Очерк V ключевой период Русской истории 1 страница

 

"Кратковременное царствование Павла I вообще
ожидает наблюдательного и беспристрастного
историка, и тогда узнает свет, что оно было
необходимо для блага будущего величия России..."
В.Штейнгель, декабрист.

 

Эпоха Петра I является поворотной в истории России, - на этом сходятся как противники, так и упорные защитники петровских реформ и нововведений. Отношение к Петру является, в известном смысле, пробным камнем для всякого, кто хочет судить о последующем ходе событий русской истории. Сторонники Петра видят в нем правителя, который решительно вывел Россию из "мрака невежества" на путь просвещения и прогресса, сделал ее европейской державой, способной сказать свое слово во всех делах мировой политики. Далеко не столь же просто обстоит ело с критикой петровских деяний, которые, как обнаружилось позже, привели к следствиям, бросающим все возрастающую тень на вызванное ми русское prosperite. Реформы Петра по своему внутреннему характеру напоминают версальские мирные соглашения 1918 г. В основу последних, как известно, была положена программа из 14-ти пунктов американского президента Вудро Вильсона. Всей европейской дипломатии эта программа, на первый взгляд, показалась просто верхом здравого смысла, даже гениальной, но позже, разъехавшись из Парижа по домам и раскинув умом, многие из них пришли в ужас, обнаружив, что в программе был заключен поистине дьявольский подвох, что она не укрепила мир в Европе, а создала предпосылки для следующего мирового конфликта.

У Петра имеется много сторонников в среде как монархистов, так и социалистов. Из историков на его стороне - все представители государственной школы. Наиболее характерным выражением их взглядов с полым правом можно считать "Публичные чтения о Петре Великом" С.М.Соловьева. Они представляют собой цикл из 12-ти лекций, прочитанный маститым историком в 1872 г. перед широкой московской общественностью о случаю 200-летнего юбилея Петра I. Не станем вдаваться в методологические принципы, на которых автор строит свои "Чтения". - Главным образом, он безоглядно следует за О.Контом, сравнивавшим развитие общества с развитием отдельного человеческого организма. Что се касается реформ Петра I, то свои аргументы в их пользу Соловьев сводит к аксиоме: только централизованное государство могло спасти Россию. Эта позиция Соловьева известна и из его многотомной "Истории", но в "Чтениях" изумляет то, как историк ее отстаивает. Сначала (во втором чтении) он говорит о том, что русское государство (княжества Киевской Руси, уточним мы) было вынуждено вести изнурительную борьбу с "жителями степей". - Что ж, с этим, пожалуй, ни прежде, ни теперь никто не спорит. Но Соловьев аргументирует свою мысль и приводит пример: "Вскоре после основания государства четвертый русский князь (Святослав), самый храбрый, погибает от кочевых хищников...".¹ А это достойно удивления. Разве не знал он, крупнейший историк России, о том, что всю свою жизнь Святослав провел в бессмысленных войнах с Византией, с болгарами, что он недолюбливал Киев и был убит печенегами лишь потому, что на стороне понапрасну истощил свою военную силу. Обрати он ее на защиту Киевской Руси - и все кочевое окружение платило бы дань этому действительно незаурядному князю.

Приведенный пример, к сожалению, не единичный в "Чтениях" Соловьева. В подобном же духе выдержаны в них и многие другие доводы автора. Так, по поводу самого появления личности Петра в русской истории Соловьев говорит: "...народ поднялся и собрался в дорогу, но кого-то ждали, ждали вождя, вождь явился".²

Эта мысль интересна не метафизической риторикой, а чисто психологически: она показывает, что может позволить себе серьезный ученый, когда речь заходит об интересах дорогого ему дела.

Петр I для Соловьева - мудрый государственный деятель. Он создал думу и предоставил ей право самостоятельно решать государственные дела. А что это носило характер гротеска, когда за каждое неудачное, на взгляд царя, дело на голову его автора могла обрушиться палка - об этом в "Чтениях" ни слова. Документально установлено, что Петр приказывал, чтобы советники собственноручно подписывали свои мнения, "ибо этим дурость всякого будет видна". Выходит, что царь ничего умного от них и не ждал. И видимо не даром А.С.Пушкин, в целом симпатизировавший Петру, о его эпохе тем не менее выразился так: "Все дрожало, все безмолвно повиновалось".

Петр переносит столицу на самую границу государства. По какой причине? Согласно Соловьеву, она заключается в том, что при обширности территории и малочисленности населения трудно все обозревать с одного места. И как отдельный человек меняет в подобном случае точку наблюдения, так происходит и со столицей государства. Но почему столицу строят на болоте? - А "...чем сильнее упреки, делаемые совершенно несправедливо Петру за выбор места для столицы, тем яснее для историка необходимость явления"; "кроме того, сподвижники Петра были крепкие ребята, и нечего их винить в том, что не учли они хилости потомков!³

Однако посмотрим, что говорят о Петре другие, те, кто не склонен слепо отстаивать безусловную правоту его реформ. Князь М.М.Щербатов, историк времен Екатерины II, писал, что при Петре мы, русские, "...исполинскими шагами шествовали к поправлению наших внешностей.

Но тогда же гораздо с вящей скоростью бежали к повреждению наших нравов".⁴ Герцен видел в Петре гения-палача, "для которого государство было все, а человек ничего".

В спорах о Петре сторонники его обычно выдвигают такой вопрос: Если Петр плох, то что же, России следовало оставаться невежественной и отсталой, какой она была до него? Противники отвечают на это, что раньше все было самобытно, национально и ничего не надо было менять. Но суть дела не раскрывается ни в одной из этих позиций. Искать ее следует через понимание того, что неприятие "сугубого" реформирования Петра не означает implicite одобрения всего, что было до него. Более того, сам феномен петровской эпохи возник не вопреки, а по причине предшествующего ему развития России.

С укреплением Московского царства абсолютная монархия все больше отходит от водительства Духа народа и подпадает влиянию его люциферического двойника. Поэтому всё приобретает неподвижный характер, повсюду начинает преобладать цепляние за старину, нежелание каких-либо новшеств. Но по законам духовного развития люциферический импульс своим действием вызывает противоудар ариманических сил, которые стремятся бурно, рывком перебросить развитие в будущее, предвосхитить это будущее раньше времени и не дать ему осуществиться правомерным образом, лишить его способности дать необходимые для правильного развития человечества плоды. Именно такое выступление ариманических сил на арене русской истории мы и видим в деятельности Петра.⁵ Она импонирует нам, потому что многое в ней по своему характеру напоминает наши времена и потому понятно без труда. Но понять ее необходимо с точки зрения тех условий, в которых находилась Россия в конце XVII - начале XVIII веков, будучи сильно задержанной в развитии предшествующими веками.

Привлечение духовнонаучной аргументации может, из-за ее новизны, кому-то затруднить понимание. Однако в данном случае новой является лишь терминология, что же касается сути затронутой проблемы, то, случалось, ее понимали люди и не обладавшие духовнонаучными познаниями. Так, например, исчерпывающую характеристику эпохи Петра дает Руссо. В своем "Общественном договоре" он пишет: "Петр Великий был гением подражания; он не был одарен настоящим гением, создающим все из ничего. Кое-что из того, что он сделал, было хорошо, большая часть была ни к чему. Он видел, что народ его находится в варварском состоянии, но не понимал, что он не созрел для политического благоустройства...он помешал им (русским) сделаться когда-нибудь тем, чем они могли бы быть, убедив их, что они уже стали тем, чем они не были. Так воспитывает своего питомца наставник-француз, который добивается, чтобы он поражал всех в детстве, и мало заботится о том, что из него ничего не выйдет в зрелом возрасте. Российская империя пожелает поработить Европу, и сама будет покорена".⁶

Так благодаря силе собственного интеллекта и дару наблюдательности Руссо фактически угадал саму "стилистику" действия ариманических сил, когда они врываются в социальную жизнь. Действительно, они тогда делают именно то, что и без них уже стоит в плане развития, только стараются реализовать это раньше времени. Таков метод их вмешательства в исторический процесс. Яркой его иллюстрацией может служить деятельность арабской академии Гондишапур, где уже в VII в. по Рождеству Христову науки и искусства, так сказать, расцветали цветом нашей эпохи - эпохи души сознательной. Подобный же метод узнаем мы и в петровском реформировании русской жизни. С его помощью ариманические существа попытались истощить раньше времени духовные силы русской народности, чтобы сделать ее неспособной на творчество, когда придет ее культурная эпоха.

Россия в XVII-XVIII веках, несомненно, нуждалась в просвещении, в социальных реформах; а до того ей вообще было незачем (вопреки утверждению С.М.Соловьева), даже в интересах единого государства, учреждать у себя рабство. Но очевидно и другое: чтобы, говоря образно, причесать голову, незачем снимать ее с плеч; чтобы показать дальний вид, не выкручивают руки и не вздергивают на дыбу. Деяния же Петра сплошь и рядом напоминают ухватки Мефистофеля, полагавшего, что в интересах прогресса домик Филемона и Бавкиды нужно просто спалить, и лучше - вместе с обитателями.

Ведь если из конкретных условий жизни того времени взглянуть на ту цену, которую пришлось уплатить за деяния Петра, то это не идет в сравнение даже с нашествием Наполеона. Строительство Петербурга поглотило больше здоровых мужских жизней, чем Аустерлиц и Бородино вместе взятые. Огромные производительные силы были отняты у хозяйства и включены в армию. С 1705 по 1711 год русская армия увеличилась с 58 до 200 тысяч человек; брали в нее в возрасте от 12 до 20 лет. По переписи 1710 г. в стране числилось 758 тысяч крестьянских и посадских дворов, т.е. хозяйств, в которых обрабатывалась земля, выращивался скот, развивались ремесла. При переписи 1716 года не досчитались трети из них!⁷ С такой ужасающей быстротой разорялось и сокращалось население.

Поэтому, если не обольщаться мыслью, что натворил это все-таки свой царь, то можно прийти к заключению, что в Петре и Наполеоне действовала одна и та же ариманическая сила, стремившаяся помешать России правильным образом готовиться к своей грядущей духовной миссии. Разница состоит лишь в том, что однажды эта сила вторгается изнутри, другой раз - извне. Проницательный Гете разглядел ее единую суть, указав на присутствие "демонического" в характере Наполеона и Петра I.

Мы не исключаем мысли, что сначала Петр был другим, и намерения у него были не те, что позже. Он изучал ремесла, странствовал по Европе как простой подмастерье, посещал вольных каменщиков, интересовался их тайными науками. Полное равнодушие к своему царскому сану, большая подвижность любознательного ума, совершенно новый, не свойственный той эпохе демократизм, даже что-то фаустовское характеризует юного Петра. И нечто от всех этих черт он сохранял всю жизнь; этим-то и обусловлена наша симпатия к нему. Но по мере того, как он входил в полноту самодержавной власти, все более проявлялась в нем воля ариманических властей. Это заметил декабрист А.В.Поджио. Имея в виду Петра I, он писал, что правители, "...достигая некоторой степени высоты, подчиняются законам какой-то новой для них формации и всем явлениям процесса перерождения. Тут, теряя бывшую точку земной опоры, они отделяются от человечества и, сближаясь с искомым божеством, поступают в его непосредственное ведение. С той поры не ищите в них воли собственной; они действуют как страдательные существа, по воле найденного ими себе бога. Они делаются безответными и требуют слепой покорности и повиновения не к себе, а к тому божеству, к которому они сопричастные.

С особой откровенностью правивший в Петре недобрый дух-покровитель проявился в деле строительства Петербурга. С каких позиций к этому вопросу ни подходи, всегда приходишь к одному-единственному выводу, что "положение Петербурга непростительно" (Гете) и в географическом, и в климатическом, и в политическом смысле. Ведь можно было для "окна в Европу" построить укрепленный порт и вести через него торговлю, а при надобности он служил бы военным целям. Но и тогда можно было бы выбрать место повыше, посуше. Что же все-таки заставило Петра учредить столицу среди карельских болот? Ведь было ясно, что в ней полностью сосредоточится как государственная, так и духовно-культурная жизнь. Вряд ли сам Петр достаточно ясно понимал, что стоит за его затеей. Он был лишь инструментом. Глубинный смысл его поступка и ныне невозможно понять без помощи Духовной науки.

В лекциях, посвященных финскому эпосу, Р.Штайнер говорит о влиянии земли и водной стихии на развитие, на конфигурацию человеческого существа. Соотношение воды и суши на территории, занимаемой тем или иным народом, носит не случайный характер. Так, например, тому обстоятельству, что Англия окружена морями, обязана она развитием в среде ее народа души сознательной. Континентальное положение России уберегает ее от преждевременного овладения Самодухом. Но если представить себе, говорит Р.Штайнер, что три восточных залива Балтийского моря простирались бы далеко на юг, до Каспийского моря, тогда "...здесь жил бы народ мореплавателей, и этот народ мореплавателей уже давно развил бы Самодух. Однако это было бы незрелое состояние, это было бы не в свое время, преждевременно осуществленным развитием".⁸

А теперь давайте обратимся к жизни Петербурга, вечно перенасыщенного влагой, погруженного в туманы, затопляемого наводнениями, и нам станет понятен замысел Аримана, перенесшего культурный центр России в морскую стихию. Это должно было вызвать преждевременное явление Самодуха в среде если не всего народа, то наиболее образованной его части, сосредоточенной в столице. И так это и случилось в конце XIX - начале XX века. Возникший тогда феномен культуры у одних получил название русского ренессанса, у других - декаданса; речь о нем у нас пойдет в дальнейшем.

Наконец, мы должны рассмотреть то деяние Петра, о котором уже упомянули в предыдущем очерке. Петр, как сказал поэт, "в Европу прорубил окно", сделал Россию европейской державой. Значения этого факта не понять, рассматривая его только внешне, политически или экономически. Европа к началу XVIII в. представляла собой сложную систему, пришедшую в результате самых разных потрясений: военных, социальных, религиозных к некоему равновесию. Выступление на арене ее политической и хозяйственной жизни нового государства с колоссальными природными и человеческими ресурсами затронуло саму ее суть как представителя новой культурной эпохи. И потому единственный способ понять историю России, в которую она вступила с началом XVIII века, - это разобраться (хотя бы частично) в природе глубинных сил и духовных импульсов, действующих в эпоху души сознательной. Этим вопросом мы теперь и займемся.

Мы уже говорили, что в предшествующие культурные эпохи их главный жизненный центр составляли Мистерии, где наиболее подвинутые в развитии люди, посвященные, входили в связь с Богами и от них получали импульсы для земного водительства народов. С переходом к нашей культурной эпохе характер духовного водительства сильно изменился, и древние Мистерии постепенно ушли в тень, а на их место встали новые, розенкрейцерские Мистерии. Эти Мистерии существенно отличались от древних. В них, например, сознавали, что человечеству предстоит пройти через трудный период материальной культуры, если ему суждено обрести свободную волю. Духовное водительство в таких условиях должно было стать иным. О том, как оно подготовлялось, Р.Штайнер рассказал в 1907 г. французскому драматургу Эдуарду Шюрэ, когда посетил его в Эльзасе. Сообщение Р.Штайнера позже было опубликовано. Из него мы узнаем, что еще в начале XV в. Христиан Розенкрейц отправился на Восток, чтобы найти связь между методами посвящения на Востоке и на Западе. По возвращении в Европу им было окончательно основано то духовное посвятительное течение, которое получило название Розенкрейцерства. "Розенкрейцерство, - говорит Р.Штайнер, - должно было стать школой, хранящей себя в строгой тайне, и готовить то, чему надлежало стать задачей эзотерики на повороте времени от XIX к XX столетию, когда к предварительному решению некоторых проблем приблизится также и внешняя наука.

Среди этих проблем Христиан Розенкрейц назвал следующие:

1) открытие спектрального анализа, с помощью которого удалось бы выявить материальное строение Вселенной;

2) соединение учения об эволюции материального мира с наукой об органическом;

3) открытие наличия иных, по сравнению с обычным, состояний сознания...

Лишь после того, как это познание созрело бы в науке материального (мира), надлежало опубликовать открыто некоторые принципы розенкрейцерского тайноведения".⁹

Совершенно в духе розенкрейцерского водительства в конце XIX века в Европу пришла восточная теософия и здесь, в лоне Антропософии, была приведена в связь с Импульсом Христа, составляющим центральное ядро розенкрейцерско-антропософского пути посвящения. Этот процесс Р.Штайнер в цитируемых нами сообщениях представил в виде схемы:

 

 

Таков был план розенкрейцерского водительства на ближайшие столетия. В соответствии с ним, из источников истинного розенкрейцерства (а существовали и его фальсификации) было инспирировано то, что внешней истории известно как эпоха просвещения. Практическим инструментом ее развития послужили ранние масонские ложи, происшедшие также из розенкрейцерства.

Попутно необходимо заметить, что в целом духовная конфигурация европейской культуры слишком сложна, чтобы можно было взять на себя задачу осветить ее со всех сторон. Поэтому мы выделяем лишь самое главное; но и об этом не сказать в двух словах, ибо как раз главное не может быть понято вне знания о глубокой преемственности древних традиций эзотеризма. Так, говоря о розенкрейцерстве, нужно иметь в виду, что оно подготовлялось деятельностью еще ап. Павла, который, кроме проповеди Христианства, основывал эзотерические школы (выходцем из такой школы был Дионисий Ареопагит). Далее, предшественниками Розенкрейцерства следует считать такие духовные течения древности, как манихейство, течение терапевтов, а в более поздние времена - оккультные ордена иоаннитов, тамплиеров. Самым главным в Розенкрейцерстве является его тесная связь с Мистериями Св. Грааля.

Неоднозначным было сначала и масонство. С одной стороны, оно "является продолжением древнейших тайных союзов и братств", берущих свое начало от первых всходов четвертой, греко-латинской культуры,¹⁰ с другой - оно впитало в себя то, что слагалось в средневековой Европе как профессиональные объединения. В то же время, масонство, стоящее у истоков эпохи Просвещения, инспирировано Розенкрейцерством, из него почерпнуло оно свою Храмовую легенду, свои здоровые идеалы. Однако в ходе времени судьбы Розенкрейцерства и масонства разошлись. Ложа Розенкрейцеров (число ее членов никогда не превышало 12 человек) до конца сохранила верность идеалам эзотерического Христианства. Масонские же ложи претерпели полное видоизменение и отошли от первоначальных идеалов, что было по сути равнозначно предательству Мистерий. И следует по этому поводу сказать, что в древности событие подобного рода явилось причиной гибели цивилизации Атлантиды, а в более близкие к нам времена - падения Римской империи; теперь же есть все основания предполагать, что грехопадение масонства в неотдаленном будущем приведет к крушению всю современную цивилизацию.

На протяжении XVII, XVIII веков масонство мало-помалу утратило эзотерическое знание, и все в нем свелось к абстрактной символике, которую теперь уже никто не понимает. Одновременно к духовным исканиям масонов стали все больше примешиваться национальные, политические, партийные интересы. Ордена, ложи, партии - это самый реальный генезис современной большой (мировой) политики. Лишь наивный человек не желает видеть у нее обширных оккультных кулис.

В течение XVIII в. масонство консолидировалось в пределах Британской империи, и политика стала играть в нем доминирующую роль. При этом политические цели преследовались не в самой Британии, а в других странах, где на службу им были поставлены местные национальные ложи, которые основывались из Англии (а не наоборот). Так, английскими масонами в 1725 г. была основана первая высокоступенная ложа в Париже, затем, опять же из Англии, последовали основания лож: в Мадриде - в 1728 г., в Москве - в 1731 г., в Женеве - в 1735 г., в Лиссабоне - в 1736 г., в Гамбурге - в 1737 г. и т. д.

Исключительно большую роль в искажении истинной сути и назначения масонства сыграли иезуиты. От момента своего возникновения их орден находится в полном противоречии с идеалами эзотерического Христианства, с замыслами розенкрейцерского водительства современной культурной эпохой. Рудольф Штайнер так описывает главное различие между Розенкрейцерством и иезуитизмом: "Инициация розенкрейцеров была духоинициацией, она никогда не была волеинициацией, поскольку воля человека почиталась как святыня, пребывающая во внутреннейшем существе души". Воздействие на волю в ней происходило только косвенно, через дух, познание. "Инициация иезуитов повсюду стремится к прямому действию на волю, повсюду желает прямо и непосредственно захватить волю".

Иезуитизм вступил в ожесточенную борьбу с инспирированным розенкрейцерами масонством. В ходе этой борьбы духовно подвинутые иезуиты стали проникать в ложи. Р.Штайнер рассказывает, что там они, будучи объединены между собой и часто превосходя масонов своей целеустремленностью, заняли командное положение и "учредили высокие степени масонства"; при этом три первые ступени были оставлены без изменения, однако, теперь, когда масоны, пройдя их, поднимаются выше, то прежний опыт "...целиком исчезает благодаря тому, что им прививается на более высоких ступенях. Ужасный туман расстилается над тем, что можно было почувствовать на трех нижних ступенях".¹²

Может возникнуть вопрос: так к чему же в результате всего этого пришли масоны и иезуиты? Имеет ли смысл и дальше говорить о борьбе между ними? За ответом на этот вопрос мы опять обратимся к сообщениям Р.Штайнера. Он говорит: "...духовное течение, стремящееся удержать человеческую душу вдали от сверхчувственного, увековечить такое ее состояние...это иезуитизм, духовное течение, имеющее куда большее влияние, чем обычно предполагают". Иезуитизм действует с двух сторон: глубоко работает в самой науке, в естествознании, а с другой стороны догматизирует всё то, к чему следует стремиться человеческому познанию. "Нет иного внутреннего родства, подобного тому, которое существует между современной наукой и американизмом, между современной наукой и иезуитизмом. Иезуитизм велик тем, что глубоко и значительно занимается физической наукой. Иезуиты - крупные мыслители в сфере физически-чувственной науки (т.е. в естествознании. - Авт.), т.к. иезуитизм считается с той элементарной склонностью человеческой природы, которую человеку надлежит преодолеть путем ориентации на духовный мир (как это происходит в Гетеанизме. - Авт.), - со склонностью испытывать страх перед духовным. Он считается и с тем, что этот страх можно некоторым образом социализировать, сказав человеку: ты не можешь и не должен приближаться к духу; мы будем заведовать духом и подносить его тебе правильным образом.*

* Как тут не вспомнить "Великого инквизитора" Достоевского

Оба эти течения - американизм** и иезуитизм - работают некоторым образом одно в другом; только не берите это легко, но ищите во всем этом глубоко действующие импульсы человеческого развития".¹³

** При этом нужно иметь в виду, что Англия постепенно исчезает в пан-англо-американизме

Такова суть этого серьезнейшего феномена. О ней ничего не говорит тот пестрый вздор, который часто выплескивается на страницы печати. И когда Р.Штайнер советует искать в указанных течениях глубокие импульсы развития нашей эпохи, то не следует легкомысленно обходить это вниманием или впадать в односторонние суждения. В Евангелиях сказано, что искушения должны прийти. Преодолевая их, души научаются свободе в индивидуальном Я-сознании. Нельзя забывать и того, что у англоязычных народов душа сознательная действует как инстинкт, а значит - эгоистически.

Все это заранее подготавливалось духовным водительством. Духовным Иерархиям ничего не стоило бы устранить из мира люциферические и ариманические импульсы, но тогда был бы нарушен великий принцип свободы выбора, благодаря которому человечество идет к своему предназначению - стать Иерархией, соединяющей в себе любовь и свободу. Служа этой цели, розенкрейцеры всячески способствовали тому, чтобы не дать цивилизации утонуть в трясине материализма, совсем миновать который было нельзя, ибо не в отрыве от физической Земли, а через ее преображение одухотворенное человечество поднимется к духовным высям. Поэтому соединение веры со знанием составляет основное требование нашей эпохи. Но соединить их можно лишь в процессе постепенного развития, а не рывком. Хорошо понимая это. Христиан Розенкрейц еще перед французской революцией отстаивал тот взгляд, что "...люди должны спокойным образом вестись от мировой культуры к истинно христианской культуре. И хотя он рассматривал революцию как неизбежное следствие, но все же предостерегал от нее.

Он, Христиан Розенкрейц, в инкарнации XVIII века, как Страж внутреннейшей тайны Медного моря и Святого Золотого треугольника,* предостерегал: человечество должно развиваться медленно".¹⁴

* То есть как обладатель наивысшей ступени (градуса), которой после него ни в одной ложе никто не занимал.

В продолжительной и трагической борьбе сдавало масонство свои высокие спиритуальные позиции. С ее описанием мы встречаемся в романе Жорж Санд "Графиня Рудольштадт". Из многих других источников мы узнаем, что масонство в свое время разделилось на два рода, на так называемое "голубое" и "красное"; в первом преобладали духовные искания, во втором на первый план выдвигалась политика. Еще до середины XIX века имеет смысл говорить о "голубых" ложах "Иоаннитов", которых было три. В свое время им противостала более высоко градуированная ложа "Шотландский ритуал", служившая политическим целям. За "Шотландским ритуалом" проступила еще более влиятельная "Серая ложа", или ложа "серых людей". "Влиятельность" при этом следует понимать в политическом смысле. Постепенно в борьбе между спиритуальным и политическим отношением к оккультному верх одержали "радикалы". Уже к концу XIX в. ложи слились, и то, что прежде в них было "голубым", "красным", "серым", "оранжевым", приобрело единую "окраску".

Так протекала борьба за духовное водительство человечества. Розенкрейцерство не было в ней побеждено, но пережило значительную метаморфозу. Теперь оно действует в мире как Антропософия с ее духовным знанием о реинкарнаций и карме, с ее импульсами духовного обновления религиозной, научной и практической жизни людей. Что же касается прошлых столетий, то там, как мы говорили, одной из главных забот розенкрейцеров было уберечь мир от ариманических намерений бурно и хаотически вносить в развитие преждевременные импульсы. Борьба в основном шла на европейской арене. И когда с началом XVIII в. Россия активно стала входить во все европейские отношения, то при этом, естественно, она была вовлечена и во все перипетии указанной борьбы. И это мы имели в виду, когда говорили об особом значении того факта, что, начиная с Петра I, Россия становится актуальной силой в европейской политике.

Вступить, как теперь говорят, в европейскую семью народов, означает приобщиться не только к просвещению и науке, но и к той острой конкурентной борьбе, большая часть которой, словно у айсберга, скрыта под поверхностью внешних отношений. Пока русские бояре ходили в кафтанах с рукавами до земли, а Иван IV истреблял с корнем удельную ересь, никому в Европе не было до этого особого дела, кроме, разве, Литвы и остзейских немцев. Но Петр I сумел основательно задеть интересы шведов и османов, а интенсивным строительством флота на Балтике - и англичан. В результате довольно скоро в России проросли все элементы тайной мировой борьбы. Однако не следует смотреть на это как на некое абсолютное зло, пришедшее в добродетельную Россию.

Это мировая борьба за духовное водительство, и в ней сталкиваются и добрые, и злые силы. Петр приобщил к ней Россию, не особенно понимая смысл происходящего. По этой причине Россия сразу же оказалась не только в невыгодном, но даже в опасном положении. Проходит чуть больше полу столетия, и дело заходит так далеко, что Екатерина II оказывается чуть ли не единственной правительницей, спасающей орден иезуитов, подвергшийся запрету в Европе, а к концу своего правления она же закрывает в России масонские ложи. Долгое время Екатерина относилась к масонам доброжелательно, но когда во Франции вспыхнула революция, подготовленная в ложах, ее отношение к ним резко изменилось. При этом она не стала делать никаких различий, и первый, кто пострадал от немилости императрицы, менее всего заслуживал этого. Мы имеем в виду Николая Ивановича Новикова (1744-1818), человека с глубокими и искренними духовными исканиями, немало потрудившегося на пользу распространения в России просвещения. По приказу Екатерины он был посажен в Шлиссельбургскую крепость. Из материалов его допроса встает картина расстановки на русской почве сил, всецело европейских по своему характеру и происхождению и в Европе ведущих между собой главную борьбу, в которой Россия играет роль "провинциальной" державы.