центре лба у нее была дырка. Из-под головы на асфальт текла густая кровь вперемежку с чем-то грязно серым.

Меня вырвало ей под ноги.

Через минуту снова вернулись звуки. Кто-то рядом отчаянно ругался, кто-то звонил – вызывал скорую, шум стоял невообразимый: крики, стоны. Людей охватила паника. Один из мужчин больно схватил меня за руку и оттащил от убитой. Другой снял с себя футболку и закрыл ей лицо. Через несколько минут приехала неотложка, трупы погрузили в машину на покрывалах, что скинули жильцы с третьего этажа стоящей рядом многоэтажки. За всем этим я наблюдала со стороны – безучастно, как из-под толщи воды.

Ноги дрожали, стучали зубы. Руки тряслись как у пьяницы, и кажется, стал дергаться левый глаз. Я хотела подальше уйти от площади. Остаться одной хоть на минуту. Отдышаться. Прийти в себя.

Слезы текли сплошным потоком, из-за них я не видела дороги, но на все было плевать. Когда видишь смерть так близко, больше ничто не может напугать до тех пор, пока не схлынет адреналин.

Я села на какую-то лавочку в чужом дворе, закрыла лицо руками и позволила себе разрыдаться. Тревога и стресс, накопившиеся за последние месяцы, нашли выход наружу. Кто-то сел рядом, гладил по вздрагивающим плечам, а я непозволительно беспечно плакала и не могла взять себя в руки.

В душе разгоралась дикая ненависть. Такое огромное и жгучее чувство, что становилось тесно. Мне было мало сердца, мало души – ненависть затопила все.

Я вытерла слезы ладошками, безжалостно растирая тушь по щекам, и вслепую обняла успокаивающего меня человека. Я так и не поняла кто это был и какого пола. Встала, на ходу вызвала такси – машина осталась где-то там - сил вести не было совершенно.

 

Вечером в новостях показали краткий репортаж посвященный нашему городу, следом выступил с комментариями министр внутренних дел. По его словам, вооруженные активисты атаковали военных, одного из которых пытались ранить. Об убитых ни слова. Помню, что швырнула в телевизор чайной ложкой, промахнулась, и со злостью его выключила.

Какого черта – хотелось заорать мне. Нельзя давать права стрелять в людей, как бы не правы они ни были!

Следующий день проспала. Потом эмоции отступили, но ничего не забылось. Я вообще редко, что забываю, а такое – тем более.

 

И вот, я шагаю по туманной аллее, зябко дергаю плечами и пытаюсь на время забыть о политике. Но черта с два. В город прибыло большее подкрепление от национальной гвардии. Власти открывают полномасштабную войну. Против нас. Просто за то, что мы не хотим очередную суку в президенты.

 

Смеркалось. Тьма окончательно поглотила улицу. Я, наконец-то, дошла до гаража, завела мотор и поехала в город.

Источники сообщали, что провокации будут возле городского совета. И как им не быть, когда происходит такое.

Военные оцепили совет и теперь стояли с оружием наперевес. После недавних событий люди боялись массовых сборищ, поэтому активистов было мало. Кто с плакатами «Даешь честного президента», кто с пустыми руками, народ стоял в десяти шагах от солдат.

Я включила камеру, покружила вокруг, потом поставила на паузу. Отошла купить воды, а когда вернулась… Активистов не осталось. Я успела заметить, как рыжеволосого парнишку сурово настроенные дяди заталкивают в хищного вида микроавтобус. Машин было несколько – все у обочины. Тонированные, мощные. Спустя секунду они тронулись.

И я осталась один на один с военными.

Это напоминало немую сцену. Окруженный покрышками и баррикадами городской совет, что оцепили гвардейцы, и – я. Одна среди враждебно настроенных, вооруженных людей.

Было темно, но мне казалось, что они зло смотрят из-под своих касок, что судорожно поглаживают спусковые крючки на автоматах. Ненавидят просто за то, что я – не с ними. Что я – коренной житель города, следовательно – могу быть против.

То ли темнота сделала атмосферу такой мифической, но действительность казалась мне нереальной, будто кино смотришь. Я никогда не считала себя натурой впечатлительной, и можно было бы хмыкнуть, сказать себе, что меньше нужно читать глупостей, но ощущения: дрожь по спине, мурашки по рукам, не давали так просто отмахнуться. Глубокий вечер, клубящийся у ног туман, давящая тишина обычно шумного проспекта, удаляющиеся габаритные огни машин с похищенными демонстрантами, и десяток вооруженных людей в метре от меня – все это напугало меня до икоты.

Очень медленно я повернулась к военным спиной, вслепую сделала шаг и уткнулась носом в чью-то широкую грудь, обтянутую черной водолазкой.

Волосы на затылке зашевелились.

Мне всегда казалось, что эта фраза метафоричная, что она – специфическое выражение для накала атмосферы, но в тот миг мелкие волоски на шее и выше – действительно встали дыбом.

Стальные руки впились в плечи, и я очень медленно подняла голову.

Это был не военный.

Все было намного хуже. Интуиция не подвела – ни разу в жизни она не подводила меня, а я так и не научилась ей следовать. Глупая дура, что мне стоило в тот вечер остаться дома?

 

Их побаивались и остерегались.

Представители этой группы называли себя «Верными» - они яро поддерживали действующее законодательство, и вызывались подчищать там, где силовые структуры не справлялись. Проще говоря, это была радикально настроенная группировка, где всякому несогласному с их идеями выносился один единственный приговор – смерть. Власти наделили их некоторыми привилегиями, что практически приравнивало Верных к полиции. Словом, у Верных были развязаны руки, и в этих руках сосредоточилась немалая власть, а также имелось крупнокалиберное оружие.

Группа в основном состояла из молодых парней – лет до сорока, и мне почему-то казалось, что девяносто процентов Верных – психопаты и садисты. Может, дело было в том, как они умудрились прославиться - источники твердили, что именно эти парни в одном из портовых городов сожгли верфь вместе с людьми.

Это был ад. То самое групповое сумасшествие, о котором я уже говорила.

Случилась стычка – как обычно случается в массовом скоплении народа, где каждый имеет свое особое мнение. Рабочие верфи бастовали против отмены компенсаций, требовали дополнительных надбавок… По неофициальным источникам стало известно, что Верные отправились «улаживать» забастовку. И закончилось это поджогом и массовым сожжением.

Порядка семидесяти человек погибло тогда.

Что это было – коллективное помешательство или массовое безумие – мне так и не удалось понять.

Так уж вышло, что мой маленький разум так и не научился анализировать и понимать безумную жестокость. Кому-то может показаться, что я пристрастна, или что совершенно бестолкова, но на это мне тоже сказать нечего, кроме того, что камера – честна и беспристрастна. На пленке видно все без прикрас, как есть. Именно поэтому я просто снимаю. Снимаю безумства и умалишенность, запечатлеваю, но не понимаю – откуда, черт возьми, в людях столько злобы?

Мировое сообщество было в ужасе от произошедшего – снимались осуждающие репортажи, велись дискуссии. А вот родина… Без комментариев скажу, сухой факт.

И факт был таков - поджег не расследовался, на следующий день в обгоревшие помещения уже пускали людей, что как паломники тянулись посмотреть и пощупать, сунуть свои носы туда, где случилось ужасное.

А еще, буквально спустя часы после трагедии в интернете появились шутки о «шашлыках из судостроительно завода».

Факт – я рвала волосы на голове, запивала истерику дешевым Шабо и просила Бога остановить Землю – чтобы я сумела сойти. Потому что невозможно было дышать одним воздухом с ублюдками, кто пишет такие кощунственные вещи.

 

Еще меня порядком смущало то, что Верные носили черную униформу с красной нашивкой на рукаве, и даже ребенку, ничего не понимающему в истории, напоминала нацистскую.

И проводя аналогии, действительно верилось, что Верные – кучка фанатиков, способных на ужасные вещи.

Тот, в кого мне посчастливилось уткнуться носом, был популярен. Я часто видела его по телевизору. Молодой, красивый мужчина, с блестящими глазами, рваным бледным шрамом, пресекающим бровь и тянущимся к виску, он говорил в микрофон правильные слова, стоя на главной политической сцене столицы. Он вещал о цене на газ и воду, о зарплатах и пенсиях. О справедливости. О законе. Его слушали. А позже избрали лидером Верных.

 

Смотря в черные как мазут, глаза, я думала о маленьких случайностях и следственных связях. Вечер продолжал влиять на мой воспаленный мозг. Иначе как объяснить мои бредовые мысли?

Я думала о том забавном щенке, что позавчера наверняка остался сиротой. Хозяин спустил его с поводка минут за пять до стрельбы, и щенок потерялся в хаосе, криках. Сейчас пес наверняка ищет своего друга, но уже никогда не найдет. Он останется на улице, будет бродяжничать, вырастет злым, ожесточенным псом. Если собаки вообще могут думать, он решит, что хозяин его бросил. И некому будет сказать этому милому пушистику, что все совсем не так.

Нужно было найти толстолапого и забрать себе. Может быть, сделай я это, сегодня осталась бы дома. И не встретила бы этого пугающего мужчину.

И это было так неправильно, так нелепо и глупо – и сама ситуация, и мои фантастические ощущения нереальности, что я улыбнулась.

Не нервно, и даже без страха – потому что когда на самом деле понимаешь, что тебе конец: паники нет. Было понятно, что сегодня мой последний день. Верные не оставляют свидетелей. Они вообще черт знает, чем занимаются. И нет никого, кто защитил бы от них простой народ.

Я перевела взгляд на его рукав и увидела подтверждение домыслам – повязку со своеобразной свастикой.

Должно быть, после нашего столкновения прошла минута, а может и того меньше, но мне показалось – вечность.

Я все так же стояла в тисках его полуобъятий и улыбка моя плавно сходила на нет. Лицо мужчины тонуло в темноте, но я успела заметить, как дернулся уголок рта на мое странное «приветствие».

Наконец, он заговорил:

- Гражданские давно сериалы смотрят, значит, активистка.

Он не спрашивал, а именно констатировал. Говорил нарочито медленно, чтоб до меня дошло. Думаю, что не терпелось ему увидеть реакцию: страх в моих глазах.

- Заезжала к подруге, она тут неподалеку живет. Решила посмотреть на военных. Любопытно же, - так же медленно ответила я, и облизала вдруг пересохшие губы.

- Да? Давай пройдемся. До машины. А потом прокатимся. Заорешь – сверну шею.

Сказав последние слова шепотом, он обнял меня, повесив руку так, что она почти касалась груди.

Идти так было очень неудобно. Левой рукой я обняла его за талию, пытаясь облегчить поступь, хотя должна была попытаться вырваться, сбежать. Но, я не сделала этого. Здравый смысл умер в тот самый момент, когда я увидела эти черные глаза.

Мы шли быстро, и через пару минут он затолкал меня в неприметную десятку. Быстро сел за руль, завел мотор, сработал центральный замок и теперь даже при огромном желании – мне было не выбраться, пока сам не отпустит. Да и отпустит ли?

В салоне было тепло, в то время как на улице ветер изрядно потрепал мои длинные распущенные волосы. И дернул же черт выйти в таком виде.

- Куда везешь? – убирая волосы на одну сторону, спросила я.

- Заткнись, - лаконично ответил лидер Верных.

Другого ответа от него я и не ожидала.

Ехали долго. Я успела подумать о нелепых случайностях, что могут в одночасье погубить все, что имеешь. Было ли мне страшно? Безусловно. В моменты отчаянья думается, что свались с неба второй шанс, изменишь все – и поступки свои неправильные и даже мысли.

Вот и я думала – осуществи вселенная день сурка, я бы ни за что не вышла на улицу сегодня вечером. И катись коту под хвост репортаж и все побочные высокоморальные аспекты. Наверное, каждый человек в какой-то мере таков – он думает о том, как исправить прошлое вместо того, чтоб изменить настоящее. Да, подумала я и об этом. О том, что стало прошлым минут десять как: почему, черт возьми, я не вырвала руки из захвата и не дёрнула в ближайшую подворотню? Потому что там были солдаты с большими пушками, привыкшие стрелять без предупреждения? Да, наверное, именно поэтому.

За окном окончательно стемнело. Зажглись звезды на чистейшем сиреневом небе. Я опустила стекло на несколько сантиметров и с жадностью вдохнула прохладный воздух. От страха подташнивало.

Он привез меня в полуразрушенный пионерский лагерь на окраине города. Грубо вытащил из машины и, не отпуская руки, потащил за собой. На территории было темно, я успела несколько раз споткнуться, но упасть не давала крепкая рука, что стальными клещами держала ладонь. Он провел меня мимо корпусов, завел за какое-то хлипкое сооружение вроде рубки, а потом мы спустились в подвал. Лязгнула дверь, пахнуло сыростью, и мы вошли.

Внутри ярко горела лампа на длинном шнуре. Посередине комнаты стоял стол и два стула. Антураж напоминал подвалы НКВД: низкий потолок, земляной пол и охватившее меня ощущение безнадежности.

Станислав – от страха вспомнила его имя, кивнул на один из стульев и я присела. Сам устроился напротив.

При таком ярком освещении я, наконец, рассмотрела его получше. И пусть это занимало меня недолго – как известно, перед смертью не надышишься, я чуть отвлеклась.

Он был высоким, намного выше среднего мужского роста, темноволосым, с хищными чертами. Сама я имела небольшой рост и комплекцию, а по сравнению с ним вообще казалась малышкой. Шрам делал выражение лица более опасным и придавал облику немного дикости, разбавляя слащавую красоту неправильностью и мужеством. Я даже залюбовалась Стасом, но очарование длилось недолго.

- Кто заказал съемку? - Резко спросил мужчина, а я растерялась, и остро вспомнила, где нахожусь. И с кем.

- Что вы имеете в виду? – Глядя на него в упор, поинтересовалась в свою очередь.

- Не хочешь по-хорошему? – Прозвучало крайне пугающе. – Я могу начать с побоев или даже унижений, к тому же было бы странно не воспользоваться случаем – ты красивая, я бы даже сказал слишком красивая, а я – порядком изголодавшийся по женским прелестям, мужчина.

Стас проникал взглядом прямо в душу. Его мягкий, тихий голос не вписывался в образ злого парня, и от этого действительно делалось страшно. Я не сомневалась – он перейдет к исполнению угроз тут же – без промедления. Все страшилки про жестокость Верных вдруг разом вспомнились и перемешались, образуя дикий винегрет.

Я заговорила - не спеша, пытаясь отвлечь Стаса от коварных мыслей, надеясь, что все услышанное когда-то о нем и его группировке – чистейшая ложь.

- Меня зовут Валерией, сегодня я была в гостях у подруги, она живет неподалеку от Арбата. По пути домой решила посмотреть на военных, я ведь говорила вам.

- Ладно, Лера. Дело твое, - он поднялся и наотмашь ударил по лицу ладонью.

Щека запульсировала, в голове зазвенело, но пощечина оказалась не столько болезненной, сколько обидной.

- Какого черта? – я вскочила со стула и отошла на шаг.

Быть жертвой мне не нравилось. Пусть где-то глубоко внутри, неосознанно, я смирилась с тем, что могу не пережить эту ночь, унижаться или плакать – было стыдно.

- Вы кто такой, чтоб вот так?

- А ты еще не догадалась? – пакостно так, саркастично усмехнулся Стас. – Ну же, не разочаровывай меня, ты же умная девочка. Журналистка, фотокорреспондент, снимала войну в Афганистане последние несколько лет. Такая молодая, красивая, а уже с такой непростой карьерой. Тянет смотреть на кровь и смерть? Ладно, вопрос риторический. Так кто заказал съемку? Зарубежный телеканал? Конкуренты?

Интересно. Верные в курсе репортажей. Больше того, они знают о моей деятельности. Это плохо. По-настоящему плохо.

Пока я думала, Стас достал из моей сумки камеру. Просмотрел отснятый за сегодня материал, а я чертыхнулась. Следом вытащил телефон, положил к себе в карман, а я все еще стояла и смотрела на него во все глаза.

- И дальше будешь отпираться? Это глупо. Рассказывай уже, потом развлечемся, и я тебя домой отвезу, - на губах, как приклеенная, сидела все та же ленивая ухмылочка, но глаза оставались серьезными.

- Слушай, пугать обязательно? – спросила, поведя плечом, и скрестила руки на груди.

- Вот мы и перешли на «ты». Замечательно – прогресс на лицо и все такое. Но давай может, побыстрее, а? Я устал, жрать хочу, а ты тут резину тянешь. Говори, кто заказчик и разойдемся. А будешь за нос водить – отдам ребятам. Их тут около тридцати и они тоже по бабам соскучились.

 

«Сука ты, Стас» – зло подумала я. Мы еще посмотрим, кто по рукам пойдет.

На самом деле наняла меня институтская подруга. Она вышла замуж за одного из депутатов нашей региональной партии, и принялась, что есть сил продвигать мужа вверх по карьерной лестнице.

Когда у нас в стране началась заварушка, Ленка – всезнающая и все предвидящая, сразу сказала, что будут воевать до победного, и в то время, как центральная власть принялась наводить порядок, хоть как-то успокоить народ, подруга вспомнила обо мне – я могла добыть компромат.

Наша цель была проста - снять на видео все, что могло скомпрометировать обоих кандидатов. Дальше, после обработки и монтажа запостить видео в сеть. Вместе с комментариями сослуживцев – желательно из штаба, документами, и другими подтверждающими правдивость ролика вещами. Снять видео, перевести на английский и другие языки было моей задачей – предполагалось, что чем большим выйдет резонанс, тем лучше, а достать некоторые интересные документы должен был наш знакомый хакер из соседней страны.

Мне, как человеку в таких делах сведущему, идея показалась интересной. Убрать с арены обоих соперников, тем самым избавить людей от внешних раздражителей – разве плохо? А уж после событий, очевидцем каких я стала – дело приняло более масштабный оборот. Мне было мало просто испортить репутацию будущим кандидатам в президенты. Я хотела большей крови. Крови тех, кто дал команду стрелять по демонстрантам.

За свою карьеру я повидала много грязи. Стас был прав – молодой девушке нечего делать в горячих точках, но я была там – снимала, фотографировала и публиковала. Я привыкла к резонансу, а иногда и неизбежному катарсису, что рождали мои репортажи и мне, без сомнений, нравилось это. Я чувствовала себя всемогущей, всесильной, когда вокруг очередного снимка кипели страсти. В такие моменты ощущала, что живу не зря. И это чувство толкало меня на новые подвиги: паковать чемодан, заказывать билет и лететь туда, где не место изнеженным папиным дочкам. Учитывая вышесказанное, я не сомневалась в успехе нашей затеи. Какая разница, где менять режим и закостенелые устои – за границей или дома.

Позиция подруги тоже была понятна – укрепить карьеру мужа, хакер же работал ради идеи – даешь справедливость и все такое.

Этим двоим ребятам, я доверяла безоговорочно, так как раньше мы часто ходили в горы в одной связке. Там, на смертельно опасной высоте, где порой не хватало кислорода, мы научились быть единым целым. Быть больше чем друзьями.

Как я уже говорила, материал должен был изрядно подпортить имидж принцам-полукровкам, а еще пошатнуть репутацию существующей власти. Мы жаждали перемен.

Я старалась не думать о том, что правда наша и тяга к новшествам, особо никому не нужна.

Когда успела разочароваться и стала думать о людях с укоренившимся цинизмом, не помню уже. Может быть, после тех комментариев в интернете, после того, как поняла, что нам всем безразлично против кого точить ножи или хватать вилы.

Думаю, в каждом из людей, живущих на планете, живет большое-пребольшое «Ненавижу» и ему все равно кого, за что. У кого-то большую часть жизни оно спит, у кого-то дремлет, но если уж оно бодрствует, то испепеляет напрочь. Пусть я не понимаю причин, но Ненавижу моих соплеменников проснулось, захлестнуло целые города.

И все, что я могу, это показать правду тем, кто действительно хочет ее увидеть. И я буду это делать, пока имеется заряд на камере и есть интернет. Буду делать, даже когда разочарована и взвинчена, когда потеряла надежду пробиться к сознанию десятков тысяч. Буду делать, даже если меня поймет только один человек на планете. Да, порой бывало страшно, неуютно, и я отнюдь не желала повторять судьбу Зои Космодемьянской, но что есть жизнь без цели?

Говорить все это Стасу я не собиралась, ибо высокопарно, наивно и весьма противозаконно. Ни к чему ему знать то, что вертится у меня в голове. Все, что мне нужно было сделать, это соврать.

 

- Да, снимала, - вернулась я в реальность, - никто меня не нанимал, это было нечто вроде порыва – я могу, так почему не показать общественности то, как осуществляется защита граждан от них самих? К тому же, разве это преступление – в двадцать первом веке-то? В день очевидцы снимают сотни любительских видео – из квартир, крыш, ближайших магазинов. И на каждом из них – правда, Стас. Знаешь выражение: «всех не перевешать»? Люди обязательно поймут кто и в чем виноват. Может не сегодня и не завтра, но поймут, - я снова села на стул, потерла руками виски, и почувствовала, как устала.

Моральное напряжение последних дней истощило все силы.

Нет разницы, где снимать убийства – за границей или в собственной стране. Это всегда больно и страшно. Я и успела забыть - насколько.

- Значит, заказчика нет? Замечательно. Даже если я вот так спрошу? – Стас вышел из-за стола, обошел его и остановился напротив.

Чтоб посмотреть ему в глаза пришлось высоко поднять голову. Он достал из-за спины пистолет, и дуло уткнулось мне в грудь.

Стоит ли говорить о том, что сердце пропустило удар, а по спине скатилась струйка холодного пота…

Все это уже было со мной когда-то. Да, определенно.

Время замедлилось, и вдруг, как в калейдоскопе, перед глазами замелькали картинки из прошлого. Воспоминания вперемешку с эмоциями нахлынули жаркой волной. На спине холодными каплями выступила испарина – обильнее прежнего.

Две тысячи десятый год. Афганистан. Жарко, я прячусь от повстанцев за ржавым сараем. Они не должны увидеть меня, не должны забрать камеру. Эти фотографии обязаны появиться.

Пот стекает по спине, застилает глаза. В руках тяжелый фотоаппарат, во рту сухо как в пустыне. До ужаса хочется пить.

Сердце бьется в горле после долгого бега. Вокруг шумно – стреляют очередями.

Вот из-за угла появляется смуглый мужчина. Он что-то быстро говорит в рацию, но от волнения я не понимаю ни слова. Пытаюсь отползти дальше – в уголок потемнее, и тут, во внезапно наступившей тишине под ботинком хрустит камень. Закусываю губу от страха. Нет, не смотри, не смотри, прошу. Не слыша моей немой, отчаянной мольбы, мужчина оборачивается на звук. Заметив меня, резко замолкает, а потом отчетливо цокает языком и тянет руку за короткоствольным автоматом.

Открываю рот, шевелю онемевшими губами и заговариваю по-английски, так как совсем не имею произношения понятного ему наречия, пытаюсь сказать, что я мирный гражданин, что журналист, но он не слушает. Нажимает какую-то кнопку на оружии, вскидывает ствол, и почти не целясь, стреляет.

Ударяюсь головой о стенку сарая, чувствую, как немеют ноги, но боли нет. Я даже не понимаю, куда он попал. Сознание застилает темнотой и отчего-то хочется громко смеяться. А потом я засыпаю. Крепко.

 

Моргнула, и наваждение прошло. Минуты вновь потекли размеренно. Присмотрелась к глазам Стаса. В них было так темно. Точно так же как в глазах выстрелившего в меня пуштуна.

Равнодушие накатывает на меня апатичной волной. Я перестаю трястись – и сейчас не боюсь. Как не боится смерти тот, кому нечего терять.

- Даже так, Стас, - пожимаю плечами.

Он все еще держит руку вытянутой. Дуло беспристрастно смотрит в грудь. Скоро рука устанет, дернется. И тогда… И тогда он либо выстрелит, либо опустит пистолет.

- Тяжело стрелять в упор? Я могу отвернуться, - опускаю глаза на миг, а потом снова смотрю на него.

Этого мужчину не прочитать. Лицо спокойное, на нем не дергается ни один мускул. В глазах пусто.

Я бы многое отдала, чтоб посмотреть на него в бытовой обстановке – какой он когда просто разговаривает с друзьями? Или с женой… И есть ли у него жена?

На этой мысли я усмехнулась.

О чем думает женщина под дулом пистолета? О том, какой он – ее палач.

Господи, мне пора лечиться. В двадцать шесть лет оказаться сумасшедшей…

Сидеть под прицелом было неуютно – в животе свернулся тугой комок, в горле пересохло. Это определенно стресс, но я, как могла, старалась скрыть страх.

Медленно встала, не отрывая глаз от лидера Верных. Они у него были бездонными черными колодцами. Пустыми-пустыми. Сам не шелохнулся, только рука переместилась выше – вслед за мной. Я вдохнула поглубже, отвернулась от мужчины с пистолетом, став спиной, опустила руки вдоль тела. Зажмурилась.

Выстрелит?

Что ты делаешь – кричал разум. Нельзя провоцировать удачу – однажды тебе уже довелось выжить, и сегодня может не повезти… но я упрямая и немного чокнутая, поэтому продолжала стоять под прицелом и ждать.

Прошла минута, может быть две. Ничего не происходило. И когда я уже собиралась обернуться и прямо спросить – какого черта он медлит, а также зло бросить, что ожидание страшнее пыток, как воздух за спиной дернулся, защекотал шею. Вдоль позвоночника побежали мурашки. Сильные руки обхватили меня поперек живота и прижали спиной к твердому телу.

- Смелая, - прошептал Стас мне в висок. – Люблю смелых.

Пульс грохотом отозвался в висках. В кровь хлынул адреналин пополам с эндорфином.

Получилось. Поверил, отступил. Удача пока еще со мной.

 

Перемена в настроении Стаса ощутилась каждым нервом, каждой клеткой. Он больше не был раздражен и больше не задавал вопросов. Не знаю - обрадовало это меня или напугало…

Он был так близко. Я чувствовала спиной его тепло, едва уловимый запах свежего парфюма будоражил рецепторы. Мой пульс участился, а спустя секунду уловила его желание – почувствовала даже, и невольно заерзала, потерлась…

И это все – дикое напряжение между нами, реальность на грани фантастики, так мгновенно распалило меня, что я едва не застонала. Мне вдруг остро захотелось почувствовать – какой он, этот жестокий мужчина. Какой на вкус, на ощупь. В низу живота разлился жар от предвкушения, от самой мысли, что сейчас – я в руках совершенно незнакомого, опасного человека, и он – может все.

Задышав чаще, я прикрыла глаза и отдалась ощущениям.

Стас проскользил одной рукой по груди, другой продолжая крепко прижимать к себе. Задержался пальцами на соске, потом поднялся выше – к горлу, погладил скулы, коснулся губ, и они раскрылись. Я лизнула его палец, а Стас порывисто втянул в себя воздух. Не громко, но я услышала.

Обернулась к нему, заглянула в дикие, совершенно черные, сумасшедшие глаза, а потом поцеловала.

Странно целовать врага. На губах появился привкус чужака – незнакомый, почти пугающий, но в то же время его губы казались мягкими, сладкими, а язык настойчивым, терпким.

Стас быстро задрал мне платье, влажно поцеловал в шею, от чего я выгнулась навстречу. Потом он сдвинул в сторону трусики, погладил, прошептал кое-что в высшей степени неприличное, отстранился на миг, приподнял меня за бедра, заставляя обхватить его ногами, а потом одним сильным движением вошел в меня.

Это было грубо, в какой-то степени первобытно, но у меня почему-то подогнулись колени. Поддерживая под спиной, он принялся двигаться. Я закрыла глаза, обняла его за шею, изо всех сил стараясь не стонать. Мысли путались. Какая-то часть меня кричала – очнись! Другая хотела зарыться руками в его волосы, целовать сильнее и чаще, двигаться на встречу порывистее. Стас снова впился губами мне в шею, и от этого властного поцелуя я почти закричала. Он обернулся, перенес меня к столу, уложил на него, и, не отрывая взгляда, задвигался глубже. Мне хотелось кричать и грязно ругаться, но я только стискивала зубы.

Он стянул платье с плеч, принялся гладить грудь, мягко провел ладонью по розоватому шраму у ключиц. Закусила губу, но стон прорвался.

- Кричи, сладкая, - до одури хрипло, властно сказал Стас.

И я закричала. Потому что больше не могла терпеть.

Черт возьми, он двигался так непередаваемо быстро, входил так глубоко, доставал какие-то мифические точки, и это было ново, остро. Дико. Я почти сорвала голос, а он смотрела на меня своими порочными, глубокими очами и я видела в них свое отражение. В его темных, как омуты, глазах пылал настоящий огонь, а лицо казалось до странного бледным.

 

Сколько же у меня не было мужчины? Я оправдывалась именно этим – недостатком мужских ласк, но на самом деле все было иначе – я кричала и билась под ним, потому что безумно хотела именно его. Хотела быть его пленницей, обжигаться его грубоватыми, жадными прикосновениями. Почувствовать остроту и раскаленное добела желание…

Меня возбуждал его запах, алая аура властности и резкость движений, непримиримость взгляда. Он вызывал во мне такие эмоции, о которых я даже не подозревала. Черт возьми, я никогда прежде даже не помышляла, что захочу мужчину, лишь только глянув на него! И мне плевать было на байки о нем, на то, что сегодня он – враг. Так было даже лучше, острее.

 

Я поправила одежду и привела в порядок волосы. Слезла со стола и обратилась к Стасу:

- Отдашь телефон?

Он провел рукой по лицу и кивнул.

- После, когда заедем к тебе и ты отдашь все копии видео.

- Затем ты меня пристрелишь?

- А стоит?

Я пожала плечами и отвела глаза. А потом спросила:

- Сколько вам платят - достаточно для того, чтоб закрывать глаза на все? Даже на то, в кого стреляешь? Или вы работаете на идею?

- Я думаю, что маленьким девочкам не пристало заглядывать туда, куда не следует. И задавать вопросы большому, злому дяде – тоже не стоит. Ответы могут очень не понравиться.

Что на это ответить – я не знала. Он был прав. Мне не понять грязной политики.

И все же, я продолжила допытываться. Секс развязал мне язык. Кто-то курит, а я ерунду болтаю.

- Ответь мне, Стас. Назови сумму, ради которой ты перейдешь на мою сторону. На сторону народа, а не властей. Просто скажи – сколько мне заплатить?

Я нервно сжала кулаки в ожидании ответа.

Если идейный – не ответит. А если назовет сумму – он целиком и полностью мой. Вместе с Верными.

Стас насмешливо прищурил глаза и негромко рассмеялся.

- Посмотрела бы ты сейчас на себя моими глазами. Ты так красива, что больно смотреть. Волосы как золото, глаза как трава ранним летним утром. Маленькая, хрупкая и сладкая. Я бы перешел на твою сторону помани ты пальцем. Беда в том, что таких как ты – много. И всех вас можно взять просто так. Поэтому мой ответ – сто миллионов долларов, детка.

Он подошел, шутливо отпустил мне саечку и подмигнул.

А я отвернулась, чтоб не увидел блеска в глазах, и улыбнулась. Искренне – впервые за долгое время.

 

Мы проезжали мимо центральной площади, и я попросила остановиться. Может, зря я думала, что для такого мужчины как Стас, случайный секс что-то значит, но такая уж у нас, женщин натура – преувеличивать. Словом, я перестала его бояться. Мне казалось, что после того, что было, он не сможет меня обидеть. Глупо, определенно по-бабски глупо, но так и было. Я смотрела на Стаса и его черты уже виделись мне такими близкими, такими правильными – гормональные розовые очки упорно застили мне взгляд. Я была уверена, что могу распоряжаться временем этого незнакомого, опасного мужчины, поэтому попросила остановить автомобиль.

Я вышла из машины и свистнула. Потом еще раз. И еще. Когда уже решила было бросить эту затею, кусты рядом зашевелились и через миг к моим ногам выкатился пушистый комочек.

Лопоухий, с черной мордочкой пес. Тот самый. Он явно замерз и был голоден. Я подхватила его на руки и села в машину. Собачонок не возражал – сидел у меня на коленях и косился на Стаса. Тявкнул пару раз, скорее для порядка, и успокоился.

Лидер Верных явно был озадачен, но вида не подал.

Поднялся с нами в квартиру, перед этим сняв нашивку со свастикой и запихав ее в бардачок, запер за собой дверь. Я не предложила ему чаю, не подала тапок. Ткнула пальцем в компьютер, умолчав, что еще вчера все материалы отправила заграничному хакеру, оставив себе только копии, и отправилась кормить собаку.

Перед уходом, Стас посмотрел на меня странно - задумчиво, что ли. Я, повинуясь порыву, поцеловала его в щеку и заперла дверь, прислонившись к ней спиной.

Следственно-причинные связи, мать их. Вселенная просто спятила.

 

Той ночью мне приснился странный сон. Может, он пережитого волнения – эмоциям ведь надо находить выход.

Я видела Стаса. Это он был в Афганистане. Именно он нашел меня возле того сгнившего сарая – полумертвую и жалкую. Это он подхватил меня на руки и побежал к старенькому грязному джипу. Его черные глаза я видела, когда на мгновения приходила в сознание. Его руки успокаивающе гладили меня по голове и зажимали рану найденным в аптечке эластичным бинтом. Это Стас шептал мне на ухо, что все будет в порядке. Он пенял, что маленьким девочкам нельзя играть на территории больших и грязных политиков. Я кивала в такт его словам и говорила, что если выживу, то выйду за него замуж. Стас смеялся и гладил меня по волосам.

А потом я увидела серый потолок в местном госпитале, спешащую к нам сестру из красного креста и вдруг проснулась.

Села на постели, а потом принялась искать сигареты.

В голове билась невероятная мысль – а сон ли это был? Или быть может - одно из забытых воспоминаний? Чаша весов склонялась ко второму варианту. Потому что во сне я видела Стаса без шрама.

 

Утром проснулась бодрой, чего давненько не случалось. Созвонилась с Леной, затем по скайпу связалась с Игорем – тем самым хакером. Поговорили, он выслушал мой план очень внимательно и вдруг засмеялся.

- Сойдется, Лерка. Дело непростое, но все же выполнимое. Сервер не вычислят, за себя не переживаю. Ты особо не мелькай. И Ленке передай, пусть с мужем на курорт летят. Думаю, через пару дней будет готово.

 

Дни пролетели быстро. Я подолгу гуляла с Эрнесто – назвала пса в честь Че Гевары. Пусть мы не на Кубе, и все же. Будет память его почившему хозяину. Подруга с мужем и вправду улетели на Гоа.

В городе было спокойно. Правда, в соседнем населенном пункте подожгли здание РОВД - вместе с полицейскими. В новостях говорилось, что замкнуло проводку, а в интернете очевидцы и инакомыслящие с пеной у рта доказывали, что местные полицаи отказались прислуживать одному из принцев. За что и получили - сначала по пуле, а после и инквизиторский костер, чтоб завуалировать преступление.

Я была склонна верить форумчанам – на многие вещи начинаешь смотреть иначе, после того, как людей расстреливают на глазах просто потому, что небо синее.

 

Я в нетерпении вышагивала по квартире, много курила, и от волнения маялась желудком. Когда решила выйти за но-шпой, раздался звонок. Двинула курсором, и ответила по видео связи.

- Готово, - без предисловий, начал Игорь. – Записывай его номер. По телефону не говори, только лично. Есть все фрукты. Сначала работа, потом сладости. Поняла?

От волнения Игорь проглатывал окончания слов, но я его понимала.

Сегодня мы пишем историю.

- Поняла. Поехали, Игореша.

Отключив связь, я забыла про но-шпу, забыла про желудок. Пошла в ванную, приняла душ, затем тщательно накрасилась, причесалась и оделась. И только потом позвонила.

Он поднял трубку после первого же гудка.

- Да, - бросил отрывисто.

- Доброго здравия, Станислав Алексеевич, - улыбнулась я.

- Кто говорит? – Не сбавляя оборотов, рыкнул Стас.

- Говорит и показывает Альфа Центавра, - пропела я.

А потом собралась и сказала серьезно:

- Это Лера.

- Какого черта? – Зло бросил Стас.

Я начинала удивляться. Неужели он не рад меня слышать?

- Ты кое-что хотел? Нечто с большим хвостом из нулей. Так вот, я готова обменять это на кое-что другое. Подробности при встрече. Жду тебя через час. Не успеешь добраться, сделаю предложение другому человеку – в любом случае, охотник найдется, - скорее отчеканив, чем сказав, я повесила трубку.

Следующие пятьдесят минут казались мне самыми долгими. Я томилась и мерила шагами гостиную. Он мог проигнорировать зов, но звонок в дверь раздался точно спустя час после нашего разговора.

Стас был злой как черт. Влетел в прихожую, прижал меня к стене и зарычал в лицо:

- Никогда больше не звони мне, поняла? И никогда больше не бросай трубку!

Как сделать эти две вещи одновременно я не знала. Определился бы.

С трудом отодвинулась от него и прошла на кухню. Поставила чайник, машинально погладила дремавшего Эрнесто и заговорила.

Стас слушал молча и по мере рассказа, глаза его делались у же, а скулы белели. Когда я договорила, руки его были сжаты в кулаки. И все же видела, что заинтересовала его. Еще бы. Кто ж от таких денег отказывается.

- Чтоб не быть голословной, переведу миллион на твой счет. Остальное – после дела.

- Откуда у тебя такие деньги? – устало спросил Стас.

Видимо, злиться ему надоело.

- Бабушка в наследство оставила. Так что, берешься?

На самом деле деньги были украдены. С мину по нитке, как известно. Какая-то хитрая программа – детище Игоря, просто слопала по несколько нулей со счетов правящей верхушки и перевела их на закрытый для постороннего доступа, зашифрованный счет. Не думаю, что кража бросится в глаза. Игорь сказал, что там столько, сколько невозможно потратить за сто лет, даже если покупать в день по острову.

- Да, - коротко ответил Стас и вышел в коридор.

Спустя миг послышался хлопок входной двери.

 

Через неделю пришли первые новости, и они были, мягко говоря, поразительные.

Основные кандидаты в президенты убиты. Каждый из принцев – почти одновременно, в своих домах. На рассвете.

Стрелков взять не удалось. Заказчика и исполнителей ищет полиция.

Еще через два дня были застрелены министр внутренних дел, а также временно исполняющий обязанности президента. Оба – дома, в собственных гостиных. После – еще пять ведущих бездельников. Таким образом, была перестреляна вся верхушка. СМИ назвали это возвращением кровавых 90-х.

Спустя сутки в сети и ведущих телеканалах появилось изобличающее видео. На всех языках мира в нем рассказывалась правда о выборах и методах конкуренции. Вместе с представленными документами имелись так же показания военных и других чиновников. Говорили много, но по делу. В конце записи голосом дятла Вуди неизвестный обещал перестрелять всех и каждого из правящего дома, кто будет вести себя грязно. Смешной голосок смеялся-смеялся-смеялся и заверял, что ни пуль, ни денег ему не жаль. А жирных лентяев тем более.

Поднялся бум. Все вдруг принялись обсуждать события, обвинять и вешать ярлыки.

В правительстве страсти не утихали долго - люди вылетали из теплых кресел, как пробки из бутылок.

Срочно были назначены выборы президента. Подсуетившись, Ленкин муж оказался основным кандидатом - уже вовсю шла его предвыборная кампания: неторопливая, и самое главное - без дебатов. Наверное, так случилось отчасти от того, что конкурентов у Ленкиного благоверного не нашлось.

Не могу сказать, что народ пришел в себя – нет, снова были митинги, протесты, но как-то вяло, без былого задора. То ли финансирование прекратилось, но ли боевой настрой иссяк, кто знает.

Успело пройти около полугода, прежде чем в городах все как-то поутихло, забылись разногласия, стала стихать вражда. Общенациональное Ненавижу понемногу впадало в спячку и мне это нравилось. Наверное, люди просто утомились безумствовать.

 

Игорь звонил каждый день, и мы с интересом обсуждали новости. Ленка заехала в гости лично – обняла, и сказала, что родина меня не забудет. Я посоветовала ей внимательно составить речь для будущего президента. Мы долго разговаривали, выпили литр чаю, а после столько же мартини.

Я коротала вечера в сети, днем много фотографировала – для истории, для будущих патриотов. Снимки выходили грустными, но вполне удачными.

 

Спустя еще три месяца, когда я уже порядком утомилась ждать, раздался настойчивый звонок в дверь.

Я открывала замки, отмечая, как дрожат руки. Распахнула створку и, затаив дыхание, посмотрела на гостя.

Теперь у него было другое лицо. Другие скулы и нос. Губы стали тоньше, глаза чуточку у же. Исчез шрам. Волосы на тон стали светлее. Только глаза остались прежними – темными, глубокими.

- Ты вернулся, - хрипло сказала я и посторонилась. Прокашлялась.

Конечно, вернулся. Ты должна ему девяносто девять миллионов долларов, дура.

- Скучала? – Голос тоже стал иным. Чуть ниже. Вкрадчивее.

Я неопределенно повела плечами. Ни к чему Стасу знать, что я только о нем и думала.

Что влюбилась в него как кошка – с первого взгляда на той темной площади вблизи от городского совета. Что плевать мне было, сколько народу он убил. Что не глядя пошла бы за ним, если бы позвал.

- У тебя все в порядке? – Спросила, хотя и так было понятно, что у него все в шоколаде.

Безумно красивый, свободный мужчина, который вот-вот станет миллионером. Что еще нужно для счастья?

- Все хорошо, - ответил он.

- Верные вне закона, - зачем-то уточнила я, хотя он, бесспорно, это знал.

Не зря же полгода провалялся в клинике пластической хирургии.

Я провела его в гостиную, шикнув по пути на Эрнесто, кто, не признав в госте знакомого, заливисто его облаял.

Включила компьютер, двинула рукой, приглашая Стаса присесть в кресло.

- Я так и не понял, зачем ты подобрала этого пса, - тихим голосом спросил Стас, и что-то внутри меня глухо оборвалось.

Так томно прозвучало. Эротично. И так далеко. Мне не удастся привыкнуть к нему новому – потому что он уйдет спустя десять минут.

- Это не очень приятная история, - отвернувшись, ответила я. – Будешь чай, кофе?

Стас отрицательно качнул головой. Я так и думала.

- Расскажи мне – как ты это сделал? Как убил их? – Мне было все равно как.

Это была еще одна попытка сблизиться. Задержать его хоть на полчаса. Посмотреть, послушать, вдохнуть такой близкий запах его кожи.

- Железного принца убрал сам – устроился с винтовкой на крыше здания напротив. Его оппонента и еще двоих деятелей убрал армейский товарищ за определенную сумму, остальных снова я. После пришлось значительно подчистить ряды Верных. Кто-то слишком много знал, кто-то просто догадывался, но и этого было достаточно. Остальные разбежались, как только запахло жареным. Потом был перелет, клиника, много новых швов и как следствие – новая физиономия. До сих пор не узнаю себя в зеркале. Это даже забавно – тридцать семь лет прожить с определенной внешностью, а потом проснуться с совершенно новым лицом.

- Да, - совершенно невпопад ответила я.

Пока он говорил, я думала о другом. О том, как я одинока. Пройдя Афганистан и организовав переворот в собственной стране, я осталась обиженной маленькой девочкой. Бестолковой и несчастной.

- Как живется тебе? – Спросил Стас.

- Не жалуюсь.

Благодаря Игорю я тоже стала богатым человеком.

- Страна так и не узнает в лицо свою героиню, - усмехнулся Стас. – Все настоящие деятели зачастую остаются в тени.

- Не думаю, что народ был бы счастлив узнать заказчика государственного переворота, - в ответ пожала плечами.

Собралась с силами и протянула Стасу планшет.

- Набирай номер счета.

Он набрал и вернул гаджет обратно.

Я сделала маленький вдох и завершила операцию. Стас стал богатым мужчиной.

Денег было совершенно не жаль. Было грустно, что он сейчас встанет и уйдет.

 

Стас проверил банковский счет, хмыкнул и не торопясь, поднялся. Потянулся лениво.

Подошел ко мне, наклонился близко. Я втянула носом воздух и прикрыла глаза. Только бы поцеловал напоследок.

Открыв веки через миг, встретилась с его взглядом. На дне его глаз было что-то такое, от чего дрожь по спине пошла. Меня затягивало в омут – выворачивало, перемалывало.

Мы истребили кучу народа, тех, кто был виноват в беспределе, и кто только косвенно замешан, но один из главных злодеев тогда стоял передо мной. Смотрел холодными глазами, в зрачках которых я видела собственное отражение. Он убивал не только ради денег. Тогда я увидела это отчетливо. Он убивал, потому что это ему действительно нравилось.

Я замерла и затаила дыхание, потому что стало понятно – в данную минуту он решает: оставить меня в живых, или лучше не надо. Ведь лучший свидетель – мертвый свидетель. Это девиз его почившей группировки, а лозунги лидеров неискоренимы.

Мне хотелось передернуться, отвернуться, но я смотрела ему в глаза.

Казалось - прошла вечность. Он не моргал, и мне подумалось, что глаза у него вот-вот пересохнут.

Нависая надо мной, он не давал и шанса вырваться. Я и дернуться не успела бы – он слишком сильный, слишком ловкий. Всего в нем слишком. И красоты, и жестокости тоже через край.

Сколько мы играли в гляделки? Через века мне показалось, что его рука дернулась, и блеснуло лезвие.

- Я сейчас уйду, а ты забудешь мое лицо. Оставлю тебе только кое-что на память – маленький подарок. Сохрани его, и когда тебе захочется позвонить или найти меня – посмотри на него внимательно, это поможет передумать, - вкрадчиво заговорил Стас, почти касаясь губами моих губ.

Он отстранился на миг, а потом медленно поцеловал – мягко, очень нежно. Прощаясь.

- Не хочется портить такое идеальное лицо, поэтому тебе нужно снять блузку, - властно приказал он.

И как под гипнозом, я послушно разделась. Все потом – подумала я. Потом я буду плакать и проклинать. Сейчас нужно запомнить все – впитать, запечатлеть. Увековечить. Чтобы вспоминать унылыми, пустыми вечерами, когда стемнеет и зажгутся фонари, а по земле заклубится влажный туман. Когда пальцы обожжет забытая сигарета.

Стас задержал взгляд на груди, глаза его потемнели. Расстегнул бюстгальтер, затаил дыхание на секунду – между нами словно кисель застыл: был виден и ощутим каждый вдох и выдох. Каждый мелкий жест и взмах ресниц.

- Хотя и тело твое совершенно, и портить его не менее жаль, это придется сделать, ты понимаешь? – хрипло прошептал он и коснулся языком соска.

Я ничего не понимала. Что он будет делать – совершенно не важно. Но я кивнула. Просто потому что он так хотел.

Его язык принялся ласкать грудь и у меня в животе начался пожар. Ноги свело от желания. Словно почувствовав это, Стас сорвал с меня юбку.

И все повторилось. Тяжелые вздохи, быстрые движения. Стоны и крики. Я царапала ему спину, хоть он даже не потрудился раздеться. Я кусала губы – и свои, и его. А спустя несколько минут, закатив глаза, умирала от наслаждения. Остро, Господи, как же непередаваемо сладко было с ним! Вся его надменность отступала под напором страсти – он целовал влажно, без ложного стеснения, нагло смотря в глаза потемневшим от желания взглядом. Он не был нежен, но и груб едва ли. Он был идеальным – именно таким, как я хотела. В самый разгар, когда я была на грани, он схватил волосы в горсть и притянул ближе. Моя грудь терлась об его, он толкался часто, глубоко, от чего у меня перехватывало дыхание.

- Скажи мне, детка, что ты чувствуешь? – глядя прищуренными глазами, спросил, не прекращая движений.

Я не могла говорить, но он хотел услышать ответ – сжал кулак сильнее, от чего я непроизвольно застонала.

- Скажи!

- Я… Мне… Вот-вот…

- Что вот-вот, - прошипел даже, а не сказал.

Я не успела ответить. Запульсировала вокруг него, а он откинул голову и со свистом втянул в себя воздух. А потом присоединился.

 

Без преувеличения я могу сказать, что он был лучшим мужчиной в моей жизни. Тем самым, о котором в тайне мечтает каждая – властным, опасным, плохим парнем. Он был демонически притягательным. Его запах, голос, манера и повадки возбуждали во мне порочность. А еще мне до жути хотелось самоутвердиться – иметь хоть какие-то права на него. И все это в комплексе – желание, тяга к незнакомцу, пугали меня до чертиков. Я себя совершенно не понимала и в то же время была уверена – это подлинное чувство, глубже, чем похоть, поэтому не судила и ничего себе не запрещала. Брала то, что могла.

 

Когда отдышались, Стас достал из кармана опасную бритву с именной гравировкой на золотистой рукоятке, и, покрутив ею у меня перед носом, резко сказал:

- Не шевелись.

Оргазм еще не отпустил меня – мышцы потряхивало, голова кружилась, я совершенно не отдавала отчета реальности.

Смотрела в лицо самого красивого мужчины и даже не пикнула, когда он сделал первый надрез. В голове вертелось что-то вроде: «Какая же он тварь» и «Ненавижу»…

Я прокусила губу до крови, но не издала ни звука.

Когда он закончил, то поцеловал меня в лоб и ушел, захлопнув за собой дверь. Не сказав напоследок ни слова.

 

Я промыла раны водкой, забинтовала, как смогла, и завалилась спать.

Через две недели, когда кожа зажила, наконец, смогла увидеть его прощальный подарок.

В зеркале, под левой грудью на ребрах, каллиграфически чистым почерком было написано: «Живи, милая»

Я долго стояла возле зеркала, курила и думала. И хоть отчаяние, обида и злость переполняли душу через край, из глаз не упало и слезинки.

 

Время неумолимо текло. Через год я стала о нем забывать. Стирались из памяти черты, забывался запах его кожи и жар от прикосновений.

Я купила дом у моря и переехала туда вместе с Эрнесто. Вечерами мы часто бродили у кромки воды, а бывало – бегали по пляжу наперегонки.

Мужчины в моей новой жизни надолго не задерживались. Их удивляли странные шрамы, а я ничего не объясняла, и после первой совместной ночи слала кавалеров по известному адресу. Словом, за год любовников накопилось не так уж и много. Трое. Или четверо.

В очередной раз пришла осень, вечера стали более прохладными, я одевалась теплее, а порой просто набрасывала на плечи уютный старый плед.

И если будни текли плавно и размеренно – мозг задействован в привычных, ничего не значащих хлопотах, то духовная сторона моей личности за это время стала абсолютной развалиной.

В эмоциональном плане я истощилась и ко многим событиям стала относиться философски, или, правильней сказать, безразлично. Смотря новости или читая сводки криминальных новостей, я не испытывала ничего.

Ни-че-го. Пропала жажда к всеобъемлющей справедливости, исчезла тяга к мести. Если раньше, услышав об изнасиловании или убийстве, мне хотелось найти виновных и обязательно – непременно наказать, то теперь такого желания и близко не возникало.

Может, чувствуй я во время переворота то, что чувствовала тогда, в те безликие, похожие как близнецы, осенние дни, поступила бы немного иначе или вообще ничего не стала бы затевать.

Причиной всему была душевная боль. Она не забылась и не исчезла, она меня практически сожрала, выпотрошила. Я никогда не думала, что могу так мучиться, так остро страдать от того, что любовь моя оказалась не нужна.

Как бы я не храбрилась, как бы не забивала сознание всякой ерундой, от себя было не скрыться. И, бродя по кромке воды, кутаясь в плед или вязаную кофту, я переживала свою обиду снова и снова.

Ненавидела себя за то, что люблю. До сих пор продолжаю любить его образ, ибо смылись черты из сознания, а ощущения – нет. Само осознание того, что я могу чувствовать так глубоко, удивляло, и в то же время угнетало. Я не понимала, как буду жить дальше. А еще я ругала себя за глупые поступки. Один из которых останется со мной навечно. Однажды я пошла в салон и попросила освежить шрам, оставленный в подарок. И обработать чем-то, что сделает надпись не такой временной. Мне предложили тату и я согласилась. Да, я знаю. Дура.

 

В один из вечеров мы выбрались на прогулку позже обычного – солнце уже садилось, пуская по воде золотые разводы. Дул мягкий ветер: путался в волосах и приносил соленый запах морской воды.

Эрнесто убежал далеко вперед, а я шагала по песку в тонких мокасинах,