Н. С. ГОРДИЕНКО. Крещение Руси факты против легенд и мифов (Путята крестил мечом, а Добрыня огнем).

Опубликовано: 21 августа 2010

http://via-midgard.info/news/article/nasledie/vera/5110-n-s-gordienko-kreshhenie-rusi-fakty-protiv-legend.html

«Повесть временных лет» утверждает, что сам Владимир крестился в захваченной им Корсуни. А в труде монаха Иакова «Память и похвала Владимиру» говорится, что город Корсунь был взят Владимиром на третий год после крещения. На этом основании многие исследователи и некоторые церковные историки считали корсунскую версию начала христианизации Древней Руси недостоверной. Однако и сторонники и противники этой версии сходятся на том, что реальным началом «крещения Руси» следует считать не корсуньское событие, то есть крещение самого князя, а обращение в новую веру киевлян, предпринятое Владимиром уже после взятая Корсуни и возвращения этого города византийцам.

Редко кто из современных православных богословов упоминает о наличии противоречивых объяснений начала «крещения Руси», а проповедники вообще обходят эту щекотливую тему. Чаще всего излагается корсунская версия, причем преподносят ее своим слушателям и читателям как единственную и абсолютно достоверную. Между тем такой крупный и авторитетный церковный историк, как профессор Е. Е. Голубинский, решительно отвергал ее (см.: т. I, ч. I, с. 127). Не содержат древнерусские источника и сколько-нибудь детализированного описания самого процесса принятия христианства киевлянами. «Повесть временных лет» сообщает об этом моменте «крещения Руси» предельно кратко: отдав Корсунь византийцам, Владимир «вернулся в Киев. И когда пришел, повелел опрокинуть идолы, — одних изрубить, а других сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву извозу к Ручью, и приставил двенадцать мужей колотить его жезлами... Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем. Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные, так как не приняли еще они святого крещения. И, притащив, кинули его в Днепр... Затем послал Владимир по всему городу со словами: «Если не придет кто завтра на реку — будь то богатый или бедный, или нищий, или раб — да будет мне враг». Услышав это, с радостью пошли люди, ликуя и говоря: «Если бы не было это хорошим, не приняли бы это князь наш и бояре». На следующий же день вышел Владимир с попами ца-рицыными и корсунскими на Днепр и сошлось там людей без числа. Вошли в воду и стояли там одни до шеи, другие по грудь, молодые же у берега по грудь, некоторые держали младенцев, а уже взрослые бродили, попы же совершали молитвы, стоя на месте. И была видна радость на небе и на земле по поводу стольких спасаемых душ» (с. 279-280).

Еще лаконичнее описал крещение киевлян автор «Слова о законе и благодати» митрополит Иларион: крестившись сам, Владимир «заповеда по всей земли своей креститися... и все быти крестьянам, малыим и великиим, рабом и свободным, юным и старым, богатым и убогим; и не бысть ни одного же противящася благочестному его повелению, да аще кто и не любовию, но страхом повелевшего крещахуся, понеже бе благоверие его с властию сопряжено» (цит. по кн.: Замалеев А. Ф., Зоц В. А. Мыслители Киевской Руси. Киев, 1981, с. 128-129). Из этих повествований, сообщающих о далеко не однозначном отношении киевлян к намерениям и действиям своего князя, современные церковные авторы вырывают лишь фразы о том, что «с радостью пошли люди», «не бысть ни единого же противящася», и заявляют, будто крещение жителей Киева прошло при всеобщем ликовании, не вызвав ни у кого не только противодействия, но и неудовольствия. Наши предки «со слезами радости принимали крещение» (ЖМП, 1947, № 8, с. 12); «Все шли по зову своего вождя, ибо верили ему» (ЖМП, 1954, № 7, с. 11); «Русский народ с радостью принимал христианство» (50-летие восстановления патриаршества, с. 31); «Новая религия сразу же была воспринята» (ПВ, 1972, № 2, с. 22); крещение проводили, «применяя меры терпеливого убеждения» (ПВ, 1974, X» 7, с. 26), — вот типичные высказывания на эту тему, которые можно встретить на страницах официальных изданий Московской патриархии.

Утверждения такого рода явно расходятся с исторической правдой и тем не менее они повторяются нынешними поборниками русского православия из года в год, а в преддверии тысячелетия крещения киевлян особенно часто. Идеологов русской православной церкви заботит в данном случае не верность исторической правде, а необходимость отстоять очень важный для них тезис о богооткровенности христианства и промыслительности процесса утверждения данной религии на Руси. Отсюда их заведомая тенденциозность в освещении начального момента христианизации древнерусского общества. Им надо во что бы то ни стало представить христианство как социально нейтральную идеологию, якобы одинаково приемлемую для всех сословий и групп Древней Руси, а утверждение этой религии в нашей стране — как чисто мистическую акцию общечеловеческого характера, в осуществлении которой будто были заинтересованы в равной мере и княжеско-боярская верхушка и широкие народные массы. Между тем стоит лишь повнимательнее вчитаться в приведенные выше древнерусские тексты, и картина начала «крещения Руси» окажется совсем не такой идиллической, какой изображают ее на страницах современных изданий русской православной церкви. Как ни идеализировали авторы этих текстов процесс обращения в новую веру киевлян, они все же вынуждены были признать, что крещение жителей Киева не обошлось без угроз и принуждения со стороны княжеской власти. Нежелавшим креститься прямо заявляли, что их будут рассматривать как противников князя («если не придет кто завтра на реку... да будет мне враг»), а поэтому какая-то часть киевлян оказалась в водах днепровских отнюдь не по доброй воле — «не любовию, но страхом».

Вот почему не только ученые, но и некоторые церковные авторы не отрицали в прошлом принудительного характера крещения жителей столицы Киевского государства. На насильственность приобщения к новой вере киевлян указывали в своих трудах многие историки церкви. Так, например, архиепископ Макарий (Булгаков) писал: «Не все, принявшие тогда у нас святую веру, приняли ее по любви, некоторые — только по страху к повелевшему; не все крестились охотно, некоторые — неохотно» (т. I, с. 27). «Нежелавших креститься, — признавал Е. Е. Голубинский, — было весьма много как в Киеве, так и вообще во всей Руси» (т. I, ч. I, с. 175). Такого же мнения на этот счет и архиепископ Филарет (Гумилевский) (см.: История русской церкви, с. 31). Открыто признавался насильственный характер приобщения к христианству жителей Киева и на страницах дореволюционной церковной периодики — в статьях, посвященных князю Владимиру и его деятельности по «крещению Руси». В частности, священник М. Морев писал, комментируя рассказ летописца о крещении киевлян: «Многие не желали креститься: одни по нерешительности, в которой прежде долго находился и сам князь Владимир, другие по упорству; но последние не желали слушать и проповеди... Ожесточенные приверженцы старой веры бежали в степи и леса» (Приходская жизнь, 1911, № 12, с. 719). В таком же духе пересказал летописное повествование архимандрит Макарий. Констатировав, что многие жители Киева «явились на реку из страха перед князем», он далее отметил: «Крестились одновременно очень много киевлян. Но нашлись и такие, которые не хотели слушать ни проповедей духовенства, ни приказания князя: они бежали из Киева в степи и леса» (Православный благовестник, 1914, № 2, с. 35-36). Иначе и не могло быть. Как уже отмечалось, потребность в новой религии первоначально ощущали лишь социальные верхи Киевской Руси. Владимиру и его ближайшему окружению она была нужна для укрепления великокняжеской власти. Формировавшееся сословие феодалов искало в ней оправдание своего привилегированного положения в древнерусском обществе и идеологическую узду для челяди и смердов. Купцам христианизация Руси сулила расширение и укрепление торговых связей с христианскими странами. Все они получали возможность с помощью новой веры насаждать в массах дух покорности, примирять угнетенных с тяготами подневольной жизни и тем самым удерживать народные массы от активных форм социального протеста. Ради таких перспектив можно было изменить многовековой традиции, порвать с языческим прошлым, отказаться от привычных форм духовной жизни.

В ином положении находились социальные низы древнего Киева. Ни смерды-крестьяне, ни ремесленники, ни бесправные холопы-рабы не получали от вводимого христианства, давно переставшего быть религией обездоленных, ничего такого, что отвечало бы их социальным потребностям. Не адаптированная к условиям жизни приднепровских славян и потому не находившая отклика в их душах, государственная идеология Византийской империи воспринималась народными массами Киевской Руси как что-то глубоко чуждое им, принудительно навязываемое ради прихоти власть имущих. Поэтому они принимали новую религию неохотно, по принуждению, уступая не столько уговорам, сколько угрозам. Были среди киевлян и такие, кто протестовал против крещения простейшим и доступным им способом — убегал из Киева, надеясь в степной и лесной глуши сохранить прежнюю веру, близкую им, привычную и понятную. Вот как описывал возможное поведение киевлян Е. Е. Голубинский «Всякое правдоподобие требует предполагать, что было некоторое, а может быть и немалое, количество таких, которые остались глухи к проповеди и в глазах которых князь и бояре были отступниками от староотеческой веры. Одни из таких людей могли быть заставлены повиноваться угрозами или даже прямо силой, а другие, вероятно, не были заставлены никакими средствами и или искали спасения в бегстве или сделались, так сказать, языческими мучениками» (т. I, ч. I, с. 168-169). И поступали так не одни жители древнего Киева.

Как неоднократно отмечалось, крещение киевлян явилось всего лишь началом процесса христианизации Древнерусского государства. Новую веру, ставшую государственной религией, надо было распространить по городам и селам Киевской Руси. И хотя крещением повсеместно занимались не только привезенные из Византии священнослужители, но и княжеские власти, выполнить поставленную задачу оказалось не так-то просто. Судя по летописным свидетельствам и житийным материалам, редко где насаждение христианства обходилось без насилия и принуждения с одной стороны и сопротивления — с другой. Вот лишь несколько фактов. Вторым по величине и значению городом Киевской Руси в период княжения Владимира Святославича был Новгород. Поэтому вслед за киевлянами предстояло креститься и новгородцам. Для этой цели в Новгород в 991 году был направлен епископ Иоаким Корсунянин, которого сопровождал новгородский воевода Добрыня (дядя Владимира по матери) — тот самый, который за десять лет до этого устанавливал кумира над Волховом по повелению киевского князя. В помощь им была придана киевская дружина во главе с тысяцким[1] князя Владимира Путятой.

Узнав о цели, прибытия Добрыни с епископом, новгородцы порешили на вече не пускать в город этих миссионеров и не принимать новой религии. Понимая, что киевские дружинники прибыли с Добрыней не на прогулку, жители Новгорода взялись за оружие. Их действия направлял тысяцкий Угоняй и языческий жрец Богомил Соловей. Центром сопротивления, стала Софийская сторона. Чтобы крестители не перебрались на нее с Торговой стороны, где они принудительно привели к новой вере несколько сот новгородцев, был разметан мост через Волхов. Путята с помощью военной хитрости проник со своим отрядом в центр Софийской стороны и захватил самого Угоняя и его соратников. Но восставшие новгородцы продолжали сопротивляться. Лишь после того, как тайком переправившийся через реку отряд Добрыни поджег дома участников восстания, сопротивление противников христианизации Новгородской земли было подавлено.

Конечно, восставшие новгородцы руководствовались в своих действиях не только религиозными мотивами, но и политическими соображениями — нежеланием попасть в полную зависимость от киевского князя. Именно последним обстоятельством объясняется участие в восстании многих представителей новгородской знати. И тем не менее непринятие новой веры было налицо, причем наиболее резко и открыто демонстрировал это непринятие простой новгородский люд, которому насаждавшееся христианство не несло ничего xopoшего. Когда по приказу Добрыни языческие идолы были повержены (деревянные предали огню, а каменные утопили в Волхове) и началась процедура принятия христианской веры, желающих креститься оказалось не так уж много. Воинам, княжеской дружины пришлось перейти от уговоров к прямому принуждению и силой загонять упорствовавших новгородцев в реку. Вся эта процедура принудительного обращения Новгорода в христианство дала новгородцам основание заявить, что их «Путята крестил мечом, а Добрыня огнем». Немало драматических ситуаций, свидетельствовавших о непринятии христианства значительной частью горожан в селян Древней Руси и о насильственном обращении ослушников в новую веру, складывалось и в других местах. В частности, с большим трудом удалось христианским миссионерам приобщить к новой вере жителей древнего Ростова. Первые два епископа Федор и Иларион (XI в.) ничего не могли поделать с ростовчанами-язычниками и сами отказались от своего пребывания в этом городе: «избегоша, не терпяще неверия и многая досаждения от людей». Против третьего епископа Леонтия город взбунтовался: над «владыкой» нависла реальная угроза не только изгнания, но и насильственной смерти. Лишь четвертый епископ Исайя смог добиться некоторого успеха, да и то не в самом Ростове, а в Ростовской земле. Но и ему не удалось заставить всех ростовчан отказаться от язычества и окончательно перейти в христианство. Такие же трудности возникли при христианизации населения древнего Мурома: не смогли приобщить муромцев к новой вере ни сын киевского князя Владимира Глеб, ни его преемник.

Иногда местное население устраивало самосуд над некоторыми миссионерами, проявлявшими излишнюю ревность при насаждении христианства. Именно так поступили, например, вятичи, убившие монаха-миссионера Кукшу, который в середине XII века прибыл на Вятскую землю из Киево-Печерского монастыря.

Об обстоятельствах приобщения к христианству жителей других городов и местностей Древней Руси сведений не сохранилось. Но вряд ли там крещение проходило иначе, чем в упомянутых выше городах. Все это, вместе взятое, дало основание историкам (в том числе и церковным) говорить о том, что введение христианства на Руси при князе Владимире и его преемниках не было мирным и спокойным процессом, что новую веру насаждали с применением насилия, вызывавшего противодействие различных групп местного населения и прежде всего простого люда. Русь, писал Е. Е. Голубинский, «крещена была не только проповедью, но и принуждением» (т. I, ч. I, с. 199). Полемизируя с теми, кто утверждал, будто наши предки приняли крещение «без борьбы и насилий», Е. Е. Голубинский писал: «Совершенная покорность русских в деле перемены веры воле князя и так называемое мирное распространение христианства на Руси есть не что иное, как невозможная выдумка наших неумеренных патриотов, хотящих приносить здравый смысл в жертву своему патриотизму. Нет сомнения, что введение новой веры сопровождалось немалым волнением в народе, что были открытые сопротивления и бунты» (там же, с. 175-176). Столь же категоричны в своих высказываниях на эту тему и авторы многих статей, публиковавшихся в дореволюционное время на страницах церковной периодики. «Язычество, — говорилось в статье «Политическая и общественная деятельность высших представителей русской церкви (X-XV вв.)», — было еще сильно, оно не отжило еще своего времени у нас на Руси, оно сопротивлялось введению христианства; поэтому правительство принимает насильственные меры в деле распространения христианства, прибегает к огню и мечу с целью внедрения евангельского учения в сердца язычников. И служители Христа не вооружаются против таких средств; напротив, они их оправдывают и на трупах воздвигают крест Христов» (Звонарь, 1907, № 8, с. 32). Все эти факты и высказывания, нелестно характеризующие светских и церковных «крестителей» Киевской Руси, хорошо известны богословско-церковным кругам Московской патриархии. И тем не менее современные богословы и проповедники либо замалчивают их, либо выступают с заявлениями прямо противоположного содержания — уверяют своих читателей и слушателей, будто введению христианства никто не противодействовал и осуществлялась эта акция в атмосфере всеобщей поддержки. «Привлечение язычников и инаковерующих в Киевской Руси к церкви Христовой, — утверждает митрополит Антоний (Мельников), ничем не аргументируя свое утверждение, — совершалось не путем насилия, а силой убеждения, при содействии благодати божией, живой и чудесной» (ЖМП, 1982, № 5, с. 50). Показательно в этом отношении освещение современной церковной печатью обстоятельств крещения новгородцев. В предисловии к «Православному церковному календарю на 1983 год», посвященном церковной истории Новгорода и Пскова, приобщение новгородцев к христианству преподнесено как мирная идиллия: «Жители Новгорода приняли крещение в 988 году (?) от святого Иоакима Корсунянина... который стал первым новгородским епископом» (с. 2). И ни слова о том, как это крещение проходило и какова была реакция новгородцев на появление в городе Иоакима. Утверждения такого рода рассчитаны на людей, ничего не знающих о прошлом своего народа — в том числе и о том, что крестили наших предков принудительно и делали это в интересах господствующих сословий формировавшегося феодального общества.

[1] Тысяцкий — должностное лицо, которого избирало вече; во времена военных действий командовал народным ополчением («тысячей»).