Архетипические волны» отрочества

 

Для аналитиков, работающих с детьми и взрослыми, работа с подростками кажется достаточно специфичной. В этом возрасте запросы усилены, они очень интенсивны. Если аналитик хочет добраться до того, что скрывается за тоской юноши в переживаемом им кризисе, нужно слушать его очень внимательно. Чаще всего мы сопровождаем утверждение Я, которое нуждается в пространстве, чтобы поговорить с самим собой, часто просто о защите своих интересов на данный момент, о мотоциклах, о фильмах, об одноклассниках, равно как и о выборе профессиональной ориентации. И тем лучше, если в этом пространстве мы превращаемся в настоящего собеседника, помогающего ему, в теплой обстановке, разобраться в актуальных конфликтах с конкретными родителями или с его классом. Крайне редко четко сформулирован запрос анализа: тем важнее, чтобы аналитик знал, что есть что-то, что происходит на заднем плане, чтобы суметь поддержать проявление этого в сознании.

Частые посещения многочисленных подростков научили меня их предчувствовать. Тем не менее, четыре года последовательной работы с «Рене», назовем его так, позволили мне выявить то, что я назвала «архетипические волны» отрочества. Я понимаю под этим новую данность в течении жизни, в презентации архетипических движений, благодаря чему Я может пересмотреть свои позиции. «Кризис» отрочества есть настоящий конфликт, в котором Я находит шанс пересмотреть свои отношения с родительскими имаго. Новое либидо, архетипическое по происхождению, ответственно за процесс, но почему?

Пре-пубертатный и пубертатный периоды аналогичны периоду первого года жизни по широте биологических модификаций и степени роста. Субъект не узнает себя, становится чужой самому себе; старые схемы более не действуют, отсюда и происходит активация архетипических процессов, о которых я говорила выше.

Рене четырнадцать с половиной лет, когда он приходит на первую встречу, чтобы «провести анализ». Он еще не достиг половой зрелости. На протяжении трех лет у него неуспеваемость в школе, он находится в конфронтации с родительскими Сверх Я, особенно жесткими в требовании героической смелости поступков как в плане учебы, так и на уровне социальной Персоны.

Рене говорит, что не адаптировался в своем классе, у него репутация зануды. В течение первых шести сеансов проявляются муки Я: жалобы на Я, которое в конфронтации с недостижимым идеалом Я, другими словами, с родительскими имаго, которые абсолютно не принимают в расчет реального Рене.

Однако, мальчик происходит из того круга, где анализ не исключается, более того обсуждается, об этом говорят; он сам формулирует свой запрос. Перенос сформировался очень быстро, вызвав многочисленные сны, которые вначале доказывают Рене, что он хороший анализируемый. Они также является искупительным приношением, специально предназначенным для новой матери. Я чувствую в мальчике такую нарцистическую рану, что принимаю этот подарок таким, какой он есть, без комментариев. Моя задача быть бдительной и содержать.

Итак, сны сеансов с 7 по 9 ясно выражают проекцию психе, которая носит совершенно другой смысл.

Первый сон: «Я с моей матерью в машине бабушки. Мы едем в дом моих бабушки и дедушки по отцовской линии, к папе и моей бабушке по материнской линии. На чердаке мой отец нашел старый велосипед, но он слишком большой для меня, я рискую упасть. На повороте, у края пещеры стоит мальчик моего возраста. Его отец довольно злой. Мальчик убил мою мать. Происходит погоня и мальчик убегает со своим отцом».

Этот сон собирает воедино всю семью, где родственные линии перемешаны. Матери там мало дифференцированы; мы в матричном мире архаического бессознательного. Тем не менее, динамика направлена к миру отцов. Отец Рене предлагает ему старый велосипед, модную вещь устаревшего прогресса и совсем не адаптированную к его сыну, также как и запросы на социальный успех, которые он ему адресует. Отец ставит планку слишком высоко, и Рене задыхается в желании соответствовать родительским идеалам, которые ведут к тому, чтобы сделать из него узника Персоны Сверх Я. Это не тот отец, который сможет дать необходимую поддержку на начинающейся стадии сепарации - дифференциации.

Следует внезапный поворот вместе со встречей с фигурой, носителем Самости: на краю матричной пещеры стоит сын, без сомнения, очень злого отца, отца, которым отделяет от матерей. Этот «сын» не сегодняшний Рене, а сын того отца, который убивает привязанность к матери и уходит в мир отцов. Архетипическая динамика, кажется, ориентированной на определение родительских имаго и пересмотр сегодняшних позиций.

Комментарий Рене: «Это моя мать, которая подтолкнула меня ее разрушить, направив на психотерапию» показывает нам, что он осознает поставленную задачу, хотя еще пока и не способен ее выполнить. Это позволяет нам также полагать, что мать обладает неким даром предвидения эволюции своего сына и частично даже осознает это.

Второй сон: «Это джунгли; есть четыре мужчины и одна женщина, которые должны убить последнего самца-обезьяну представителя очень жестокого вида. Но обезьяне нужно продолжать свой род. Они гонятся за ним. Обезьяна крадет самую красивую женщину из лагеря. Мужчины рыскают по всем джунглям, но они приходят слишком поздно. У обезьяны уже появилось два или три ребенка. Они проиграли. Я - зритель.»

Этот второй сон, прожитый в джунглях, в примитивной природе – также конфронтация, но уже другого плана – плана очеловечивания инстинктов. Женщина появляется там, как квинтэссенция маскулинности (1+4). Рене подчеркивает в ассоциациях, что она – инструмент, которым пользуется обезьяна для продолжения рода: предчувствие вклада переноса? Тем не менее, он не любит эту обезьяну, воспринимая ее слишком близкой к мужчине. Он чувствует ее носителем чего-то, что есть в нем самом, и чего он боится.

Я напоминаю и намекаю, что там переброшен мост между животным и человеком благодаря женщине, фемининности, и что рождение этих малышей очень важно. Рождение гуманизирует дикую и примитивную натуру, которая говорит о насилии и сексуальности.

Рене тронут хрупкостью младенцев. Он также считает, что «обезьяна победила дважды: она продвинулась в эволюции и оградила себя от охоты на нее». Рене признает, что обезьяна представляет инстинкт, который он подавляет - насилие, но точно не сексуальность. Агрессивность, с которой он отбрасывает мои намеки, доказывает, что он не готов, он еще не достиг полового созревания. Это первый раз, когда он чувствует во мне опасную женщину. Но не последний!

Третий сон: «С моим дедушкой по отцовской линии. Я у него спрашивал что-то. Он не был уверен, что сможет мне объяснить. Но потом все-таки объяснил. Он был очень доволен собой.»

Дедушка по отцовской линии, несмотря на его человеческие сомнения, оказывает поддержку, которой воспользовался Рене. Это - ориентир. Этот мужчина в действительности, пусть даже и с некоторой суровостью, носитель закона в семье. Я чувствую, что он получает проекцию архетипа Отца, что он вектор смысла, абсолютно необходимая поддержка Я Рене в начинающейся конфронтации с моим Анимусом, который станет его представителем. Четвертый сон проверяет это интуитивное предчувствие.

Четвертый сон: «Три мужчины и одна женщина сидят за столом в роскошном доме. Они заснули прямо за столом. Они обсуждали горничную. Горничная звонит нам, чтобы мы прислушались к тому, что она говорит, иначе мы не сможем вернуться. Мужчина возраста моего отца слушает. Это был единственный, кто хорошо понимал. Его атаковали роботы, но мы помогли ему с ними справиться, чтобы он дослушал.»

Именно у этой «горничной», при всей ее двусмысленности, были ключи от этого дома, немного идеализированного, конечно, где взрослое единство (три мужчины и одна женщина, четыре – символ единства) еще спит после, похоже, происшедшего конфликта с ней: отказ от моих слишком ранних намеков на сексуальность, быть может? Горничная, это, конечно, прислуга, та, которая обслуживает процесс, но она также и Хорошая Мать. Впрочем, так ли уж они различны - аналитик, которая опирается на поддержку архетипа Хорошей Матери?

Как бы там ни было, всего лишь одна отцовская фигура может поддерживать отношения с этой фемининностью и понять ее намерения. Этот сон еще раз подтвердил мой опыт о поддерживающей отношения роли маскулинности как у мужчины, так и женщины.

Тем не менее, роботы атакуют. То, что Рене позиционирует как автоматические атаки - его сомнения, его отцовские и материнские обесценивания. С моей стороны, я их чувствую как автономное функционирование его негативных комплексов, думая при этом не только о его негативном комплексе Отца, но и о неуместных интервенциях Анимуса его матери.

При более внимательном рассмотрении оказывается, что сон происходит в трех временах, соответствующим трем позициям Я спящего мальчика. В первой части речь идет о взрослом единстве, еще спящем в бессознательном, в ожидании событий. Идет ли речь исключительно о его собственном взрослом единстве, или его психе жестоко предчувствует отсутствие взрослых в окружении подростка, в частности, мужчин, тогда когда он будет нуждаться в отце. Потом появляется «мы», которое обозначает ангажирование видящего сон после звонка «горничной». Наконец, в последней части Я участвует в спасении отцовской функции отношения к фемининности и, особенно, в понимании смысла происходящего, то есть, самой жизни.

Я настоятельно рекомендую Рене обязательно участвовать в этой борьбе и оставить свою позицию зрителя.

Оперируя такими последовательными предложениями психе мы должны затронуть активизацию архетипического процесса, инициированную новыми требованиями телесной Самости, вызванными образом обезьяны. Но почему эта конфронтация с родительскими архетипами?

Тело поставленное под вопрос в период полового созревания выходит из материнского и комплекс Я устанавливается в контакте с телом матери и со своими фантазиями о нем. Когда затрагиваются архаические структуры, тело и мать связаны. Архетипы «вписаны в тело как все информации живой материи», писал Гумберт (Humbert 1983) вне зависимости от времени; менопауза и андропауза нам об этом напоминают. Половая зрелость у обоих полов проживается как второе рождение вне тела матери.

Что касается архетипа Отца, кроме того, что он играет должную для себя роль поддержки сепарации в этих родах, он еще и тот, кто «представляет разум» (Jung 1967) своим биологическим полюсом. Вот что пишет Юнг в Метаморфозах души и ее символах, говоря о расширении образа быка: «Полон противоречий как мать (…) он есть (…) беспрепятственная инстинктивность, хотя и воплощающая ограничительный закон инстинкта. Тонкое, но главное различие состоит в том, что отец не допускает инцеста, а сын обнаруживает тенденцию к его допущению. Против него встает отцовский закон с крайним инстинктивным насилием, не имеющий преград (…). Разум также динамичен; и он таким и нужен, чтобы психе не потеряло своей саморегуляции, говоря другими словами, своего равновесия». (Jung 1967)

Что в действительности придает отрочеству его критический характер, так это неистовство инстинктивного движения вперед, вступающего в конфронтацию с разумом. Индивидуум еще никогда не был таким требовательным в своих поисках абсолюта, все его умственные механизмы отныне задействованы. Это возраст чистого интеллектуального моделирования без адаптации к практическому опыту. И это существо излишеств конфронтирует с тотальностью своих побуждений: побуждение к развитию, агрессивное утверждение Я, побуждение убивать и сексуальное, которое первый раз может конкретизироваться в переходе к акту или в самом акте.

Если учесть определение, которое Нойманн дает телесной Самости - это регулирующая целостность организма субъекта, являющаяся биопсихической целостностью, куда включен весь потенциал индивидуума, - то она является организатором конфронтации. Главные действующие лица приготовленной Самостью драмы, с одной стороны – Я, нагруженное актуальными запросами Самости, с другой стороны – Сверх Я, принимающее в расчет требования родительских Сверх Я, которые состоят из матриархального Сверх Я - представителя закона природы и патриархального Сверх Я – «закрывающего дорогу инстинктивной мощности».

В этом конфликте ауторегулирующая функция психе утончается благодаря игре пар противоположностей, которые организуются, например: побуждение – разум, фемининность – маскулинность. От способности субъекта осознать это будет зависеть его трансцендентная функция, что позволяет предположить сон об обезьяне и женщине.

Как бы там ни было, эти четыре первых сна позволили мне выработать некоторые направления работы. Первое – помочь укреплению Я в его способности поддерживать этот конфликт. Потребности телесной Самости будут требовать принятие сексуальности тела, его побуждений, и его интеграции со стремительным ростом инстинктивного в личном проживаемом опыте.

Что касается требований родительских Сверх Я, они принадлежат родительским имаго, позитивные и негативные аспекты которых Рене будет чувствовать и стараться их осознать, чтобы отделиться от них. У этого подростка бессознательное особенно сильно и требовательно; оно рискует привести его к разрывающей переоценке родительских ценностей.

Второе – позволить ему доступ к маскулинности в переносе, где скорее встанет вопрос о дифференциации нежели, чем об индивидуализации, так как я женщина. Нужно сказать насколько Рене нуждается в «делание отца». Я предчувствую все значение поддержки моего Анимуса в его функции провозвестника логоса отца; Анимус, который заставит его преодолеть в отношениях со мной два вида подводных камней: сомнение перенесенное от матери в его способности стать мужчиной и суровость деда по отцовской линии. Но также речь будет идти и о встрече с женщиной и фемининностью, в другом контексте по сравнению с его прожитым с матерью и с фемининнностью его отца; все это выступает, как позитивный фактор.

С самого начала, я чувствую себя втянутой в историю во всем моем единстве матери, женщины, где мне понадобятся все грани моего Анимуса. Моя бдительность должна поддерживать разницу и дистанцию, и в дальнейшем это приведет к внутреннему соединению. Апостериори это было пари на креативность бессознательного.

Сто шестнадцать встреч и многие сотни снов, богатейший материал, где я должна все время поддерживать планку и уметь избегать очарования.

Рассказ событий недели, в начале о родительских требованиях и болезненном соревновании с группой сверстников, затем, постепенно, стал наполняться осознаванием в ежедневном прожитом опыте. В альтернативе с рассказом снов, из которых мы прорабатываем наиболее обремененные аффектами и вопросами места.

Первый тип снов – обычные ежедневные ситуации. Здесь проходит целая когорта его приятелей разного возраста и несколько девочек. Они демонстрируют методы защиты, ведущие к деконструкции Персоны и к конфронтации с Тенью. Например, каждый приятель имеет аспект Тени. Эти сны – вехи этапов построения Я и интеграции агрессивности, и наконец приближение сексуальности в процессе всех четырех лет анализа. Таким образом, благодаря этим снам Рене осознает эволюцию своего отношения и своих чувств к родителям.

По очевидным причинам конфедициальности, я не буду говорить больше, заметив лишь, что они вводят главным образом в личное бессознательное. В переносе у меня чаще была роль «горничной», за редким исключением, позволяя, таким образом, консолидацию, а потом утверждение все время угрожаемого нарциссической неудачей Я.

Совсем другой тип снов показывает организаторов за работой. Рене часто их приукрашает в своих рассказах и в воображении, где герой ищет интеграцию знаний, полученных во сне. Это именно их протекание и позволило мне говорить об «архетипических волнах» отрочества.

Сначала психическая динамика акцентируется на теле. Телесная Самость ведет танец, подготавливая сомато-психические маневрирования, которые будут сопровождать поступательное движение роста и активацию половых желез. Чтобы покорить свое мужское тело и свою мужественность Рене видит себя принужденным выйти из состояния идентичности с матерью, в котором он живет пока. Утверждение себя в своей мужественности будет проходить через критику своего притяжения к женским ценностям и своей боязни мужчин.

«Мои родители и я, мы атакованы в замке. После атаки мы были вместе с семьей Урсулы. Урсула убита в бассейне.»

Речь идет о конфликтной ситуации, предметом которой является семья. Семья Урсулы представляет другой способ жизни, где живет девочка возраста Рене. Урсула, говорит он, – это неудавшийся мальчик, потому что она любит мальчишеский спорт и ее тело девочки вопрошает о ее теле мальчика. И именно между этими двумя различными родительскими парами встает вопрос: мальчик или девочка? Кого хотела мать и какую связь с телом матери прожил младенец, а затем маленький мальчик? В отрочестве этот вопрос снова становится актуальным.

Рене позиционирует, что его мать хотела девочку, что он похож на маму, что в детстве он хотел иметь такое же тело как у нее. Убить Урсулу в бассейне – я намекаю, что это было место нашей работы, нашего переноса – это убить в ней неудавшегося мальчика и неуверенность в собственном поле, но это также найти его мужественность и его внутреннюю фемининность. Рене интересует информация о сексуальности, его желание его пугает, и мастурбация тоже, несмотря на «сексуальное освобождение». В действительности, он не знает больше, где он сейчас. Он хотел бы утвердиться как мальчик, но понимает, что это пойдет по мере эволюции его отношения к матери и фемининности в нем самом.

Мое встречное отношение, направленное на поиски смысла, дает ему доступ к сдерживаемым до этого побуждениям, что очаровывает его. Рене вспоминает обезьяну и находит удовольствие, которое он испытывал в драках до десяти лет, удовольствие, которое он подавил, настолько неистовство желания убить пугало его. Впрочем, культурное окружение, отнюдь не пропагандирующее насилие, совсем не способствовало это интегрировать.

Что же касается сексуального побуждения, об этом вопрос пока не стоит, и отношение к женщине - это дальняя цель. Рене желал бы купить какой-нибудь мужской журнал, но у него не хватало денег; к тому же он боится русалок, этих женщин-рыб, которые обольщают и разрушают мужчин. Но появляется следующий сон.

«Мужчина живет в гроте с неизвестной женщиной и огромной собакой, охраняющей грот. Женщина остается дома как мать семейства и занимается собакой. Она осуществляет связь между собакой и мужчиной, между внутренним и внешним.»

Мы все еще в матричном мире.

Рене описывает мужчину, как носителя мудрости природы и культуры Фауста. Эта культура рискует пострадать из-за гордыни. Женщина, занимающаяся собакой, её задача осуществлять связь между мужчиной и его инстинктами, здесь одомашненными, но мощными, мужчиной и его внутренним и внешним миром. Функция Анимы? Конечно, архетипический сон, сильно далекий от настоящего Рене. Я задаю вопрос, возвращающий его в анализ: для Рене речь идет о простом исследовании, возбуждающем интерес, или о действии занимающем его полностью?

Один из его снов того же времени, дающий интересную точку зрения на двойное происхождение маскулинности, указывает на пока еще игровое отношение Рене.

«В доме моей бабушки по материнской линии. У меня в руке кинжал, с которым я играю. Я больше люблю другой, принадлежавший семье отца. Но они мне его не дадут просто так, для игры.

Оба настоящие, но второй более старый, и я хотел, чтобы мне его дали потом».

Второй год анализа начинается с переоценки отцовского имаго, сопровождающейся более открытым и настоящим отношением с отцом. Рене находит их сходство и похожие идентификации. Сны демонстрируют различные грани имаго, как агрессивные, так и защитные. Наконец, Рене находит поддержку в кельтских мифах и зачитывается Властелином колец Толкиена, в этот запечатлевающийся в сознании период поиска смысла и духовности.

Это – пролог, приводящий его к поиску его происхождения, что он сын человеческой четы, а не человек девственного происхождения.

«Я ищу моих родителей. Они где-то впереди меня, это подъем с препятствиями. Я нахожу их в городе, на центральной площади».

Образ центрации, конечно, но особенно тревожащая встреча с первичной парой: «Это как будто стоять перед тигром с незаряженным ружьем. Во сне у меня ощущение, что мои родители тоже были приведены», - комментирует Рене.

Это настолько сильный аффект, с чувствованием себя безоружным перед тем, что им управляет, что я вспомнила Нойманна. Он пишет относительно стадии выстраивания и дифференциации противоположностей в недрах Уробороса: «Переход от уробороса к юношеской стадии характеризовался появлением страха и осознанием смерти, потому что Эго, не наделенное еще полной властью, воспринимало превосходство уробороса как непреодолимую опасность». (Нойманн 1998)

Нуминозность первичной сизигии рождает действенный, но священный ужас. Эта фигурация первичной пары приводит к реэволюции отношения Рене к маскулинности и фемининности, которая сначала выражается в следующем сне:

«В обветшалом доме, который требует ремонта, находится серна. Мне она кажется мертвой, и, я сначала принимаю ее за женщину, но потом я замечаю, что серна всего лишь ранена.»

Эта серна представляет для Рене его раненую, но живую маскулинность. Этот сон, демонстрирует все еще испытываемые сомнения по поводу его мужской личности, но в то же время показывает ему дорогу. Он должен оставить это чувство архаической идентичности материнской фемининности, которая в нем все еще жива.

Это испытание дифференциации позволяет во сне появиться девочке его возраста, образ позитивной Анимы, которая руководит им в лабиринте и позволяет войти ему во двор старших: доступ, подтвержденный в другом сне потерей молочного зуба. А вот на приближение к сексуальности потребуется еще два года.

Столкновение с материнским драконом и восстановление позитивного отцовского имаго вначале необходимы. На сорок вором сеансе внезапно появляется сон, который Рене проживает как инициацию:

«Это происходило в Сахаре. Мы подъезжаем к городу и встречаемся с начальником города. Потом есть я и огромное животное, какой-то монстр. Мы пытаемся завладеть доверием Короля, но монстр говорит про меня разные вещи, чтобы повлиять на него. Я объясняюсь с Королем и говорю, что монстр – предатель. Король мне верит и изгоняет монстра. В качестве благодарности Король не убивает моего очень старого отца, который участвовал в мятеже. Он оставляет ему шанс. Мой отец имеет намерение снова взять трон».

Вот ассоциации Рене: «Город – это этап, чтобы запастись провизией. Монстр – большое красноватое животное, дракон без длинного хвоста. Мне удалось видеть, как он подстрекал мятеж против Короля. Мой отец был всего лишь маленькой песчинкой в мятеже.

Король – это мудрый, спокойный, достаточно добрый, который может понять, он слушает и вершит суд. Он в зале голубых тонов. Он производит впечатление сильного и властного. Несмотря на огромные размеры дракона, Король доминирует. Дракон мне напоминает мою мать. Мой отец очень стар. Обрести королевство – цель его жизни. Король дает ему его шанс.

Король – важный, он молодой, он – мой друг, у него большая власть, но он не знает всего. Он не сходит с ума от ужаса, когда начинается бунт, но способен принять меры. Он напоминает мне моего дядю».

Этот молодой король, у которого «большая власть, но он не знает всего», прекрасный образ маскулинной Самости Рене, которая может появиться после встречи с первичной парой. Полнота, но не тотальность, он не всезнающий и не всемогущий - это первый урок. Он, тем не менее, способен хорошо управлять атаками, как материнского дракона, так и старого отца, еще вовлеченного в матриархальные интриги.

Рене признает в этом красноватом драконе без фаллического отростка некое всевластие и очарование, которое мать все еще оказывает на него. В своей мудрости, Король довольствуется изгнанием монстра, то есть, смещением его доминантной роли. Навсегда покончено с «Матерями»? Убить их сместило бы инфляцию.

Рене удается, опираясь на щедрость Короля, добиться реставрации отцовской и королевской функции «старого отца», некоей формы старого больного короля, который, и это в порядке вещей, должен взять на себя бремя королевства. То, что происходит – это изменение понимания жизни, доминанты сознания, абсолютно необходимый переход в архетипе Отца. Совершенно замечательно - это Я Рене, которое торгуется с Самостью и достигает своего. Его задача – «делать отца» и Самость позволяет это.

Молодой Король с одной стороны опирается на дядю по отцовской линии, позитивный образ идентификации в жизни Рене, с другой стороны – на Анимус аналитика, как показывает следующий сон, проработанный на сорок шестом сеансе.

«Я лечу над заболоченным лесом, с каким-то магом, на поиски реки. На пересечении четырех рек есть фонтан. Мы спускаемся к этой воде, которая волшебная. Я показываю дорогу магу, но он объясняет, как надо пользоваться, чтобы выздоровели мои глаза. Маг – это вы.

Во второй половине я встречаю женщину. Это монстр, который превращается в близких вам людей, чтобы убить. В гроте из черных кирпичей она пытается вцепиться в меня. В другой более освещенной комнате я использую против нее прием дзюдо, и она умирает».

Этот сон заслуживает, чтобы мы остановились на нем подробнее. Первая констатация: общение с молодым Королем вызывает неизбежную инфляцию Я Рене, которая приводит нас к полету к волшебному фонтану на пересечении рек Эдема. Во второй части инфляция господствует в желании убить Всемогущую Женщину с помощью простого приема дзюдо. В моих интерпретациях я заостряла внимание на этой необходимой инфляции. В действительности она представляет первое время интеграции новой энергии, к которой Я имеет доступ в его конфронтации с архетипической динамикой. Аналитическая работа состоит в нахождении значений, в позиционировании их возможных настоящих реализаций, где Я должно участвовать и взять на себя ответственность.

Вторая функция этого сна – выявить формы и цели архетипического переноса, носителем двойной проекции которого я являюсь. Во-первых, я – маг, моя маскулинность дает смысл и поддерживает Рене, который чувствует себя свободным в ведении игры. Во-вторых, женщина со своим магическим знанием, которая хочет казаться доброй матерью, чтобы крепче удерживать его в своей власти, она его пугает; эта реакция Рене здоровая и прогрессивная. В действительности, желательно, чтобы в момент анализа, я боялась остаться узником переноса. Это деликатный этап - страх может спровоцировать разрыв аналитического отношения, но сон показывает, что аналитик должен остерегаться быть слишком хорошей матерью.

Как бы там ни было, этот эпизод и последующие сны, где отец поливает сад и ухаживает за раненой змеей, выводят более доверительные отношения между отцом и сыном. Тем не менее, в следующем сне, мать привозит сына на каникулы в шикарное бунгало. Конфликт, который вводит сепарацию – дифференциацию, свирепствует в бессознательном.

В это время в обычной жизни Рене ведет несколько автономный образ существования, он уже признает свои мужские качества, а его сны иронично фиксируют ситуации, в которых он еще околдован детством и матричным миром.

Рене осознает свою гомосексуальную проблематику, когда достигает понимания всеприсутствия его матери и фемининности, которая говорит ему о фемининности отца. Контакт с девочками его возраста еще достаточно отдален, перегороженный идеализацией матери.

«Я влюблен в девочку, которая представляет меня своим не очень богатым родителям. Она приходит к моей бабушке по материнской линии в ту же комнату, что и я. Моя кровать – на нормальной высоте, ее – выше, и я не могу до нее добраться. Добраться до нее можно с помощью заржавленного механизма, который только что протерли от пыли. Я никогда им не пользовался. Моя мать слышит все это и запрещает мне к нему подходить».

Наперекор сознательному желанию гетеросекуальности, родительское либидо еще сильно и ведет его к регрессии. Сильнее настолько, что на семьдесят втором сеансе он видит себя «запертым, в некомфортном состоянии, в маленьком гроте, где я пытаюсь поиграть в футбол с неким alter ego» вторым Я, двуяйцовым близнецом: его Самостью? Во время его рассказа я представляю матку, которая сжимается в начале родов и я ему выдаю эту перспективную интерпретацию, которая его не убеждает. Это я чувствую сжатия.

Месяц спустя он рассказывает сон, где он уплывает на морском корабле к неизвестному «которое считается опасным». Я делаю предположение, что это сексуальность, что его глубоко раздражает.

Этот период заканчивается через месяц инцестуозным сном, который его сильно потряс и привел в бешенство после всех моих намеков на сексуальность. На семьдесят седьмом сеансе, по возвращении из группового путешествия за границу, где в первый раз он почувствовал себя в своей тарелке среди сверстников, он рассказывает свой сон: «Я занимался любовью с моей матерью». Он делает ответственной меня из-за моего предположения – интерпретации по поводу сна с морским кораблем. «Это инициация - добавляет он, - это что-то, от чего я должен отделаться».

Это также и поворот анализа: регрессивный фон, но и место возрождения. Действительно, во сне два уровня. Один - возвращение к телу матери, другой – активное утверждение мужественности. У Рене нет больше пассивного отношения к матери, он проживает уже как мужчина, пока от него веет оплодотворением матери, это правда, но ему только семнадцать лет. Он может также мне продемонстрировать свою агрессивность.

Перенос позволил, что бы прожитое во сне, не выступило бы, как разрушитель, равно как и воспринимаемые аналитические понятия, переданные аналитиком и культурным окружением также поддерживали его.

Хрупкость этих новых достижений выражается во сне: «Я посещал квартиру преподавателя географии с моей матерью; но мои родители быстро меня увели».

Этот преподаватель «молодой мужчина, любящий путешествия и женщин, хорошо знающий свою профессию, умеет шутить, но также властный», комментирует Рене, который просто обожает его. В общем, отличная модель мужественности, которую, очевидно, родительские Сверх Я опасаются, в то время как Я ее желает.

Последний год анализа показывает установление баланса маскулинных и фемининных значимостей вместе с доступом к отцу и построением материнского негативного имаго.

Фигура старого мужчины, описываемая то как отец, то как обезьяна, образ отцовской Самости, помощник, позволяющий агрессивность и сепарацию, протягивающий нож Рене во снах, а также встреча с женщиной, отличной от матери: девушка, летящая над скалой навстречу к Рене. Как это будет воплощено?

Параллельно, образ героя уменьшается, переходя от рыцаря с блестящим оружием к ученику, повторяющему алфавит. Итак, он очеловечивается, узнав чувство и значение слез, признав позитивную фемининность в себе, больше не стыдясь этого, прожив это как некоторый траур по абсолютности.

Критическая оценка отцовского и материнского Сверх Я приводит к прогрессивной организации негативного материнского образа, которое добавляет опыт материнского у Рене и разворачивает процесс сепарации – дифференциации. На девяносто первом сеансе – Рене семнадцать лет - мать и аналитик выходят на сцену. Речь больше не идет о мифическом драконе, а о гораздо более актуальных конфронтациях:

«Я иду к вам с моей матерью. У меня нет снов, мы говорим обо мне. Мы раздосадованы, так как мать хочет присутствовать при том, что мы делаем. Я ей говорю «Нет», она настаивает. Вы ей говорите «Нет» и мы выводим ее в комнату для ожидания. Вы говорите, что я тревожусь, но это нормально для анализа. Мы беседуем за едой. Моя мать открывает дверь. Мы бросаемся на свои места как два соучастника. Я не считаю, что это серьезно. Моя мать там и у меня нет снов».

В своих ассоциациях сначала Рене делает акцент на том, что присутствие его матери, которую он больше не выносит, заставляет его задыхаться, и это помогает ему отделиться от нее. Прекрасная иллюстрация того, как Нойманн описывает развитие Я: «Архетип следующей фазы показывает его позитивную составляющую, и протекающая фаза, с её ужасным, удушливым аспектом, который внушает страх (…) который оказывается очень нужным (…), вызванный Самостью». (E.Neumann 1973)

Потом он затрагивает перенос, место, где проигрывается дифференциация, благодаря проекции на аналитика. «Это вы ей говорите уйти» - поддержка разъединения моей маскулинностью, но также и роль проводника: «Вы немного знаете, куда я иду, но не объясняете мне. Вы соучастник работы, которую я делаю, вы как тренер по футболу, который говорит: «У тебя все получится!»

Рене понимает, что нет необходимости рассказывать мне много снов: «Это не очень серьезно - кушать вместе.» Первый раз отношение переноса и аналитическая работа так явно обсуждаются и критикуются. Отныне он будет рассказывать меньше снов, но прорабатывать их более глубоко.

Что касается впечатления о разговоре на равных в течение этого сеанса, - это начало другого типа отношений; любовь и агрессивность здесь присутствуют и он их мне уже может выражать. С моей стороны я вижу его организовывающегося как субъект перед лицом двух матерей: это больше не маленький мальчик. Я обозначаю дистанцию, которую чувствую: «Теперь мне хочется говорить тебе «Вы»». Что я и делаю.

Едва мы покидаем матриархальный мир, где мужчины воспринимаются как опасные, Рене снится сон, которым он очень удивлен, в нем мужчины всего лишь поставщики оружия, воры и нарушители, женщина их не боится. Эта женщина не я, а Мадам Х, но она представляет, благодаря переносу, появление нового чувства и новой позиции фемининности между нами. «Это образ, того, что фемининность принимает во мне маскулинность, которая меняется. «Она» принимает мою мужественность и не боится больше мира мужчин». Эта позиция все еще может быть гомосексуальной, она будет обсуждаться позднее. Ее дело – работать с Анимой отца.

Через два месяца два сна вводят отцовскую функцию и дают доступ к этической позиции, что требует жертвы.

«В комнате моего дяди я играю с лошадью ярко голубого цвета».

Рене видит здесь мираж свободы, героическую мечту, которая больше не может существовать. Это побуждает покинуть иллюзорное всемогущество, посредством осознанного принятия границ. Отныне, сны будут интерпретировать обычный, каждодневный материал.

«Я со своим отцом. Он мне показываает таблицу: это информация по всем областям жизни, как выбраться из трудной ситуации. Он говорит мне, что это очень важно. Я предпочитаю посылать мои самолеты и их продавать. Я командую эскадрой и предпочитаю мои планы, чтобы произвести впечатление на покупателей. Мой отец умирает, и я понимаю, что следует изучить таблицу».

Этот сон выводит на сцену отцовскую функцию инициации социальной жизни. Рене, очевидно, предпочитает свои собственные проекты и претендует на представительность: «Я командую и я впечатляю.» Это отражает необходимость утверждения в оппозиции, классической в этом возрасте, которая, впрочем, не была прочувствована во сне.

Тем не менее, смерть отца, то есть, когда архетип Отца перестанет быть доминантой сознания, приведет к тому, что это отношение противостояния отомрет. Рене должен принять мудрость отцов и стать способным достичь этической, персональной позиции. Это и есть стать взрослым.

Последние шесть месяцев анализа были посвящены интеграции сексуальности вместе с доступом к генитальности и любви. Вот сон: «Я индеец. Я живу вместе с индейцами. Они говорят мне, что я должен принести что-нибудь от буйвола, которого я должен победить».

Рене так комментирует этот инициирующий сон: «Этот буйвол – центр, к которому направлено всё; как сила предков, которая есть, и которую у меня получается обретать и интегрировать. Это сексуальный символ».

Сон и его комментарий напоминают то, что говорил Юнг об архетипе Отца (Jung 1967), который позволяет полностью подойти к сексуальным побуждениям, абсолютно запрещая инцест. Протекание этого анализа действительно иллюстрирует эту диалектику. Рене чувствует себя теперь абсолютно уверенным, осознающим внутреннюю силу, и, в то же время, признает свое право на слезы.

Отныне это женщина, а не мать, которая становится партнером в переносе и принимает его мужественность. Рене может говорить о сексуальности со своими родителями и позиционировать их в их собственной сексуальности. Он позволяет себе также вспомнить несколько эротических снов, но еще рано праздновать победу: это один из уроков для аналитика подростков. Построение архетипических структур происходит на наших глазах, но требуется вовлечение Я, которое займет определенное время, в зависимости от субъекта и условий жизни.

Гомосексуальность опять появляется на сто десятом сеансе, ставя, таким образом, этический выбор гетеросексуальности. Отталкиваясь от культуры своего семейного и социального круга, Рене рассматривает гомосексуальность, как один из путей сексуальной реализации, но вот что отвечает ему психе на протяжении трех снов с небольшими промежутками между ними.

Первый сон: «Что-то круглое, что поглощает и душит звезды, нечто вроде протозавра, поедающего свет».

Мы интерпретируем это, как образ самости, еще архаичный, отказывающийся от дифференциации и осознания. Это предупреждение для Рене: обнаружить здесь точку опоры.

Второй сон: «С моей матерью мы встречаем маленькую раненую лошадь. Моя мать хочет отвести ее в соответствующие органы. Крупный мужчина заставляет меня сесть на лошадь, несмотря на ее раны. Когда я пересекаю Амазонку, лошадь выздоравливает».

Рене чувствует, что речь идет о чем-то, что выходит за гомосексуальность. Его либидо, раненное матерью, теперь выздоровело, что показывает ему мужина, не имеющий ничего общего с его отцом, заставляя его принять свое либидо и управлять им. «Пересечь Амазонку», возможно, означает поставить все на карту и рискнуть пересечь порог, покинуть мир «Матерей» и идти навстречу жещине, неизвестной женщине, идти как мужчина.

Третий сон: «Хрусталь. Я чувствую его вокруг меня как друга. Потом он уже передо мной и кажется мне гораздо более опасным, он хочет снова поставить меня на землю».

Рене пытается описать и комментировать: «Это, как объект под прицелом. Это не то, что я должен достичь, это было бы деструктивным, очарованием, абсолютным нарциссизмом». Рене говорит о своей необходимости творить, петь, кричать... о своих планах на лето с друзьями.

Этот хрусталь есть также и образ Самости, но в его организаторской функции, которая стремиться заставить развиваться человеческую сущность волей – неволей. Я чувствует ее как опасность. Рене осознает также хорошо и другую опасность, которую таит в себе слишком близкое приближение к Самости: очарование и нарциссическое любование, от которого погибают.

И вот сон конца анализа, брутальный, как у большинства подростков. После каникул мы начали над ним работать, но он прервал работу в связи с недоразумением, касающемся встречи; он смог объяснить его себе только два года спустя.

«Я на море с матерью, но я ее не вижу. Мы плаваем вдоль берега. Здесь море – это океан, спрятанная мужская сила, Посейдон. Я вижу много кораблей с огромными парусами, как крыльями. Я думаю, что они могут летать. Потом я вижу, что это сети для ловли рыбы. Я плавал кролем, сначала плохо, но потом понял, что это как будто ползать. Моя мать появляется как советчик. В конце она почти уже не появляется».

Мать-аналитик научила его плавать и поддерживать связь с берегом, равно как и улавливать содержания бессознательного, которое должно привести его к земле, к сознанию, а не летать более в придуманном мире воображения. Новая позиция Я кажется достигнутой.

Материнские ценности все еще присутствуют, но играют роль не более чем гида, справки, рекомендации. Покинуть архетип не означает ни в коем случае оставить его ценности, несмотря на то, что данный архетип более не необходимая актуальная доминанта.

Напротив, у этого молодого человека восемнадцати лет начинаются поиски Анимы; но это уже другая история.

Если мы оглянемся назад, то увидим путь архетипического процесса трансформации, соответствующего половому созреванию и отрочеству. Он был открыт – под воздействием телесной Самости - вопросом о теле и признания сексуальности тела, то есть, это путь поляризации фемининность – маскулинность.

Первая встреча с архетипом Матери выводит на сцену роль фемининности, которая связывает человека с его инстинктами, с мирами внешним и внутренним: функция эроса.

Тогда же начинаются поиски другого полюса - маскулиности, берущего происхождение от обоих родителей. Нуминозная встреча с первоначальной родительской парой заканчивает эту поляризацию и позволяет переоценку отношений между маскулинностью и фемининностью.

Появление маскулинной Самости - молодого Короля, имеет два последствия: признание архетипа Отца, на который возможна опора при реставрации отцовского имаго и поддержка Я в бессознательном в тот момент, когда Я разворачивает борьбу против материнского дракона.

Регрессия, возбуждаемая этой борьбой, первый раз ставит проблему гомосексуальности и заканчивается символическим инцестом с матерью. От тела матери субъект рождается вновь, носителем значений двух полов. Их дисбаланс ослабляет героическую позицию до необходимого предела.

Построение негативного материнского имаго заканчивает осознание ценностей, который несет архетип матери, и их дифференциацию. Позитивный полюс проводника, спроецированный на аналитика, таким образом, признан. Мать не преграждает более дорогу ни к отцовскому, ни к мужским ценностям – настоящая отцовская функция может, наконец, выстраиваться. Отличная от классического Сверх Я, она позволяет доступ к личной этике.

Сексуальность может быть затронута в отношении к отличному другому только после прохождения гомосексуального либидо.

В конце этих четырех лет работы материнское имеет только функцию проводника; Анима может выйти.

В заключении отметим, что пройденная психическая динамика, вызванная телесной Самостью, питает сначала структурный архетипический уровень, чтобы оживить родительские имаго и привести к реорганизации отношений Я с семейным кругом, с окружением и с внутренним миром: прогрессивное восстановление, где Я становится партнером Самости.

 

После этого рассказа интересно перечитать работу Нойманна, озаглавленную «Активация коллективного бессознательного и изменения Эго в период полового созревания», которая находится в Происхождение и развитие сознания. (Нойманн 1998)

«Отделение от родительских имаго, то есть, от реальных родителей, которое должно произойти в период полового созревания, вызывается, как показывают примитивные обряды инициации, активацией образов надличностных или Первых Родителей».

Коллективность тогда обременена превносить поддержку проекции для архетипов Матери и Отца.

«Критерием «созревания» является то, что индивид выводится из семейного круга и вводится в мир Великих Дарителей Жизни. Соответственно, половое созревание – это время возрождения, и его символизм является символизмом героя, который возрождается посредством сражения с драконом».

Этот период «ночного путешествия» обозначен обрядами, где «духовный или сознательный принцип одолевает дракона матери, а узы, связывающие ее [личность – примечание редактора] с матерью и детством, а также с бессознательным, разрываются. Окончательная стабилизация Эго, которая происходит с трудом, стадия за стадией, соответствует окончательному убийству дракона матери в период полового созревания.»

И тогда может появиться Анима и поиски души - партнера.

«Возродившийся перерождается через принцип отца, с которым он отождествлял себя при инициации. (...).

Во время допубертатного периода Эго постепенно занимало центральное положение; теперь, с наступлением половой зрелости, оно наконец становится носителем индивидуальности.»

Некое творческое напряжение должно создаться между двумя системами: сознанием и бессознательным. Архетипические каноны теперь будут передаваться как духовный мир коллектива старших.

«Быть инициированным и быть взрослым означает быть ответственным членом коллектива, ибо с этого момента выходящее за рамки личного значение Эго и индивида включается в культуру коллектива и её канон».

Опыт, прожитый Рене в течение четырех лет, содержит инициирующие элементы, описанные Нойманном. Разница, безусловно, есть, в одном маленьком факте. Речь идет не о практическом освоении патриархального коллективного, а, напротив, о процессе индивидуации в двойственном отношении.

В своем противостоянии родительским Сверх Я, благодаря работе над имаго, анализируемый выбирает – свои - направления к двум коллективным: бессознательному и социальному, чтобы достичь личной этики, которая учитывает оба. Более не стоит вопрос об исключении из человеческой группы - Рене нашел удовлетворяющее отношение со своими сверстниками; но также и не возникает вопрос о слепом принятии коллективных моральных и социальных ценностей.

Последнее заключение – хочу подчеркнуть, что теперь его задача - управлять полученным опытом и пользоваться им в дальнейших жизненных ситуациях.

 

Литература

1. W. Giegerich, “Ontogeny=Phylogeny? A fundamental critique of Erich Neumann’s Analytical Psychology” Spring 1975,

New York, Spring Publications,1975

2. E. Neumann, The Child, Londres, Hodder and Stroughton, 1973

3. E. Neumann, The Place of Creation, Princeton, N.J., PrincetonUniversity Press, 1989

4. C. G. Jung, Synchronicité et Paracelsica, Paris, Albin Michel, 1988

5. C. G. Jung, The Psychogenesis of Mental Disease, C.W., vol. 3, Londres, 1960

6. Э. Нойманн, Происхождение и развитие сознания «Релф-бук» «Ваклер» 1998

7. “Le loup”, Caiers de psychologie jungienne, n° 7, 1975

8. L. Kreisler, L’Enfant du désordre psychosomatique, Paris, Privat, 1981

9. А. Грин Мертвая мать Французская психоаналитическая школа Питер 2005

10. C. G. Jung, Introduction à l’essencede de la mythlogie, Paris, Petite Bibliothèque Payot, 1958

11. É.G. Humbert, Jung, Paris, Éd. Universitaires, 1983

12. C. G. Jung, Métamorphoses de l’âme et ses symboles, Genève, Georg & Cie, 1967

 

Перевод Бикиной С., Кондратовой О.

[1] инцистирование – процесс образования плотной оболочки цисты – у одноклеточных организмов, наблюдается при неблагоприятных условиях жизни (например, при высыхании) или в определенные периоды жизненного цикла. (Словарь иностранных слов Государственное издательство иностранных и национальных словарей М., 1954 г.)

[2] диахрония – гр. Dia – через, сквозь chronos - время