Потребность в своде законов.

По самой цели самобытных нововведений, направленных к охране или восстановлению разрушенного Смутой порядка, они отличались московской осторожностью и неполнотой, вводили новые формы, новые приемы действия, избегая новых начал. Общее направление этой обновительной деятельности можно обозначить такими чертами: предполагалось произвести в государственном строе пересмотр без переворота, частичную починку без перестройки целого. Прежде всего необходимо было упорядочить людские отношения, спутанные Смутой, уложить их в твердые рамки, в точные правила. Здесь правительству царя Михаила приходилось бороться со множеством затруднений: нужно было все восстановлять, чуть не сызнова строить государство - до того был разбит весь его механизм. Автор упомянутой псковской повести о Смутном времени прямо говорит, что при царе Михаиле «царство внове строитися начат» Царствование Михаила было временем оживленной законодательной деятельности правительства, касавшейся самых разнообразных сторон государственной жизни. Благодаря тому к началу царствования Михайлова преемника накопился довольно обильный запас новых законов и почувствовалась потребность разобраться в нем. По установившемуся порядку московского законодательства новые законы издавались преимущественно по запросам из того или другого московского приказа, вызывавшимся судебно-административной практикой каждого, и обращались к руководству и исполнению в тот приказ, ведомства которого они касались. Там, согласно с одной статьей Судебника 1550 г., новый закон приписывали к этому своду. Так основной кодекс, подобно стволу дерева, давал от себя ветви в разных приказах: этими продолжениями Судебника были указные книги приказов. Надобно было объединить эти ведомственные продолжения Судебника, свести их в один цельный свод, чтобы избегнуть повторения случая, едва ли одиночного, какой был при Грозном: А. Адашев внес в Боярскую думу из своего Челобитного приказа законодательный запрос, который был уже решен по запросу из Казенного приказа, и дума, как бы позабыв сама недавнее выражение своей воли, велела казначеям записать в их указную книгу закон, ими уже записанный. Бывало и так, что иной приказ искал по другим закона, записанного в его собственной указной книге. Понятно, как дьяк невежа мог путать дела, а дьяк дока вертеть ими. Эту собственно кодификационную потребность, усиленную приказными злоупотреблениями, можно считать главным побуждением, вызвавшим новый свод и даже частью определившим самый его характер. Можно заметить или предположить и другие условия, повлиявшие на характер нового свода. Необычайное положение, в каком очутилось государство после Смуты, неизбежно возбуждало новые потребности, ставило правительству непривычные задачи. Эти государственные потребности скорее, чем вынесенные из Смуты новые политические понятия, не только усилили движение законодательства, но и сообщили ему новое направление, несмотря на все старание новой династии сохранить верность старине. До XVII в. московское законодательство носило казуальный характер, давало ответы на отдельные текущие вопросы, какие ставила правительственная практика, не касаясь самых оснований государственного порядка. Заменой закона в этом отношении служил старый обычай, всем знакомый и всеми признаваемый. Но как скоро этот обычай пошатнулся, как скоро государственный порядок стал сходить с привычной колеи предания, тотчас возникла потребность заменить обычай точным законом. Вот почему законодательство при новой династии получает более органический характер, не ограничивается разработкой частных, конкретных случаев государственного управления и подходит все ближе к самым основаниям государственного порядка, пытается, хотя и неудачно, уяснить и выразить его начала.

 

 

МЯТЕЖ 1648 г.

Труднее установить отношение Уложения к московскому мятежу 1648 г., случившемуся месяца за полтора до приговора государя с думой составить новый свод законов. В этом мятеже явственно вскрылось положение новой династии. Два первых царя ее не пользовались народным уважением. Несмотря на свое земское происхождение, эта династия довольно скоро вошла в привычки старой, стала смотреть на государство, как на свою вотчину, и управлять им по-домашнему, с благодушной небрежностью вотчинной усадьбы, вообще успешно перенимала недостатки прежней династии, может быть, потому, что больше перенимать было нечего. Из плохих остатков разбитого боярства с примесью новых людей не лучше их составился придворный круг, которому очень хотелось стать правящим классом. Влиятельнейшую часть этого круга составляли царские, и особенно царицыны, родственники и любимцы. Престол новой династии надолго облегла атмосфера придворного фавора; временщики длинным рядом тянутся по трем первым царствованиям: Салтыковы, кн. Репнин, опять Салтыковы при Михаиле, Морозов, Милославские, Никон, Хитрово при Алексее, Языков и Лихачев при Федоре. Сам патриарх Филарет титулом второго великого государя прикрывал в себе самого обыкновенного временщика, вовсе непохожего на обходительного боярина, каким он был прежде, и назначившего себе преемником на патриаршем престоле человека, все достоинство которого заключалось лишь в том, что он был дворовым сыном боярским, попросту холопом Филарета. Как нарочно, три первых царя вступали на престол в незрелом возрасте, оба первых - шестнадцати лет, третий - четырнадцати. Пользуясь сначала их молодостью, а потом бесхарактерностью, правящая среда развила в управлении произвол и корыстолюбие в размерах, которым позавидовали бы худшие дьяки времен Грозного, кормившие царя одной половиной казенных доходов, а другую приберегавшие себе, по выражению тогдашних московских эмигрантов. Вспомогательным поощрением правительственных злоупотреблений служила и привилегированная их наказуемость: царь Михаил обязался, как мы знаем, людей вельможных родов не казнить смертью ни за какое преступление, а только ссылать в заточение, и при царе Алексее бывали случаи, когда за одно и то же преступление высокие чины подвергались только царскому гневу или отставке, а дьякам, подьячим и простым людям отсекали руки и ноги. Эти обязательства, принятые перед боярами негласно, необнародованные, составляли коренную ложь в положении новой династии и придавали ее воцарению вид царско-боярского заговора против народа. Характерно в этом смысле выражение Котошихина о царе Михаиле, что «хотя он самодержцем писался, однако без боярского совету не мог делати ничего», но рад был покою, прибавляет к этому Татищев, т. е. предоставил все управление боярам. Народ своим стихийным чутьем понял эту ложь, и воцарение новой династии стало эрой народных мятежей. Царствование Алексея в особенности было «бунташным временем», как его тогда называли. К тому времени окончательно сложился в составе московского общества и управления тип «сильного человека» или «временника», по тогдашнему выражению. Это - властное лицо, заручившийся льготами землевладелец, светский либо духовный, или приятный при дворе правитель, крепкий верой в свою безнаказанность и достаточно бессовестный, чтобы всегда быть готовым, пользуясь своею мочью и общим бесправием, употребить силу над беззаступным людом, «затеснить и изобидеть многими обидами». Это было едва ли не самое характерное и особенно удавшееся произведение внутренней политики новой династии, выросшее в московской правительственной среде из мысли, что царь в ее руках и без нее не обойдется. Простой народ относился к этим временщикам с самой задушевной ненавистью. Московский июньский мятеж 1648 г., отозвавшийся во многих других городах, был ярким выражением этого чувства. Столичное простонародье было особенно изобижено сильными людьми, светскими и духовными, не отстававшими от светских, патриархом, епископами, монастырями: выгонные земли города были расхищены и заняты под слободы, загородные дворы и огороды, проезды в окрестные леса распаханы, так что московскому простому обывателю некуда стало ни выгнать животину, ни проехать за дровами, что искони при прежних государях не бывало. Июньский бунт и был восстанием «черных людей» на «сильных», когда «всколыбалася чернь на бояр» и принялась грабить боярские, дворянские и дьячьи дворы и избивать наиболее ненавистных правителей. Острастка возымела сильное действие: двор перепугался; принялись задабривать столичное войско и чернь; стрельцов поили по приказу царя; царский тесть несколько дней сряду угощал у себя в доме выборных из московских тяглых обывателей; сам царь во время крестного хода говорил речь народу, звучавшую извинением, со слезами «упрашивал у черни» свояка и дорогого человека Морозова; на обещания не скупились. «Мира» стали бояться; пошли толки, что государь стал милостив, сильных из царства выводит, сильных побивают ослопьем да каменьем. При старой династии Москва не переживала таких бурных проявлений народного озлобления против правящих классов, не видывала такой быстрой смены пренебрежения к народу заискиванием перед толпой, не слыхала таких непригожих речей про царя, какие пошли после мятежа: «Царь глуп, глядит все изо рта у бояр Морозова и Милославского, они всем владеют, и сам государь все это знает да молчит, черт у него ум отнял». Не летний московский мятеж 1648 г., скоро отозвавшийся и в других городах, внушил мысль об Уложении - на то были свои причины; но он побудил правительство привлечь к участию в этом деле земских представителей: на земский собор, созванный на 1 сентября того же года для выслушания и подписи свода, правительство смотрело, как на средство умиротворения народа. Можно поверить патриарху Никону, который писал, как о деле всем ведомом, что этот собор был созван не добровольно, «боязни ради и междоусобия от всех черных людей, а не истинные правды ради». Несомненно, эти мятежи, не быв первоначальной причиной предпринятой кодификационной работы, однако отразились на ее ходе: правительственный испуг испортил дело.

 

 

ПРИГОВОР 16 ИЮЛЯ.

Мысль составить Уложение, почин дела исходил от государя с тесным собором, т. е. правительственным советом, состоявшим из Освященного собора и Боярской думы. В грамотах, разосланных по областям летом 1648 г., было объявлено, что велено написать Уложенную книгу по указу государя и патриарха, по приговору бояр и по челобитью стольников и стряпчих и всяких чинов людей. Трудно догадаться, когда и как было представлено правительству это челобитье всех чинов, даже было ли когда-либо представлено. Говорить от имени всей земли было привычкой московских правительств, сменявшихся по пресечении старой династии. При новых царях челобитье «всяких чинов людей» сделалось стереотипной формулой, которой хотели оправдать всякое большое правительственное дело, не стесняясь точностью выражений: достаточно было какой-либо случайно составившейся группе людей разных чинов обратиться с ходатайством на государево имя, чтобы вызвать указ «по челобитью всех чинов людей». Приказная подделка под народную волю стала своего рода политической фикцией, сохранившейся для известных случаев доселе в виде пережитка с чисто условным значением. Достоверно то, что 16 июля 1648 г. государь с Боярской думой и Освященным собором приговорил выбрать «пристойные к государственным и земским делам статьи» из правил апостольских и св. отцов, из законов греческих царей, а также собрать указы прежних русских государей и боярские приговоры, «справить» эти указы и приговоры со старыми судебниками, а по каким делам в судебниках прежних государей указа не положено и боярских приговоров не было, написать новые статьи, и все это сделать «общим советом». Составить проект Уложения поручено было особой кодификационной комиссии из 5 членов, из бояр князей Одоевского и Прозоровского, окольничего кн. Волконского и двух дьяков, Леонтьева и Грибоедова. Все это были люди не особенно влиятельные, ничем не выдававшиеся из придворной и приказной среды; о кн. Одоевском сам царь отзывался пренебрежительно, разделяя общее мнение Москвы; только дьяк Грибоедов оставил по себе след в нашей письменности составленным позднее, вероятно для царских детей, первым у нас учебником русской истории, где автор производит новую династию через царицу Анастасию от сына небывалого «государя Прусской земли» Романова, сродника Августу, кесарю римскому. Три главных члена этой комиссии были думные люди: значит, этот «приказ кн. Одоевского с товарищи», как он называется в документах, можно считать комиссией думы. Комиссия выбирала статьи из указанных ей в приговоре источников и составляла новые; те и другие писались «в доклад», представлялись государю с думой на рассмотрение. Между тем к 1 сентября 1648 г. в Москву созваны были выборные из всех чинов государства, служилых и торгово-промышленных посадских, выборные от сельских или уездных обывателей, как от особой курии, не были призваны. С 3 октября царь с духовенством и думными людьми слушал составленный комиссией проект Уложения, и в то же время его читали выборным людям, которые к тому «общему совету» были призваны из Москвы и из городов, «чтобы то все Уложение впредь было прочно и неподвижно». Затем государь указал высшему духовенству, думным и выборным людям закрепить список Уложения своими руками, после чего оно с подписями членов собора в 1649 г. было напечатано и разослано во все московские приказы и по городам в воеводские канцелярии для того, чтобы «всякие дела делать по тому Уложению».

 

 

СОСТАВЛЕНИЕ СВОДА.

Такова внешняя история памятника, как она рассказана в официальном к нему предисловии. На комиссию возложена была двоякая задача: во-первых, собрать, разобрать и переработать в цельный свод действующие законы, разновременные, несоглашенные, разбросанные по ведомствам, и потом нормировать случаи, не предусмотренные этими законами. Вторая задача была особенно трудна. Комиссия не могла ограничиться собственной юридической предусмотрительностью и своим правовым разумением, чтобы установить такие случаи и найти нормы для их определения. Необходимо было знать общественные нужды и отношения, изучить правовой разум народа, а также практику судебных и административных учреждений; по крайней мере мы так посмотрели бы на такую задачу. В первом деле комиссии могли помочь своими указаниями выборные; для второго ей надобно было пересмотреть делопроизводство тогдашних канцелярий, чтобы найти прецеденты, «примерные случаи», как тогда говорили, чтобы видеть, как решали не предусмотренные законом вопросы областные правители, центральные приказы, сам государь с Боярской думой. Предстояла обширная работа, требовавшая долгих и долгих лет. Впрочем, до такого мечтательного предприятия дело не дошло: решили составить Уложение ускоренным ходом, по упрощенной программе. Уложение разделено на 25 глав, содержащих в себе 967 статей. Уже к октябрю 1648 г., т.е. в два с половиной месяца, изготовлено было к докладу 12 первых глав, почти половина всего свода; их и начал с 3 октября слушать государь с думой. Остальные 13 глав были составлены, выслушаны и утверждены в думе к концу января 1649 г., когда закончилась деятельность комиссии и всего собора и Уложение было закончено в рукописи. Значит, этот довольно обширный свод составлен был всего в полгода с чем-нибудь. Чтобы объяснить такую быстроту законодательной работы, надобно припомнить, что Уложение составлялось среди тревожных вестей о мятежах, вспыхивавших вслед за июньским московским бунтом в Сольвычегодске, Козлове, Талицке, Устюге и других городах, и заканчивалось в январе 1649 г. под влиянием толков о готовившемся новом восстании в столице. Торопились покончить дело, чтобы соборные выборные поспешили разнести по своим городам рассказы о новом курсе московского правительства и об Уложении, обещавшем всем «ровную», справедливую расправу.

 

 

ИСТОЧНИКИ.

Действительно, Уложение составлялось наспех, кое-как и сохранило на себе следы этой спешности. Не погружаясь в изучение всего приказного материала, комиссия ограничилась основными источниками, указанными ей в приговоре 16 июля. Это были Кормчая, именно вторая ее часть, заключающая в себе кодексы и законы греческих царей (лекция XIII), московские судебники, собственно Судебник царский, и дополнительные к нему указы и боярские приговоры, т. е. указные книги приказов. Эти указные книги - самый обильный источник Уложения. Целый ряд глав свода составлен по этим книгам с дословными или измененными выдержками: например, две главы о поместьях и вотчинах составлены по книге Поместного приказа, глава «О холопье суде» - по книге приказа Холопьего суда, глава «О разбойниках и о татиных делах»… по книге Разбойного приказа. Кроме этих основных источников, комиссия пользовалась и вспомогательными. Своеобразное употребление сделала она из памятника стороннего, Литовского Статута 1588 г. В сохранившемся подлинном свитке Уложения встречаем неоднократные ссылки на этот источник. Составители Уложения, пользуясь этим кодексом, следовали ему, особенно при составлении первых глав, в расположении предметов, даже в порядке статей, в подборе казусов и отношений, требовавших законодательного определения, в постановке правовых вопросов, но ответов искали всегда в своем туземном праве, брали формулы самых норм, правовых положений, но только общих тому и другому праву или безразличных, устраняя все ненужное или несродное праву и судебному порядку московскому, вообще перерабатывали все, что заимствовали. Таким образом, Статут послужил не столько юридическим источником Уложения, сколько кодификационным пособием для его составителей, давал им готовую программу.