Мотивация в теориях черт: мотивы

Ориентированные на личность подходы к объяснению поведения с первого взгля­да закономерно стояли у истоков психологии мотивации. Когда ситуации рассмат­риваются как одинаковые или вообще игнорируются, индивидуальные различия сразу же бросаются в глаза'. Именно эти различия и объяснялись при помощи раз­личной степени выраженности диспозиций. Так появились теории свойств (черт), пусть еще пока и несовершенные. Наблюдаемое поведение связывалось с чертами, обозначавшимися как «готовность помочь» или «задиристость», которым припи­сывался характер мотивов, т. е. явно или неявно предполагалось, что соответству­ющие индивиды стремятся проявить данное поведение всякий раз, когда для это­го предоставляется возможность.

Двигаясь дальше, к скрытым «за» поведением мотивационным диспозициям, мы сталкиваемся с фундаментальными проблемами, связанными с понятием мо­тива, которые уже рассматривались в главе 1. Прежде всего встает следующий во­прос: как объективировать индивидуальные различия? Впрочем, проблемой изме­рения мотивов исследователи начали заниматься довольно поздно. Этой пробле­ме логически предшествует проблема классификации мотивов. Как отграничить одну диспозицию от других и сколько существует таких диспозиций вообще? Ведь индивидуальные различия имеют место не только в одной, определенной сфере деятельности, например в проявлениях готовности помочь другому, а во многих. Соответственно должно существовать большое количество мотивационных диспо­зиций.

Не обязательно, однако, все они одновременно определяют наши действия. В каждом случае должна иметься одна или несколько диспозиций, управляющих актуальной деятельностью, в то время как остальные остаются в латентном состо­янии. Однако каким образом осуществляется выбор, приводящий к актуализации определенных мотивационных диспозиций среди множества латентных? Здесь"мы сталкиваемся с проблемой актуализации мотивов. В качестве условий такой акту­ализации наряду с личностными факторами (различия мотивационных диспози­ций) необходимо учитывать также ситуационные факторы. Кроме того, классифи­кация мотивов требует рассмотрения смены поведения в меняющихся ситуациях. Иначе говоря, необходимо выяснить, сколько имеется содержательных классов отношений «индивид—среда», которые отличаются друг от друга характерной для них актуализацией в мотивационных процессах.

Таким образом, разработка проблемы классификации мотивов не может вестись без необходимых экспериментальных уточнений. Ситуационную стимуляцию не­обходимо планомерно варьировать с точки зрения интенсивности и тематики, по­казывая тем самым, в каких пределах поведение определяется все той же мотива-ционной диспозицией. Лишь когда будут выяснены ситуационные предпосылки актуализации определенных мотивационных диспозиций, можно будет всерьез взяться за измерение мотивов, сопоставляя индивидуальные различия поведения при стандартизованных по содержанию и по интенсивности ситуационно обуслов­ленных побуждениях.

Идеографический подход Оллпорта

Начиная с 1970-х гг., как и в начале 1930-х гг., теории черт отчасти воспринимались как псевдонаучные, поскольку они пытались объяснить надситуационную устой­чивость поведения с помощью недоказуемых утверждений. В то время, как и сей­час, велись дискуссии об интеракционизме. Значительная часть критических отзывов основывалась, как уже отмечалось в предыдущих главах, на неверном по­нимании теорий черт.

В этой связи следует отметить, во-первых, неоправданную «радикализацию» этих теорий. Деятельность якобы определяется исключительно или преимуще­ственно индивидуальными диспозициями, но не ситуациями. Столь крайнюю точ­ку зрения представители теорий черт вряд ли стали бы защищать. В их понимании диспозиция направляет деятельность лишь в той ситуации, которая сопряжена с ней, т. е. содержательно ей соответствует, релевантна ей. Следовательно, у каждо­го человека должно быть столько мотивационных черт (комплексов свойств или мотивационных диспозиции), сколько классов эквивалентных ситуаций для него существует; и наоборот, столько классов эквивалентных ситуаций существует для человека, сколько у него имеется направляющих деятельность мотивационных диспозиций. Уже из этого строго теоретико-личностного рассуждения вытекает, что личностные диспозиции и ситуации вообще нельзя отделить друг от друга.

Во-вторых, существует мнение, что теории черт якобы сводят разнообразие дей­ствий если не полностью, то по большей части к личностным диспозициям, а не к ситуациям. Однако это утверждение также не вытекает из теорий черт. Как отме­чалось в главе 1, в ситуациях, относящихся к одному классу эквивалентности, раз­личия в побуждении могут быть так велики, что дисперсия поведенческих прояв­лений будет большей частью обусловлена ситуацией. Тем не менее при этом может наблюдаться полная надситуационная устойчивость деятельности, соответствую­щая диспозициональным различиям, поскольку все индивиды в каждой из ситуа­ций сохраняют то же порядковое место по степени выраженности поведенческих проявлений.

Первые дискуссии об интеракционизме 1930-х гг. были вызваны исследовани­ями «морального характера» детей, которые проводили Хартшорн и Мэй (Hart-shorne, May, 1928, 1929). Как уже говорилось в главе 1, эти авторы обнаружили столь малую согласованность между различными формами нравственного поведе­ния, что пришли к заключению о наличии у детей скорее «групп специфических навыков, чем общих свойств». Все эти формы поведения, которые предположи-

тельно должны бы образовывать нечто вроде «обобщенной оценки морального характера» {total character score), коррелировали по тестовым показателям на уров­не не выше 0,30. Критикуя теории свойств, Мишель (Mischcl, 1968) называет столь незначительный коэффициент типичной «корреляцией психологии личности». Он трактует его как некий предел диспозиционально обусловленной надситуаци-онной устойчивости, который вряд ли можно превзойти. Другие ранние исследо­вания, помимо работ Хартшорна и Мэя, казалось бы, подтверждают мнение Ми­шеля. Ныоком (Newcomb, 1929) ежедневно наблюдал молодежь в летнем лагере, анализируя различные ситуации с точки зрения устойчивости экстравертированно-го или интровертированного поведения. Показатель средней интеркорреляции со­ставил лишь 0,14 — чуть выше, чем между случайно отобранными поведенчески­ми переменными. Дудиха (Dudycha, 1936) изучал проявления пунктуальности у 4300 студентов колледжа на занятиях, в свободное время и т. п. Обнаруженный им уровень надситуационной устойчивости равнялся лишь 0,19.

Эти и многие другие данные противоречат нашему повседневному опыту, сви­детельствующему о более или менее последовательном поведении индивидов в различных ситуациях. Как можно объяснить это противоречие? Первое, что при­ходит в голову, — слишком малая надежность методики непосредственного наблю­дения за поведением: ведь только при соблюдении этого психометрического тре­бования полученные данные можно принимать всерьез. Однако это ошибочное представление: как правило, надежность методик была достаточной, чтобы ожи­дать значительно более высоких показателей устойчивости, чем 0,30.

Такой была ситуация в психологии в 30-е гг., с которой столкнулся Оллпорт, отстаивавший позиции теории черт (Allport, 1937). Оллпорт проанализировал дан­ные исследований Хартшорна и Мэя, согласно которым ложь и использование шпаргалок практически не коррелируют между собой (г- 0,13), и заметил, что один ребенок может искать спасение во лжи, чтобы не задеть чувств учительницы, а дру­гой может украсть небольшую сумму, чтобы проявить свою щедрость в кругу то­варищей по классу и приобрести таким образом их уважение. В обоих случаях по­ведение детей едва ли можно отнести к тому априори выделенному Хартшорном и Мэем классу поступков, в основе которых лежит честность.

Как мы уже указывали в первой главе, Оллпорт счел непоследовательность, выявленную Хартшорном и Мэем, несущественной. По его мнению, эта непосле­довательность проистекает из того, что сами исследователи заранее считали опре­деленные формы поведения и ситуации эквивалентными при построении опрос­ников и экспериментальных ситуаций и объединяли их, предполагая, что они будут эквивалентными и для испытуемых. Выявленная несогласованность свидетельству­ет не столько о надситуационной неустойчивости индивидуального поведения, сколько о расхождениях между исследователями и испытуемыми в вопросе об эк­вивалентности ситуаций и соответствующих им форм поведения. Следовательно, чтобы проверить утверждения теорий черт об устойчивости, испытуемых надо в первую очередь обследовать на тождество классов эквивалентных ситуаций и по­ступков и соответственным образом разделить на группы. Тогда становится понят­ным, почему, опираясь на наш повседневный житейский опыт, мы не сомневаемся в надситуационной устойчивости черт. Дело в том, что в отличие от психологов-

профессионалов, мы явно не руководствуемся якобы универсальным (номотети-ческим) подразделением ситуаций на классы, мы, скорее, идеографически сорти­руем набор различных ситуаций, сообразуясь с особенностями конкретного слу­чая, И каждый раз в зависимости от данного случая делаем это по-новому.

Таким образом, идеографически скорректированный, т. е. учитывающий конк­ретных индивидов, подход является предпосылкой для номотетического объясне­ния надситуационной устойчивости — объяснения, исходящего из личностных диспозиций и свободного от «иомотетической ловушки» (Bern, Allen, 1974). В сущности, на это указывал еще Оллпорт в своем определении черты (Allport, 1937; нем. пер., 1949, S. 296): он усматривал в ней способность «выделять ряд сти­мулов как функционально эквивалентные, вырабатывать устойчиво-эквивалент­ные формы действия и экспрессии и управлять их протеканием». Можно сказать, что формы поведения, образующие класс эквивалентности, позволяют судить о мо-тивационной диспозиции индивида и обнаруживают надситуадионную стабиль­ность, а также устойчивость во времени.

Соответственно и ситуации, образующие один класс эквивалентности, позволя­ют сделать заключение об эквивалентности содержательных побуждений и вы­зывают устойчивые формы поведения. В этих ситуациях субъект может рассчиты­вать на эквивалентные последствия своих действий. В конечном счете эквивалент­ность действий и ситуаций с точки зрения психологии мотивации определяется их эквифиналыюстыо.

Черта как «нейропсихическая целостность»

В своей книге 1937 года Оллпорт говорил не только об устойчивости черт, но так­же весьма смело заявил об их укорененности в биологическом субстрате. Личност­ную черту он определял как «нейропсихическую целостность». В этом за ним после­довал только Мюррей. Впоследствии черты стали рассматриваться как результаты многолетнего научения (такое представление о чертах остается господствую­щим и на сегодняшний день). Врожденными же всегда считались лишь разли­чия, обусловленные темпераментом.

Очевидно, что значительный прогресс, достигнутый за последние годы биохи­мией и физиологией мозга, поразительным образом подтвердил вызывавшее ранее улыбку оллпортовское понимание нейропсихической целостности. Впрочем, Аи-зенк (Eysenck, 1967,1981) уже давно объяснял экстраверсию/интроверсию и ней-ротизм врожденными функциональными различиями некоторых областей ствола мозга (ретикулярной формации и лимбической системы). Однако лишь в послед­нее время исследователи начали не только измерять с помощью валидизирован-ных опросников целый ряд других черт — таких, как «поиск ощущений» (Zucker-man, 1984), импульсивность и тревожность, — но и исследовать их взаимосвязи с различными физиологическими факторами, такими как особенности электроэнце­фалограммы, ориентировочная реакция, половые гормоны, латеральность мозго­вых функций, и прежде всего биохимические переменные типа различных нейро-медиаторов (таких, как дофамин, серотонин, норадреналин и т. д.).

Эти нейромедиаторы косвенным образом фиксируются по их энзимам и про­дуктам расщепления. Баррат и Паттон (Barrat, Patton, 1983), а также Шеллинг,

Эдман и Асберг (Schalling, Edman, Asberg, 1983) обнаружили здесь определенные взаимосвязи с «поиском ощущений» и с импульсивностью. Грей, Оуэн, Дэвис и Цалтас (Gray, Owen, Davis, Tsaltas, 1983) видят действие нейромедиаторов, с од­ной стороны, в чувствительности системы вознаграждения в промежуточном мо­зге что позволяет объяснить индивидуальные различия в импульсивности, а с дру­гой — в восприимчивости к сигналам, сообщающим о неприятных событиях, так что при одних и тех же сигналах уровень возбуждаемой ими тревожности у раз­ных индивидуумов окажется различным.

Идеальной для исследователя была бы ситуация, в которой каждый мотив-дис­позиция обладал бы своим собственным нейромедиатором и их можно было бы рас­познать. Однако этого можно ожидать лишь в отношении наиболее рудиментарных мотиваций, восходящих к далеким стадиям филогенеза. Помимо тревожности и стра­ха примером наличия биохимических оснований индивидуальных различий пове­дения может служить в первую очередь агрессивность (см. главы 11 и 12).

Далее мы рассмотрим основные попытки разработки теории черт. При этом в центре внимания всегда будет оставаться фундаментальная проблема любых тео­ретико-личностных построений — проблема классификации мотивов. В первую очередь будут рассмотрены два весьма различных подхода: интуитивная характе­рология Филиппа Лерша как пример радикальной теории черт и факторно-анали­тический подход Раймонда Кеттелла. Затем мы проследим попытки классифика­ции мотивов с точки зрения их истории и систематики, а в заключение рассмот­рим базовые эмоции как рудиментарные мотивационные системы и обратимся К таксономическим проблемам классификации мотивов. '

Интуитивно-характерологическая теория черт: Филипп Лерш

Главный труд Лерша — «Строение характера» (P. Lersch, 1938) (с 1951 г. книга выходила под названием «Строение личности», каждый раз в дополненном виде). Задачей Лерша, работавшего в традициях немецкой характерологии Клагеса (Klages, 1910) и Пфендера (A. Pfander, 1922), было создание описательной системы общей психологии личности, из которой нас в данном случае интересует лишь мотиваци-онная часть, а именно «переживаемые влечения».

Эта характерологическая теория черт представляет собой своеобразный синтез двух перспектив рассмотрения. С одной стороны, это перспектива феноменологиче­ского самонаблюдения, позволившая разграничить виды переживаний и инвентари­зовать их в качестве «кирпичиков», из которых складывается структура личности, т. е. дать им названия, упорядочить и соотнести друг с другом. С другой стороны, рас­сматривая в качестве таких кирпичиков диспозиции, степень выраженности кото­рых у разных индивидов различна, эта теория приходит к другой перспективе рас­смотрения — перспективе, открывающейся внешнему наблюдателю. В результате вычлененные самим субъектом отличающиеся друг от друга переживаемые влече­ния превращаются в диспозиции, т. е. «относительно неизменные, различные у раз­ных людей привычные установки» (Lersch, 1951, S. 34). И далее:

«Именно благодаря диспозициям временной аспект психической жизни человека приобретает доступное для понимания строение. Рассматривать психическую жизнь как характер означает прежде всего рассматривать ее как структуру наличных форм

переживаний и установок, которые и потоке непрерывно изменяющихся процессов и состояний сохраняют относительную константность» (ibid., S. 35).

Эта цитата — яркий пример принципов объяснения поведения с первого взгля­да. Индивидуальные различия в деятельности и ее стабильность во времени выво­дятся исключительно из личностных факторов, а именно из диспозиций. Ситуа­ционные факторы в расчет не принимаются, хотя однотипность поведения в ши­роких наборах ситуаций предполагается, скорее, в неявном виде и люди, конечно же, не рассматриваются как лишенные всякого осмысленного окружения, замкну­тые в себе монады. Примечательно, однако, что изменяющееся с течением време­ни окружение людей и череда ситуаций остаются вне поля зрения этого ученого.

Таким образом, проблема ситуационной актуализации мотИвациоННЫХ дис­позиций при личностном и дифференциально-психологическом подходе остает­ся неизученной. При рассмотрении «потока постоянно изменяющихся процессов и состояний» учитывается лишь личностный коррелят. Может создаться впечат­ление, что Лерш под названиями «процессов» и «состояний» вводит функциональ­ные переменные (типа мотивации) — кратковременные процессы — наряду с диспо-зициональными переменными (типа мотива). Однако это не так. Для него функции полностью совпадают с диспозициями, что говорит об абсолютизации подхода тео­рий черт.

«Формы переживания и установки» являются «относительно устойчивыми». За этим утверждением скрывается мнение о том, что окружающая среда и все­возможные ситуации также воспринимаются различными людьми на протяже­нии больших отрезков жизни как более или менее эквивалентные. Ведь только в этом случае можно считать само собой разумеющимся, что все индивидуальные различия поведения сводятся исключительно к индивидуальным различиям в про­явлении заданного набора диспозиций. Столь радикальная теоретико-личностная характерология заслуживает особого внимания. Каждый индивид обладает диспо­зициями определенной степени вы раже нн ост! i. Он проносит их через жизнь неиз­менными, и любая конкретная ситуация свидетельствует об этом.

Конкретные диспозиции — не просто обобщения интроспективного опыта. Они связаны также с объяснительными категориями повседневного общения, о чем свидетельствует следующее высказывание:

«Такие диспозиции определяются через обозначение черт, что психология частично должна сделать заново. Но в основном она их находит уже названными в накоплен­ной па протяжении столетий лексической сокровищнице языка. Наука о характере тем лучше реализует свои возможности и выполнит свои задачи, чем оперативнее сумеет ассимилировать в своей системе те из понятий, прототипы которых она нахо­дит в обыденном разговорном языке» (ibid., S. 35).

Связь между обозначением и обозначаемым, т. е. диспозицией, лишена для Лер­ша какой бы то ни было противоречивости. Обозначение непосредственно указы­вает на обозначаемое. В отличие от эмпиризма диспозиции выступают здесь не как гипотетические конструкты, которые объясняют связи в наблюдаемом сплетении условий и эффектов, а как нечто непосредственно данное, как своеобразное «усмот­рение сущности». Признаки поведения и причины поведения смешиваются, и за-

мечание Лерша о том, что «диспозиции нельзя выявить непосредственно, их мож­но лишь вычислить по регулярно повторяющимся реакциям человека» (ibid.), не может исправить ситуацию.

Какие это реакции и за какими ситуациями стоит та или иная диспозиция? Отсутствие привязки к конкретным ситуациям и конкретным формам поведения влечет за собой отрицательные последствия, и даже если (а мы сейчас в этом убе­димся) описательная система классификации мотивационных диспозиций сама по себе логична и убедительна, то по отношению к фактическому многообразию по­ведения она оказывается весьма умозрительной. Для более точного описания по­ведения такая классификация недостаточно конкретна и объективна; для иденти­фикации диспозиций, нуждающейся в объяснении, эта классификация не может гарантировать интерсубъектной согласованности оценок, не говоря уже об их ва-лидности, т. е. объяснительной силе выявленных диспозиций. Ошибочное мнение о непосредственном «усмотрении сущности» склоняет исследователя к тому, что­бы игнорировать проблемы ситуационной актуализации (эквивалентности ситуа­ций) и операционального измерения. Однако без решения этих проблем нельзя надежно и объективно (из позиции внешнего наблюдателя) идентифицировать мотивационные диспозиции, а также индивидуальные различия в их проявлении.

Мотивационная классификация переживаемых побуждений Лерша имеет обще­антропологические основания. Переживаемые влечения суть «подвижные формы, в которых человеческое бытие стремится себя реализовать» (ibid., S. 90). Он раз­личает три группы таких влечений.

Первая включает переживаемые влечения «витального бытия». В нес входит «ощу­щение жизни в ее непосредственности, первичности и динамической устремленно­сти к цели» (ibid., S. 93). Сюда относятся стремление к деятельности, стремление к наслаждению, либидо и потребность в новых впечатлениях.

Вторая группа включает переживаемые влечения «индивидуального Я». Человек должен «вести свое существование... как одно из бесчисленных существ, в которых конкретизируется Жизнь» (ibid., S. 105). К этой группе относятся потребность в са­мосохранении, эгоизм, воля к власти, уровеньпритязании, стремление к значимости, потребность в признании и стремление к самоуважению.

Наконец, третья группа включает переживаемые влечения «неиндивидуального бы­тия». «Они направлены па соучастие в мире, но не в смысле обладания, желания-для -себя, а в смысле принадлежности индивидуального Я к миру, благодаря чему урав­новешивается обособленность сознания», что проявляется в стремлении «...ставить вопросы и искать вне себя ответы на них» (ibid., S. 131). К этой группе относятся че­ловеческое участие, творческое соучастие (стремление к продуктивному творчеству), познавательное соучастие (интересы), любовное соучастие, обязанности (долг), отрешенное соучастие (художественная потребность, метафизическая потребность, религиозные искания).

Вообще говоря, при подобном членении можно отдать предпочтение и другим основаниям для классификации, придерживаться иного мнения; можно классифи­цировать влечения иначе, выделить больше или меньше отличий. Однако следует признать что Лерш, очерчивая границы категорий, проявляет тонкую интуицию. Бот пример тому:

«Если мы определим, скажем, стремление к достижениям как разновидность твор­ческой потребности, то это будет означать, что достижение само по себе выступает объектом стремления, как нечто, повышающее ценность мира. Это следует особенно подчеркнуть, поскольку достижения могут также служить стремлению к повышению собственной значимости. В этом случае мы говорим о честолюбии... В случае често­любия стремление не заканчивается достижением, но обращается на индивидуаль­ное Я. Оно оказывается не чем-то самостоятельным и самоценным, а лишь средством достижения цели» (ibid., S. 145).

Индивидуальные различия поведения, как уже отмечалось, сводятся к интенсив­ности проявления конкретных диспозиций (в нашем контексте — стремлений или побуждений). «Чем сильнее побуждение, тем в большей степени оно управляет пси­хической жизнью; чем оно незначительнее, тем меньшую роль оно играет в форми­ровании и регуляции поведения» (ibid., S. 164). Так возникает довольно неустойчи­вая типология, характеризующая людей на основании их доминирующего стремления. Поведение «добродушного» человека обусловлено, например, слишком слабо выра­женным «уровнем притязаний». О нем, в частности, говорится:

«Добродушный обладает низким уровнем притязаний, поскольку все стремления, направленные на материальное благополучие, обладание, власть или признание, выражены у пего столь слабо, что ему трудно включиться в естественное соперниче­ство людей за сохранение жизни, имущества, влияния и признания. У пего легко оспо­рить то, па что он справедливо претендует, он редко на что-либо обижается, тогда как другие особенно чувствительны к угрозам своему престижу. Во всех таких случаях добродушный приемлет требования, которые предъявляют к нему другие и которые ограничивают его собственные справедливые притязания» (ibid., S. 124).

Не удивительно, что столь радикальное теоретико-личностное толкование про­блем мотивации Лершем не оказалось плодотворным в конкретных исследованиях. Мотивационные диспозиции были выделены лишь на интуитивном уровне, их зна­чение осталось недостаточно ясным для сколько-нибудь успешного практического использования. Проблемы актуализации и измерения мотивов вообще остались вне поля зрения. Вместе с тем классификация мотивов на основе феноменологических взглядов и общеантропологических соображений не лишена смысла и ценности. Благодаря ей мы обращаем внимание на упущенные из виду группы феноменов пси­хологии мотивации, которые в других классификациях, удовлетворительно иденти­фицирующих диспозиции, с научной точки зрения оказываются урезанными или вообще игнорируются (например, мотивы «индивидуального бытия»).