Морана – богиня весны и смерти

 

(Маржана, Масленица, Марья Моревна, Настасья, Коляда, “Беллона”, Дирцея.)

Длугош впервые описал, как поляки выносили и топили чучела Маржа-ны и Дзеваны. Маржана — богиня плодородия, подобная Церере. Справляли этот обряд в четвертое (Смертное) воскре­сенье Великого поста, но хро­нист считал его воспоминанием о том, как при крещении Польши топили языческих идолов, что якобы происходило в день 7 марта. Видимо, здесь Длугош сохранил память о языческой дате праздника, ставшего в христианские времена подвижным. Именно 7 марта в Индии носили с факелами изображение богини смерти Кали и бросали его на берегу Ганга (этот важный факт приводит И. Га-нуш). Возможно, сам этот обряд и даже дата его (7-й день весны) — общеиндоевропейские.

Впоследствии данный обряд был не раз описан истори­ками и этнографами. Длугош не упомянул лишь о том, что Маржану считали воплощением смерти. Чучело, звавшееся у поляков Маржаной, у чехов — Мареной (Марженой, Морженой, Мораной), у словаков — Мореной (Марму-реной, Киселицей), торжественно выносили, топили, сжи­гали или погребали. Нередко его звали просто Смертью (например у лужичан). «Матер верборум» отождествляет Морану с Гекатой. Словаки, помимо Мораны, носили еще и мужское чучело — Маржака (Смертяка); его несли пар­ни, а Морану — девушки.

Кроме западных славян, выносили (изгоняли) Смерть только немцы, среди которых было немало онемеченных славян. В Лейпциге еще в XVIII в. публичные женщины выносили и топили чучела Маржаны и Дзеваны, считая, что это предохранит город от мора, а горожанок — от бесплодия. Что немаловажно, немцы понимали изгна­ние Смерти как борьбу Зимы и Лета.

У Гёрлица (Горлицы) в Лужицах на горе Тодтенштейн (Камень Смерти) в начале XVIII в. сохранялся камень с углублением. Горожане шли сюда с факелами, втыкали их полукругом в особые лунки на камне. Некогда углубле­ние служило столбовой ямой идолу, и пламя факелов оза­ряло его сзади и с боков. Участники обряда пели о том, что они вынесли Смерть и вернули Лето.

Словенцы в этот день топили или разрезали чучело Бабы, что напоминает обычай романских народов распи­ливать чучело старухи — воплощения поста.

Иногда обряд совершался в Вербное воскресенье, за не­делю до Пасхи. В Силезии же «Маженку» выносили в мас­леничный понедельник, что сближает западнославянский обряд с русской Масленицей.

Морана, подобно Пятнице и Перхте, была, возможно, связана и с прядением. По окончании зимних посиделок-спрядок моравские девушки выносили и вешали на дереве чучело Пржадленки (Киселки). Словаки называли Мо-рану, в частности, Киселицей.

Казалось бы, все ясно: весной изгоняли злую богиню зимы и смерти (Ягу?). Почему же тогда Длугош считал ее Церерой? Лужичане, вынеся и растерзав чучело Смерти, тут же одевали снятую с него рубашку на деревце и тор­жественно вносили это новое чучело — «Лето» — в село. Мораване несли «Маичек» — деревце в лентах, снятых с Мораны, чехи — «Новое Лето» — сосну или ель с женским чучелом на ней. Мораване пели песню о том, как Смерть отдала ключи Юрию, и о молодой Краловне, «обо­дравшей» Смерть. Девушку-«краловну» здесь чествовали не только на Троицу, но и в Смертное воскресенье. А чехи пели о Смерти, отдавшей ключи от неба Юрию и Яну. Мрачная, смертоносная богиня на глазах превращалась в светлую, добрую богиню весны и плодородия.

Немцы также чествовали деревце-«Лето» или изобра­жение Госпожи Солнца — воплощение лета. У шотлан­дцев же зиму воплощала Кайлеах («старая женщина»), а лето — Бригита. 1 февраля, по одной легенде, отважный рыцарь освобождает Бригиту, заточенную Кайлеах; по другой — Кайлеах омывается в волшебном ручье и превращается в Бригиту.

В античном мире весной омывали изображения Кибелы (25 марта), Венеры (1 апреля), Геры. А германцы раз в год погружали в воду колесницу богини плодородия Нерты. Эти обряды вполне родственны утоплению Мораны.

У восточных славян обряд вынесения Смерти неизвес­тен. Но ему во многом соответствует разудалая Маслени­ца. На неделе, предшествовавшей Великому посту, гуля­ли, ели и пили не меньше, чем на Купалу или Ярилу. (За­то сексуальных вольностей не было: зачем возбуждать плодородие земли, когда и зерно-то еще не посеяно.) Важ­ное место занимали воинские игрища (кулачные бои, взя­тие «снежного городка»), символизировавшие борьбу ле­та с зимой.

В центре же всего празднества было чучело Масленицы. Его возили на санях, чествовали, а затем «хоронили»: раз­рывали и сжигали. При этом «похороны» старались сде­лать как можно нелепее и смешнее. Наряд чучела, одежда возницы, сани, сбруя — все было старое, негодное, рваное. Правил санями «чудный» старик, всячески потешавший добрых людей. А те вовсю шумели, плясали, глумились, ча­сто непристойно, над «рваной старухой» Масленицей. На­смехаясь над воплощением смерти и зимы, славяне маги­чески преодолевали ее губительную силу.

И в то же время на сани водружали столб, увенчанный колесом — символом солнца. Иногда этот столб служил мачтой поставленной на сани лодке, и тогда все сооружение напоминало солнечную ладью, как ее изображали, например, на скалах Скандинавии в бронзовом веке. Главным масле­ничным угощением были блины — также солярные сим­волы. Известны глиняные славянские сковороды I тыс. н. э., отмеченные косым крестом — знаком солнца. На них ког­да-то пеклись «солнечные» блины. Это все при том, что и кони, и ладья, и сани, и блины были у славян атрибутами похорон или поминок.

Масленица была праздником молодоженов. Они при­езжали к теще на блины — а там их встречали куклы-чу­чела Масленицы и Масленика — не уродливые, как главное чучело, а забавные. Молодых катали на санях, заставляли целоваться при всех, а потом зарывали в снег и чуть погодя выкапывали, как бы изображая их смерть и воскресение. В Индии весной разыгрывали свадьбу Шивы и Парвати, затем топили и оплакивали их изображения. Парвати — это добрая ипостась смертоносной Кали.

Солнце и тьма, смерть и жизнь сливались в этом истин­но русском празднике и в образах его божеств — Масле­ницы и ее супруга (вспомним Маржака и Маржану). При этом они мало похожи на Ягу с Чернобогом — злоб­ных, вызывающих лишь отвращение.

Масленица вполне сродни западноевропейскому кар­навалу. На Западе, в том числе и у славян-католиков, нака­нуне Великого поста вовсю ели, пили и гуляли, а под ко­нец сжигали, топили, судили, казнили олицетворение празд­ника. Только это олицетворение (Карнавал, польский За-пуст, чешский Масопуст, хорватский и словенский Пуст) — мужской персонаж типа Ярилы, обжора и гуляка. Часто его (в частности у поляков и чехов) отождествляли с антич­ным Бахусом-Дионисом. Изредка рядом с ним появляется женский персонаж («подруга Бахуса» в Польше).

В Болгарии на Масленицу выступали дружины ряже-ных-кукеров: ярко и причудливо одетые, с оружием и де­ревянными фалами. Они изображали пахоту, разыгрывали бийство «царя» и воскрешение его «молодухой». Весь этот бряд должен был принести плодородие земле. Кукерские игры, по мнению этнографов, восходят к фракийскому куль­ту Диониса.

И только у русских главную роль играет женское бо­жество — Масленица, «сударыня», «честная», «широкая». Хотя рядом с ней — спутник-мужчина (Масленик). Кто же он? Общеславянский Ярила приходил в мир гораздо позже — в середине весны, а уходил в конце ее. Этим он отличался от захожего Бахуса (Запуста, Пуста и т. д.). При­смотримся, однако, внимательнее к польскому Запусту-ря-женому. Он — в высокой шляпе с лентами, вывернутом ко­жухе, с топором, увешанным колокольчиками, иногда — верхом на деревянном коне; величается «князем» и осы­пает всех пеплом. Топор — атрибут Даждьбога-Колак-сая-Радигоста. С пеплом связан один из его сказочных ликов (Иван Попялов). Не Даждьбог ли был спутником Мораны-Масленицы?

Более уверенно судить об этом позволяют украинские и белорусские купальные обряды и песни. В них выступает пара: Иван (Ян, Ясь) и Марья (Марена, Марина, Ганна, У\яна, Катерина). Иван, как мы уже видели, соответству­ет Даждьбогу. А Марена? Изображающее ее чучело или деревце топят или сжигают. При этом поют, например, песню о Ганне (Анне), которая утонула, а тело ее превратилось в траву, калину, воду и рыб. Об этом объявляет людям мать Ганны. Имя это напоминает римскую богиню Анну Перен-ну — по преданию, карфагенскую царевну, утонувшую в реке и ставшую нимфой и женой речного бога. Ее праздник отмечали весной, 15 марта. А накануне, 14 марта, изгоняли Ветурия Мамурия, «старого Марса», воплощение зимы.

В представлении язычников подземный и подводный миры тождественны. Поэтому утонуть было то же, что уй­ти под землю. Но если тонула-уходила богиня плодоро­дия — ее смерть оборачивалась на земле урожаем, обили­ем всего, что давали людям земля и вода.

Морана — дочь Весны-Купалы («Весна-весняночка, где твоя дочка Марьяночка?»). В ряде песен дочь Купал -ночки (Купалы) или Весны вьет венки, шьет в саду, гонит быков на пастбище, работает в огороде или саду, собира­ет ягоды.

А. С. Фаминцын предположил, что славянские Ку­пала-Весна и Морана соответствуют греческим Деметре и Персефоне. Богиня-дочь, похищенная злым подземным богом, уходит в преисподнюю и возвращается лишь вес­ной. Миф, аналогичный греческому, был у балтов. В нем Деметре (Церере), Персефоне (Прозерпине) и Аиду (Плу­тону) соответствовали богини Крумине и Ниола и хозяин преисподней Поклус. Пребывая в нижнем мире, богиня-дочь становится мрачной, смертоносной, старой. (Анну Пе-ренну тоже считали старухой, но при этом соблазнившей Марса.) Однако весной она снова становится молодой и пре­красной и несет земному миру радость и изобилие.

Но в купальских песнях нет подземного владыки. Зато есть герой, в греческом и балтском мифе отсутствующий — Иван (Даждьбог). Он и Марья в этих песнях — брат и сестра, совершившие инцест и превратившиеся в желто-синие цветы иван-да-марья. Иван — желтый цвет, Ма­рья — синий. Здесь проглядывает мифологическая система, подобная китайской инь-ян. Мужское, солнечно-огненное начало противостоит женскому — водно-земному. Ни од­но из них при этом не является злым.

Здесь, кстати, истоки нынешнего украинского (первона­чально галицкого) флага, в основе которого — герб Льво­ва: золотой лев на голубом щите. Лев, как уже сказано,— зверь Солнца. Украинские националисты, плохо зная оте­чественную мифологию, объясняют свой флаг как солнце (или пшеницу) и небо. При этом они, вопреки языческой системе, поместили голубую (водную) полосу выше жел­той (солнечной).

Среди греческих олимпийцев брак сестры и брата — довольно обычная вещь (Зевс и Гера, Зевс и Деметра). В Ригведе инцест совершают близнецы Яма и Ями. Яма (иранский Иима) — солярный первочеловек и первоцарь, хозяин загробного мира — соответствует Колаксаю-Даждь-богу. Заметим, что на древнерусских миниатюрах зодиакаль­ные близнецы изображаются не двумя юношами, как обыч­но, а мужчиной и женщиной.

Но если Даждьбог и Морана — близнецы, то родились они вместе, на Рождество. О Коляде-мужчине, соответст­вующем Даждьбогу, уже говорилось. Однако в Подмосковье Коляду изображала девушка в белой одежде, с распущен­ными волосами. А в белорусских колядках Коляда-женщина прилетает свысока, приезжает в расписном возу или на вороном коне. Василий (или Иван) дарит ей девочку. Василий — воплощение Нового года (1 января — день Василия Кесарийского). А Иван, несомненно, Даждьбог. В песнях Иван уходит в нижний мир вместе с Марьей.

 

Иван да Марья на горе купались:

Где Иван купался,

Берег колыхался,

Где Марья купалась,

Трава расстилалась.

 

Но он, в отличие от нее,— не пассивная жертва. В сло­вацкой купальской песне Анна тонет и зовет на помощь Ивана. В белорусской песне ветер уносит венок дочери Ку-палночки на море, его добывают три парня; за одного из них она выходит замуж. Эти парни уподобляются трем месяцам (третий — Иван), а три девушки — трем звездам (тре­тья — Маринка). В латышских дайнах (священных песнях) похитители увозят Дочь Солнца на чужбину (в Германию) в самый теплый день года. Или же Дочь Солнца тонет, а Сыновья Бога ее спасают. Они же сватаются к ней.

Чехи сжигали в Купальскую (Святоянскую) ночь ель, а словаки — липу. Хорваты пели тогда же песню о неве­сте, что сидит под горящей липой и горюет о матери. Слово «Марена» у украинцев означает «черноклен». На Пол-тавщине Маринку считали русалкой, в Купянском уезде Харьковской губернии — старшей русалкой. Морана, таким образом, и дерево, и водяная богиня. Как, впрочем, и ее мать. Купалу в обряде обычно изображало деревце. На вышивках богиня и дерево легко заменяют друг друга. Вспомним также о виле Живе.

Супруга солнечного бога, связанная с водой, выступает и в болгарском обряде «Еньова буля» (Иванова жена). Женщины ходят 12 июня или на Новый год с ряженой де­вочкой по источникам и гадают (в частности об урожае). Болгары называют Солнце «дедо Еньо». В их песнях ца­рица Домна ходит за прекрасным Еньо, гоняя облака, или же просит у Солнца зелья для деторождения, обещая ему свою дочь Марину. Эта небесная царица, несомненно, Лада.

В Самаре записана поэтичная легенда о Марине-ру­салке. Девушка, утопившись от несчастной любви к красав­цу музыканту Ивану Курчавому, стала русалкой. Ночами она выходила из воды и звала его к себе. И не выдержал Иван: оставил разлучницу и ушел за Мариной на дно реч­ное — развлекать игрой водяного царя. А тот обещал потом отпустить их обоих на землю.

Заметим, что в воду бросали или сжигали не только Ма­рену, но и Купалу (деревце или чучело). Видимо, богиня-мать тоже уходила в нижний мир на поиски дочери. Но вы­ходила оттуда не позже времени жатвы, когда, как уже показано, чествовали именно богиню-мать. Она возвраща­лась к людям вместе с выросшим и собранным урожаем, а ее дочь и сын-зять — только весной.

В песнях и обрядах миф о Даждьбоге и Моране про­слеживается лишь контурно, отрывочно. Зато весь сюжет сохранился в сказке «Марья Моревна» и былине об Иване Годиновиче.

Главный герой сказки — Иван Царевич. В тех сказках, де он (в отличие от трусливого брата Ивана Сучича) — динственный или младший сын царя, этот царевич наде-ен не только положительными, но и космическими чертами: <на лбу — месяц, а по краям — звезды», «по локти зо-отые руки и по колени золотые ноги, на голове золотые убы». Это в точности напоминает антские фигурки VI— II вв. из знаменитого Мартыновского клада: пляшущий ог, у которого позолочены волосы, руки до локтей и но-и до колен. (По общеславянскому поверью, на Купалу олнце пляшет.) В тот же клад входят фигурки златогри-ых коней. Словом, в этом Иване Царевиче можно узнать аждьбога. Он женится на царевне-амазонке Марье Моревне, енившей самого Кощея. По доброте и излишней довер-ивости Иван помогает Кощею освободиться, и тот уно-ит Марью в свое царство. Добыв у Яги чудесного коня, аревич побеждает Кощея и освобождает жену. В ряде казок Иван бежит с Марьей от Кощея. Тот спрашивает воего вещего коня, далеко ли беглецы, и получает ответ: ожно посеять пшеницу (или ячмень), убрать ее и испечь еб (или наварить пива), и все равно успеть. То есть Марья (Морана) отсутствует в Кощеевом преисподнем царстве с весны до осени, от сева до обжинок. Кощей дважды догоняет Ивана и отбивает Марью, и лишь на третий раз погибает сам.

Очевидно, временем похищения Мораны могли считать как Купальскую ночь, после которой день начинает убы­вать, так и конец лета (после обжинок) или даже осеннее равноденствие. (По народным представлениям, на Воздви­женье, 14 сентября, змеи уходят в подземный мир и воз­вращаются лишь 25 марта, на Благовещенье.) Мифологиче­ское мышление с такими противоречиями мало считается. Само действие мифа разворачивается некогда, в начале вре­мен,— и в то же время повторяется ежегодно, в определен­ные дни, отмеченные праздничными ритуалами. Не отпра­зднуешь как следует Купалу или Масленицу — и не вер­нется богиня из преисподней, не будет урожая, настанет голод.

Не случайно имена Иван и Марья настолько популярны в русском народе, что стали синонимами русского человека и русской женщины. Ведь за этими христианскими имена­ми скрывается божественная чета, воплощающая природ­ные силы, без которых невозможна сама жизнь земле­дельца,— солнце, землю и воду.

О соответствии Кощея Бессмертного Чернобогу уже говорилось. В сказке его труп, подобно ритуальному чу­челу, сжигают, а пепел разметают по земле. В Сибири на Масленицу появляется ряженый — старик в мохнатой одежде, увешанный мертвыми зайцами, воронами и воробьями. Из особого лука с воронкой он стрелял в людей снегом. Не сам ли это Чернобог-Мороз? (Зима у земледельцев — главный охотничий сезон.) Рядом с ним шла старуха» с ребенком в руках (Морана?).

В белорусской обрядовой песне Смерть, пляшущую Морозом, отсылают прочь, в леса, за море. Да, зимняя "орана все же супруга Чернобога, грозная и страшная. В сказке Ивану Царевичу помогает Булат-молодец. Спа­сая Царевича, он превращается в камень. И тогда Иван, чтобы оживить друга, приносит в жертву своих детей, маль­чика и девочку. Воскрешенный их кровью, Булат оживляет их самих. Это напоминает принесение в жертву Громовнику 20 июля отрока и девицы. Быть может, Булат — это Пе­рун? Весной воскресает не только земля, но и гром, мол­чавший всю зиму.

Марья Моревна в сказке стойко хранит верность Ивану. Иначе обстоит дело в былине об Иване Годиновиче[36]. Сце­на из этой былины (точнее, из мифа, легшего в ее основу) изображена на серебряной оковке священного турьего ро­га из Черной Могилы. Героиня ее носит имя Настасья Дмитриевна, казалось бы, не напоминающее Морану. Но «Анастасия» означает «воскресшая». В украинской сказке Солнце влюблено в прекрасную морскую царевну Анастасию. А «Дмитриевна», по мнению Б. А. Рыбако­ва,— «дочь Деметры» (то есть Персефона).

Иван Годинович добывает на охоте оленя, вепря и лю­того зверя (льва). Потом он преследует и побеждает царя Афромея (Кощея), похитившего его невесту Настасью и оборачивающегося туром. В митреумах — святилищах Митры в Дура Эвропос и Сузах на фресках изображен Митра-всадник, преследующий двух оленей, льва, вепря и змею. Главный же подвиг Митры — убийство быка, оли­цетворяющего землю, хтонические силы. Миф о небесной охоте, как уже сказано, распространен по всей северной Евразии. Но лишь у славян и иранцев герой его — не Гро-мовник, а солнечный бог.

В схватке между Иваном и Кощеем Настасья прихо­дит на помощь последнему. Привязав Годиновича к дубу, Кощей хочет расстрелять его из лука. Но тут на дуб садится вещая птица — ворон. Стрела, посланная в него, поража­ет самого Кощея. Иван жестоко мстит Настасье — рассе­кает ее на части (что напоминает растерзание чучела Мо-раны или Масленицы).

На роге изображены Кощей и Настасья с луками и стре­ла, летящая в затылок Кощею. Но вместо ворона здесь — орел (птица Перуна и Зевса). Ворон, впрочем, тоже гро­зовая птица (по русскому поверью, он купается в ночь на Чистый четверг — день Громовника). А герб Черниго­ва — черный орел. Очевидно, и тут Перун приходит на по­мощь Даждьбогу. Странно лишь отсутствие самого Годино-вича-Даждьбога. С ним, возможно, связаны изображенные здесь же два грифона (животные Аполлона-Гойтосира) и поющий петух (символ зари). А фигуры еще одного орла, волка и двух зайцев напоминают сказку, где Кощеева смерть скрыта в утке и зайце, добыть которых Ивану Царевичу помогают орел и волк. Два сцепившихся волка символи­зируют, видимо, борьбу зимы и лета, тьмы и солнца. Из их тел, а также из тел грифонов и крыльев петуха вырастают ростки хмеля, тем самым показывая суть всей борьбы ми­ровых сил: победу жизни над смертью, плодородия над бесплодием и голодом.

В греческом мифе, как уже сказано, нет фигуры осво­бодителя богини (если не считать сказания о попытке Тезея и Пирифоя похитить Персефону и об освобождении Герак­лом Тезея, скованного в Аиде, что несколько напоминает спасение Ивана Годиновича грозовой птицей). Зато уди­вительно близка славянскому мифу индийская «Рамаяна». Равана, царь демонов-ракшасов, похищает Ситу — дочь Земли и жену царевича Рамы (воплощения солнечного Вишну). С войском из обезьян и медведей, собранным Ха-нуманом, царем обезьян, Рама вторгается в царство Раваны, побеждает его и освобождает Ситу. Дальнейшая их жизнь, однако, омрачается подозрениями Рамы, что супруга из­меняла ему с Раваной. И Сита уходит под землю, оставив мужу двух сыновей.

Не случайно героиня былины носит имя Настасья, св. Анастасия (Неделя) — воплощение воскресенья, так же, как св. Параскева — пятницы. В верованиях и фоль­клоре славян эти две святые часто выступают вместе. Обе они карают за работу в их дни, особенно за женские работы (прядение и др.). В сербских и болгарских песнях Илья-Громовник и другие святые наказывают трудящихся в эти дни нечестивых жителей Троянова (Индийского) царства. Воскресенье — день Солнца. В галицкой песне Солнце жалуется на людей, работающих в воскресенье и пятницу. В словацкой сказке св. Неделя помогает герою победить змея. Русские и болгары представляли себе Неделю пре­красной высокой женщиной.

Болгары говорят: «Св. Пятница — мать Недели» («Све­та Петка — Неделина Майка»). В болгарской песне Не­деля спит на коленях у Пятницы и видит во сне дерево от земли до неба. Очевидно, Пятница и Неделя — это богиня-мать и богиня-дочь, Лада и Морана.

Еще одна сказка, явно связанная с Даждьбогом и Мо-раной,— «Царь-Девица». Иван Царевич с двумя братьями отправляются за молодильными яблоками и живой и мерт­вой водой для старого отца. Все это есть далеко на юге, за огненным морем, в Подсолнечном (Девичьем) царстве. Правит им амазонка — Царь-Девица (Настасья-Пре­красная, Белая Лебедь). Царевич пробирается в шатер, ов­ладевает ею и уезжает. Воительница рождает двоих детей, идет походом в землю старого царя, и легкомысленному ца­ревичу приходится жениться на ней.

Царь-Девица (несомненно Морана) здесь не только воительница, но и богиня солнца, подательница здоровья и бессмертия, владеющая животворными силами воды и растений.

Козьма Пражский упоминает чешскую богиню войны — «Беллону», сестру «Марса». Если «Марс» — это Ладо-Даждьбог (см. выше), то «Беллона», очевидно, его сест­ра-супруга Морана, она же Царь-Девица и амазонка Ма­рья Моревна. Римская Беллона, богиня войны и подземно­го мира, чаще считалась не сестрой, а матерью Марса.

У чехов легенды об амазонках, упорно воевавших с муж­чинами, связаны с пражским Вышеградом. У словаков — с крепостью Девин (где почиталась богиня Дева). Грече­ским амазонкам покровительствовали Артемида и Арес. Согласно Гаеку, князь Пржемысл победил амазонок, когда от них отступились бог Зелу и богиня Дирцея. Не они ли скрываются под именами «Марса» и «Беллоны» у Козьмы? Если Зелу — Даждьбог (см. выше), то Дирцея, очевидно, Морана.

У лужичан Мара — богиня, являющаяся в полдень на горе Катмарберг. Она заботится о росте трав и приплоде скота. Ее величают «матерью» и приносят ей жертвы. Она явно сродни полудницам — полевым духам, охраняющим посевы, но при этом губящим солнечным ударом тех, кто работает в полдень.

Морана, принадлежащая обоим родам-общинам сла­вянских богов, одновременно светла и мрачна, благоде­тельна и смертоносна, любима и презираема. Но не зла. Просто ее долг — отбирать у людей жизнь. Она бук­вально разрывается между двумя своими мужьями — Даждьбогом и Чернобогом — и двумя мирами. И тем не менее обеспечивает единство всего «большого» мира бо­гов и людей.