Е.Г. Елина, И.А. Книгин ТЕКСТОЛОГИЯ

Текстология (от лат. textus —ткань, сплетение; гр. logos —слово, понятие) — филологическая дисциплина, изучающая рукописные и печатные тексты художественных, литературно-критических, публи­цистических и других произведений для их издания и интерпретации. В научный обиход термин «текстология» ввел в конце 1920-х годов Б.В. Томашевский, видевший задачу текстолога в том, чтобы «внятно рассказать, каким способом получается тот текст, который мы читаем, открывая книгу писателя, не им изданную»¹. Текстология рассматри­вает текст «под углом зрения его истории»². В результате исследования текстолог предлагает научно выверенную аргументацию —при уста­новлении истинного текста, принадлежащего перу данного писателя.

Текстология развивается в содружестве всех филологических дис­циплин и не мыслится вне связи с теорией и историей литературы, историей и теорией литературной критики, историей и методологией литературоведения. В работах С.А. Венгерова, Н.К. Пиксанова, П.Н. Беркова, СА Рейсера, Б.Я. Бухштаба, B.C. Нечаевой, Д.С. Лиха­чева, Е.И. Прохорова, А.Л. Гришунина и др. вырисовывается корпус текстологии как литературоведческой науки, определен ее понятийно-терминологический аппарат, сформулированы спорные вопросы, свя­занные с подготовкой изданий разных типов, реконструкцией текста, его различными аспектами: транскрипция, пунктуация, версификаци-онное членение, разбивка на абзацы, иноязычные вкрапления (нетран-слитерированные элементы) и т. д. Так, М.П. Алексеев при подготовке к изданию академического Полного собрания сочинений И.С. Турге­нева (в 28 т., М.; Л., I960—1968) столкнулся с необходимостью особых комментариев к франкоязычным текстам (в частности, ко многим письмам).

Хотя фольклор, древняя литература, литература нового времени имеют свои особенности, которые необходимо учитывать при тексто­логическом изучении, следует говорить о текстологии как об единой науке. Как считает С.А. Рейсер, «проблематика ее и основные понятия (автограф, список, черновик, беловик, копия, архетип, вариант и др.), общие методы и приемы (атрибуция, датировка, комментирование, конъектирование, изучение типичных ошибок копииста и др.) —все это позволяет говорить о науке, имеющей общую цель»³.

Применительно к новой литературе важнейшая цель текстолога — установление основного текста произведения; его часто также назы­вают каноническим, что, по мнению Рейсера, неудобно, так как внушает «неверное представление, будто бы текст можно установить раз и навсегда, т. е. канонизировать» (с. 13). Ведь в, казалось бы, тщательно выверенный текст могут быть в дальнейшем внесены изменения: будут найдены новые автографы, предложены более убедительные конъекту­ры (исправления или расшифровка мест, не подлежащих прочтению, на основании догадки исследователя). На пути к основному тексту важно уяснить последнюю творческую волю автора, во многих случаях наиболее полно выраженную в последнем прижизненном издании; однако «механически ставить знак равенства между последним при­жизненным и последним творческим изданиями — серьезная ошибка» (с. 17). Выражению творческой воли может препятствовать очень многое (вмешательство цензуры, редакторов, разного рода посредни­ков, собственное равнодушие к переиздающимся текстам и пр.), вообще проблема эта — одна из самых дискуссионных.

В древней же литературе установить основной текст по большей части невозможно, поскольку «почти всегда отсутствует авторская рукопись, а существует сложная генеалогия дошедших и утраченных списков» (с. 4). В древней литературе гораздо чаще, чем в новой, встречаются анонимные тексты_Лхатя и здесь немало произведений, вопрос об авторстве которых, или об атрибуции текста, остается открытым.

Текстологические разыскания имеют самое непосредственное от­ношение к творческой истории произведения. Однако одни и те же факты истории текста могут представлять разный интерес для историка литературы, исследующего становление замысла, творческой концеп­ции, и текстолога, готовящего текст к изданию. Всем типам изданий художественных текстов предшествует (должна предшествовать!) кро­потливая работа текстологов. Академическое полное собрание сочи­нений писателя обязательно сопровождается научным аппаратом и включает в-себя варианты, или разночтения («различия текстов... по отношению к принятому за основной» —с. 37), и редакции («если вариативность превышает основной текст, перед нами другая редак­ция — с. 37), отрывки и наброски, письма, дневники, записные книж­ки, разного рода заметки, автографы, альбомные записи, детские опусы, а также раздел Dubia, куда входят произведения, приписывае­мые автору. Массовое издание тех или иных произведений писателя, как правило, печатается на основе текста, подготовленного ранее исследователем-текстологом.

С помощью наиболее авторитетных изданий литературных сочи­нений читатель имеет уникальную возможность сравнить сохранивши­еся варианты произведений самых разных жанров. Так, для наиболее плодотворного изучения рассказа А.П. Чехова «На святках» (1900) имеет смысл сравнить его варианты с окончательной редакцией. Как показали текстологические разыскания (подготовка текста рассказа в академическом Полном собрании сочинений и писем А.П. Чехова в 30 т., 1974—1983 гг., принадлежит АС. Мелковой), писатель внес в текст около тридцати исправлений, большинство из которых вполне объяснимо. Чаще всего работа над словом связана у Чехова со склон­ностью к лаконизму («Краткость — сестра таланта»). Героиня рассказа Василиса, диктуя письмо, перебирает в памяти события, случившиеся с того времени, как из деревни уехала ее дочь. В раннем варианте читаем: «А сколько за это время было в деревне всяких происшествий, сколько свадеб, смертей! Два года был голод, были пожары. Какие были длинные зимы!» Из окончательной редакции писатель убирает упоминание о двухлетнем голоде и пожарах. Из раннего варианта не была перенесена в текст подробность, касающаяся жизни Ефимьи и ее мужа-швейцара в городе. При авторедактировании исчезла фраза: «У Андрея Хрисанфыча было только трое детей, но доктор Б.О. Мозель-вейзер всякий раз, проходя внизу по коридору, возмущался и кричал: «Что такое! У тебя, Андрей, тут шестнадцать детей! Я так не желаю! Нет, нет!» Недоговоренность, нарочитое отсутствие детализированных упоминаний оставляют возможность читателям самим «додумать» пе­речень происшествий. Вместе с тем в ряде мест Чехов, напротив, вписывает слово или фразу в текст. В сбивчивый монолог Ефимьи, прочитавшей первые строки полученного письма, продиктованные матерью (в основном же оно было сочинено Егором), включаются слова «Царица небесная, святые угодники», передающие ее волнение. Воспоминания Ефимьи о жизни в деревне сопровождаются ремаркой: «обливаясь слезами». Душевное состояние женщины, загнанной в угол житейской безысходностью, Чехов подчеркивает еще одной деталью: в раннем варианте говорится, что Ефимья, боясь мужа, «трепетала от его шагов, от взгляда». В окончательной редакции: «трепетала, прихо­дила в ужас от его шагов, от его взгляда». Писатель вносит правку в текст, стремясь придать фразе больший разговорный колорит (было: «Надо было бы послать письмо» — стало: «Надо бы послать письмо»), передать диалектные особенности речи (было: «Может, их и нет» — стало: «Может, их и нету»). В основную часть письма, сочиненную бывшим солдатом Егором по запомнившемуся ему образцу военных письмовников, Чехов вносит дополнительные (по сравнению с сохра­нившимися черновиками) орфографические ошибки (было: «Военное поприще» — стало: «Военное попрыще»; было: «через себя» — стало: «через себе»; было: «имя общее» —стало: «имя обчшее» и т. д.).

Поскольку между оригиналом произведения и его печатно офор­мленным видом обязательно существует определенная временная ди­станция, текстолог призван максимально учесть так называемую авторскую волю, все существующие варианты текста, сопоставить черновики, тщательно проверить порядок расположения глав, частей, абзацев и слов, расстановку знаков препинания, соотнести прежние и современные нормы орфографии, дать аргументированные пояснения к каждому принятому текстологическому решению. Таким образом, текстолог устанавливает точный текст или сумму текстов, принадле­жащих автору, организует эти тексты и сопровождает их необходимыми комментариями.

Весьма существенно менялись представления о текстологии в ходе подготовки академического Полного собрания сочинений А.С. Пуш­кина (в 17 т., 1937—1949, т. 17—1959 г.). Как свидетельствует В.Э. Вацуро, «авторская рукопись рассматривалась теперь как «стено­грамма творческого процесса», подлежащая временному развертыва­нию; задача текстолога заключалась в последовательном восстановлении всех этапов процесса работы писателя над черновой рукописью и установлении соотношений между всем фондом автогра­фов, относящихся к данному произведению; лишь в результате такого анализа, требующего всесторонних знаний биографии, индивидуаль­ных творческих особенностей, литературной среды писателя, устанав­ливалась последняя редакция произведения и мотивировался выбор источника текста»¹. Распространенное представление о том, что Пуш­кин творил легко и свободно, не совсем точно. Известные строки: «И мысли в голове волнуются в отваге,/И рифмы легкие навстречу им бегут,/И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,/Минута —и стихи свободно потекут» («Осень») —отражают кульминацию творческого процесса, включающего в себя и выбор нужного слова, и определение ритмического рисунка, и обращение к определенному жанру. Приме­чательно, что авторедактура романа в стихах «Евгений Онегин» про­ходила в несколько этапов. Так, в первом отдельном издании начальной главы романа (1825 г.) текст начинался прозаическим предисловием, некоторые строфы сопровождались пространными авторскими приме­чаниями. В последующих изданиях можно было встретить авторские примечания и к другим главам. В процессе работы над произведением Пушкин убрал целый ряд строф. Вычеркнутые цензурой места частич­но заменялись многоточиями, а в дальнейшем даже многоточия были запрещены. Появлялись, а потом исчезали эпиграфы к главам, упоми­нания литераторов и политиков, цитаты из известных пушкинским современникам сочинений. Некоторые поправки были связаны с продолжительностью работы над текстом, который создавался более семи лет, и обстоятельствами его появления в печати. Так, четвертая глава была издана вместе с пятой в 1828 г., и ей предшествовало посвящение П.А. Плетневу, затем перенесенное в начало романа. Проблема десятой главы, дошедшей до нас в виде отрывков и черновых набросков, до сего времени не имеет окончательного текстологического решения. Стихотворение «19 октября» (1825) первоначально состо­яло из восьми строф, которые впоследствии были опущены или же существенно изменены. Ранние варианты связаны с детализацией лицейских воспоминаний («чтоб тридцать мест нас ожидали снова»; «пускай опять Вольховский сядет первый»; «они твердят томительный урок»). В стихотворении «Не пой, красавица, при мне...» не было третьей строфы, но после первой следовала затем отброшенная: «На­поминают мне оне/Кавказа гордые вершины,/Лихих чеченцев на коне/И закубанские равнины». Восьмистишие «На холмах Грузии лежит ночная мгла...» вначале представляло собой четыре строфы, первая из которых звучала следующим образом: «Все тихо — на Кавказ идет ночная мгла,/Восходят звезды надо мною./Мне грустно и легко — печаль моя светла,/Печаль моя полна тобою». Известны случаи, когда работа над текстом у Пушкина была связана не с заменой отдельных слов или строк, не с появлением новых фрагментов (абзацев, строф, глав), но с обозначением принципиально нового ритмического ри­сунка (заменой одного стихотворного размера другим) или другой строфики. Так, стихотворение «В начале жизни школу помню я...» было задумано не в терцинах, а в октавах. Авторская правка могла быть связана и с соображениями цензурной дипломатии. Например, чет­вертая строфа стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотвор­ный...» поначалу выглядела так: «И долго буду тем любезен я народу,/Что звуки новые для песен я обрел,/Что вслед Радищеву восславил я свободу/И милосердие воспел». В собраниях сочинений Пушкина после окончательного текста повести «Капитанская дочка» принято печатать так называемую «Пропущенную главу», сохранив­шуюся лишь в черновой редакции. Данная глава свидетельствует не только о поисках имени главного героя (Гринев в ней называется Буланиным, а Зурин — Гриневым) или об изменении фабулы, но и об уточнении авторской позиции по отношению к результатам пугачев­ского бунта. Именно в «Пропущенной главе» осталась знаменитая пушкинская формула — определение возможных трагических поворо­тов отечественной истории: «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невоз­можные повороты, или молоды, или не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка —полушка, да и своя шейка — копейка». В окончательную же редакцию «Капитанской доч­ки» вошло лишь первое предложение из этого рассуждения (гл. XIII). Текстолог, готовящий к изданию произведение новой русской литературы, в качестве исходного чаще всего берет текст прижизнен­ного издания. В тех случаях, когда последний прижизненный текст несет в себе следы редакционных вмешательств или же искалечен Цензурой, был издан в отсутствие автора или подвержен автоцензуре, за основу может приниматься более ранняя редакция текста или его рукопись.

Важной текстологической проблемой остается проблема авторской воли, нарушение которой порой бывает вызвано необходимостью пред­ставить весь корпус произведений, созданных писателем. Например, известно, что в письме к П.В. Быкову от 15 апр. 1876 г. Ф.М. Достоевский «отрекся» от своих критических выступлений в журнале «Время», но ныне все они входят в собрания сочинений писателя. В комментариях к роману И.С. Тургенева «Отцы и дети», помещенных в Полном собрании сочинений и писем писателя в 30 т. (Соч.: В 12 т. М., 1981. Т. 7), названо 13 источников текста. Среди них беловой автограф, хранящийся в Национальной библиотеке (Париж), фотокопия кото­рого имеется в Институте русской литературы РАН (Пушкинский Дом); беловой автограф XII и XIII глав, хранящийся там же; публика­ция романа в журнале «Русский вестник», а также прижизненные издания романа. Комментатор (А.И. Батюто) указывает, что текст печатается по изданию 1883 г., но в него внесены отдельные исправ­ления в соответствии с другими источниками. А научно обоснованным текстом романа ИА. Гончарова «Обломов», несмотря на наличие нескольких собраний сочинений, претендующих на «академичность», следует признать издание этого произведения в серии «Литературные памятники» (1987). На основании полностью прочитанной рукописи «Обломова», сопоставления абсолютно всех вариантов с текстом су­ществующих прижизненных публикаций, Л.С. Гейро, готовившая ро­ман к серийному изданию, убедительно показала, что основным текстом произведения следует признать отдельное издание 1862 г., а не предыдущие и последующие.

Неотъемлемой частью научного аппарата издания являются ком­ментарии (примечания) и указатели. Первостепенное требование, предъявляемое к комментарию, СА. Рейсер определяет так: «...неза­висимо от того, для какой читательской категории комментарий предназначен, он не представляет собой чего-то автономного от текста, а подчинен ему — он должен помочь читателю понять текст. Коммен­тарий —сателлит текста» (с. 146). В комментариях читатель обнару­живает справки о месте и времени первой публикации, о перепечатках, о рукописях и их особенностях, получает необходимые сведения о значении произведения в творческом наследии писателя. Несомненна важность текстологического комментария и для восприятия художест­венного текста. В Полном собрании сочинений М.Ю. Лермонтова (М.; Л., 1936), где комментарии принадлежат Б.М. Эйхенбауму, в связи со стихотворением «Утес» сообщается информация об источниках текста и первой его публикации, дается вариант из чернового автографа («Как однажды тучка золотая/На седом утесе ночевала...»), восстанавливается история создания стихотворения. Адекватной интерпретации лермон­товского стихотворения способствует весь текстологический коммен­тарий. Источник текста может быть более или менее достоверным-Место и время публикации дают представление об обстоятельствах жизни поэта. Работа над текстом в большой мере отражает и психоло­гию писательского творчества.

В Полном собрании стихотворений А.А. Блока, выпущенном в Большой серии «Библиотеки поэта» (1946), примечания к произведе­ниям разделены: в конце первого тома помещены примечания пре­имущественно справочно-библиографического характера, во втором томе опубликованы важнейшие варианты стихотворений. Для пони­мания художественного произведения важны и обстоятельства его создания, и время первой публикации, издание или издательство, где впервые увидел свет текст, и сам процесс авторского творчества. Из комментариев В.Н. Орлова читатель узнает, например, что стихотво­рение «О, я хочу безумно жить...» впервые напечатано в газете «Русское слово» 22 марта 1915 г., затем вошло в третье издание «Стихотворений» А А Блока, выпущенное в 1921 г. издательством «Алконост». Уточня­ется датировка первоначального наброска, делается ссылка на блоков-скую помету в сохранившейся рукописи стихотворения. Вся эта информация исключительно важна для восстановления истории со­здания произведения. Однако более глубокому его пониманию спо­собствует знакомство с черновыми вариантами и набросками. В первой строфе принципиальной правке подверглась вторая строка. «Прошед­шее увековечить» Блок меняет на: «Все сущее — увековечить». Таким образом как бы увеличивается семантический объем поэтического слова, которому оказывается подвластно не только «прошедшее», но и все существующее в мире. Вторая строфа в черновом варианте включала строку «Но голос бодрый и веселый», вместо которой появилось: «Быть может, юноша веселый». Мысль о будущем читателе воплощается у Блока в образе веселого юноши, которому словно бы принадлежат слова из последней строфы. Третья строфа стихотворения начиналась стихом: «Пусть он живет иным—не это...», который впоследствии обретает совершенно иной смысл: «Простим угрюм­ство —разве это...». Уточнялся не только психологический портрет лирического героя, мысль поэта концентрировалась на одном, доми­нантном признаке его художественного мышления, и по сути опреде­лялось восприятие его личности и творчества теми, кто, вполне возможно, оказывался слишком далек от переживаний автора. Срав­нение белового варианта с черновым позволяет проследить эволюцию мысли Блока, более глубоко вчитаться в окончательный текст произ­ведения.

В существующих изданиях сочинений русских писателей XX сто­летия текстологический комментарий нередко являет собой обширную и глубокую исследовательскую работу прежде всего историко-литера­турного характера. Так, в примечаниях к роману «Машенька», вклю­ченному в собрание сочинений В.В. Набокова (вышло в 1990 г. под редакцией В.В. Ерофеева), не только указывается, что строка «Вос-помня прежних лет романы...» восходит к «Евгению Онегину» Пушкина, но и обращается внимание читателей на отличительные особен­ности стиля писателя. Говорится о несомненной склонности Набокова к литературным ассоциациям, о том, что «пушкинская» тема в «Ма­шеньке» оказывается ведущей, о многозначности слова «роман» в понимании писателя, о явном сюжетном параллелизме «Машеньки» и «Евгения Онегина». По существу каждое такое примечание пред­ставляет собой своеобразное микроисследование, связанное с различ­ными сторонами поэтики.

Текстологи составляют и реальный комментарий, необходимый в первую очередь для уточнения как существенных, так и менее значи­мых с точки зрения длительной исторической перспективы фактов общественного, культурологического, лингвистического, политологи­ческого характера. Текстолог должен указать на источники приведен­ных в произведении цитат и реминисценций, раскрыть особенности аллюзий.

Между первой публикацией литературного произведения и нача­лом текстологических исследований обычно проходит несколько де­сятилетий. Так, первые публикации практически всех шедевров русской литературной классики XIX в. приходятся именно на это столетие, а их текстологическое изучение и выход в свет научно комментированных изданий связаны с XX веком.

Беспрецедентный характер литературного процесса в Советской России определил и специфику развития той области текстологии, которая занимается изучением текстов, созданных в советское время. Многие произведения этой поры либо не были опубликованы вскоре после их создания, либо после первой публикации были запрещены не только для переизданий, но и для выдачи читателям в библиотеках. На рубеже 1980—1990-х годов идет оживленный процесс «возвраще­ния» многих текстов к массовому читателю. К нам приходят произве­дения, не напечатанные в свое время на родине, но опубликованные за границей (В.В. Набоков, И.С. Шмелев, Б.К. Зайцев, А.М. Ремизов, Е.И. Замятин, М.А. Алданов, В.Е. Максимов, А.И. Солженицын и др.). Ныне изданы те сочинения М.А. Булгакова, А.П. Платонова, А.А. Ахматовой, AT. Твардовского, Л.К. Чуковской и ряда других писателей, которые прежде всего в силу идеологических соображений не могли увидеть свет сразу после их создания. Примечательно, что теперь эти произведения аттестуются современной критикой как «за­держанные». Тексты публикуются чаще всего на страницах ежемесяч­ного литературно-художественного журнала, причем, как правило, без указания на необходимые источники.

Однако даже произведения с более удачной издательской судьбой, неоднократно публиковавшиеся в Советском Союзе и включенные в собрания сочинений писателей, далеко не всегда оказываются серьезно осмысленными текстологически. С теперешней точки зрения крайне бедные историко-литературный и реальный комментарии представлены в осуществленных наиболее полных собраниях сочинений М. Горь­кого (в 30 т.), В.В. Маяковского (в 13 т.), А.Н. Толстого (в 15 т.), М.А. Шолохова (в 8 т.) и других изданиях классиков советской литературы. Одна из главных причин неполноты текстологических объяснений кроется в сложившихся за годы советской власти истори­ко-литературных идеологически зависимых концепциях биографии и творчества писателя. Можно с полным правом утверждать, что тексто­логии как науки не существовало вплоть до 1990-х годов по отношению к этим писателям, чьи произведения сами по себе представляли неафишируемый акт гражданского мужества.

В 1980—1990-е годы публикуются бесценные источники для вос­создания подлинной картины литературного процесса: такие, как «Дневники» К.И. Чуковского, дневники И.А. Бунина и М.М. Пришви­на, письма М.А. Булгакова, В.Б. Шкловского, Б.Л. Пастернака, пере­писка Н.Р. Эрдмана, дневники и письма В.А. Каверина, документальные материалы, помещенные в «Ежегодниках Рукописно­го отдела Пушкинского Дома», в «Альманахе библиофила», в сборниках РГАЛИ «Встречи с прошлым», в альманахах «Минувшее» и «Лица», в ряде других изданий.

Профессия текстолога требует энциклопедических познаний во многих научных областях. Ведь источниками для текстологических комментариев служат не только различные варианты текста и его черновики, но также дневники и переписка писателя и его современ­ников, всевозможные справочно-энциклопедические издания, архи­вные документы и музейные экспонаты, отклики профессиональной, писательской и читательской критики. Текстолог должен детально представлять эпоху, в которую создавалось произведение, владеть инфор­мацией о личных и творческих связях писателя, свободно ориентировать­ся в особенностях языковой культуры определенного периода.

Качество работы текстолога зависит не только от его научной компетентности, но требует особой настойчивости и целеустремлен­ности. Не случайно текстологов, наряду с библиографами., называют подлинными подвижниками науки. Дочь Л.Н. Толстого, «полномоч­ный комиссар Ясной Поляны», хранитель музея-усадьбы, АЛ. Толстая в 1918 г. вместе с группой энтузиастов готовила для кшгоюдательства «Задруга» первое полное собрание сочинений писателя. «В одной из больших зал Музея (Румянцевского.— Е.Е., И.К), где мы меньше всего мешали стуком машинок, нам поставили несколько столов. Музей не отапливался, —вспоминала А.Л. Толстая.— Трубы лопались, как и везде. Мы работали в шубах, валенках, вязаных перчатках, изредка согреваясь гимнастическими упражнениями»¹. Неизданные произве­дения Л.Н. Толстого были уложены в двенадцати желтых ящиках. Забывая про голод и холод, пытаясь согреться кипятком, насгаянном на сушеной моркови и земляничном листе, группа упорно и плодо­творно работала, разбирая рукописи, сопоставляя варианты и черно­вики. «Брат Сергей и я проверяли дневники,— пишет дочь Толстого.— Сначала он следил по тексту, затем я. Мы привыкли к почерку отца, но все же нам приходилось прочитывать одно и то же бесконечное число раз, находя все новые и новые ошибки. Мы особенно торжест­вовали, когда находили такие ошибки, как, напр., Банкет Платона, как было напечатано в дневниках издания Черткова, который оказался Биномом Ньютона»¹. Впоследствии эти сверенные, перепечатанные на машинке и отредактированные рукописи послужили источниками многих текстов для 90-томного (Юбилейного) Полного собрания сочинений Л.Н. Толстого.

Важную роль в работе текстолога играют исследовательская инту­иция и литературный вкус. Примечательно, что именно эстетический критерий считал необходимым для текстологических штудий крупней­ший специалист по пушкинским рукописям СМ. Бонда.

Образцовыми для филологов оправданно считаются издания, под­готовленные в сериях «Библиотека поэта» и «Литературные памятни­ки», отличающиеся тщательностью и полнотой текстологического исследования.