Нетривиальный выбор России

Вопрос о том, чего хочет Россия, на который мы пытались ответить, все реже задают себе только граждане нынешней России[6], абсолютное большинство которых составляют великороссы. Они еще могут достаточно долго плыть по течению, передоверяя ответ или «спущенным сверху» слухам (чего хочет «сам», того хочет и Россия), или компетентным лицам (яйцеголовым), или «просто» прозорливым людям, заслуживающим доверия. Но все чаще этот же вопрос задают себе граждане стран, возникших на «пострусском» и «постсоветском» пространстве. Он стал вопросом жизни для многих из тех, кто остался в зоне «отторжения», почувствовав себя в чужой среде, без защиты и права на защиту, которое еще только предстоит обрести. Русские великороссы на чужбине – в русских городах и сёлах, отторгнутых от остальной России – это русский народ! Россия обязана стать гарантом их прав независимо от того, кем, когда, где и с какой целью прорезаны границы, разделившие её народ.

Есть и еще одна сторона у этой темы. Задумаемся, чем была и будет Россия для наших уже бывших соотечественников, оставшихся на земле предков, которая в одночасье перестала быть частью огромной и единой страны? Надежным покровителем или гегемоном, освободителем или оккупантом, надеждой или проклятием? Бессмысленно искать ответ в прошлом, где вечным сном спят герои: «мертвыи бо срама не имут», как говорил князь Святослав своим соратникам перед битвой с греками в 970 году. Ответ скрыт не в засекреченных манускриптах, ибо их рассекретят уже те, кто к этому времени не раз перепишет историю. Ответ – в будущем, которое предстоит выбрать самой России. А еще – в том будущем, которое уже живет в детях и внуках наших, все чаще смотрящих на череду побед и поражений России глазами посторонних наблюдателей – нерусских русских.

Однажды, незадолго до начала гражданской войны на Северном Кавказе, автору этих слов пришлось побывать в зоне острого межэтнического конфликта, не обошедшегося без кровопролития и спровоцированного во многом бездействием самоустранившегося центра, Москвы. С тех пор врезались в память слова, которые постоянно звучали из уст самых разных людей – бывших друзей и даже родственников, ставших в одночасье кровными врагами: «чего от нас хочет Россия?» Его задавали обнищавшие до крайности беженцы по одну стороны новообразованной границы, отделившей еще недавно родственные племена, и те, кто остался в своих разоренных домах, оплакивая безвинно погибших. Все эти люди тогда думали, что они дождутся внятного ответа из Москвы, которая должна выполнять свою миссию – нести ответственность за всю Россию, и конфликт будет погашен в зародыше. Ответа не было, была война.

Даже злейшие враги России – внешние и внутренние, никогда не скрывавшие своего отношения к нашей стране, спрашивают о том же. Многие из них убеждены, что с такой махиной проще договориться, чем воевать: плохой мир лучше хорошей ссоры. Но как и с кем договариваться, если ответа нет? О том же вопрошают наши верные друзья, и уже не первый десяток лет. Но время идет, а Россия выжидает. Чего выжидает – лучших времен, лучших союзников или лучших врагов, которым можно еще раз доказать свою тайную силу?

Долгосрочное видение политического, социального и национального развития страны в историческом и геополитическом контексте, если и существует где-то, то остается тайной за семью печатями. Учитывая, что речь идет о государственном стратегическом долгосрочном планировании в обществе риска, следует, наверное, говорить о двух причинах такого положения. Это либо негласный запрет на разглашение некоей государственной тайны, которую лучше до поры до времени не знать объекту социального эксперимента вплоть до завершения начатого – например, присвоения чужой собственности («гайдаризм», «ваучеризация» и далее по списку), либо последствия полной атрофии навыков профессиональной деятельности в сфере планирования и прогнозирования. Первое наводит на мысль о неконституционном характере методов правления и управления. Второе может вызвать шок у человека, наблюдающего за нами, россиянами, со стороны: давно известно, еще со времен Платона, что государство не мыслит, но не до такой же степени!

Есть, впрочем, и еще одна гипотеза, способная объяснить этот феномен и основанная на принципе «ищи, кому выгодно». Суть ее в том, что кому-то очень бы хотелось, чтобы Россия не сдвинулась с места, чтобы она как можно дольше находилась в роли буриданова осла или, если вспомнить русские сказки, витязя на развилке трех дорог: налево пойдешь, смерть найдешь, направо и прямо – не намного лучше. Выбирай на здоровье, но в любом случае пожалеешь… И действительно, Россия вновь стоит на таком перепутье: одна дорога ведет на Запад, другая на Восток, а третья – та, по которой веками шли наши предки, прорубая свой собственный цивилизационный путь сквозь толщу времен. И этот путь тоже не усыпан розами, но оплачен жизнями.

Россия упорно стоит в выжидательной позиции (если это позиция), стоит уже много лет, что особенно заметно на фоне динамично и кардинально изменяющегося мира. О нежелании правящего класса страны что-либо менять говорят сегодня так часто, что тема кажется избитой и даже тривиальной. Но тривиальность тривиальности рознь. Остановимся на этом суждении немного подробней, оно наводит на размышления. Как отмечается в этимологическом словаре Фасмера, тривиальность – это или то, что валяется на большой дороге (лат. trivirlis), или просто перекресток трех дорог (trivium). Есть и еще одно значение слова, о котором напоминает Ролан Барт (актовая лекция, прочитанная им при вступлении в должность заведующего кафедрой в Колледде Франс в 1977 году): «triuialis – это атрибут публичной женщины, поджидающей клиентов на перепутье трех дорог». Вот она, подсказка: видимо, обстоятельства (и не только обстоятельства, а силы влияния) принуждают Россию специализироваться исключительно на торговле собственным телом – ресурсами. Для того чтобы сохранить такой специфический бизнес, ничего в жизни менять не надо, надо просто «держать место». Для такой жизненной ориентации страны нет никакой необходимости насаждать качественное и действительно доступное народное образование, поддерживать собственную фундаментальную науку, укреплять армию и флот (гео-сутенеры и влиятельные клиенты сами позаботятся о твоем благополучии и безопасности). Не хотелось бы думать, что эта гипотеза, построенная на случайной аналогии, верна, но другой пока нет.

В любом случае затянувшееся время «простоя» для России заканчивается, как и время ее позора. А то, что касается большого выбора, то его, по сути, у нас нет. «Прозападный» путь нам заказан, заблокирован самим Западом, о чем мы еще будем говорить. «Провосточный», а точнее все более антизападный путь (конфликт цивилизаций перестал быть чистой теорией, став грубой геополитической реальностью) не только не созвучен с духом России и ее европейской культурной ориентацией, но и не сулит ничего хорошего по определению ни нам, ни возможным в этом случае союзникам. Так что у России, как говорится, было и будет только два верных союзника – армия и флот…

В российском обществе и в русских людях сегодня с трудом, но просыпается инстинкт жизни. Мешает этому два тесно связанных между собой обстоятельства.

Первое – вынужденная национальная немота. Этот недуг проявляется в полном параличе внятной национальной политики и в зияющих нишах, которые должны быть заняты несуществующими ныне политическими институтами. Мы растеряли даже то немногое из уникального опыта многонациональной России, что сохранялось в конце ХХ века. Зададим ряд вопросов. Что пришло на смену Палате Национальностей в нынешнем двухпалатном парламенте? Чем заменили упраздненное министерство, худо-бедно (и худо, и бедно), но решавшее хотя бы некоторые проблемы в сфере региональной национальной политики? Что помешало, к примеру, при создании и в процессе реорганизаций Совета Безопасности, Государственного Совета или Общественной палаты и других новообразованных структур, обеспечивающих взаимодействие верховной власти с институтами реабилитируемого гражданского общества, подумать о введении в рамках этих организаций особого звена, обеспечивающего более или менее представительное и полноценное представительство народов России? Такие предложения не раз вносились, но ни разу серьезно не обсуждались. Вопросы можно множить до бесконечности, ответа нет. Все это не позволяет русским (великороссам) и другим народам нынешней России не то, чтобы участвовать в решении своих наболевших проблем, но хотя бы во всеуслышание заявить об их существовании. Сегодня уже трудно представить, что национальные интересы можно свободно и публично обсуждать, а возникающие противоречия разрешать своевременно и коллективно, как это принято в больших семьях с хорошими традициями.

Не останавливаясь подробно на внутриполитических и внешнеполитических факторах, которые привели к такой ситуации, можно констатировать, что дефицит стратегического видения и чрезвычайно узкий временной горизонт политического планирования, обусловленный отсутствием полноценной национальной политики и невозможностью артикулировать национальные интересы, – это исключительный и недопустимый фактор риска, риска безвременья. Об этом ничего не говорится в Концепции национальной безопасности Российской Федерации, хотя риски такого рода по своей разрушительной силе, несомненно, превышают все перечисленные в ней угрозы. Заметим, что в концепции этой даже понятие «этнос» употребляется всего пять раз, причем во всех случаях лишь с явной негативной оценкой: «этносепаратизм», «этноэгоизм», «этноцентризм», «этнонационалистические интересы» и «этнополитические проблемы». Также, кстати, обстоит дело и с вопросом о конфессиональной принадлежности граждан, и о роли культурообразующих конфессий, важнейшая из которых в России – православие, хотя устойчивость конфессионального пространства, как известно, обеспечивает сохранность цивилизационной идентичности, а также социальной и политической стабильности общества в целом. В Концепции национальной безопасности о религии, как и об этносах, упоминается пять раз и только тогда, когда речь заходит о «негативном влиянии иностранных религиозных организаций», «культурно-религиозной экспансии на территорию России», «религиозном экстремизме» и «религиозных конфликтах», а также о «независимости … от отношения к религии … и от других обстоятельств». Такой подход в значительной степени обесценивает доктринальную основу всей государственной политики и превращает саму Концепцию национальной безопасности в фактор повышенной опасности.

Второе обстоятельство – предельно запущенный социальный недуг, имя которому – ничем не оправданное чудовищное социальное неравенство. Степень запущенности этой болезни стало невозможно скрывать после того, как почти молниеносно на глазах потрясенного мира произошло незапланированное удвоение российского ВВП (воров, вредителей, паразитов). Но особенно тревожит тот очевидный, но упорно замалчиваемый факт, что социальное неравенство в многонациональной России имеет кроме всего прочего заметную этническую окраску и крайне уродливые региональные проявления. Одно их них – феномен трех Россий: «Рублевско-Лондонской», «Столичной» и «просто России». Интересы последней постоянно приносятся в жертву амбициям двух первых.

Недуги эти как бы уходят в подполье, становятся незаметным, чтобы взорвать изнутри общество. А произойти это может в тот решающий момент, когда Россия, и без того перегруженная нерешенными социальными проблемами, с трудом, но выйдет, наконец, на траекторию уверенного экономического подъема, не связанного с углеводородной зависимостью. С Россией похожая беда уже случалась, когда ее убивали на взлете. И здесь уже не суть важно, кто нанесет непоправимый удар или подожжет фитиль – террорист или агент влияния, рядовой провокатор или честный борец за справедливое возмездие. На этом месте может оказаться почти каждый, кто так или иначе, даже против своей воли соприкасается с голыми проводами большой политики. Взорвать Россию сможет и рядовой парень в маленьком городке, не проглотивший оскорбления от распоясавшегося заезжего нувориша, рабо- или наркоторговца, и очередной мессия от какой-нибудь из радикальных партий, и затрапезный политтехнолог-пиротехник, специализирующийся на взрывных политических устройствах и словесных фейерверках по случаю государственных торжеств. Исход один, и он предрешен, если не наступит отрезвление.

 

Нежить

Далеко не случайно политическая нежить всякого рода на дух не переносит не только традиционализм и религию, но и само имя «Россия», пророча ей из года в год, из столетия в столетие окончательный раздел, разорение, небытие. Она ломает голову не о том, какой должна быть Россия, а о другом: зачем России вообще быть? Нежить воспроизводится в каждую эпоху и каждый раз после очередного поражения с удвоенной энергии и в новом обличии, скупая на корню выставленные на продажу умы, таланты, приватизированные совести. Она вновь и вновь строит свои богоборческие утопии, расчищая для них все новые пространства, занятые чужой и не понятной для них верой, враждебным для их «плавильно-котлового» менталитета многообразием национальных культур и традиций. Россия – слишком большое пространство и на Земле, и во времени, чтобы его обойти. Немереные русские богатства на фоне наступающего ресурсного голода будоражат нездоровое воображение, а история нашей страны и ее духовная культура столь многолики и самобытны, что невозможно не заметить разительного контраста между жизнью и нежитью. Это и тревожит нежить, которая множится, выискивая, пестуя и собирая со всех концов мира, да и в самой России популяции потенциальных русофобов – усмирителей и палачей по призванию, разрушителей и предателей по роду деятельности. Их положение обязывает выкорчевать русское начало даже из собственной истории, а тем более из культурной памяти народов мира, из вечности, где так свободно чувствует себя русский дух.[7]

О сокровенной связи России, русского духа и вечности как об источнике смертельной опасности для «расы, которая хочет возвыситься над своим происхождением из черни и проработать себя для будущего господства», размышлял не только Ницше в своих сумрачных блужданиях по ту сторону добра и зла, но и его предтечи и последователи. Приоритет Ницше заключается лишь в том, что он одним из первых, если не первый, предсказал не только неизбежность наднационального объединения европейских стран в единый союз, направленный против России, но и попытался осмыслить внутренние причины, мотивацию и отдаленные последствия такого шага. Он видел трагический для самих европейцев исход силового решения этой проблемы: неизбежную и опустошительную для Европы войну и полное поражение Германии в новой схватке с русскими, которое обернется чрезмерным усилением позиций США.[8]

В чем-то похожая логика (единая Европа должна складываться как анти-Россия, но без провоцирования катастрофической войны с русскими) была заложена позднее в идейный фундамент Пан-Европейского союза (PEU), деятельность которого стала важным фактором в деле строительства Общеевропейского дома. Не случайно на заседаниях союза по сей день портрет Ницше соседствует с портретами Наполеона как истового приверженца идеи единой Европы, поверженного русскими, и графа Р. Куденхове-Калерги. Последний создал и возглавлял Пан-Европейский союз до 1972 года, будучи идеологом скорейшего и мирного объединения Европы перед лицом символической угрозы со стороны России, которая, по его мнению, обречена всегда играть роль жупела независимо от своего политического курса. Будь Россия красной или белой, большевистской или демократической, Европе все равно будет нужен враг такого масштаба, поскольку без холодящего душу страха никогда не удастся слить разноустроенных европейцев в одно политическое целое. И чем страшнее будет реальный образ России (большевистский и сталинский террор, угроза мировой революции и военной экспансии, некомпетентная и коррумпированная власть), тем лучше. Все дело в том, что одолеть Россию силой все равно не удастся, поскольку на нее работает вечность, а, следовательно, как повторял прозорливый граф, эта великая держава «возродится при любом исходе» и при любом режиме, после самого тяжкого поражения, нашествия и передела.

Следует заметить, что прогнозы самого Куденхове-Калерги, многие из которых давно сбылись, созвучны видениям Ницше, но идут дальше. Это не только его предсказание масштабов и итогов грядущей Второй мировой войны, исход которой решит столкновение Германии и СССР, но и удивительно точная оценка последствий неизбежной военной и моральной победы России – отделение Восточной Европы (пророссийской, просоветской) от Западной Европы, которая окажется в опасной зависимости от США (написано в 1926 году!). Все это на многие годы отодвинет возможность европейского объединения и ослабит позиции европейских стран. Так и произошло.

Но если Наполеону не удалось сплавить европейские государства в единое целое ни принудительным миром (неудавшиеся попытки установления вечного союза Франции с Россией[9] в интересах мирового единодержавия), ни военной силой с устранением России как главного препятствия на этом пути, то последователи Куденхове-Калерги сегодня почти достигли намеченной им цели. Что же это за цель? Как он и предсказывал, принцип построения Европейского Союза «свободная нация в свободном государстве» вытесняет и со временем окончательно вытеснитпонятие «гражданин своего государства», которое, по его словам, изживет себя, как и понятие «церковь» … Вот приговор, который выдает утопическую природу великого проекта Европейского дома: как сказано, Содом и Гоморра не позавидуют тому дому, где не найдется места Спасителю.

В этой связи следует обратить внимание на одно важное обстоятельство, которое, к слову, иллюстрирует близость позиций представителей разных конфессий и, прежде всего, православных и католиков. Имеется в виду реакция на общую и антихристианскую по своей сути угрозу, которую несет в себе модель европейской интеграции, игнорирующая исторически сложившееся конфессиональное пространство Европы и допускающая его планомерное, то есть заложенное в принятый политический план, разрушение. Речь идет в частности о совпадении оценок Предстоятеля Русской Православной Церкви Святейшего Патриарха Алексия II и ныне покойного Папы Римского Иоанна Павла II при обсуждении проекта Конституции Европейского союза. В данном случае не может быть речи о какой-то совместной организованной акции, но единство позиций не вызывает сомнений. И Святейший Патриарх, и Папа Римский говорили о том, что европейский дом не может строиться на фундаменте антиклерикализма.

Но кто виноват в неустранимом противостоянии России (особенно в тот момент, когда она возвращается к своим конфессиональным истокам) и Европы, когда она идет в обратном направлении – обрывает свои христианские корни? И здесь ответ кроется в отношении русских к вере. По словам того же Ницше, в вечном противостоянии Европы и России в конечном итоге виновна сама Россия, ибо она, «подобно церкви, может ждать». У кандидатов в сверхчеловеки нет такой возможности. У них нет не только вечности, но и минимального срока, необходимого для защиты своих интересов от геополитических конкурентов, растущих, как на дрожжах. И это действительно так: живая православная Россия, открытая вечности, лишает смысла принцип мирового единодержавия, на котором строится геополитика с момента ее зарождения, и обесценивает самые блестящие проекты мирового передела на основе этого принципа.

Мировое единодержавие – политическая идея и соответствующий этой идее постоянно пополняемый набор разношерстных и конкурирующих между собой политических доктрин преимущественно националистического, социал-демократического или либерально-демократического толка, суть которых заключается в поиске путей создания единого глобального центра власти «избранного меньшинства». Эта идея и основанная на ней политическая практика не имеют ничего общего с принципом единодержавия во всех его традиционных смыслах. Этот вывод можно сделать применительно и к мировой истории в целом (начиная от аристотелевского единодержавия народа как «единицы, составленной из многих») и к феномену становления российской государственности в частности (единодержавие как синоним самодержавия – основного противника стратегии мирового единовластия). Идея мирового или всеобщего единодержавия откровенно враждебна по отношению не только к этому демократическому принципу, но и к духу русской цивилизации. Те либералы, которые настойчиво обосновывают современные версии планетарного единодержавия, вынуждены отречься от базовых философских принципов либерализма. Чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить о позиции И.Канта, по мнению которого «могила всеобщего единодержавия (или же союза народов для того, чтобы деспотия не прекращалась ни в одном государстве)» является неисцелимым злом, более опасным, чем война.[10]

Сам факт бытия России не позволяет единодержавию и армии его адептов – «черни потенциальных сверхчеловеков» состояться, что обнажает миру их жалкое недочеловеческое естество. Именно «косная Россия» в течение столетий не дает им до конца подточить и обрушить основы социального мироздания и разорвать связь времен, укрепить владычество самоизбранных кланов ценой упадка и гибели «неперспективных» национальных культур, языков и цивилизаций. В этом и только в этом заключена не подлежащая исторической амнистии вина русских перед расой несостоявшихся господ и перед лжеучителями, «которые введут пагубные ереси и, отвергаясь искупившего их Господа, навлекут сами на себя скорую погибель» (2 Кор. 3:1).

Поэтому нет ничего удивительного в том, что похожие чувства к России, русским, славянам и, разумеется, к церкви питал и К.Маркс, видя в православной Российской империи главное препятствие на пути глобального революционного обновления, поскольку «революция имеет только одного действительно страшного врага – Россию». При этом основоположники «единственно верного учения» уповали, прежде всего, на коварство ее внутренних врагов, ибо, как проговорился Ф.Энгельс, видимо многое знавший о методах подрывной работы в России, именно «внутри самой русской империи имеются элементы, которые мощно работают над ее разрушением».[11]

Исторический парадокс заключается в том, что Маркс оказался прав даже в своей неправоте: в соответствии с его прогнозом (см., например, переписку с Н.Ф.Данильсоном, высказывавшим опасения о возможных жертвах в случае русской революции) Россия действительно захлебнулась кровью, когда нежить крушила ее государственный и цивилизационный хребет. Крушила, заметим, руками тех самых «элементов», которые «нашли в себе мужество осуществить действительный прогресс», не взирая на горы трупов, через которые, по мысли Маркса, мчится «триумфальная колесница истории, самой жестокой из всех богинь».>[12]

Так был открыт для России и мира путь в великую утопию, так миллионы граждан России повели на бойню, принеся их жизни, жизненный уклад народов, коллективную память, национальную историю и культуру в жертву («на алтарь») мировой революции. По схожему сценарию, предугаданному еще Ницше, нежить ХХ века породила и сделала своей ударной силой германский милитаризм, отмобилизованный и направленный созревшей к тому времени нацистской идеологией, которая в течение долгого времени бережно культивировалась на почве ницшеанского нигилизма в лучших идейных лабораториях и университетских центрах.

Кому доверят эту миссию в новом столетии? Ответа не придется ждать долго. Нежить нового века уже давно подняла голову, для начала выискивая способы отождествить фашизм с Россией, о чем уже говорилось. И здесь все приемы хороши – от попыток взвалить ответственность за последствия мировой бойни на народ-освободитель и любой ценой отыскать или насадить «русский фашизм»[13], до прямого оправдания и даже легализации гитлеризма, свидетелями чего мы являемся, взывая к заказчикам преступления против человечности остановить исполнителей. Неужели кто-то серьезно полагает, что героизация гитлеризма, кнутом обратившего почти всю Европу в единую анти-Россию, или вытравливание великорусского языка из школ и вузов, из политической и общественной жизни коренного русского и тем более великорусского населения (в том числе на его исконных землях) – это собственное изобретение и инициатива прибалтийских или украинских русофобов? Неужели кто-то допускает мысль, что погромщиков русской культуры и новых наци не пугает мнение их просвещенных европейских или заокеанских патронов? Не верится. Кто платит (обеспечивая финансовую и политическую поддержку русофобии, гарантируя ускоренную интеграцию в ЕС), тот заказывает музыку. Очевидно, что в победной симфонии, написанной для новой Европы, по идейным соображениям пока не предусмотрена партия для такого инструмента, каким является великорусский язык. Отсюда и вся прыть политической нечисти и нежити.

Но это «пока». Сильная Россия может стать опорой сильной и действительно единой Европы, если та откажется от своей порядком обветшавшей антироссийской фобии, которая является не чем иным, как признаком слабости и зависимости.