Глава 10. Злоключения инспектора

 

Инспектор вышел из Здания и медленно спустился по каскаду ненавистных ступенек, тяжело опираясь на трость. Колено его ныло ещё сильнее, чем утром, мятый плащ свешивался через предплечье, являя некогда белую рубашку, ныне представляющую собой карту свежих и подсыхающих континентов влаги. Инспектор чувствовал знакомую дурноту, которую ощущал всегда, когда сталкивался с абсурдными законами Здания, что каким-то неведомым образом затесались в реальный мир. Инспектор полез за часами, в последний момент вспомнив о соцветии трещин, чертыхнулся и обернулся на главную башню. Короткая стрелка уже мигрировала на правую сторону циферблата, собираясь вернуться через его нижнюю часть. Солнце зависало над западными крышами, грозя через пару часов умереть медленной смертью в морской пучине.

Затянувшийся поход в Здание нарушил все планы инспектора.

Тот поспешил закурить трубку. В руках у него было очередное ходатайство, убитое печатью «Отклонено».

Инспектор положил его в портфель, в братскую могилу картонной папки, где таких листков было уже больше сотни. «Ладно. Завтра мне выдадут разрешение на новое ходатайство, и послезавтра они должны сдаться. Я проработал тут пятнадцать лет и знаю, что машина работает исправно и однообразно, поэтому главное – набраться терпения и победить её, переселить её своим однообразием. Это просто заложено в механизм, в законы её существования, потому невозможен другой исход, главное набраться терпения… «Но какие же они крысы!» – инспектор глубоко затянулся, вспоминая полуденное заседание финансового отдела. Тесная, вытянутая комнатушка, всё место в ней занимал огромный торжественный стол морёного дуба, вдоль которого стояли самые разные, словно соревнующиеся в своём убожестве, стулья, сиденья и табуретки. Во главе стола высился готический деревянный трон с резными спинкой и подлокотниками, явно имеющий родственную связь с тёмным столом. По бокам на разномастных стульях сидели чиновники финансового отдела (приглядитесь: инспектор седьмой слева), а во главе, на деревянном троне возвышался председатель и, по совместительству, генеральный секретарь финансового отдела, непосредственный начальник инспектора. Маленький человек в мелких очках со светлыми жиденькими волосами на плешивой голове.

Вопрос инспектора должен был быть первым, но тот опоздал, из-за чего его передвинули ниже.

Стол был завален папками, полуденный свет почти не проникал в кабинет через узкие окошки под потолком. Заседание тянулось, как дурной сон, выполненный в виде пыльного коридора, из которого никак нельзя выйти. Решения принимались мучительно долго, вопросов было необъятное количество, и все они были ничтожны по своей сути. Какими чернилами можно заполнять бланки, какими нет и какими можно в исключительных случаях, где указывать дату – в начале или в конце документа, в каком порядке должны располагаться дела на полках, и прочее, и прочее…

Обсуждали их многословно, резонёрствуя, хвастая и кичась уродливыми оборотами бюрократической речи, и, казалось, к решению не придут никогда, слово передавалось по кругу каждому, и каждый желал высказаться. А когда уже всё было решено и обговорено по несколько раз, чей-нибудь ненавистный зудящий голос с конца стола произносил: «Всё же посмею не согласиться с такой трактовкой вопроса… Мне кажется, что нумерацию дел надо вести не в алфавитном порядке полуденного языка, а в порядке языка Архипелага, ведь он является родоначальником любого бюрократического действа…» – и адская машина заводилась снова, и опять спорили, разглагольствовали, нудили, не соглашались, обвиняли… В списке вопросов заседания у председателя ходатайство инспектора значилось только пятой строчкой. Полдень давно сполз по стене солнечным лоскутом, попавшим в это царство лжи и глупости словно по ошибке. Когда инспектор вздрогнул, выпав из привычного оцепенения подобных собраний, оказалось, что секретарь назвал его дело, и все смотрят на него.

Сердце инспектора забилось сильнее, он отложил в сторону свой портфель, готовясь произнести речь, которую выдумывал всю неделю, надеясь, произвести впечатление на секретаря, зная по горькому опыту предыдущих поражений и редких побед, на какие тайные рычаги надавить, но секретарь не дал ему слова:

– Вы опоздали на собрание на пять минут, инспектор, это вопиющее нарушение. – Все согласно закивали головами, поднялся одобрительно-осуждающий гул. – Вы уже не в первый раз позволяете себе такие выходки, нарушая субординацию и дисциплину, – гул становился громче, и инспектор испугался самого страшного: сейчас он начнёт отчитывать его, увлекаясь и распаляясь, и всё это затянется ещё минут на пятьдесят, но секретарь неожиданно закончил:

– Давайте быстрее, у нас мало времени. Только не про налоговое бремя, умоляю, голова болит от ваших цифр.

Но речь инспектора была как раз про налоговое бремя, он попытался завести механизм уже отточенного дома– в душевой, тайком от Марии, чтоб не услышала – порядка слов, но секретарь вновь перебил его каким-то нахальным вопросом, не относящимся к делу, все засмеялись, а инспектор, решив сказать кратко и ёмко, сказал почему-то резко и даже грубо. И все замолчали секунд на двадцать, лишь чей-то ненавистный и зудящий пропел с того конца стола извечное в своей безответственности: «О-хо-хо-о-о»...

– Мы рассмотрели ваше прошение, подробно проанализировав все указанные аргументы, и не нашли оснований для принятия предлагаемых изменений, – наконец сказал председатель. – Вследствие чего считаем целесообразным отклонить вышеозначенное ходатайство.

Сказал, и, клянусь вам, усмехнулся, чуть заметно, сквозь зубы, или это свет так падает?

– Считаю целесообразным сообщить, что нормы налоговой системы являются не… – начал фининспектор заново, но председатель опять его перебил:

– Мы уже рассмотрели все ваши аргументы и предложения, господин инспектор. Подробно. И не нашли каких-либо оснований для внесения изменений.

И поставил печать. И тут же все перешли к другим вопросам, забыв про инспектора, только какой-то гаденький толстячок из другого подотдела, наклонившись к нему, доверительно, словно сообщнику, прошептал:

«Всё поднимаешь, а они не дают, да? Хи-хи-хи…»

Инспектор отвернулся и досидел до конца заседания, глядя на то, как солнечный лоскут бессильно сползает по полкам и корешкам папок. «Взять бы его за серенькую рубашку левой рукой. А трость взять за середину – правой. И со всего размаху. Тяжёлым серебряным набалдашником. Прямо в мелкие зубы. Чтоб вдребезги, – инспектор, наконец выдохнул дым в черные усы. – Ладно. Послезавтра». Он стоял на краю площади. Документ со списком необходимых адресов лежал у него в портфеле, но он помнил его наизусть.

Он знал, что первым был адрес, лежащий в самом истоке Полуденной улицы, берущий начало от круглого гранитного сердца, знал, что этот адрес совсем рядом: «Изобретательная контора братьев Райн», Полуденная, 2. Но он стоял в нерешительности на самом краю Круглой площади, как стоял здесь несколько часов назад Аркадий из Счётного отдела. Знал, что ему надо пересечь площадь наискосок, через мозаику в форме циферблата со стрелками, указывающими на полдень, на север, и, подчиняясь их указаниям, войти в русло Полуденной улицы и сразу свернуть налево к дому 2. «Изобретательная контора братьев Райн». Тем более, напротив тоже был полезный адрес – «Мастер-часовщик», Полуденная, 1: там обитал высокий седой человек, который мог оживить его часы, убитые сегодня куском черепицы, как когда-то был убит молнией их предыдущий обладатель. Но, несмотря на это, фининспектор развернулся и пошёл к пятому пункту в своём списке, на запад, к морю, в направлении девяти часов, хотя обладатель этого номера – небольшой кабачок – был гораздо дальше и нарушал изначальную логистику, так заботливо выстроенную самим инспектором несколько дней назад. «Я слишком раздражён после встречи с этими чиновниками, – соврал себе инспектор, – а мне нужно быть вежливым с братьями. Они любой мой промах будут использовать против меня».

Он сплюнул, выбил трубку о серебряный набалдашник трости, пересёк площадь в западном направлении и поймал велорикшу. Усевшись на заднее сиденье трёхколёсной велоколяски, осёдланной загорелым худым мальчишкой с мощными ногами, инспектор назвал адрес и покатил через весь город в сторону моря, навстречу запахам водорослей и соли. Коляска тряслась на камнях.

Сиденье было сзади, и инспектор всю дорогу смотрел на загорелые худые лопатки мальчугана, исправно крутившего педали. Между лопаток по позвоночному столбу скатывались капельки пота. «Сколько ему лет? Четырнадцать? Или меньше? К двадцати, самое большее, к двадцати пяти, когда он накопит десятилетний стаж тряски по извилистым мостовым города, тысячи миль и клиентов и всего несколько серебряных монет под полом своей лачуги, его колени начнут опухать. В суставах будет скапливаться жидкость, появятся резкая боль и хромота плюс немеющие безымянные и мизинцы, стреляющие локти, смещённые позвонки, и поясницу будет ломить – так, вроде, описывал это доктор Густав, пока не уехал из города. Несколько серебряных монет из-под пола быстро уйдут на лечение, но их не хватит, он не сможет садиться за руль, но всё же попытается, что приведёт к онемению ног, после – мучительный выбор: продавать или не продавать своего верного, но уже потёртого коня: рикши гордые, любят своих железных осликов… И вот он, разбитый двадцатипятилетний старик, лежит в своей лачуге с горсткой угля, которой не хватит для того, чтобы пережить сырую зиму. Спросить бы директора его конторы, как он таких берет на работу, нарушая правило минимального возраста».

Минут через сорок дребезжащая колесница, пролетев сквозь умирающий июль по мощёным улицам в колоннаде зрелых лучей, лавируя между пешеходами и трезвонящим велосипедами вдоль сотен лавочек и контор, что мелькали полосой вывесок над худым загорелым плечом, принесла инспектора к маленькому кабачку «Прохлада» в западной части города. Инспектор расплатился с рикшей, добавив пару медяков на чай, и двинулся к кабачку.

Глава 11. Поиски Грегуара

 

Сложнее всего Грегуару было достать жирную гусиную печень специально откормленной породы птиц – мало того, что цена была до неприличия высокой, но и найти сей деликатес казалось невозможным. В городе было только три фешенебельных ресторана, где подавали жирную гусиную печень – «Рыба-Меч», «Двенадцать» и «Кабинет». Ещё был «Гранд-Отель» – недостроенная гостиница с рестораном на первом этаже – но Здание заморозило строительство железнодорожного вокзала и путей сообщения, потому «Гранд-Отель» так и не был открыт, пугая улицу чёрными глазницами высоких окон. Бродяги уже спорили, кто какой этаж займёт на зиму.

«Рыба-Меч», «Двенадцать» и «Кабинет» были теми местами, где обедала госпожа Роза Полуденная, братья Райн и прочие сильные мира сего. Поставщик у ресторанов был один, легендарный контрабандист Франц, потомственный флибустьер, акула чёрного рынка. Как найти его лавку, постоянно переезжающую по циферблату города, знали единицы. Например, в прошлом месяце Франц расположился в роскошном особняке на Круглой площади под носом у Здания. Служба Преследования и полисмены вышибли старинную дверь десять минут спустя после того, как капитан незаконной торговли лично закрыл её ключом, покидая пятикомнатный корабль. Где же он будет завтра, не знал никто.

Но за несколько серебряных монет и полчаса унизительных расспросов у чёрного хода «Кабинета» Грегуар раздобыл у официанта адрес и тайное слово, открывающее дверь в каком-то нандийском райончике, в кирпичной халупе недалеко от моря на грязной улице, полной оборванных узкоглазых детей.

Здесь Грегуара постигло ещё одно унижение. Посыльные из трёх фешенебельных ресторанов города, доехавшие на колясках с собственными рикшами, в отглаженных белоснежных костюмах, выглядели лучше, чем хозяин маленького кабачка «Прохлада», с чёрным потёком между клетчатых лопаток, добредший сюда пешком через раскалённый рынок. Но главное было не это. Кто-то уже прознал о намерениях Грегуара. Потому хохотали над ним все, включая Франца, сорокалетнего смуглокожего красавца с клиновидной бородкой и волосами чёрными, как паруса его прадеда:

– Не перекормите нашего финиспектора, мсье. А то мне придётся продавать и его печень, – Франц, усмехаясь, протянул ему небольшой свёрток, который казался уменьшенной карикатурой на огромные авоськи других посыльных.

Подходящую икру, красную рыбу и рапанов он нашёл через два часа плутаний по рынку среди толкучки узких разноцветных рядов, тентов, выкриков и причитаний. Всё-таки несколько прибрежных рыбаков кое-где торговали свежим уловом. Отстояв минут сорок в очереди на самом солнцепёке, Грегуар купил свежей рыбы, икры и мидий. После Сухого Мора нравы Морских стали мягче, и рыбаки заходили дальше в город, не рискуя стать изгоями в родных деревнях.

Яблоки для паштета он нашёл у какого-то седого торговца на перекрёстке – зеленоватые, в самый раз, добавят свежести.

С трюфелями вышел неприятный казус: Грегуар выкупил последнюю порцию, отложенную для посыльного из «Кабинета», кое-как уговорив продавца в лавке на двойную цену. В его кабачок официанты из «Кабинета», конечно, ввалиться не посмеют, но теперь ему лучше не появляться в их квартале, иначе можно отхватить.

Омаров Грегуар купил у Жерара на углу Мясной. Упрашивать пришлось дольше, чем обычно. Жерар сам опасался проверок и, после последнего предупреждения от Здания, старался вести бизнес только по-белому. У Грегуара не было возможности платить налоги с такой крупной закупки. До этого он всегда официально покупал омаров по заниженной цене, но доплачивал на руки. Теперь же Жерар мялся полчаса, но сдался после того, как Грегуар соврал, что видел копию списка проверяемых, всего фамилий семнадцать, тебя там нет, честно, в алфавитном идут, после Оберау сразу Сокаль, а Обри нет, клянусь тебе, последний раз… – Жерар вырвал край фартука из цепких коротких пальцев и ушёл в погреб.

Как можно убедиться, за два последних дня, ещё до немого противостояния с Аркадием, Грегуар одним из первых где-то пронюхал о проверке, мало того, каким-то неведомым способом из перекрёстка намёков, обиняков и сплетен вычислил координаты истины: его имя есть в ужасном списке инспектора. Грегуар стал готовиться к битве. Он внимательно изучил противника.

Инспектор был полон, даже грузен, и страдал отдышкой. Говорили, что он любит вкусно поесть. Говорили, что он не берёт взяток, честен, настойчив и непредвзят. Но Грегуар знал, что так не бывает. Слабости есть у всех. Тем более, он хромает, скорей всего, вследствие употребления жирной пищи. А ту же «Рыбу-меч» он в прошлом месяце не оштрафовал, и утверждают, что весьма плотно там отобедал всяческими деликатесами и даже выпил вина в рабочее время, после чего расследование в отношении «Рыбы-меч» было прекращено. Каких трудов стоило Грегуару найти и расспросить вальяжного официанта из «Рыбы-меч» – один Полдень ведает. Официант, любитель несовершеннолетних мальчиков, был пару недель назад уволен за какой-то постыдный поступок в отношении помощника повара и теперь потягивал коктейли через трубочку в не самом лучшем заведении города в неподобающий для этого занятия час, скажем, задолго до полудня. Несколько медяков нарушили путанный ход беседы, и Серж – так назвался этот молодившийся сорокалетний пижон– снисходительно пропел:

– Ну, доставайте перо, рыбка моя, а то у нас нет-с.

Прибавьте к этому некий слух, согласно коему госпожа Роза Полуденная, получавшая семена и цветы не только законным образом, но и контрабандой из порта, как-то послала инспектору целую корзину перепелиных яиц, пару батонов лукового хлеба и ящичек с козьим сыром и странным образом избежала прошлой проверки. Да, чудесный мозг параноика сложил все факты в единственно-верную теорию.

Финансовый инспектор города Полудня Адель Вличкий был чревоугодником и легко соблазнялся на изысканные кушанья.

Потому в день грядущей проверки ещё засветло Грегуар уже шумел на кухне кастрюлями и сковородами, обливая омаров лимонным соком, раскладывая яблочно-печёночный паштет при этом постоянно сверяясь с небольшим листком, исписанным холёной рукой томного Сержа.

Мозг параноика – устройство странное, отсеивающее всё ненужное, всё, что не вписывается в объявленную официальной идеологией правду. Непонятно, как три года назад чуткий к сплетням Грегуар пропустил громкую новость об избиении инспектора тремя неизвестными, после которого тот стал хромать на правую ногу. К тому же Грегуар не знал о том, что «Рыба-меч», чуть ли не закрытая в прошлом году за покупку контрабандного товара, два месяца назад выписала себе какого-то заморского бухгалтера, настолько преуспевшего в своих махинациях, что ключ к его шифру пока не смог подобрать и сам инспектор. А тот листок, на который сейчас щурит свои глаза Грегуар, рискуя нашинковать себе пальцы вместе с сельдереем, листок, который старательно исписал по памяти уволенный Серж, не пропустив ни одного блюда, лишь отражает пиршество на столе инспектора и прекрасной женщины с русыми волосами, день рождения которой они решили отпраздновать в «Рыбе-меч».

Тем более, Грегуар не мог знать, что содержимое присланной Розой корзинки догнивает на заднем дворе инспекторского дома в выгребной яме, куда Адель под протестующие крики жены и изумлённые взоры соседей выкинул весь полученный дар. До контрабанды цветов у Аделя ещё просто не дошли руки. Но прижать госпожу Розу Полуденную было в его планах.

В чём Грегуар не ошибся – Адель Вличкий любил хорошо поесть. То, что приготовит его жена Мария.

И не зная остальных роковых подробностей, Грегуар, и так отдавший часть сбережений за список деликатесов, заказанных когда-то женщиной с русыми волосами, и потерявший недельную выручку и три часа времени в противостоянии с Аркадием, продолжал нарезать, варить, печь, парить, в редкие минуты вытирая пот со лба и выбегая посмотреть в зал: не явился ли инспектор. Инспектор опаздывал и Грегуар ликовал: он успевал сделать всё. Даже если инспектор войдёт прямо сейчас, пока он будет усаживаться, пока выпьет первый бокал ледяного красного – чуткое замечание уволенного извращенца – и поглощать огненный крем-суп из трюфелей, остальные яства дойдут до нужной кондиции. Да, Грегуар ликовал. Он бурчал что-то под нос, ещё не песню, но уже какой-то гармонически выстроенный шум, в котором внимательный слушатель заметил бы отсылку сразу к нескольким партиям с ненавистной пластинки.

 

 

Глава 12. Ещё один случай в кабачке «Прохлада»

 

Инспектор вошёл в кабачок «Прохлада» и замер, оглядев зал.

«Откуда эти черти всё так быстро узнают? Где у меня утечка? Бюрократки с этажа, наверное. Хочешь, чтоб узнал весь город, обмолвись вполголоса у их дверей».

Всё в кабачке знало о появлении инспектора, от ошарашенных чистотой полов и беззастенчиво сверкающей барной стойки до ехидно подмигивающих столиков. И на самом лучшем, конечно же, шикарный натюрморт из возвышающейся часовни заиндевелой бутылки, растущей прямо из миски со льдом в окружении вереницы блюдец с непотребно-влажным возбуждением красной рыбы, откровением вскрытых мидий, кокетливым завитком креветок… Какие-то пятна свежей зелени, шахматная партия сыров, геометрически правильное месиво салата в блеске оливкового масла, ад крем-супа в сияющей полусфере. Тут и бледная аристократическая немощь красной икры, тут и лаконичная роскошь чёрной, тут и жирная гусиная печень, надо же. То ли многодневная усталость, то ли недосып, то ли муторное наваждение бюрократических коридоров овладевали инспектором, но вся эта круглая картина на белоснежном холсте скатерти ссылалась на что-то в памяти, отдавая ненужным дежавю.

– Леа! У нас гости! – пропела растрёпанная голова хозяина кабачка «Прохлада», возникшая откуда-то из кухни. – Повесь табличку, милочка! – лицо расплылось в улыбке. – Проходите-проходите, господин инспектор…Располагайтесь, я сейчас, – голова Грегуара приглашающе кивнула в сторону буйства красок и запахов.

Инспектор постоял немного среди полчища намытых столов, пододвинул ближайший стул и сел за пару столиков от указанного.

«И что мне с такими делать? Сразу видно: дело нечисто, но зачем так-то, а? И неудобно, и мелко. Он же всё это покупал, готовил».

Грегуар вошёл в зал с дымящимся подносом, напевая кусочек из арии, и замер, увидав инспектора.

– Что вы, что вы, господин инспектор-с! Вам сюда! – Грегуар сам не заметил, как в его речь пробрались нотки неприятного Сержа.

– Спасибо, мне удобнее здесь. Несите…

– Хо-хо, вы шутник, господин фининспектор! О-хо-хо, разыграли старичка! А как же отведать моего наискромнейшего кушанья?

Инспектор был очень голоден. Он даже не успел позавтракать, когда проснулся, так как опаздывал.

– Спасибо. Говорю вам, мне удобнее здесь. Несите документы.

– Слушаюсь, – растерянно буркнул Грегуар, развернулся вместе с подносом, сделал пару шагов, затем повернулся обратно, не глядя на инспектора, поставил поднос на тесный стол, звякнув бокалами, и, фальшиво что-то напевая, вышел на кухню, плотно прикрыв дверь.

«Чёрт, – подумал инспектор. – Вот я дурак. А потом спрашивай Марию, почему они тебя не любят».

«Дурак. Старый дурак! – думал Грегуар, входя в кухню. – Нельзя же так в лоб. Ещё эти шуточки мои идиотские. Я могу всё испортить! Надо тоньше, Грегуар, тоньше…»

– Леа! Живо на кухню!

«Сейчас мы всё поправим, господин инспектор. Сейчас мы вас оформим в лучшем виде. А потом вы нас, а потом вы…»

Инспектор тем временем разглядывал кабачок.

«Что-то не так. И запах. Нет, не печени и остального, а деревянный какой-то».

На натюрморт, всё также беззастенчиво пародирующий что-то из прошлого, он старался не смотреть. Кабачок был убран и сверкал чистой посудой, вымытыми столами и стойкой, белоснежными скатертями, занавесками… Только где-то у окна жужжала и стучалась в стёкла недобитая в аду утренней уборки усталая муха. Инспектор попытался найти привычный узор прежних стульев, но наткнулся на какие-то яркие бело-красные полоски спинок.

Точно.

«И запах. Свежей мебели. Вот от них».

– А вот и мы, господин инспектор, а вот и мы-с.

Инспектор перевёл взгляд и выругался про себя. Грегуар с молоденькой официанткой переносили блюда и кушанья за его стол.

– Слушайте. Я вас просил…

– Да-да, Леа, подправь скате… Да левей, бестолковая! Простите. Да, но сначала немножечко поку-у-шаем…

– Э-э, Грегуар, поймите, меня не интересуют все эти, э-э, деликатесы. Меня интересуют ваши документы. Принесите мне документы и…

– Вот так, Леа, вот так. Как говорится, если вы к нам не идёте, мы сами к вам, всё понимаем. Вам по должности не положено.

– Грегуар.

– Позвольте, салфеточку-с – Грегуар вместе с Леой пытался засунуть за взмокший ворот Аделя хрустящий крахмалом треугольник.

– Грегуар…

– Чуть головку ниже, будьте добры-с, – пальцы хозяина кабачка коснулись мокрой шеи Аделя.

– Грегуар! – взревел инспектор. Леа испугано отскочила в сторону. Инспектор вырвал салфетку, хотел швырнуть её на пол, но сдержавшись, кинул на соседний стол. Та упрямо соскользнула вниз. Грегуар запричитал что-то как над несмышлёным ребёнком.

– Что же вы… Как же, это дело…

– Тихо! – оборвал инспектор. – Документы! Быстро. Сюда.

Грегуар метнулся сначала в одну сторону, потом в другую, подхватил салфетку и скрылся на кухне вместе с семенящей за ним Леой.

«Проклятие. Двенадцать раз тебя в полночь, по трём стрелкам со звоном да с колоколами!»

«Чёрт! Чёрт. Чёрт. Разрази меня Полдень. Что я делаю не так, что?! Может, Леа ему не угодила?»

– Леа! Не выходи, сиди на кухне, умоляю тебя.

Леа обиженно села на кухонный табурет, явно собираясь расплакаться.

«Какой противный господин. Правильно про него говорят. И усы эти ужасные».

– Вот документики, господин инспектор.

Грегуар дрожащей рукой подал тяжёлую картонную папку. Инспектор осторожно взял, полминуты справлялся с нервным узлом, открыл и уткнулся в строчки.

Грегуар не решался сесть. Вопреки всем надеждам, блюда оставались нетронутыми. Половина их успела иммигрировать на стол инспектора, половина осталась на соседнем континенте, подчёркивая всю неловкость ситуации.

Инспектор молча смотрел в папку, близоруко щуря глаза. Где-то в стекло билась муха.

– Садитесь, ну… – спохватился инспектор. Он старался не отрывать взгляд от бумаги. Строчки прыгали перед глазами, но он заставил себя успокоиться, усмирить их тряску. Грегуар осел в кресло.

– А что это у вас за новые кресла?

– А-а-а… да. Можно и так… Скорее стулья, но да, да, кресла, вам видней… Сделали перестановочку-с…

– Накладная? – инспектор говорил, не отрывая взгляда от папки. Он боялся столкнуться с глазами Грегуара.

– Там, в конце… – бас хозяина замирал на несвойственных ему высотах.

«Даже не смотрит на меня. Когда же он будет есть? Как же неловко. Может, я что-то не так накрыл. Может, Серж соврал?»

– То есть, вы утверждаете, что это стулья?

– А? – Грегуар напоминал рыбу на дне кухонной раковины.

– Судя по накладным, это – стулья. Так?

– Ну, значит, так…

«Проклятие. Хотел сэкономить копеечку на закупке. Попросил обозначить стульями. Что же он не ест? Супчик остынет. Я его так долго…Что же он не ест?»

– Так. А это что такое? Разгрузка и сборка – четыре часа? Инспектор внимательно осмотрел все кресла в кабачке: это собирали четыре часа? Здесь работы, самое большее – на час.

«Чёрт», – подумал хозяин.

– Ну, – Грегуар пожал плечами. Суп остывал. Салат оставался нетронутым. Блестели начищенные приборы, муха билась в стекло.

«Так, – голова фининспектора заработала привычным способом, со свойственным неторопливым азартом, – налог на зарплаты один из самых больших. Значит, он этим скрывал что-то большое. Во-первых, стулья. Понятно, что это не стулья. Но на закупке мебели сэкономишь немного. Во-вторых, зарплаты грузчикам. Нет. Слишком малы, чтобы что-то увести, максимум – недельная выручка – этим он меня отвлекает. Я почти попался. В-третьих… и даже во-первых. Вот что. Деликатесы. На них налог ещё больше. К тому же – контрабанда. Он этим обедом меня не только купить хочет. Он мне, бедняга, наверное, сообщить пытается, мол, я тоже в игре. У Франца отовариваюсь. Выхожу на крупный рынок. Так, что ли? Или хочет мне Франца выдать, чтобы я его самого пощадил? Дурачок, у Франца гражданства города даже нет, его ничто не держит, он всегда может сесть на шхуну и отчалить. Только он этого не сделает, потому что высшие чиновники Здания так любят посидеть в «Кабинете», вместо своих кабинетов. Посмотрим».

Хозяин неподвижно сидел рядом.

«Да он даже не дышит. Устал я».

«Это во сколько мне печень встала? Трюфельки...»

«Чего молчат? Оба, конечно, противные, но усатый хуже».

Где-то на том конце вселенной в стекло билась изумрудная муха.

– Так, – инспектор изучал папку – значит, красную рыбу вы покупали по двенадцать серебряных монет? Омаров – по восемнадцать? Итого – тридцать? Вот эту вот красную рыбу? Вон тех омаров? – инспектор кивнул в их сторону, словно они были виновны во всём произошедшем. – Подскажите мне, где же лавочка с такими ценами?

Хозяин сглотнул.

– У Жерара.

– В том, что на углу Мясной? Здорово. Схожу туда завтра, у жены скоро день рождения.

Хозяин облизнул пересохшие губы.

– Ну… э-э-э… Закупка оптовая, оттого и скидочка. К тому же, всё могло измениться. Знаете ли, рыночная экономика, инфляция. Никакого же постоянства, сами понимаете.

– Я всё понимаю. Например, про трюфели, которые в город официально не поставляли более двух лет. Я понимаю про жирную гусиную печень, продажа которой вообще запрещена в городе. Это называется контрабанда, Грегуар. Вы – покупатель. А есть ещё продавец. Потому послезавтра жду вас в финансовом отделе со всеми бумагами, в кабинете…

– Но господин инспектор! Вы же знаете, какие в нашем городе налоги. Я это всё, – он указал на натюрморт, растянутый на два стола, – только для вас! Я так не продаю. Может, всё-таки как-то можно решить… Как-то договориться? – пересохший бас хозяина на последней фразе помчался ввысь и дал петуха.

Инспектор медленно закрыл папку.

«Видимо, просто пытается купить. Начудил за год с бумагами, побежал к Францу, мебель купил…»

– Вы просто попробуйте печень, попробуйте. А трюфеля? Я два часа этот супчик…Остынет же.

Огромное насекомое жужжащей изумрудной полоской пронеслось над столом между хозяином и инспектором, сделало крутую петлю и унеслось обратно.

Инспектор выпрямился в удобном кресле и тяжело посмотрел прямо в глаза хозяину. Ему вспомнился сегодняшний сон, отец, мать, звуки пианино, летящие сквозь дождь.

«Устал я. Жутко устал. Жалко его».

Грегуар смотрел на инспектора.

– Завтра. В кабинете номер двадцать три. Жду вас до полудня.

Грегуар посерел.

– И не смейте мне больше говорить того, что вы сейчас сказали.

Фининспектор поднялся, надел котелок и пошёл к дверям, тяжело опираясь на трость.

Он уже взялся за ручку двери, когда услышал за спиной чуть хрипловатый торопливый бас хозяина.

– Может, мы и не в состоянии сместить вас, господин инспектор. Может, вы и будете прижимать нас, мелких торговцев. Но кто-нибудь на вас управу найдёт. Есть в этом городе рыбки и покрупнее. И далеко не всё и не всегда вам будет с рук сходить. Уж поверьте мне. Есть в этом мире справедливость, видит Полдень.

Инспектор тяжело вздохнул, держась за дверную ручку. Он вспомнил про братьев. Потом медленно обернулся. Хозяин был бледным, тяжело дышал.

– Я делаю свою работу. Исполняю свой долг. Который вы мне доверили. И буду исполнять его дальше, несмотря ни на что.

Хозяин молча смотрел в глаза инспектору.

«Справедливость…Как они меня все утомили».

– Ни на что, – повторил инспектор и вышел на улицу.

Грегуар опустился в кресло.

«Пропал я. Ещё эти проклятые кресла. Чёрт меня дёрнул их купить. Что я не так приготовил?»

Леа плакала на кухне.

«Ну, совершено противный. И усы дурацкие».

Грегуар посмотрел на столы с приборами, ему захотелось снести всё на пол, растоптать…Он услышал всхлипы с кухни.

«Эта дура ещё».

– Замолкни! – хрипло и зло крикнул он. Всхлипы замерли.

Грегуар выдохшись, опустился на стул. Леа На кухне что-то мыла.

– Леа, милая, идём кушать. Не пропадать же добру!

 

Глава 13. Ожидания моряка

 

Моряк стоял на той же улице, что и утром, улице, уходящей в рынок, вдалеке виднелся перекрёсток с сувенирной лавкой, моряк стоял на левой стороне, на тротуаре, прислонившись к фонарному столбу.

Мимо текли реки пешеходов и велосипедистов, со всех сторон обмывая островок фонарного столба с будто приросшим к нему моряком. Моряк смотрел сквозь поток людей, не отрывая глаз от дома с зелёной дверью. Она вошла туда минут сорок назад. Та девочка. В полосатом платье, с загорелыми лёгкими ногами, с таким умным насмешливым лицом. Как же оно знакомо моряку, как желанно.

«Что она так долго не выходит?» – ожидание окрасилось розовым, солнце померкло.

Моряк, не отрывая взгляда, шагнул было вперёд, но в висок ему врезался металлический коготь, оцарапав кожу. Моряк отшатнулся назад.

– Нет, вот наглец! Дам принято пропускать, господин...

Прямо перед моряком стояли две девицы лет двадцати в пышных платьях, в руках одной был розовый зонт, спицей которого она чуть не выбила моряку глаз, в напудренной руке второй трепыхался синий веер. На их глуповатых лицах было слишком много румян, помады и туши, квадратные вырезы платьев доходили почти до запретных глубин, они принесли с волнами своих юбок целое облако какого-то кричащего парфюма, взгляды их были надменны, но страстны, казалось, если бы не оборванный вид моряка и правила высшего общества, они бы накинулись на него прямо на улице. Дочки успешного клерка и лавочника на прогулке. Ищут себе кавалеров, способных оплатить счёт в забегаловке средней руки.

– Или вы не помните правил хорошего тона, господин... – Она усмехалась, но моряк чувствовал исходящее от неё желание. Она не желала именно моряка. Она желала вообще.

– «Господин»? – насмешливо переспросила вторая, остановив мотылька веера. – Ты серьёзно? – хихикнула она. – Да ему лет больше, чем Шарманщику, – она насмешливо скользнула взглядом по брюкам моряка.

Они расхохотались ему прямо в лицо и двинули дальше, виляя бёдрами.

Моряк вновь посмотрел на ту сторону. Зелёная дверь так же была закрыта.

«Шарманщик. Встретить бы его. Тогда бы я точно вспомнил себя. Только я его за семь лет ни разу не видел. Сказка этот Шарманщик».

«Шарманщик сыграет – заветное вспомнишь» – так говорили в городе.

Выйдя из лавки, он около часа шатался по городу в поисках линзы, обошёл весь квартал вокруг своего дома, но так ничего и не нашёл в каменном неводе проспектов и переулков с налипшей тиной зелени, плюща, газонов и клумб. Устав, он думал пойти домой, но в окне увидел Аду, пытающуюся починить москитную сетку, лицо её было настолько привычным и отвратительным, что моряк поспешил назад, на запад, надеясь, что хозяин не заметил его отсутствия. И здесь, почти дойдя до цели, он снова увидел её. Она, юная, четырнадцатилетняя, такая соблазнительная и смеющаяся, заходила в дом с каким-то толстым кассийцем в расшитой рубахе и холщовых полосатых штанах. Южанин, пышущий здоровьем и наглостью, шёл с торжественным лицом, по-отечески положив руку в чёрных волосках на совершенные лопатки.

Их не было уже минут сорок.

«Может, с ней что-то случилось? Может, она что-то натворила? Украла на рынке?»

Моряк переступил с ноги на ногу, тоскливо глянув в сторону лавки.

«Наверняка заметил, что я ушёл. Ну и чёрт с ним».

Вдруг зелёная дверь отворилась и девочка вылетела на тротуар. Платье было надорвано у ворота, левая скула, несмотря на все недомолвки света и тени, была румяней и больше правой. Оглянувшись по сторонам, она кинулась влево от двери и тут же свернула за угол дома, в переулок. Сразу после выскочил толстый кассиец. Он был чернее грозовой тучи, красными молниями по лицу прошлись три царапины да так и застыли на тёмном небосводе щеки. Обведя улицу гневными маслинами глаз, он столкнулся со взглядом моряка и увидел в них что-то такое, отчего сразу побежал влево и свернул за угол. Моряк беспомощно оглянулся, но никто не обратил внимания на промелькнувший обрывок погони. Оттолкнувшись от столба, моряк бросился через улицу в тёмный и узкий переулок.