Глава 17. Индонезия: от вражды – к дружбе

 

Когда в 1957 году в Индонезии вспыхнули восстания сепаратистов, западные торговцы оружием прибыли в Сингапур, чтобы продавать оружие повстанцам на Суматре и Сулавеси. В 1958 году, в качестве лидера оппозиции, я встретился с Генеральным консулом Индонезии, генерал‑лейтенантом Джатикусомо (Jatikusomo). Я заверил его, что, в случае нашего прихода к власти, эти торговцы оружием будут выдворены из Сингапура. Когда ПНД победила на всеобщих выборах 1959 года, я сдержал свое слово, и Джатикусомо – щеголеватый, умный, учтивый и деятельный аристократ с острова Ява (Java) – предложил мне, чтобы я укрепил отношения между Сингапуром и Индонезией, посетив Джакарту с официальным визитом. Я согласился.

В августе 1960 года наша делегация прибыла во дворец Мердека (Merdeka), бывшую резиденцию голландского генерал‑губернатора, для встречи с президентом Сукарно (Sukarno). Он был одет в шикарный бежевый мундир, а в руке у него был жезл полевого маршала или трость. Это было жаркое, влажное, душное утро в Джакарте, но во дворце не разрешалось включать ни вентиляторы, ни кондиционеры, – Сукарно их не любил. Я видел, как пот проступает через рубашку на китель его мундира. Как и остальные члены моей делегации, я был в пиджачной паре и также обильно потел.

Сукарно был харизматическим лидером, выдающимся оратором и организатором масс. Однажды в феврале 1959 года, по дороге из Сингапура во Фрейзерз хилл (Fraser's Hill), которая занимает около семи часов, я слушал по радио трансляцию его речи на митинге, проходившем на Центральной Яве, в котором участвовало несколько сот тысяч индонезийцев. Я настроился на волну в 8:30 утра, но вскоре потерял ее, потому что радио в движущемся автомобиле принимало плохо. Три часа спустя, когда я уже был в Малакке (Malacca), он все еще говорил в полную силу. Его красивый голос был настолько выразителен, что толпа кричала и ревела, внимая ему. С тех пор я с нетерпением ждал встречи с этим великим человеком.

Сукарно проговорил большую часть нашей встречи, продолжавшейся 20 минут. Он говорил на общепринятом в Индонезии языке бахаса (Bahasa), который похож на малайский язык. Сукарно спросил: «Сколько в Сингапуре жителей?» «Полтора миллиона», – ответил я. Население Индонезии составляло 100 миллионов человек. «Сколько в Сингапуре автомобилей?» «Приблизительно 10,000»‑, ответил я. Только в Джакарте было 50,000 автомобилей. Меня это слегка озадачило, но я с готовностью признал, что по размерам Индонезия занимала первое место в Юго‑Восточной Азии. Затем он начал распространяться о своей политической системе «управляемой демократии» (guided democracy): «Индонезийский народ хочет революционизировать все сферы жизни, включая экономику и культуру – западная демократия для этого не очень подходит». Он говорил об этом во многих своих речах до того, так что я был разочарован не слишком содержательной беседой.

Голландцы не оставили Индонезии достаточного количества подготовленных администраторов и специалистов; в стране было не так уж много учреждений, которые могли бы двигать страну вперед, а три с половиной года японской оккупации разрушили даже ту администрацию, какая существовала. Последовавшая за этим борьба между индонезийскими националистами и голландцами, которая периодически вспыхивала между 1945 и 1949 годом, когда голландцы наконец‑то признали независимость Индонезии, нанесла еще больший ущерб экономике и инфраструктуре страны. Национализация иностранных предприятий и националистическая экономическая политика, проводившаяся Сукарно, препятствовали расширению внешней торговли и притоку инвестиций и привели к еще большему обнищанию этой огромной, разбросанной на значительном пространстве республики.

В Джакарте мы остановились в гостинице «Де Инд» (Hotel Des Indes), который по статусу соответствовал «Рафлс отелю» (Raffles Hotel) в Сингапуре. Когда шел дождь, крыша отеля начинала течь, и персонал отеля привычно расставлял емкости и ведра, чтобы собирать капавшую воду. Когда я по недоразумению потянул дверь в своей спальне, не поняв, что она была закрыта на замок, защелка замка отломила кусок штукатурки. Когда я вернулся после обеда к себе в номер, там уже был произведен «ремонт»: поверх штукатурки была наклеен и отретуширован лист бумаги.

Когда я попросил парламентского секретаря министерства культуры Сингапура Ли Кун Чоя (Lee Khoon Choy), купить несколько индонезийско‑английских и английско‑индонезийских словарей, то оказалось, что они стоили меньше двух долларов за книгу. Члены нашей делегации скупили почти все словари в магазинах для своих друзей, изучавших малайский язык. Индийская валюта, рупия, в результате инфляции была в плачевном состоянии.

Из Джакарты наша автоколонна в сопровождении эскорта мотоциклистов отправилась в Богор (Bogor), бывший летний курорт голландского генерал‑губернатора, а затем в Бандунг (Bandung). Оттуда мы вылетели в Джокьярту (Jogjjakarta), древнюю столицу Индонезии, расположенную в Центральной Яве, на личном президентском двухмоторном самолете, подаренном правительством Советского Союза. Самолет был больше, чем коммерческий «ДС‑3», на котором прилетел я. Часы над проходом в салоне самолета остановились, поколебав мое доверие к советской технологии и индонезийскому обслуживанию. Если это могло случиться с часами в президентском самолете, чего же было ждать от двигателей?

Перед отъездом мы подписали с премьер‑министром Джуандой (Djuanda) совместное заявление по торговым и культурным вопросам. С момента встречи в аэропорту Джакарты нам удалось несколько раз побеседовать с ним. Он был превосходным человеком: высокообразованным, способным, трезвомыслящим и отзывчивым к проблемам своей страны. Мы разговаривали часами, иногда – на бахаса. Во время одного разговора за ужином я сказал, что Бог наделил Индонезию очень плодородной почвой, прекрасным климатом и богатыми природными ресурсами. Он грустно посмотрел на меня и ответил: «Бог за нас, но мы сами против себя». Я чувствовал, что с таким искренним и честным человеком можно было иметь дело. Я уезжал, чувствуя, что мы подружились. Я разговаривал с Джуандой на малайском, и он воспринимал меня скорее как индонезийского «перанакана» (peranakan – китаец, родившийся в Индонезии), а не как «тотока» (totok – китаец, недавно иммигрировавший в страну, не ассимилировавшийся и говоривший на китайском).

По мере ухудшения экономической ситуации в стране Сукарно стал уделять больше внимания международным делам. В деле развития дипломатических отношений с афро‑азиатским миром он опирался на министра иностранных дел доктора Субандрио (Dr. Subandrio) – умного, хотя и несколько авантюристически настроенного человека. В течение всего 1963 года он часто встречался со мной – всякий раз, когда пролетал через Сингапур транзитом.

Когда наше объединение с Малайзией стало неизбежным, его тон стал достаточно высокомерным. Однажды утром, сидя рядом со мной на диване, в моем кабинете в здании муниципалитета, он хлопнул меня по колену, указал рукой в окно и сказал: «Посмотрите на все эти высокие здания в Сингапуре. Все они построены на индонезийские деньги, украденные у индонезийцев путем контрабанды. Не волнуйтесь, в один прекрасный день Индонезия придет сюда, позаботится об этой стране и приведет все в порядок». Под «контрабандой» Субандрио подразумевал экспорт, осуществлявшийся через Сингапур их собственными торговцами, которые уклонялись в Индонезии от уплаты налогов и соблюдения правил валютного регулирования. Я понимал его чувства, лично убедившись в том, сколь ужасными были условия жизни в Джакарте, где люди мылись, стирали одежду, промывали рис и отправляли естественные надобности в каналах (kali), не стесняясь окружающих. Поэтому я не считал его разговоры о стремлении занять Сингапур праздной болтовней.

Когда в 1965 году мы обрели независимость, Индонезия находилась в состоянии «конфронтации» с Сингапуром и Малайзией. Президент Сукарно и доктор Субандрио пытались сыграть на сложностях в отношениях между Сингапуром и Малайзией, предлагая Сингапуру немедленное дипломатическое признание на условиях, которые могли оскорбить и возмутить Малайзию. Поворотный момент в развитии событий наступил через несколько недель, 30 сентября, когда произошли события, получившие название «гестапу» (gestapu – сокращенное индонезийское название «Движения 30 сентября»). Тогда генерал Сухарто, командовавший силами безопасности, подавил предпринятую коммунистами попытку государственного переворота. Опираясь на поддержку войск, находившихся под командованием лояльных к нему командиров в армии, полиции, военно‑морских и военно‑воздушных силах, Сухарто потребовал от вооруженных отрядов повстанцев, захвативших президентский дворец, радиостанции и центры связи, сдаться без боя. Напуганные демонстрацией силы, мятежники рассеялись, и переворот закончился.

В тот момент мы не поняли, насколько важным был этот неудавшийся переворот, потому что мы были слишком озабочены зверским убийством нескольких высокопоставленных индонезийских генералов и последовавшим за этим убийством тысяч людей, по некоторым оценкам, – полумиллиона человек, некоторые из которых были этническими китайцами. Этих людей обвинили в поддержке коммунистов. Сухарто разыгрывал свою комбинацию медленно и тонко, как в индонезийском театре марионеток (wayang kulit), где на экране движутся тени и силуэты. Эта игра теней была режиссирована так тщательно, а шаги по лишению Сукарно власти были настолько постепенными, что в течение некоторого времени мы даже не осознавали, что власть практически уже перешла от Сукарно к Сухарто. На протяжении более чем полугода Сухарто не свергал президента, но действовал от его имени, соблюдая приличия и потихоньку собирая рычаги власти в своих руках, удаляя сторонников Сукарно, ослабляя его позиции. Никаких перемен во внешней политике при новом министре иностранных дел Адаме Малике (Adam Malik) не произошло. В марте 1966 года Сукарно подписал президентский декрет, который давал генералу Сухарто полномочия предпринимать все необходимые шаги для обеспечения безопасности и сохранения стабильности. Я все еще не был уверен, что Сукарно был уже не у дел, таким сильным было его харизматическое влияние на людей. Лишь год спустя, в феврале 1967 года, Национальная ассамблея (National assembly) формально избрала Сухарто действующим президентом.

К июню 1966 года позиции Сухарто достаточно укрепились, чтобы одновременно прекратить «конфронтацию» с Сингапуром и Малайзией. Нормализация двусторонних связей заняла некоторое время. В июне и июле 1966 года Индонезия направила в Сингапур экономические делегации, но это были скорее публичные жесты, чем реальные шаги по развитию сотрудничества. В августе мы сделали ответный шаг, направив в Индонезию торговую делегацию. Некоторое движение вперед в психологическом плане наметилось, когда Сингапур предложил предоставить индонезийским торговцам коммерческий кредит в размере 150 миллионов долларов и позволил «Бэнк Негара Индонижиа» (Bank Negara Indonesia), принадлежавшему правительству Индонезии, снова открыть филиал в Сингапуре. (Эта сделка получила название «рукопожатие стоимостью в 150 миллионов долларов»). Мы также согласились возобновить двустороннюю торговлю на равноправных условиях. Индонезия снова открыла все свои порты для наших судов и обещала, что, после внесения поправок в законодательство, нашим банкам будет разрешено открывать филиалы в Индонезии, но так и не позволила открыть ни одного филиала до начала 90‑ых годов. (Те банки, которым все – таки удалось открыть филиалы в стране, постигла неудача. Через 6 лет, в 1997 году, они увязли в охватившем Индонезию финансовом кризисе, возврат выданных ими кредитов оказался под вопросом).

В основе препятствий для восстановления отношений лежали различные взгляды на проблемы политики, обеспечения безопасности, развития экономики, разногласия по вопросу о морских границах, правилах судоходства в проливах и о регулировании двусторонней торговли. То, что они называли «контрабандой», в Сингапуре было совершенно законно, – Сингапур был свободным портом. Мы не вполне понимали, как работало их правительство, и нам потребовалось немало времени, чтобы научиться лавировать в его лабиринтах.

На протяжении нескольких лет отношения между нами оставались прохладными, а прогресс в их развитии – медленным. Со стороны Индонезии просматривалась тенденция вести дела с Сингапуром с позиций «старшего брата». В марте 1968 года Адам Малик, выступая перед членами Индонезийского землячества в Сингапуре, сказал, будто он заверил меня, что Индонезия была готова защитить Сингапур против коммунистов после того, как англичане выведут свои войска в 1971 году: «Мы защитим их (200 миллионов человек, населяющих страны АСЕАН), даже если угроза будет исходить от Чингисхана». Язык совместного коммюнике, принятого в конце его визита, был более дипломатичным: «Усиливать существующие связи на основе равноправия, взаимного уважения и невмешательства во внутренние дела друг друга».

Несколько месяцев спустя, в середине октября 1968 года, после того как мы повесили двух индонезийских коммандос, приговоренных к смерти за убийство трех человек в результате взрыва ими бомбы в 1964 году в отделении «Гонконг энд Шанхай бэнк» на Очард Роуд, отношения между нами катастрофически ухудшились. (Об этом говорилось в Главе 2). Реакция Индонезии была сильнее, чем мы ожидали. Толпа из 400 студентов, одетых в мундиры, разгромила наше посольство в Джакарте и резиденцию посла. Индонезийская охрана посольств отсутствовала. Министр иностранных дел Адам Малик призвал к спокойствию, говоря, что у него не было никакого желания принимать ответные меры против Сингапура!

Раздавались призывы к полному бойкоту торговли и судоходства и к пересмотру двухсторонних отношений, на 5 минут были отключены все линии связи с Сингапуром. Толпы студентов также разгромили два оставшихся здания, принадлежавших сингапурской миссии. Страсти вылились в беспорядки, которые произошли в Сурабае (Surabaya) на Центральной Яве и Джамби (Djambi) на Суматре, в ходе которых пострадали граждане Индонезии китайского происхождения.

Тем не менее, к концу октября, когда страсти поостыли, Адам Малик заявил, что прекращение торговли с Сингапуром только повредило бы Индонезии. Он упомянул о бедственном состоянии портового оборудования в их собственных гаванях и подчеркнул: «Нам не следует забывать о наших ограниченных возможностях». Он также выразил надежду на то, что эти ссоры не нарушат гармонию в отношениях между странами АСЕАН, иначе международное положение Индонезии ухудшилось бы. Затем последовала частичная отмена запрета на судоходство, а к началу ноября все санкции были отменены. В конце ноября делегация парламента Индонезии в составе трех человек посетила Сингапур, чтобы «зарыть топор войны».

Лед в отношениях таял очень медленно. В июле 1970 года мы назначили Ли Кун Чоя послом в Джакарте. «К. Ч.» – как называли его друзья – был хорошим лингвистом, свободно владевшим бахаса и интересовавшимся индонезийской культурой и искусством. Он настойчиво и плодотворно трудился, завязывая близкие отношения с высшими индонезийскими генералами, которые были близки к Сухарто. Они хотели лучше понять нас, и нашли в нем дружески настроенного переводчика с хорошими связями. Постепенно он наладил контакты и взаимопонимание с ними и заслужил их доверие.

В сентябре того же года, на встрече неприсоединившихся стран в Лусаке, я впервые встретился с Сухарто, на общем заседании. После этого я прибыл в его резиденцию, и мы провели полчаса, обмениваясь шутками и обсуждая нашу позицию по отношению к Вьетнаму и Камбодже. Он спросил о моих взглядах на участие США в войне во Вьетнаме и внимательно выслушал меня. Я подчеркнул, что вывод американских войск имел бы серьезные последствия для стабильности в регионе. Победа коммунистов во Вьетнаме и Камбодже, вероятно, изменила бы позицию Таиланда, который традиционно проводил политику приспособления к новым веяниям и влияниям. Сухарто согласился со мной. Мы обнаружили, что у нас были общие взгляды по некоторым вопросам, касавшимся ситуации в регионе и опасностей, угрожавших ему. Для начала это было неплохо.

Большой шаг вперед в развитии наших отношений был сделан, когда в апреле 1981 года Сингапур посетил генерал‑майор Суджоно Хоемардани (Sudjono Hoemardani). Он верил в сверхъестественные силы и был одним из доверенных лиц Сухарто в духовных и мистических вопросах. Как сообщал «К. Ч.», перед принятием серьезных решений Сухарто отправлялся вместе с Хоемардани в специальную пещеру для занятий медитацией. В течение часа мы не обсуждали с ним никаких серьезных проблем, разговаривая на бахаса, но его секретарь сообщил «К.Ч.», что генерал был весьма удовлетворен результатами встречи. Хоемардани ожидал, что я окажусь «твердым и высокомерным снобом», а на самом деле нашел во мне «дружески настроенного, доброго и откровенного человека».

Еще через год, в марте 1972 года, «К.Ч.» организовал конфиденциальный визит генерал‑лейтенанта Сомитро (Soemitro), командующего национальными силами безопасности (National Security Command). Даже посол Индонезии в Сингапуре ничего не знал об этом визите. Он не хотел, чтобы министерство иностранных дел знало о секретной миссии, выполнявшейся по указанию президента. Сомитро, говоривший по‑английски, отличался предельной откровенностью. Сухарто хотел развеять сомнения относительно позиции Сингапура по некоторым вопросам и настаивал, чтобы я лично прояснил ситуацию. Он сказал, что Индонезия считала, что государства, расположенные на берегах Малаккского пролива, должны контролировать его. Я сказал, что этот пролив был свободным для судоходства на протяжении столетий, и что это являлось основой для выживания Сингапура. Мы поддержали бы Индонезию и Малайзию в проведении мер, рекомендованных международными организациями для обеспечения безопасности мореплавания, но мы не хотели бы участвовать в каких‑либо действиях по установлению контроля над проливом или сбору дани за проход судов через пролив. Это могло бы привести к конфликту с русскими, японцами и другими великими державами. Сомитро ответил, что Индонезия примет меры по установлению своего суверенитета над проливом, а если бы русские попытались занять твердую позицию, то Индонезия без колебаний вступила бы в конфронтацию с ними. Наверное, я посмотрел на него с недоверием, поскольку он серьезно добавил, что, если бы русские попытались оккупировать Индонезию, то их бы постигла неудача.

Через месяц Сухарто прислал в Сингапур для встречи со мной генерала Ранггабина (Ranggabean), наиболее высокопоставленного из своих министров, курировавшего вопросы обороны и безопасности. Он был прямолинейным, разговаривавшим «открытым текстом» батаком, уроженцем Суматры.[14]Его стиль отличался от спокойных манер Сухарто, который был выходцем с Центральной Явы.

Ранггабин сказал, что Индонезия попусту потратила много драгоценного времени, которое должно было использоваться для экономического развития. Он хотел, чтобы Сингапур, как экономически более развитое государство, оказал Индонезии помощь. Я заверил его, что Сингапур был весьма заинтересован в экономическом развитии Индонезии.

Они пригласили Кен Сви посетить Индонезию в октябре 1972 года, зная, что он был моим ближайшим коллегой. После моих встреч с тремя высокопоставленными генералами он обнаружил, что индонезийцы стали менее подозрительными. Кроме того, регулярные контакты между разведками наших стран, – между руководителем нашей разведки С. Р. Натаном и его индонезийским коллегой, генерал‑лейтенантом Сутупом Джувоно (Sutupo Juwono), – убедили их, что мы разделяли их взгляды по основным вопросам. Теперь был открыт путь для моего визита в Индонезию, намеченного на май 1973 года. Он был тщательно подготовлен. «К. Ч.», цитируя индонезийских генералов, сообщил о наличии «серьезного национального препятствия для развития искренних дружественных отношений». Если мы хотели установления настоящей дружбы с президентом Сухарто, то эпизод с казнью двух коммандос следовало окончательно закрыть. Мы должны были сделать дипломатический жест, который отвечал бы «яванской вере в душу и чистую совесть». Представители Индонезии предложили, чтобы во время официального возложения венков на кладбище Героев Калибата (Kalibata Heroes Cemetery), воздав почести генералам, убитым во время переворота 1965 года, я также посетил могилы двух коммандос и рассыпал на них лепестки цветов. «К.Ч.» считал, что это явилось бы ключевым моментом в улучшении отношений, потому что индонезийские генералы придавали большое значение этому жесту. Я согласился.

Когда я прибыл в Индонезию утром 25 мая, меня встречал выстроенный для осмотра почетный караул в составе представителей всех родов войск и полиции. Прогремело 19 залпов орудийного салюта. Это был сигнал, что в отношениях двух стран должна была быть перевернута новая страница. Редакционная статья в одной из газет комментировала мой приезд следующим образом: «Оказалось, что для часового перелета из Сингапура в Джакарту требуется значительное время. Ему предшествовали многочисленные визиты в Великобританию, США, страны Европы, Японию и на Тайвань. Лишь объездив с официальными визитами весь мир, Ли Куан Ю приехал с официальным визитом в Индонезию». Редактор был прав, – я должен был вначале продемонстрировать, что Сингапур мог выжить без Индонезии и Малайзии. Мы не были иждивенцами, паразитировавшими на теле наших соседей. Мы налаживали связи с промышленно развитыми странами, старались стать полезными им, производя товары на основе использования их технологий и экспортируя эти изделия во все страны мира. Мы изменили формулу нашего выживания.

Решающее значение имела встреча Сухарто один на один, как они говорили – «в четыре глаза» (empat mata). Без переводчиков и стенографистов мы могли говорить открыто. Моего знания малайского было достаточно. Хотя я не говорил на бахаса изысканно, я понимал его и мог выразить свои мысли так, что Сухарто понимал меня. Мы проговорили больше часа.

Сухарто ясно заявил о своем намерении сдвинуть Индонезию с мертвой точки после 20 лет топтания на месте. Он сказал, что высоко ценит возможности Сингапура по оказанию помощи в осуществлении «геркулесовой» задачи восстановления Индонезии и по достоинству оценивает руководителей Сингапура. У меня сложилось впечатление, что, вероятнее всего, он станет относиться к нам справедливо, даже сердечно, основываясь на реалистичной оценке сильных сторон и слабых мест двух стран.

Со своей стороны, я вежливо, тактично, но ясно дал понять, что Сингапур хотел быть самостоятельной частью Юго‑Восточной Азии, основываясь на собственном праве, а не на чьей‑то милости. Мы также не могли пойти на уступки по таким фундаментальным вопросам как свобода мореплавания в Малаккском проливе. Я сказал, что экономическое сотрудничество должно было строиться на основе тесного и взаимовыгодного обмена, а не в форме взаимоотношений, которые лидеры Индонезии поддерживали со своими гражданами китайского происхождения. (Эти «компрадоры» потворствовали прихотям своих патронов для получения привилегий и лицензий, которые позволяли им разбогатеть). Я сказал, что в основе взаимоотношений лежал вопрос о том, доверяем ли мы долгосрочным намерениям друг друга.

Он дал ясно понять, что Индонезия не имела территориальных претензий к Сингапуру и Малайзии и требовала только возврата территорий, входивших в состав Голландской Ост‑Индии. Он хотел сосредоточиться на развитии Индонезии, а не на зарубежных делах. Наиболее важным для меня было то, что он не верил коммунистам, особенно китайским коммунистам, которые в прошлом причинили Индонезии серьезные неприятности. Я сказал, что китайские коммунисты хотели уничтожить нас, используя своих помощников, – Коммунистическую партию Малайи. Я был решительно настроен не позволить им преуспеть в этом. Я не хотел распространения влияния Китая в Юго‑Восточной Азии. Для Сухарто это было главным пунктом, и он поверил моим честным намерениям в этом вопросе.

Сухарто показался мне осторожным, вдумчивым человеком, представлявшим собой полную противоположность Сукарно. Он не был экстравертом, не стремился произвести на людей впечатление своим ораторским искусством, орденами и медалями, хотя их у него было много. Он вел себя по‑дружески и скромно, но было ясно, что он был твердым человеком, который не станет мириться ни с какой оппозицией тому, что он намеревался делать. Мне он понравился, я чувствовал, что мы с ним поладим.

Через год, в августе 1974 года, Сухарто нанес ответный визит в Сингапур. Чтобы отблагодарить его за прием, оказанный мне в Джакарте, я распорядился выстроить в аэропорту почетный караул в составе 400 военнослужащих всех родов войск и полиции. Прозвучал орудийный салют из 21 залпа. Главным моментом его визита стал обмен документами о ратификации договора о территориальных морских границах между Сингапуром и Индонезией. И вновь ключевую роль сыграла встреча с Сухарто «в четыре глаза». Он излагал свои мысли на бахаса, без черновиков. Он говорил настолько сосредоточенно, что два коротких перерыва, во время которых подали чай и печенье, привели его в некоторое раздражение. Сначала он изложил свою «концепцию архипелага» (Archipelago concept). Он сказал, что Индонезия, как и некоторые другие островные государства, настаивала на своей территориальной юрисдикции над всеми водами, находившимися между ее островами. Сухарто считал, что странам АСЕАН следовало продемонстрировать солидарность и единство в поддержке этой позиции. (Ассоциация стран Юго‑Восточной Азии (The Association of Southeast Asian Nations) была сформирована в августе 1967 года в Бангкоке, и включала Индонезию, Малайзию, Филиппины, Сингапур и Таиланд). Затем он дал мне свою оценку трудностей, переживаемых Индонезией и перспектив ее развития.

Я ответил, что главным для Сингапура в «концепции архипелага» было право свободного прохода через проливы. Сингапур был частью Юго‑Восточной Азии. Нас исключили из состава Малайзии, и мы должны были найти новые источники средств существования, а это требовало свободы мореплавания, что обеспечивало связи Сингапура с Америкой, Японией и Западной Европой. Любое препятствие свободе мореплавания было бы для нас смерти подобно. Поэтому мы могли поддержать «концепцию архипелага» только при условии официального заявления со стороны Индонезии о признании традиционной свободы мореплавания. В свою очередь, мы не предъявляли никаких претензий в отношении разведки и добычи нефти или других минеральных ресурсов с морского дна.

Он спросил меня о моих взглядах на войну во Вьетнаме. Я сказал, что со времени нашей прошлогодней встречи общая ситуация ухудшилась. Президент Никсон ушел в отставку, и, на чем бы ни настаивал президент Форд, Конгресс США был настроен урезать помощь Вьетнаму и Камбодже наполовину. Я сомневался, что эти два режима продержатся. Моя суровая оценка ситуации, казалось, огорчила его.

Я боялся, что после того, как Вьетнам и Камбоджа попадут под власть коммунистов, нестабильная ситуация в Таиланде могла стать причиной возникновения серьезных проблем для Малайзии и Сингапура. Хотя китайцы и составляли более 75 % населения Сингапура, но мы являлись частью Юго‑Восточной Азии, и я бы не позволил, чтобы Китай или Россия использовали нас. Это его явно обнадежило.

На следующий день, выступая перед более чем 1,000 граждан Индонезии в своем посольстве, он, в присутствии представителей прессы, заявил, что, поскольку опыт Индонезии в развитии экономики был ограничен, то его правительство попытается привлечь техническую помощь и инвестиции отовсюду, в том числе и из Сингапура. Публично признав Сингапур равноправным независимым государством, которое вносило вклад в развитие Индонезии, он дал ясно понять, что в отношениях между Индонезией и Сингапуром произошли большие изменения.

В сентябре 1975 года, после падения Пномпеня (Phnom Penh) и Сайгона (Saigon), я встретился с Сухарто на Бали (Bali). Коммунисты были на подъеме, и казалось, что волна этого прилива зальет остальную часть Юго‑Восточной Азии. В мае 1974 года Разак посетил Пекин и установил дипломатические отношения с Китаем. Малайзия признала правительство «красных кхмеров» (Khmer Rouge) в Пномпене сразу после того, как они захватили город. Сухарто сказал, что он говорил Разаку о том печальном опыте, который Индонезия вынесла из отношений с Пекином, напомнив о поддержке Китаем переворота, предпринятого Коммунистической партией Индонезии в сентябре 1965 года. Он повторил то же самое премьер‑министру Таиланда Кукриту Прамою (Kukrit Pramoj) в Джакарте. После этого, в июне 1975 года, через два месяца после падения Сайгона, Кукрит посетил Пекин и установил дипломатические отношения с Китаем. Сухарто видел, что ситуация в Малайзии и Таиланде ухудшалась. Он полагал, что, если бы страны АСЕАН продолжали проводить такую разрозненную политику, стараясь наперегонки и порознь признать новые коммунистические правительства Вьетнама и «красных кхмеров», то стремление противостоять коммунистам было бы утеряно. Он отметил, что Индонезия и Сингапур имели схожие взгляды и темперамент. Мы не горячились, «ухаживая» за правительствами Индокитая, и не произносили ярких речей, восхваляя коммунистический режим, как это сделал незадолго до того в Пекине президент Филиппин Маркос.

Несмотря на то, что проблемы безопасности стран АСЕАН были для нас главными, мы согласились, что АСЕАН должна была делать упор на развитие сотрудничества в экономической и политической областях, а не в обеспечении безопасности. Мы согласились продолжать сотрудничество, особенно в сфере разведки, не выставляя его напоказ. Индонезия и Сингапур должны были консолидировать свои возможности и дождаться более благоприятного момента для развития экономического сотрудничества в рамках АСЕАН. Он ничего не упомянул о Восточном Тиморе (East Timor), который Индонезия оккупировала через две недели. Это была хорошая встреча. Когда мы сталкивались с неожиданными ситуациями в регионе, наша реакция была сходной.

Но 3 месяца спустя, когда Сингапур воздержался во время голосования в ООН по резолюции, осуждавшей оккупацию Индонезией Восточного Тимора, в наших отношениях снова наступило похолодание. Другие страны АСЕАН голосовали на стороне Индонезии. Военные руководители Индонезии бойкотировали наш прием в Джакарте по случаю Дня вооруженных сил Сингапура и Национального праздника Сингапура. Наш советник в Джакарте сообщил, что несколько генералов сказали ему, что Сухарто рассердился по поводу голосования больше, чем по поводу казни двух коммандос.

Прошел год, прежде чем удалось восстановить личные связи, – Сухарто неофициально посетил Сингапур 29 ноября 1976 года. Я сказал, что Сингапур не станет чинить Индонезии препятствий в ее повседневных отношениях с Восточным Тимором, мы признавали Тимор частью Индонезии, но мы не могли публично одобрить оккупацию Тимора. Он понял мою позицию. Если бы Сингапур проголосовал на стороне Индонезии, тем самым мы бы подали всему миру неверный сигнал в плане обеспечения нашей собственной безопасности.

Вне всякой связи с этим я согласился неофициально предоставить ему данные нашей торговой статистики, чтобы помочь ему бороться с «контрабандой», но попросил, чтобы он не обнародовал этого факта. Это ему понравилось. Он хотел опубликовать эти цифры, но я объяснил ему, что, поскольку наша статистическая классификация отличалась от принятой в Индонезии, то такая публикация только привела бы к еще большему недоразумению. Сухарто ответил, что он был уверен в своей способности управлять прессой Индонезии. Наконец, мы согласились тщательно исследовать долгосрочные последствия такой публикации перед тем, как обнародовать эти данные. Кроме того, мы согласились проложить подводную линию связи между Джакартой и Сингапуром и условились, что технические детали проекта будут согласованы специалистами.

Несмотря на то, что наша встреча прошла хорошо, наш посол в Индонезии Рахим Исхак предупреждал меня, что индонезийцы – как лидеры, так и простые люди смотрели на Сингапур как на китайский город. Он говорил, что отношение индонезийцев к Сингапуру было неразрывно связано с их отношением к этническим китайцам в Индонезии, и предупреждал, что Сингапур мог оказать подходящим «мальчиком для битья», если в Индонезии возникнет недовольство. Когда в 1998–1999 годах Индонезию охватил кризис, эти слова оказались пророческими.

Нам просто повезло, что характер, темперамент и цели, которые преследовал президент Сухарто, позволили мне наладить с ним хорошие личные отношения. Он был спокойным, учтивым человеком, проявлявшим пунктуальность в соблюдении протокольных форм. Его характер проявился в том, как тщательно он прощупывал и оценивал мою позицию перед моим визитом в Джакарту. После нашей второй встречи мы уже доверяли друг другу. Встречаясь с ним на протяжении многих лет, я убедился, что он был человеком слова. Он мало что обещал, но всегда выполнял обещанное, его сила была в постоянстве. Сухарто был на три года старше меня. Его широкое лицо с широким носом имело довольно сдержанное выражение. Потом, узнав меня получше, он стал улыбаться легко и часто. Он любил поесть, особенно ему нравился десерт, но он поддерживал свой вес в норме, играя в гольф и прохаживаясь. Несмотря на то, что он говорил спокойно и мягко, он оживлялся, переходя к обсуждению важных вопросов. Он не был интеллектуалом, но обладал даром подбирать способных экономистов и администраторов в качестве своих министров. Это он выбрал получивших образование в Беркли (Berkeley) экономистов: профессора Виджойо Нитисастро (Widjojo Nitisastro) и Али Вардхана (Ali Wardhana), которые открыли экономику Индонезии для международной торговли и инвестиций и постепенно превратили Индонезию в одну из наиболее успешно развивавшихся стран «третьего мира».

Наша дружба преодолела многие предрассудки, существующие между жителями Сингапура китайского происхождения и индонезийцами. На протяжении 70‑ых – 80‑ых годов мы встречались практически ежегодно, чтобы поддерживать контакты, обмениваться взглядами и обсуждать возникавшие вопросы. Я объяснял ему, что различия в языке и культуре являлись сложными и эмоциональными проблемами, к решению которых я должен был подходить с большой осторожностью. Английский был нашим общим языком, но кампания «Говори на китайском литературном языке» (Speak Mandarin) была необходима, потому что китайцы в Сингапуре говорили более чем на семи различных диалектах. Жители Сингапура малайского и индонезийского происхождения также начали говорить только на малайском языке, прекратив использование яванского, боенского и сунданского диалектов (Javanese, Boyanese, Sundanese). Что же касалось поддержки китайской сборной по бадминтону во время ее матча с командой Индонезии, то я объяснил, что это было проявлением глупости членов прокитайских группировок, которые освистывали даже сингапурских игроков в настольный теннис, когда те играли со сборной Китая, тогдашним чемпионом мира. Он согласился с моими взглядами на то, что, в долгосрочной перспективе, китайцы Сингапура станут сингапурцами.

Сухарто хотел развивать Батам (Batam), остров в 20 километрах (приблизительно 12 миль) к югу от Сингапура, занимавший площадь, составлявшую две трети площади Сингапура. В 1976 году он предложил мне, чтобы Сингапур помог Индонезии в развитии Батама, на котором проживало немногочисленное население, состоявшее из рыбаков, а необходимая инфраструктура отсутствовала. Он прислал ко мне своего недавно назначенного советника по развитию технологии доктора Б.Д. Хабиби (Dr. B.J.Habibi). Задача Хабиби состояла в том, чтобы содействовать развитию Батама. Я поощрял его использовать Сингапур в качестве мотора для развития Батама, но пояснил, что остров нуждался в развитии инфраструктуры: дорог, водопровода, линий электропередачи и связи, а также в устранении бюрократических препон. Я пообещал, что, если Хабиби добьется финансирования проекта министерствами торговли и экономики Индонезии, то мы сделаем движение товаров и людей между Сингапуром и Батамом свободным, чтобы позволить Батаму включиться в экономическую систему Сингапура.

Индонезийской прессе понадобилось несколько лет, чтобы понять, что деньги в развитие Батама должны были вкладываться предпринимателями, которые считали бы подобные инвестиции прибыльными и осуществимыми. Все основные проекты, осуществляемые в Индонезии, были результатом правительственных инвестиций, будь‑то сталелитейные, цементные заводы или нефтехимические комбинаты. Мне пришлось неоднократно объяснять, что правительство Сингапура могло только создать условия для облегчения движения капитала, товаров и рабочей силы между Сингапуром и Батамом и поощрять, но не принуждать наших предпринимателей вкладывать там свой капитал.

Я пробовал убедить Сухарто разрешить предприятия со 100 %‑ым иностранным капиталом на Батаме, при условии, что вся их продукция шла на экспорт. Когда мы встретились в октябре 1989 года, Сухарто сказал, что он разрешит, чтобы предприятия, экспортировавшие всю продукцию, полностью принадлежали иностранцам в течение первых 5 лет, но после этого они должны были продать часть акций индонезийцам. Эти условия были не столь привлекательны, как те, что существовали в Сингапуре, но они были достаточно хороши, чтобы побудить некоторые компании перенести производство из Сингапура на Батам. Издержки производства там были ниже. Компания «Сингапур тэкнолоджиз индастриэл корпорэйшен» (Singapore Technologies Industrial Corporation), тесно связанная с правительством Сингапура и группа индонезийских компаний создали совместное предприятие по развитию на Батаме индустриального парка площадью 500 гектаров. Компания активно продвигала этот проект среди МНК и промышленников Сингапура. Проект оказался успешным, – к ноябрю 1999 года в парк было инвестировано 1.5 миллиарда долларов, создано 74,000 рабочих мест. Несмотря на финансовый кризис, охвативший Индонезию в 1997 году, парк продолжал расти.

Это проложило дорогу к сотрудничеству с соседними островами Бинтан (Bintan) и Каримун (Karimun). После этого Сухарто предложил нам, чтобы мы помогли направить в Индонезию поток туристов, посещавших Сингапур (7 миллионов человек ежегодно). Сотрудничество в сфере туризма распространилось на всю территорию Индонезии, а наши авиакомпании получили право перевозить пассажиров на те курорты, которые мы совместно развивали.

Как и в большинстве случаев, в этом сотрудничестве были и отрицательные стороны. Многие наши индонезийские партнеры были этническими китайцами, что питало подспудное чувство недовольства. В наши намерения входило налаживание контактов и сотрудничество с «прибуми» (pribumi – коренные индонезийцы). Это было сложно, потому что преуспевающими предпринимателями в Индонезии были этнические китайцы, но мы сумели создать совместные предприятия и с «прибуми».

Во время всех наших встреч, Сухарто и я всегда находили время для беседы «в четыре глаза», во время которых мы могли свободно обсудить широкий круг вопросов. Я также мог проверить свои идеи, которые он мог отвергнуть без каких‑либо затруднений. Это создавало атмосферу доверия и способствовало развитию личных отношений. Например, я заверил его, что мы не станем устанавливать дипломатических отношений с Китаем, пока этого не сделает Индонезия. Поэтому, перед тем, как обменяться с Китаем коммерческими представительствами, я встретился с ним лично, чтобы пояснить, что такой обмен коммерческими представительствами с целью развития торговли не означал дипломатического признания. Он согласился с этим.

К середине 80‑ых годов руководители Индонезии пришли к выводу, что Сингапур не являлся сторонником Китая, а настойчиво защищал собственные интересы в качестве государства Юго‑Восточной Азии. Наши экономические отношения также улучшились. Индонезия открыла все порты для всех судов и ослабила контроль над экспортом и импортом. Они больше не подозревали Сингапур в «контрабанде». (Конечно, были новые жалобы на то, что индонезийские торговцы занимаются контрабандой электронных изделий и других товаров длительного пользования из Сингапура в Индонезию, чтобы избежать уплаты высоких импортных пошлин. Но это была таможенная проблема Индонезии, в которой нас обвинить было нельзя). К тому же, вопрос о роли Сингапура как посредника в торговле между Индонезией и Китаем отпал сам по себе, так как Индонезия стала торговать с Китаем напрямую.

Хорошие отношения между Сухарто и мною привели к тому, что в 80‑ых годах тогдашний министр обороны и безопасности Индонезии Бенни Моердани (Benny Moerdani) предложил и практически реализовал проект по совместному развитию военно‑воздушного полигона в Сиабу (Siabu Air Weapons Range), возле города Пекан‑Бару (Pekan Baru) на Суматре. Полигон совместно использовался военно‑воздушными силами двух стран. Он был официально открыт двумя министрами обороны в 1989 году, став вехой в развитии наших отношений в сфере обороны.

Когда я встретился с Сухарто в феврале 1989 года на похоронах императора Хирохито (Hirohito) в Токио, он сообщил мне о развитии процессов, которые должны были, в конечном итоге, привести к восстановлению дипломатических отношений Индонезии с Китаем. Китай был готов недвусмысленно и публично заявить, что он не станет вмешиваться во внутренние дела Индонезии, будь‑то отношения между партиями или правительствами. После того, как в августе 1990 года Индонезия восстановила дипломатические отношения с Китаем, в октябре того же года Сингапур также восстановил дипломатические отношения с КНР во время моего визита в Пекин.

В ноябре 1990 года, за несколько дней до моего ухода в отставку с поста премьер‑министра, я встретился с Сухарто на коронации императора Акихито (Akihito). Его жена Ибу Тьен (Ibu Tien) не могла поверить, что я собирался уйти в отставку, находясь в добром здравии и будучи на три года моложе ее мужа. Я объяснил, что это была бы первая отставка премьер‑министра в истории Сингапура, и что для меня самого было бы лучше оставить пост в тот момент, который я сочту наиболее удобным, а условия для этого – наиболее благоприятными.

Начиная с 1965 года, на протяжении долгих лет, развитие наших двусторонних отношений зависело от того, насколько нам удавалось примериться друг к другу и научиться сосуществовать. Проблемы были всегда, но нам удавалось решать их или отложить их в сторону, чтобы попытаться решить их позднее. В ретроспективе, мне было бы труднее сблизиться и сработаться с президентом Индонезии, которой обладал бы характером и темпераментом Сукарно. В этом случае история Индонезии и, вероятно, всей Юго‑Восточной Азии, сложилась бы иначе.

В апреле 1996 года умерла жена Сухарто. Когда моя жена и я посетили его в ноябре, он выглядел несчастным человеком, пережившим тяжелую утрату. В 1997 году, когда мы в следующий раз встретились с ним в Джакарте, он уже обрел самообладание, но существенные перемены все же произошли. Его дети стали ему ближе. Когда мы встретили дочерей Сухарто на королевской свадьбе в Брунее 18 августа 1996 года, они были увешаны драгоценностями. Жена нашего посла, которая знала их, прожив много лет в Джакарте во время предыдущего назначения ее мужа, сказала, что пока их мать была жива, она сдерживала их, но после ее смерти эта сдержанность исчезла, и они стали выставлять свои драгоценности напоказ.

Никто не ожидал кризиса индонезийской рупии. Когда 2 июля 1997 года Центральный банк Таиланда прекратил поддерживать таиландский бат, эпидемия распространилась на все валюты региона, ибо охваченные паникой управляющие инвестиционных фондов начали продавать акции и валюты стран региона. Министр финансов Индонезии поступил мудро и попросил о помощи Международный валютный фонд (МВФ). В октябре 1997 года, прежде чем заключить соглашение с МВФ, президент Сухарто через своего эмиссара попросил премьер‑министра Го Чок Тонга о поддержке на переговорах с МВФ. Тот обсудил этот вопрос с министром финансов Ричардом Ху (Richard Hu) и мною перед тем, как вынести его на рассмотрение правительства. Мы были уверены в том, что состояние экономики Индонезии было лучше, чем экономики Таиланда. У Индонезии не было большого дефицита бюджета и дефицита платежного баланса, внешний долг был небольшим, а темпы инфляции – низкими. В результате мы согласились выделить для поддержания экономики Индонезии 5 миллиардов долларов США, но только после того, как Индонезия исчерпает 20 миллиардов долларов, полученные в виде займов от МВФ, Мирового банка, Азиатского банка развития (Asian Development Bank), а также свои собственные резервы. Сингапур также пообещал произвести интервенцию на мировом валютном рынке для поддержания курса рупии, как только Индонезия заключит соглашение с МВФ. МВФ выделил на поддержку экономики Индонезии 40 миллиардов долларов США. Япония также согласилась поддержать Индонезию кредитами на общую сумму 5 миллиардов долларов США. Сразу после подписания соглашения с МВФ центральные банки Индонезии, Японии и Сингапура, координируя свои действия, провели интервенцию на валютном рынке, что позволило повысить курс рупии с 3,600 до 3,200 рупий за доллар США. До кризиса курс составлял 2,200 рупий за доллар США.

Но эта положительная тенденция сошла на нет, когда президент Сухарто распорядился продолжить работы по осуществлению 14 крупных инфраструктурных проектов, которые были приостановлены по соглашению с МВФ. Среди этих проектов было и строительство электростанции, в которой имела долю старшая дочь Сухарто, Сити Хардиянти Рукмана (Тутут) (Siti Hardiyakni Rukmana (Tutut)). Кроме того, один из 16 обанкротившихся банков, которым владел сын Сухарто, получил разрешение возобновить операции под другим именем. Валютный рынок отреагировал массовой продажей рупий. Эти 16 банков были лишь небольшой частью куда большей проблемы. В стране насчитывалось более 200 банков, многие из которых были маленькими, плохо управляемыми, а регулирование и надзор за ними были недостаточными. Затем, вопреки соглашению с МВФ, монетарная политика была ослаблена. Доверие инвесторов было подорвано еще сильнее, когда президент Коммерческой палаты Индонезии (Indonesian Chamber of Commerce) объявил, что президент Сухарто согласился использовать средства из пятимиллиардного фонда, выделенного Сингапуром, для предоставления льготных кредитов местным компаниям, которые испытывали сложности с получением кредитов. Вдобавок ко всему, в декабре 1997 года, в результате переутомления, вызванного зарубежными поездками, ухудшилось состояние здоровья Сухарто.

Обеспокоенный быстрым падением рупии, я сказал нашему послу в Джакарте попросить Тутут встретиться со мной в Сингапуре, чтобы поделиться с ней моими соображениями по поводу ситуации, которые она потом могла бы передать отцу. Последний раз я видел ее в 1997 году, во время моего посещения Сухарто в Джакарте. На Рождество (25 декабря 1997 года) премьер‑министр Го Чок Тонг и я встретились с ней в Сингапуре, в Вилле Истана. Мы объяснили ей, насколько серьезным станет положение Индонезии, если доверие инвесторов не будет восстановлено. Речь шла, во‑первых, о состоянии здоровья ее отца; а во‑вторых, о его желании выполнять условия МВФ. Я настоятельно просил ее и ее братьев и сестер понять, что внимание управляющих международными инвестиционными фондами в Джакарте было сконцентрировано на тех экономических льготах, которыми обладали дети президента. Поэтому им было бы лучше полностью отказаться от участия в новых проектах и каких‑либо операциях на финансовом рынке на все время кризиса. Я прямо спросил ее, могла ли она добиться понимания этого от своих родственников. Она тут же откровенно сказала, что нет. Чтобы помочь ей понять, какие последствия влекут за собой ежедневные отчеты рыночных аналитиков, я послал Тутут через нашего посла в Джакарте копии подшивок ежедневных отчетов наиболее влиятельных аналитиков. Судя по действиям детей Сухарто, на них это не произвело никакого эффекта.

6 января 1996 года президент Сухарто обнародовал проект государственного бюджета Индонезии, который не обсуждался с МВФ и не соответствовал параметрам, оговоренным в соглашении с МВФ. В течение следующих двух дней курс индонезийской рупии снизился с 7,500 до 10,000 за доллар США, так как и заместитель управляющего директора МВФ Стэнли Фишер (Stanley Fischer) и заместитель секретаря казначейства США Лоуренс Саммерс (Lawrence Summers) подвергли бюджет критике, как не отвечавший условиям, согласованным ранее с МВФ. В девять часов вечера 8 января я услышал сообщение по радио, что толпы людей в Джакарте в панике очистили полки магазинов и супермаркетов, чтобы избавиться от обесценивавшихся рупий и запастись товарами. Я позвонил нашему послу в Джакарте, который подтвердил это сообщение, добавив, что один супермаркет был сожжен, а курс рупии у уличных менял понизился до 11,500 рупий за доллар США.

Я тут же позвонил премьер‑министру Го Чок Тонгу, который немедленно послал сообщение в Госдепартамент США и МВФ с просьбой выступить с заявлениями, чтобы прекратить панику на рынках. В противном случае существовал серьезный риск того, что на утро могли возникнуть беспорядки. В семь часов утра по сингапурскому времени, президент Клинтон (Clinton) позвонил премьер‑министру Го Чок Тонгу, чтобы обсудить с ним последние события и после этого поговорить с президентом Сухарто. Клинтон заявил, что он послал Саммерса, чтобы помочь решить возникшие проблемы. Тем временем Фишер выступил с заявлением, сказав, что реакция рынка была чрезмерной. Эти действия дали надежду, что проблемы будут решены, а беспорядки и бунты – предотвращены. 15 января президент Сухарто лично подписал второе соглашение с МВФ, предусматривавшее проведение более глубоких реформ.

9 января 1998 года, за несколько дней до подписания второго соглашения с МВФ, вторая дочь Сухарто – Сити Хедиати Херияди Прабово (Титиек) (Siti Hediati Heriyadi Prabowo), жена генерал‑майора Прабово Субьянто (Prabowo Subianto), командира «Копассуса» (Kopassus – подразделения «красных беретов» по проведению специальных операций), встретилась со мной в Сингапуре. Она приехала в Сингапур с ведома своего отца и просила нас о помощи по размещению в Сингапуре облигаций долларового займа. Некий международный банкир посоветовал им, что доллары, полученные в результате размещения такого займа, помогли бы стабилизировать рупию. Я ответил, что в той кризисной ситуации, когда дилеры валютного рынка сомневались в стабильности рупии, возможная неудача с выпуском облигаций могла вызвать дальнейшее падение доверия к валюте. Затем она пожаловалась, что, по слухам, Сингапур способствовал ослаблению рупии, и добавила, что наши банкиры поощряли индонезийцев держать свои деньги в Сингапуре. Она спросила, не могли ли мы прекратить эти действия. Я сказал, что любые меры были бы абсолютно неэффективны, поскольку индонезийцы могли перевести деньги из Индонезии в любую страну мира простым нажатием клавиши компьютера. Кроме того, слухи не могли бы повредить рупии, если бы экономика была здоровой. Чтобы восстановить доверие инвесторов, необходимо было показать, что ее отец действительно выполнял реформы, согласованные с МВФ. Если он считал, что некоторые условия являлись слишком жесткими или их выполнение не имело практического смысла, он мог бы пригласить к себе в качестве советника кого‑либо вроде Пола Уолкера (Paul Volcker), бывшего председателя Федеральной резервной системы США. В МВФ, скорее всего, внимательно прислушались бы к аргументам Волкера. Этот совет был услышан. Я узнал от одного из представителей банковских кругов, что Уолкер действительно приезжал в Джакарту, но, после встречи с Сухарто, уехал, так и не став его советником.

Проблемы Сухарто усугублялись все возраставшим участием его детей во всех выгодных контрактах и государственных монополиях. МВФ обращал особое внимание на отмену некоторых из этих монополий, включая монополию на торговлю гвоздикой и национальную автомобильную монополию, принадлежавшую его сыну Томми (Tommy), участие его дочери Тутут в строительстве электростанции, отмену банковских лицензий, выданных другим его сыновьям, и многое другое. Сухарто не понимал, почему МВФ вмешивался в его внутренние дела. В действительности же, эти монополии и концессии стали серьезной проблемой в отношениях с управляющими инвестиционных фондов. Кроме того, высшие технократы из окружения Сухарто рассматривали финансовый кризис, охвативший Индонезию, как удобную возможность для того, чтобы пересмотреть те методы, использование которых ослабило экономику страны и привело к росту недовольства. Но самым главным было то, что в МВФ знали, что Конгресс США не проголосует за предоставление дополнительных фондов, чтобы пополнить ресурсы МВФ, если эта практика не прекратится.

Критически важной для преодоления кризиса была позиция Америки, которую Саммерс изложил премьер‑министру Го Чок Тонгу и мне 11 января 1998 года, остановившись в Сингапуре по пути в Индонезию. Необходим был «разрыв» с теми методами управления правительством, которые использовал Сухарто; следовало отменить привилегии членам его семьи и друзьям и установить одинаковые для всех правила игры. Я, в свою очередь, указал на то, что необходимо было обеспечить преемственность власти, ибо кто бы ни сменил Сухарто на посту президента, он не обладал бы таким же влиянием, как Сухарто, чтобы провести в жизнь выполнение тех условий, на которых настаивал МВФ. Поэтому нам следовало помочь Сухарто выполнить условия МВФ и стремиться к достижению оптимального результата, а именно: добиться назначения вице‑президента, который восстановил бы веру финансового рынка в будущее Индонезии после того, как Сухарто уйдет в отставку. Администрация Клинтона не разделяла моих взглядов, американцы были непреклонны, требуя от Индонезии перейти к демократии, прекратить нарушения прав человека и начать борьбу с коррупцией. «Холодная война» закончилась, и у них больше не было оснований «трястись» (mollycoddle) над Сухарто, как выразился Клинтон во время предвыборной кампании 1992 года.

Через два месяца, в марте 1998 года, бывший вице‑президент США Уолтер Мондэйл (Walter Mondale) привез Сухарто послание президента Клинтона. Возвращаясь домой, он встретился в Сингапуре с премьер‑министром Го Чок Тонгом и мною. После обмена взглядами на то, каковы могли быть наиболее вероятные действия Сухарто по проведению реформ, Мондэйл спросил у меня: «Вы знали Маркоса. Был ли он героем или мошенником? Как бы Вы могли сравнить Маркоса и Сухарто? Кто такой Сухарто: патриот или мошенник?» Я чувствовал, что Мондэйл пытается прийти к определенному мнению относительно действий Сухарто перед тем, как представить какие‑либо рекомендации своему президенту. Я ответил, что Маркос, возможно, начинал как герой, но закончил как мошенник. Сухарто отличался от него. Идеалом для него служили не Вашингтон (Washington), Джефферсон (Jefferson) или Медисон (Madison), а султаны Соло (Solo) правившие на Центральной Яве. Жена Сухарто была младшей принцессой этой королевской семьи. На посту президента Индонезии он был мега‑султаном мега‑страны. Сухарто верил, что его дети обладали правом на привилегии, подобно принцам и принцессам династии султанов Соло. Поэтому, раздавая эти привилегии, он не испытывал никаких затруднений. Он считал себя патриотом, и я не назвал бы Сухарто мошенником.

Премьер‑министр Го Чок Тонг посетил Сухарто трижды: в октябре 1997 года, в январе и феврале 1998 года, пытаясь объяснить, что экономика Индонезии была в состоянии серьезного кризиса, и что Сухарто следовало бы отнестись к проведению согласованных с МВФ реформ серьезно. В противном случае, паника на валютном и фондовом рынках могла привести к краху. Когда он вернулся в Сингапур после последней встречи в феврале 1998 года, он сказал мне, что Сухарто вел себя так, словно его осаждали, он верил, что Запад решил свергнуть его. Го Чок Тонг выразил Сухарто свое беспокойство относительно того, что продолжавшееся ухудшение экономической ситуации могло привести к нехватке продовольствия, социальным волнениям и потере доверия к Индонезии. Тогда президент столкнулся бы с серьезными трудностями. Поэтому было важно стабилизировать экономику с помощью МВФ. В ответ Сухарто с уверенностью заявил, что армия полностью поддерживала его. Го Чок Тонг намекнул, что бывают обстоятельства, когда народ так голодает, что солдаты могут отказаться стрелять. Сухарто отверг это предположение, – к сожалению, он утратил связь с реальностью. В это самое время, как сообщил посол США нашему послу в Индонезии, один из индонезийских генералов сказал: «Если на улицы выйдет тысяча студентов, мы обрушимся на них со всей силой. Если их будет десять тысяч, – силы безопасности (ABRI) будут пытаться контролировать толпу. Если же их будет сто тысяч, – силы безопасности перейдут на сторону студентов».

Несколько следующих шагов, сделанных Сухарто, привели к дальнейшему понижению курса индонезийской валюты и стоимости ценных бумаг, несмотря на подписание в январе 1998 года второго соглашения с МВФ. Еще не закончился январь, как в индонезийской прессе появились сообщения о критериях, которые президент использовал для подбора кандидатов на пост вице‑президента. Эти статьи привели многих к заключению, что наиболее вероятным кандидатом на этот пост был Б. Д. Хабиби. Он получил известность в результате осуществления таких дорогостоящих, высокотехнологичных проектов как создание авиастроительного предприятия.

Несколько зарубежных лидеров были обеспокоены этим и тайно посетили Сухарто, чтобы попытаться отговорить его от такого выбора. Среди них были бывший премьер‑министр Австралии Пол Китинг (Paul Keating), которого Сухарто считал своим хорошим другом, премьер‑министр Го Чок Тонг и заместитель премьер‑министра Малайзии Анвар Ибрагим. В конце января 1998 года Даим Заинуддин, экономический советник правительства Малайзии, прислал мне письмо. Он просил меня встретиться с Сухарто и убедить его не назначать на пост вице‑президента Хабиби. Министры Сухарто сказали ему, что было необходимо, чтобы соседи Малайзии дали Сухарто совет. Я не мог поехать в Джакарту в разгар кризиса, чтобы не сложилось впечатление, что я вмешивался во внутренние дела страны. Вместо этого я решил пойти на хорошо рассчитанный риск и в речи, произнесенной 7 февраля в Сингапуре, предостерег: «Рынок обеспокоен его (президента Сухарто) критериями для выбора вице‑президента, от которого якобы требовались глубокие знания в области науки и техники. Об этих критериях было объявлено вскоре после достижения второго соглашения с МВФ… Если рынок будет недоволен этим выбором, то, кто бы ни стал вице‑президентом, это вновь ослабит рупию». Хотя я не упомянул Хабиби по имени, после этого заявления его сторонники выступили с нападками на меня.

Когда же Сухарто решил все же назначить на пост вице‑президента Хабиби, управляющие инвестиционными фондами и валютные дилеры отреагировали так, как и ожидалось. Они стали продавать рупию, и ее курс понизился до 17,000 рупий за доллар США, потянув за собой вниз курсы валют и акций компаний стран региона.

В начале февраля 1998 года сын президента Бамбанг (Bambang) привез на встречу с Сухарто Стива Хенка (Steve Hanke), американского профессора из университета Джона Гопкинса (Johns Hopkins University), который посоветовал ему, что простым решением проблемы стабилизации курса рупии было бы учреждение Валютного комитета (currency board). Пока он публично обсуждал идею учреждения валютного комитета, курс рупии продолжал сильно колебаться. Рынок терял доверие к президенту, который до того считался опытным и рассудительным человек.

Последние назначения на высшие военные и министерские посты, сделанные в феврале и марте 1998 года, были наиболее катастрофическими просчетами Сухарто. Он назначил Хабиби на пост вице‑президента, потому что, как сказал Сухарто за 48 часов до собственной отставки, никто не желал бы видеть того на посту президента. Сухарто полагал, что никто в Индонезии и ни одна зарубежная держава не стремилась бы отстранить его от власти, если бы они знали, что президентом станет Хабиби. Его партнер по игре в гольф, лесопромышленник Боб Хасан (Bob Hasan), был назначен министром торговли и промышленности, а его дочь Тутут – министром социального обеспечения. Почти все другие назначенцы были лояльны по отношению к нему либо к его детям. Наиболее серьезным просчетом было назначение генерала Виранто (Wiranto) главнокомандующим вооруженных сил, одновременно с присвоением зятю Президента Прабово Субьянто звания генерал‑лейтенанта с назначением его на должность командующего cтратегическими силами «Кострад» (Kostrad). Сухарто знал, что Прабово был ярким и честолюбивым человеком, в то же время отличавшимся порывистостью и опрометчивостью.

Я дважды встречался с Прабово за обедом в Джакарте в 1996 и 1997 году. Он обладал быстрой реакцией, но его откровенность порой была неуместна. 7 февраля 1997 года, встретившись порознь со мной и премьер‑министром Го Чок Тонгом, он сделал странные заявления. По его словам, китайцы в Индонезии находились в опасности, потому что в случае любых волнений или бунтов они пострадали бы как представители меньшинства. Он добавил, что известный преуспевающий индонезийский бизнесмен китайского происхождения Софьян Вананди (Sofian Wanandi), принимавший активное участие в политике, был в опасности как «представитель двойного меньшинства», ибо являлся китайцем и католиком. Софьян якобы сказал ему и нескольким другим генералам, что президент Сухарто должен уйти в отставку. Когда я высказал свои сомнения по этому поводу, Прабово стал настаивать, что Софьян действительно сказал это, и что католики – китайцы представляли опасность для самих себя. И премьер‑министр, и я ломали голову над тем, почему он решил сделать такое заявление о Софьяне, – ведь было крайне маловероятно, чтобы какой‑либо индонезиец сказал зятю президента, что президент должен уйти в отставку. Мы гадали, не готовил ли он нас к чему‑либо такому, что должно было вскоре произойти с Софьяном и другими бизнесменами китайского происхождения.

9 мая 1998 года недавно ушедший в отставку заместитель председателя Объединенного комитета начальников штабов США (The US Joint Chief of Staff) адмирал Вильям Оуэнс (William Owens), встретился со мной в Сингапуре. Он рассказал мне о странном заявлении, сделанном Прабово во время их встречи в Джакарте за день до того. За обедом, в присутствии двух молодых помощников, подполковников, один из которых был доктором, Прабово сказал: «Старик не протянет и девяти месяцев, наверное, он умрет». Будучи в приподнятом настроении по поводу присвоения ему очередного звания и назначения на должность главы «Кострада», он пошутил, что ходят сплетни, что он может сам предпринять попытку переворота. Оуэнс сказал, что, хотя они были знакомы с Прабово на протяжении двух лет, такие шутки в присутствии иностранца были вряд ли уместны. Я ответил, что Прабово поступил по отношению к нему опрометчиво.

На протяжении нескольких месяцев, начиная с января 1998 года, студенческие протесты не выходили за пределы студенческих городков, в которых преподаватели, бывшие министры и генералы открыто обращались к толпам студентов, поддерживая требования о проведении реформ. Чтобы продемонстрировать, что он полностью контролирует ситуацию, в разгар кризиса, 9 мая 1998 года, Сухарто уехал в Каир, чтобы принять участие в конференции. Студенты тут же вышли с демонстрациями на улицы и, после нескольких столкновений с полицией по борьбе с беспорядками, 12 мая шесть студентов Университета Трисакти (Triskati) были застрелены в тот момент, когда толпа отступала в университетский городок. Последовавшие за этим беспорядки привели к полнейшей анархии, – полиция и солдаты практически сдали город бандам, которые крушили, грабили и жгли магазины и дома этнических китайцев и насиловали китайских женщин. Было общеизвестно, что бунты были организованы людьми Прабово. Он хотел продемонстрировать некомпетентность генерала Виранто, чтобы по возвращении из Каира Сухарто назначил его (Прабово) главнокомандующим вооруженными силами. Но к 15 мая – моменту возвращения Сухарто из Каира – его игра была уже проиграна.

Один за другим ближайшие и наиболее лояльные помощники и министры покидали его, после того как наиболее послушный из его подчиненных, Хармоко (Harmoko), назначенный Сухарто на должность спикера Национального собрания, публично потребовал отставки президента. Драма закончилась в 9:00 часов утра 21 мая, когда Сухарто выступил по телевидению с заявлением об отставке, и Хабиби был приведен к президентской присяге.

Кризис, который начался с обострения экономических проблем, которые требовали для своего разрешения поддержки со стороны МВФ, закончился свержением президента. Это явилось огромной личной трагедией лидера, превратившего доведенную к 1965 году до нищеты Индонезию в экономически бурно развивавшуюся страну, давшему образование ее народу и создавшего инфраструктуру для дальнейшего развития Индонезии. В э