Чередования и внутренняя флексия

 

Грамматические значения могут выражаться изменениями звукового состава самого корня, или, иначе, внутренней флексией, однако не всякие звуковые изменения корня являются внутренней флексией. Для этого надо уметь различать разные типы чередований звуков.

Чередования звуков (т. е. взаимная замена на тех же местах, в тех же морфемах) могут быть:

I. Фонетические, когда изменение звучания обусловлено позицией и чередуются варианты или вариации одной и той же фонемы, без изменения состава фонем в морфемах; таковы чередования ударных и безударных гласных в русском языке: воды [воды] — вода [вΛда] — водовоз [вəэдΛвóс], где [Λ] и [ə] — варианты фонемы [o][305], или звонких и глухих согласных звуков: друг [друк] — друга [другΛ], [к] — вариант фонемы [г][306]. Для связи с дальнейшим рассуждением возьмем еще один пример: лоб [лоп] — лобный [лобнəи] — лобовой [лəбΛвóи], где [Λ] не варьируется, [о] то звучит в своем основном виде как [о] (под ударением), то в виде [ə] в слабой позиции второго предударного слога [лəбΛвóи]; [б] звучит звонко (в своем основном виде) перед гласной [лəбΛвóи] и перед сонорными [лобнəи], а на конце слова оглушается [лоп]. Такие фонетические чередования имеют обязательный характер в данном языке (в русском языке «все гласные в безударных слогах редуцируются», «все звонкие согласные на конце слова оглушаются»)[307]. К выражению значений эти чередования не имеют отношения — они вынуждены позицией и изучаются в фонетике.

II. Нефонетические, когда изменение звучания не зависит от позиций, а чередуются разные фонемы, благодаря чему морфемы получают разный фонемный состав в своих различных вариантах (например, [друг-] — [друз'-] — [друж-] в русских словах друга — друзей — дружеский).

Среди нефонетических чередований следует различать:

а) Морфологические (или исторические, традиционные) чередования, когда данное чередование не обусловлено фонетической позицией, но и не является само по себе выразителем грамматического значения (грамматическим способом), а лишь сопровождает образование тех или иных грамматических форм, являясь обязательным по традиции, но не для выразительности.

В примерах лоб — лба, пень — пня в корнях то есть гласная, то ее нет («беглые гласные»); это не зависит от позиции, так как большинство слов, имеющих корневое [о] (или [э]), не теряет их при образовании грамматических форм (ср. стол — стола, боб — боба, поп — попа, кот — кота и т. п.)[308] и вместе с тем грамматическое значение выражается не чередованием гласной и нуля звука, а присоединением различных флексий (аффиксация): лб-а — родительный падеж, лб-у — дательный и т. п. (то же и без «беглой» гласной: лоб-а, лоб-у — термин игры в теннис, см. выше в главе II — «Лексикология»).

К такому же типу чередований относятся чередования согласных [к — ч], [г — ж], [х — ш]: пеку — печешь, беги — бежишь, сухой — суше, или сочетаний согласных с одной согласной [ск — щ], [ст — щ], [зг — ж,²], [зд — ж]: треск — трещать, пустить — пущу, брызги — брызжет, опоздать — позже. Таким образом, при морфологических чередованиях чередуются:

1) фонема с нулем («беглые» гласные [о] или [э] — нуль): сон — сна, день — дня;

2) одна фонема с другой: [к — ч], [г — ж], [х — ш]: рука — ручка, нога — ножка, муха — мушка;

3) две фонемы с одной: [ск — щ], [ст — щ], [зг — ж;], [зд — ж]: плоскость — площадь, простой — упрощение, брюзга — брюзжать, запоздать — позже и т. п.

Историческими такие чередования называются потому, что они объясняются только исторически, а не из современного языка; так, «беглые» гласные наблюдаются потому, что в древнерусском языке здесь были не [о] и [э], а редуцированные [ъ] и [ь] (так называемые «глухие»), которые в известный период в сильной позиции становились соответственно [о] и [э], а в слабой исчезали, откуда: сънъ > сон, а съна > сна и т. п.; чередования [к — ч], [г — ж], [х — ш], [ск — щ], [ст — щ], [зг — ж,[309]], [зд — ж;] восходят к доисторической эпохе, когда эти согласные и сочетания согласных в слабых позициях (в одну эпоху перед передними гласными, в другую перед йотом) превращались соответственно в шипящие фрикативные, а в сильных — оставались нетронутыми.

Морфологические чередования могут быть регулярны -м и, когда они повторяются в разных формах и в разных частях речи (например, [г — ж]: бегу — бежишь, тяга — затяжка, луг — лужок, нога — ножной и т. п.), и нерегулярными, встречающимися в считанных случаях (например, [г — ч]: берегу — беречь, могу — мочь), причем в словоизменении присутствуют чаще регулярные чередования, а в словообразовании — нерегулярные. Эти явления не входят в фонетику и не определяются грамматикой, а образуют особую область языка —морфонологию[310] (см. ниже, в конце этого параграфа).

Традиционными[311] же они называются потому, что как смысловой необходимости, так и фонетической вынужденности эти чередования не подчиняются, а сохраняются в силу традиции; поэтому там, где традиции не поддержаны письменностью, словарями или вообще не существуют, они могут отменяться. Это бывает в диалектах, просторечии и в детской речи: пеку — пекёшь, бежишь — бежи, сон — сона и т. п.

Такая отмена традиционного, морфологического чередования возникает благодаря аналогии (Аналогия — от греческого analogia — «соответствие»), осуществляемой по пропорции: а:Ь = а':х, где х = Ь', например, везу: везешь = пеку:х, а х = пекёшь; дом: дома=сон:х, а х= сона; так, в древнерусском склонении существительных с основами на [к, г, х ] было в дательном падеже ðîóöh, íî¾h, áëúñh, а теперь руке, ноге, блохе по аналогии с коса — косе, стена — стене, нора — норе, пила — пиле и т. п.

В таких случаях никакого фонетического процесса не происходит, а один вид морфемы, например [руц-], подменяется другим [рук'-], и таким путем вся парадигма «выравнивается», или «унифицируется»; поэтому такие изменения по аналогии называются выравниванием или унификацией. При этом форма не меняется.

В просторечии, в диалектной и детской речи такие выравнивания по аналогии имеют самое широкое распространение, ср. у детей: плакаю, искаю, продаваю (вместо плачу, ищу, продаю), воева-ет (вместо воюет), зададу (вместо задам), поросенка, теленки (вместо поросята, телята), коша, пала (в значении «большая кошка», «большая палка») и т. п.

Выравнивание по аналогии более распространено в области словоизменения благодаря его большей регулярности и обязательности и менее — в области словообразования благодаря большей индивидуальности и необязательности словообразования.

б) Грамматические чередования очень схожи с морфологическими, вернее — это те же чередования, и их часто объединяют вместе, так как и грамматические, и морфологические чередования не зависят от фонетических позиций и тем самым не относятся к фонетике; чередуются и в тех, и в других случаях не аллофоны одной фонемы, а самостоятельные фонемы друг с другом, с нулем или одна фонема — с двумя. Однако существенное отличие грамматических чередований от морфологических (традиционных) состоит в том, что грамматические чередования не просто сопровождают различные словоформы, образованные и различающиеся другими способами (например, аффиксацией, как в вож-у — воз-ишъ и т. д.), а самостоятельно выражают грамматические значения, и такое чередование само по себе может быть достаточным для различения словоформ, а потому не может быть отменено по аналогии путем унификации фонемного состава корня. Так, нельзя «заменить» голь на гол, сушь на сух, назвать на называть, избежать на избегать, потому что чередования парных твердых и мягких согласных [л — л'], [н — н'] и др., а также чередования [к — ч], [х — ш] могут различать краткое прилагательное мужского рода и существительное категории собирательности: гол — голь, рван — рвань, дик — дичь, сух — сушь; чередование [г — ж] может различать несовершенный и совершенный вид глаголов: избегать, прибегать, убегать и т. д. и избежать, прибежать, убежать и т. д.; эти же две видовые категории глагола в некоторых случаях различаются чередованием в корне гласной [и] с нулем: собирать — собрать, называть — назвать, или сочетанием [им], [ин] с нулем: выжимать — выжать (выжму), выжинать — выжать (выжну).

Во всех этих случаях мы имеем дело с грамматическим, значимым чередованием, т. е. с грамматическим способом. Это и есть внутренняя флексия.

Явление внутренней флексии было обнаружено на материале индоевропейских языков, и именно германских, когда немецкие романтики объявили его воплощением идеала — единство во многообразии и характеризовали как волшебные изменения чудесного корня (Фридрих Шлегель, см. гл. VI, § 79).

Наиболее древний вид внутренней флексии был обнаружен в так называемых «сильных глаголах», что свойственно всем германским языкам. Якоб Гримм (1785—1868) назвал это явление Ablaut (префикс аЬ — «от» и Laut — «звук»); термин этот употребляется во всех языках, в том числе и в русском, для обозначения чередования гласных в системе глагола и отглагольных образований (аблаут).

В английском языке для «сильных глаголов» существует аблаут в чистом виде, например[312]:

 

Форма	Примеры	Что чередуется	Перевод
Инфинитив	sing [siŋ] drink [drinŋk]	<I>	«петь» «пить»
Прошедшее время	sang [sæŋ] drank [dræŋk]	<æ>	«пел» «пил»
Причастие страдательного залога	sung [sΛŋ] drunk [drΛŋk]	<Λ>	«петый» «выпитый»
Отглагольное существительное	song [sɒŋ]	<ɒ>	«песня»

 

Сравним те же случаи в немецком языке:

 

Форма	Примеры	Что чередуется	Перевод
Инфинитив	sing-en [ziŋen] trink-en [triŋken]	<l>	«петь» «ПИТЬ»
Прошедшее время	sang [zaŋ] trunk [traŋk]	<a>	«пел» «пил»
Причастие страдательного залога	ge-sung-en [gəzuŋən] ge-trunk-en [gətruəŋkən]	<ʊ>	«петый» «выпитый»
Отглагольное существительное	Ge-sang [gəzaŋ]	<a>	«песня»

 

Различие между английскими и немецкими примерами сводится к тому, что английский язык предпочитает словоформы, различающиеся только внутренней флексией (sing, sang, sung, song), тогда как немецкий применяет в этих же случаях и аффиксацию, добавляя префикс ge-: Ge-sang или «окружая» корень с чередованием конфиксацией: ge-sung-en.

Другой вид внутренней флексии в германских языках — Umlaut (префикс ит- — «пере-» и Laut — «звук», термин также был предложен Якобом Гриммом), образовавшийся в средневековый период в различных германских языках самостоятельно и по-разному[313], выражает различие единственного числа, где в корне задние гласные, и множественного, где на их месте передние гласные.

В современном немецком языке это «передвижка» [и] в [у], [о] в [ø:] и [а:] в [Ɛ:]: Bruder [brudər] — «брат» — Brüder [bry:dər] — «братья», Qfen [?o:fən] — «печь» — Öfen [?ø:fən] — «печи», Gast [gast] — «гость» — Gäste [gε:stə] — «гости», где меняется только признак локализации гласных: задняя — передняя при сохранении всех других дифференциальных признаков (подъем, лабиализация).

В современном английском языке, где таких случаев меньше, сохраняется только признак подъема, а меняется задняя локализация на переднюю и лабиализация на делабиализацию, так чередуются [ʊ] — [1:], дифтонги [аʊ] и [ɑi]: foot [fʊt] — «нога» — feet [fi:t] — «ноги», tooth [tu:θ] — «зуб» — teeth [ti:θ] — «зубы», mouse [maʊs] — «мышь» — mice [mais] — «мыши».

И в случае умлаута английский язык предпочитает ограничиваться чистой внутренней флексией, тогда как немецкий охотно соединяет внутреннюю флексию с аффиксацией, например: Gast — «гость» — Gäste [ge:sta] — «гости», Wolf [volf] — «волк» — Wölfe [vœlfə] — «волки» и т. п.

В английском языке такие случаи, как child [t∫aild] — «ребенок» — children [t∫ildrən] — «дети», где для выражения множественного числа существительных употребляется и внутренняя флексия [t∫aild] — [t∫ild-] и аффиксация (нуль в child и -еп в children) — редкое исключение, во всех обычных случаях различения единственного и множественного числа аффиксацией (обычно -z с его вариантами -s, -iz): father [fɑ:ðər] — «отец» — father-s [fɑ:ðərz] — «отцы», book [bʊk] — «книга» — book-s [bʊks] — «книги», ox [oks] — «бык» — oxen [oksan] — «быки» и т. п. внутренняя флексия не употребляется (ср. в немецком языке Voter [fatar] — «отец» — Vater [fe:tar) — «отцы», Buch [bux] — «книга» — Bucher [Ьусэг] — «книги» и т. п.— с внутренней флексией), тогда же, когда в английском языке «меняется способ», т. е. различие данных грамматических категорий осуществляется аффиксацией, внутренняя флексия не применяется, например, старое различение brother [Ьглбэг] — «брат» — brethrin [Ьгсбпп] — «братья», где имеется и аффиксация, и внутренняя флексия, меняется на brother — brother-s или: старое cow [kau] — «корова» — kine [kain] — «коровы» — на современное cow-s [kavz].

Чередование согласных как внутренняя флексия применяется иногда в английском языке для различения существительных (с глухой согласной на конце) и глагола от того же корня (со звонкой согласной на конце), например: house [haus] — «дом» — house [hauz] — «приютить» или mouse [mavs] — «мышь» — mouse [mauz] — «ловить мышей».

Во французском языке, наряду с очень большим количеством морфологических чередований: boire [bwar] — «пить» — buvons [byvo] — «пьем», dire [dir] — «говорить» — disons [diz5] — «говорим»,/a/re [fer] — «делать» —fis [П] — «сделал», pouvoire [puvwar] — «мочь» —рейх [p0] npuis[pyi] — «могу» —peuvent[p0:v] — «могут», valouar [valwar] — «стоить» — vaux [vo] — «стою» — valons [valo] — «стоим» и т. п., чистая внутренняя флексия встречается нерегулярно и редко, например, в виде чередования носовых гласных с сочетанием гласных с носовыми согласными, для родовых различий, например: brun [brce] — «коричневый» — brune [bry:n] — «коричневая», fin [fε] — «тонкий» —fine [fin] — «тонкая» и т. п.[314].

В славянских языках аблаут когда-то играл важную роль, хотя обычно в соединении с аффиксацией, например в старославянских словоформах:

Ãîäèòè – æäàòè – îæèäàòè

Ãðåáæ – ãðîá – ïîãðåáàòè – ïîãðháàòè - ãðüáhòè

 

В современном русском языке эти чередования перестали играть прежнюю роль благодаря возникновению редукции безударных гласных [э] — [и] и [а] — [о] и благодаря действию унифицирующей аналогии; однако в таких случаях, как затор — тёр [т'ор] — тереть — тру — вытирать, замор — замер — замру — замирать, сбор — соберу — собирать, задор — задеру — задирать, нельзя унифицировать написания с -е- и с -и", так как если фонетически после мягких согласных в безударном случае и происходит нейтрализация <э> и <и>: тереть и затирать, то после твердых согласных такой же нейтрализации в безударных слогах фонем <о> и <и> = [ы] не происходит: зов — зову — вызывать, ров — рву — вырывать, а также: кров — крою — покрывать, мой — мойка — мою — замывать и т. п. Здесь, как и в случаях внутренней флексии собрать — собирать, назвать — называть и т. д., старый индоевропейский аблаут еще структурно действует.

Соединение внутренней флексии с аффиксацией встречается в русском языке при образовании многократного подвида у глаголов несовершенного вида, имеющих в корне [о], с помощью суффикса -ив-: ходит — хаживал, носит — нашивал, косит — кашивал, морозит — мораживал и т. п., когда [а] чередуется с [о]; сопровождающее эту внутреннюю флексию чередование согласных: [с — ш], [д — ж], [з — ж] является традиционным, т. е. никакой грамматической «нагрузки» не несет, а употребляется в силу традиции. Следует отметить, что у глаголов, где корневое [ов] в спряжении чередуется с [у] (рисовать —рисую, совать — сую), где перед корневым [о] имеется мягкая согласная или йот Ц] (ёжиться), а также у глаголов, образованных от собственных имен, от иноязычных корней и от искусственных слов, чередования [о] — [а] при образовании форм на -ивать не возникает (вырисовывать, засовывать, сплёвывать, застёгивать, поёживаться, объегоривать, пришпоривать, пришпандоривать, подытоживать и т. п.).

Почему же те грамматические явления, которые были рассмотрены в предыдущем параграфе в связи с понятием трансфикса в семитских языках и явления внутренней флексии в индоевропейских языках, в чем-то очень схожие и обычно объединявшиеся вместе, следует разделить и различить?

Дело здесь не только в том, что явления внутренней флексии нерегулярны и необязательны для модели индоевропейского формообразования, а трансфиксация — это обязательный прием грамматики семитских языков.

Дело здесь и в том, что «корень + схема», т. е. группа согласных и прослойка между ними гласных, в семитских языках представляют собой как по способу оформления, так и по значению две обособленные единицы. Это две морфемы, расположение которых с точки зрения индоевропейских навыков необычно: они сочетаются не последовательно, а чересполосно: одна входит в другую, как могут входить друг в друга две гребенки, причем каждая из этих морфем разрывается и разрывает другую. Любая словоформа типа арабского КаТаЛа двухморфемна, и соединение этих морфем, несмотря на взаимопроникновение, следует признать соединением агглютинирующего типа.

В индоевропейских же языках признать чередующиеся гласные [i], [æ], [Λ], [ɒ] в английских словоформах sing, sang, sung, song отдельными морфемами (очевидно, типа «инфиксов», вставленных внутрь корня?) никак нельзя. Указанные словоформы принципиально одноморфемны и являются алломорфами одной общей единицы более высокого порядка, так сказать «над-единицей» — гиперморфемой, объединяющей все конкретные алломорфы в одно целое, как гиперфонема служит «над-единицей» разных фонем, например в таких случаях, как бо/аран, со/абака и т. д.

На таких объединителях в одну единицу высшего ранга разных единиц низшего ранга построена вся структура языка. И самая «мелкая» единица языка — фонема есть тоже единица, объединяющая все аллофоны (вариации и варианты), в которых она может проявляться, например аллофоны [а, аг, л, э], объединяющиеся в русском литературном языке в одну фонему <А>. Одним из подтверждений одноморфемной трактовки индоевропейских корней, обладающих возможностью внутренней флексии, служит то, что, например, в немецком языке в речи детей, в просторечии многие «сильные глаголы» перестают спрягаться как «сильные» и переходят в «слабые», т. е., не подвергаясь внутренней флексии, начинают образовывать словоформы путем «нормальной» (т. е. продуктивной для современного немецкого языка) постфиксации и конфиксации, тогда вместо springen [|рги)эп], sprang [jpiaq], gesprun-gen [geJpr дэп] получаются формы: spring-en, spring-te, ge-spring-t.

Кроме того, если не признавать в русском языке внутренней флексией такие случаи, как гол и голь, рван и рвань, то что же в таких словоформах считать аффиксом: твердость в -л, -н и мягкость в -ль, -нь? Но, как известно, дифференциальные признаки сами по себе не могут быть морфемами, а лишь через фонемные единицы, неделимые с точки зрения членения (сегментации) речевой цепи[315].

Все явления нефонетических чередований изучает морфонология (см. выше), но изучение их функции, выражения тех или иных грамматических значений относится уже к грамматике.

Очень важной задачей для морфонологии является изучение фонемного состава морфем, их возможных сочетаний в морфемах, количества фонем в морфемах разного типа, что бывает очень различным в разных языках.

Иногда фонемный состав корней резко отличен от фонемного состава аффиксов, например в семитских языках, где корень состоит, как правило, из трех согласных, а аффиксы — из гласных или из комбинации согласных и гласных (см. выше, § 46); в агглю-тинирующих языках, где имеется сингармонизм, состав гласных корней и аффиксов разный, и изучение явлений сингармонизма — прямая задача морфонологии.

В русском языке фонема [ж] встречается только в считанном количестве корней, а в аффиксах — никогда, парная же ей фонема [щ] имеется и в словообразовательных аффиксах, например в суффиксе -щик- (пильщик, лакировщик, спорщик), и в причастных суффиксах -ущ-, -ащ-, но ни в префиксах, ни во флексиях не встречается. Чередование гласных в русском языке в существительных ограничивается случаями [о] — нуль и [э] — нуль (сон — сна, день — дня, мужичок — мужичка), тогда как в русском глаголе встречаются разные типы чередований: [о] — [и]: спёр — спирать, рой — рыть; [э] — [а]: сесть — сяду; [о] — [а]: лёг — лягу; [и] — нуль: собирать — собрать и др.

Так как во всех этих случаях нет фонетических позиций и вообще — фонетических условий, они не относятся к фонетике, а ими призвана заниматься морфонология.

ПОВТОРЫ (РЕДУПЛИКАЦИИ)

 

Повторы, или редупликации (Редупликация — латинское reduplicatio — «удвоение»), состоят в полном или частичном повторении корня, основы или целого слова без изменения звукового состава или с частичным изменением его.Очень часто повтор применяется для выражения множественного числа, например в малайском языке orang — «человек», orang-orang — «люди», в мертвом шумерском языке кур — «страна», кур-кур — «страны»[316].

Для многих языков в речи употребляются повторы как средство усиления данного сообщения: да-да, нет-нет, ни-ни (сугубое отрицание), вот-вот, или: еле-еле, едва-едва, чуть-чуть, давно-давно и т. п.

Широко известны звукоподражательные повторы типа кря-кря (утка), хрю-хрю (поросенок), ку-ку (кукушка) и т. п. Этот тип звукоподражательных повторов перекликается с такими глагольными «остатками», повторяющимися дважды, кактрюх-трюх, хлоп-хлоп, тук-тук. Если в русском такие повторы нетипичны для русского литературного языка, то они очень распространены в диалектах русского языка, а, например, в языке сомали (Восточная Африка) этот способ в глаголе выражает особый вид: fen — «глодать», & fen-fen — «обгладывать до конца со всех сторон», т. е. терминологически это «всесторонне окончательный вид» (такой грамматической категории в русском языке нет, а это значение выражается лексически: «со всех сторон» и «до конца»). Однако в категории вида в русском языке встречаются случаи повтора для выражения особых оттенков вида глагола, например ходишь-ходишь, молишь-молишь (слова Варлаама, сцена в корчме из трагедии «Борис Годунов» Пушкина), где повтор глагольных форм ходишь и молишь не равен грамматически их одиночному употреблению. С этим очень схожи случаи в формах глагола полинезийских языков, например tufa — «делить», a tufa-tufa — «часто делить». Если в ходишь-ходишь и т. п. в русском языке выражена продолжительность в пределе несовершенного вида, то в примерах поговорили-поговорили и ничего не сделали или поплакали-поплакали и утешились глаголы совершенного вида получают подвидовой оттенок продолжительности.

В прилагательных повтор может быть использован для выражения превосходной степени: добрый-добрый, большое-большое — в чистом виде и с префиксацией: добрый-предобрый, большое-пребольшое.

Таким же способом образуется превосходная степень и в казахском языке, например: ķызыл — «красный» — ķызыл-ķызыл — «самый красный», жаķсы — «хороший» — жаķсы-жаķсы — «самый хороший», иногда с присоединением губной согласной в начале повтора: aķ, — «белый» — aķ-naķ — «белейший».

С этим можно также сравнить такие формы раротонгского языка (на островах Тихого океана), как пи — «большой» и nu-nui — «очень большой», где повтор сопровождается еще «добавлением извне».

Неполные повторы корня типичны были для образования перфекта латинского, древнегреческого и древнеиндийского языков, например tango — «трогаю», tetigi — «тронул», cado — «падаю», cecidi — «упал» в латинском; leipo — «оставляю», leloipa — «оставил» в греческом; kar — «делать», cakara [чакара] — «он сделал» в санскрите и т. п.

Богат повторами английский язык, где они могут быть и полные (преимущественно звукоподражательные): quack-quack — «кря-кря» (об утках), jug-jug — «щелканье соловья» или «звук мотора», plod-plod — «стук копыт лошади», tick-tick — «ход часов» и т. п.; неполные (с изменением гласной): wig-wag — «флаговый сигнал», zig-zag — «зигзаг», flick-flock — «шарканье сапог» или riff-raff — «сброд», «шпана», -wish-wash — «бурда», «болтовня», сюда же относится и название игры ping-pong — «настольный теннис» (от звукоподражательного «стук капель дождя по стеклу»)[317]; интереснее слу-чай sing-song-в значении прилагательного «монотонный», rising — «петь» и song — «песня»[318].

Особую разновидность повторов представляют собой неполные повторы в тюркских языках, где первая согласная заменяется губной [п], [б] или [м]; такие пары-повторы имеют значение собирательных существительных; например, в казахском языке: жыл-ķы — «лошадь», жылķы-мылķы — «лошади и другой скот» (собирательное «лошадьё»); туйе — верблюд, туйе-муйе — «верблюды и прочий скот» (собирательное «верблюдьё»); ķулаķ — «кулак» (заимствовано из русского языка), ķулаķ-мулаķ — «кулачьё» (ср. ķулаķтар — «кулаки», множественное число); такие формы могут иметь также добавочный оттенок уничижительного значения («всякий сброд»): в узбекском чой-пой — «чаишко», туркменское ки-тап-митап — «книжонки»; есть такие «чудные» слова со значением «неопределенной совокупности» и в русском: тары-бары, шуры-муры, фигли-мигли, гоголь-моголь, шурум-бурум и т. п.[319] (некоторые из них заимствованы).

 

СЛОЖЕНИЯ

 

При сложениях в отличие от аффиксации соединяются в одной лексеме не корневая морфема с аффиксами, а корневая морфема с корневой же, в результате чего возникает единое новое сложное слово; таким образом сложение служит для словообразования.

Соединяться при сложении могут и полные корни, и усеченные, а также основы и целые слова в какой-нибудь грамматической форме.

Такие сложения также могут иметь две тенденции: механическую, агглютинирующую, и органическую, фузионную. В результате первой тенденции возникает сумма значений слагаемых элементов; например, в немецком языке: Kopfschmerz— «головная боль» (Kopf— «голова», Schmerz — «боль»), Augenapfel — «глазное яблоко» (Auge — «глаз», Apfel — «яблоко»), или в руском: профработа — «профсоюзная работа», стенгазета — «стенная газета»[320].

При второй тенденции значение целого не равно сумме значе­ний слагаемых; например, в английском языке typewriter не “шрифт + писец”, а “пишущая машинка”; killjoy не “убей + ра­дость”, а “человек, портящий всем настроение в обществе”, или в русском паровоз — это отнюдь не “воз, движущийся силой пара”, а “машина, движущая железнодорожные составы по рельсам”.

Звуковые изменения и срастания частей сложения могут с те­чением времени превращать механическое сцепление морфем и даже слов в тесный сплав; например, в русском языке словосоче­тание спаси бог превратилось в неразложимое спасибо, ономъ дъни ~ в намедни, пожалуй, староста — в пожалуйста (в произношении часто даже [пжалстʌ]); но такой тип сложений для русского языка не характерен. Древнегерманские словосочетания nachtigall — “ночи певица”, или bruti gomo — “невесты муж” в немецком преврати­лись в Nachtigall — “соловей”, Brautigam — “жених”, где хотя и можно выделить Nacht — “ночь” и Brant — “невеста”, но вышед­шие из употребления -gall, -gam превращают все-слово в неразло­жимое.

Даже в таких случаях, как во французском cache-nez, где cache — “прячь”, a nez — “нос”, целое плохо разлагается, так как кашне употребляется для утепления горла, а не носа.

Богатой системой сложных слов обладали санскрит (литера­турный язык древних индийцев)[321], древнегреческий и латинский языки. Большинство сложений в этих языках создано искусствен­но; это слова книжные.

Богат разного типа сложениями современный русский литера­турный язык. Различные по своей продуктивности модели слож­ных слов, существующие в русском языке, можно прежде всего разделить по словообразовательному признаку: 1) через “соедини­тельную гласную” и 2) без “соединительной гласной”.

I тип (через соединительную гласную) имеет подтипы:

1) паровоз, землемер, где соединены корни (а не слова!) [пар-], [воз-],[з'эмл'-][322], [м'эр-], причем [воз-], [м'эр-] — глагольные кор­ни, а не именные. Такие сложения возникают на базе подчини­тельных словосочетаний типа “возит паром”, “возящий паром”, “мерить землю”, “мерящий землю”;

2) пароходство, земледелие, где корень соединен с “подобием слова”, так как части [-ход-ств-о], [-д'эл'-иj-э] состоят из корня и суффикса и оформлены флексией, но самостоятельно не сущест­вуют в языке;

3) лесозаготовки, землеустройство, где корень через соедини­тельную гласную связан с полным нормальным словом (заготов­ки, устройство}.

Таковы подтипы русских сложных слов через соединительные гласные.

II тип (без соединительных гласных) имеет подтипы, в кото­рых сочетаются усеченные слова и корни:

1) колхоз, профорг — усечение корней (коллективное хозяйство и профсоюзный организатор);

2) эсминец, наркомат — сочетание усеченного корня прилага­тельного (эскадренный, народный) и полного слова с “вынутой се­рединой” (мин[онос]ец, ком[иссари]ат);

3) профбилет, главвино — сочетание усеченного корня или сло­ва с полным нормальным словом {билет, вино).

Сюда же примыкают и такие типы слов, как киноактер, вакуум-аппарат, фотостудия, кают-компания, стон-линия, икс-лучи, “Ната-вальс” [323] (фортепьянная пьеса П. И. Чайковского), эхо-вариант (термин шахматной композиции), а также: Волховстрой, Тулауголь, Андреевуголъ и т. п.. Оставляем в стороне другие имеющиеся в русском языке типы сложных слов, как полушубок, пятилетка, скопидом, вертишейка, так как они непродуктив­ны и не являются основными моделями русских сложных слов; по тем же сообра­жениям не представляют интереса такие “неудобные” для синтаксиса сложные по сокращению слова, как: управделами, завкадрами, комроты, начполитотдела, пом-комвзвода и т. д.

Эти типы можно подразделить и по иному принципу: случаи 1 и 2 из обоих типов представляют собой действительно слова, где одно лексическое значение, и они следуют фонетическим законам слов в русском языке: [пəрʌвос], [пəрʌхот], [главл'ит], тогда как слова из случая 3 обоих рядов показывают, что это собственно не сложные слова, а словосочетания [л'эсʌ/зəгʌтоф'к'и], [глаф/в'ино], так как в этих случаях: 1) имеется два ударения (первое — слабое, второе — сильное), 2) вследствие этого гласные первой половины такого мнимого “сложного слова” не подчиняются обьгчной схеме редукции, да и ритмика получается иная, 3) если первая часть “сложения” оканчивается на звонкую согласную, эта соглас­ная оглушается не только перед глухой следующей половины, но и перед сонорной и гласной — главснаб [глаф/снап], главрыба [глаф/ рыба], главэнерго [глаф/ынэргʌ], 4) если на стыке 1-й и 2-й части; встречаются твердая и мягкая согласные, то первая не теряет своей твердости (главвино [глаф/в'ино], так же как и сочетание имени и отчества Лев Викторович [л'эф/в'иктəрəв'əч], где явно два слова), 5) кроме этих фонетических показателей, есть и грамматический! показатель: возможность вставить (интерполировать) отдельное сло-1 во (хотя бы и служебное) между двумя частями этого мнимого^в сложения: на хлебозаготовки я не поеду, но на лесо же заготовки поеду заранее; в избе-читальне был, а в сель то совет и не успел зайти и т. п., чего нельзя производить с примерами 1-й группы; например, невозможно сказать: в сов же хозе я был, в кол то хоз зашел и т. п.

К подобным “мнимым сложным словам” в русском языке от­носятся и все разновидности сложносокращенных слов типа кино­актер, фотолаборатория и типа стоп-сигнал, агитпункт, икс-лучи, альфа-лучи, а также и аббревиатурные: АНТ-25, ТУ-114, МЭЗ-15, МПО-2 и т. п.

Во французском языке сложные слова — чаще всего или сло­восочетания, или лексикализованные до конца словосочетания; сочетания императива глагола и прямого объекта: rendezvous — “свидание”, pince-nez — “пенсне”, cache-nez- — “кашне”, tire-bou-chon — “штопор”, существительного с причастием: serre-joint — “струбцинка”; двух существительных с предлогом: pied-á-terre — “квартира для временного проживания”, rez-de-chaussee — “ниж­ний этаж” и т. п.

В английских сложениях чаще всего наблюдаются те же явле­ния (stone-wall, blackbird, killjoy и т. п.)[324].

Немецкий язык исключительно богат разными видами сложе­ний (Handschuh — “перчатка”, Wanduhr — “стенные часы”, Gropуц(ег— “дед”, Kaufmann — “купец”, Icherwhiung — “рассказ от пер­вого лица”, Stundenplan — “расписание уроков”, Kindergarten — “дет­ский сад”, dummklug — “осторожный до глупости”, zuckersilp — “сладкий как сахар” и даже Dampfschijfahrtgesellschaftsdirektorsstell-vertretersgemahlin — “супруга заместителя директора общества па­роходных сообщений” (S u 11 е г 1 i n). Последний пример, где много форм родительного падежа на -s, а так же и без этого -s показыва­ет что не все то, что считается сложным в немецком языке, дейст­вительно сложные слова; во многих случаях это примеры в той или иной степени лексикализованных словосочетаний.

СПОСОБ СЛУЖЕБНЫХ СЛОВ

 

Грамматические значения могут выражаться и не внутри сло­ва, а вне его, в его окружении, и прежде всего в сопровождающих знаменательные слова служебных словах. Служебные слова осво­бождают знаменательные от выражения грамматики[325] или сопро­вождают словоизменительную аффиксацию.

Служебные слова, как уже выше сказано, лишены номинатив­ной функции, так как ничего не называют и лишь показывают отношения между членами предложения (предлоги, союзы) или между предложениями (союзы), а также указывают некоторые грам­матические значения, не зависящие от сочетания слов в предло­жении (артикли, частицы, вспомогательные глаголы, слова степе­ни). Это квалификативные отношения, например определенность и неопределенность, число и т. п.

Служебные слова часто выполняют ту же роль, что и аффиксы, ср. Я хотел согреть себя чаем, где отношение дополнения чаем выражено падежной флексией, а в предложении Я хотел согреть себя посредством кофе, где то же самое выражено служебным сло­вом, именно предлогом посредством. Или: Маша красивее Наташи и Маша более красива, чем Наташа, и т. п.

Если отношение слова кот к другим членам предложения в русском языке выражается падежными флексиями: кот, кота, коту, котом и т. п., то во французском, где нет склонения существительных, те же грамматические связи выражаются предлогами или их отсутствием: le chat— “кот” (без предлога с артиклем), du chat ~ “кота”, аи chat — “коту” (с предлогами), par le chat — “котом” (предлог с артиклем).

Но так как они все-таки слова[326], то спрашивается, как же в этом случае распределяется лексическое и грамматическое значение? А. И. Смирницкий писал: “Значения отношений могут быть и не грамматическими значениями. Так, они являются лексическими если оказываются основными, центральными в семантике слова, если выражаются отдельным конкретным словом. Для того чтобы быть грамматическими, отвлеченными от конкретности слова, зна­чения отношений должны быть лишь дополнительными при основных, центральных, вещественных значениях слов, в со­ставе самих данных слов; лишь при этом условии они обладают необходимой для грамматического строя обобщенностью и аб­страктностью. В самом деле, если предлог но есть отдельное слово, а не префикс, то выражаемые им значения пространственных, вре­менных и прочих отношений являются основными его зна­чениями, принадлежащими ему как данному конкретному слову, отличному, например, от под, при и т. п.: как выражаемые им эти значения не мыслятся в отвлечении от его лексической словарной конкретности”[327].

Это рассуждение не доводит разрешение вопроса до конца. Ко­нечно, отношения могут выражаться и лексически, например, в таких наречиях, как позднее, раньше, выше, ниже, лучше и даже... в любой падежной форме существительных: люблю мать, отдам ма­тери, горжусь матерью. Но здесь грамматические отношения вы­ражаются не лексически, а именно грамматически: сменой аф­фиксов, тогда как лексические значения выражаются основами. Мы здесь, конечно, не касаемся отношений неграмматического типа (я люблю, ты ненавидишь и т. п.), иное дело — служебные слова. Их лексическое значение совпадает с их грамматическим значением. Можно было бы сказать, что грамматическая функция поглощает в служебных словах их лексическую природу. Но и это не разъясняет всего. Дело здесь заключается, как и у числитель­ных, в отношении к вещи и понятию — в отношении к называнию и выражению отношений. У числительных нет “называемой вещи”[328], поэтому выражаемое ими понятие становится своего рода “вещью”, которую числительные и называют (слова не могут не называть — в этом их основная функция); также и служебные слова называют (лексически) то отношение (грамматическое, в отличие от наре­чий), которое они выражают. Это называется суппозйция (suppositio idealis) (суппозйция — от лат. suppositio — “подкладка”).

Среди служебных слов следует различать:

1. Предлоги, которые выражают подчинительные отно­шения между членами предложения (еду в метро, жду у метро, пойду к метро, а также: пошел к сестре, гляжу на тебя, знаком с ней) или уточняют падежные значения (у него, за него, от него; в нем, на нем, о нем и т. п.)[329]. Предлоги служат для выражения отношений: пространственных (в, на, над, за, у и т. п.), временных (до, после, перед и т. п.), целевых (для), причинных (из-за, благодаря, вследст­вие) и пр.

В тех языках, где не бывает префиксов, обычно не бывает и предлогов, их заменяют послелоги, служебные слова с функ­циями предлогов, но стоящие сзади слова; например, русской над­писи в трамвае “Место для детей” с предлогом в азербайджанском соответствует надпись с послелогом: Йер балалар учун, где учун — “для” — послелог.

2. Союзы, которые выражают сочинительные отношения как в простом, так и в сложном предложении (соединительные: и, да [дə]; противительные: а, но, да [дə]; разделительные: или — или; ли — ли; либо — либо и т. п.).

В сложном предложении безударные что, как, когда, чтобы выражают подчинительную связь (для чего в простом предложе­нии служат предлоги)[330]. Союзы могут быть и составные: потому что, в случае если, несмотря на то что и т. п. и парные если — хотя — однако и т. п.

3. Частицы могут выражать или:

а) модальные значения [331], т. е. отношение говорящего к тому, что он высказывает как целевую установку высказывания, например: усиленное утверждение (же, ведь, да [дə]); отрицание (не, ни); вопрос (ли); условность (бы); побудительность (пусть, пус­кай, давай-ка); желательность (хотя бы, лишь бы); сомнение (де, мол, якобы);

б) немодальные значения, как: ограничительное (толь­ко, лишь, один, одна, одно, одни, исключительно, единственно); оп­ределительное (именно, прямо, как раз, точь-в-точь); указательное (вот, вон, это, то, та, тот, те, там, тогда); неопределенное (что-либо, -нибудь, угодно и кое-что при местоимениях); присоедини­тельное (тоже, также, итак, всё, еще); значение приблизитель­ности (почти, чуть не); выделительное (а, и, и же, да, даже, всё, еще и т. п.). Из приведенного перечня видно, что “одно и то же”, например и, на самом деле в языке может быть очень “разным”: 1) и — союз (кот и повар), 2) и — частица (и странно это слушать). См. в “Словаре русского языка” изд. АН СССР статью Л. В. Щербы на вокабулу “и”.

4. Артикль (артикль — от французского article из латинского articulus — “сустав”, “член”). Артикли свойственны далеко не всем языкам. Они необходимы в арабском, романских и германских языках. Для теории служебных слов артикли очень существенны. Они не выра­жают отношений между членами предложения, не образуют син­таксических форм языка, но являются наиболее типичными “грам­матическими сопроводителями” знаменательных слов.

1) Первая грамматическая функция артикля — это “грам­матическое обозначение своего сопровождаемого”, т. е. признак имени. Таков однозначный артикль арабского языка. Благодаря этому во многих языках присоединение артикля к неименным сло­вам и формам переводит их в существительное. Так возникает конверсия (Конверсия - от латинского conversio - “изменение”), когда данное слово переходит в другую катего­рию и попадает в иную парадигму без изменения своего морфологического состава. Так, в немецком языке schreiben — “писать”, a das Schreiben — “письмо” (т. е. “писание”); во французском diner, souper — “обедать”, “ужинать”, a le diner, le souper — “обед”, “ужин”, charme [ʃarm] — “чаруй”, но le charme — “очарование”; в англий­ском play [plɛi] — “играй”, a the play — “игра” и т. п. В русском такой субстантивации (от лат. substantivum — “существительное”, субстантивация — “пре­вращение в существительное”) глаголов быть не может[332], так как нет артикля; в нем надо прибегать к морфологическим способам словообразования, чтобы получить новое слово: обедать — обед; играть — игра; жить — житье и т. п.

Кроме случаев собачьих кличек для борзых и гончих: Карай, Угадай, Отка­тай, Заливай, Порывай и т. п., а также редкие случаи топонимики, например пло­щадь Разгуляй (в Москве), или название кабаре 20-х гг. “Не рыдай”; такие же случаи, как склоняемые существительные печь, течь и спрягаемые глаголы печь, течь, представляют собой омонимы (см. гл. II, § 15).

В тех языках, где есть артикль, можно превращать целые пред­ложения в существительное; например, во французском: И va et vient — “он ходит и приходит” и le va et vient — “хождение взад и вперед”, che^. soi — “у себя” и le chez soi — “свой дом” и т. п. То же в немецком языке, например an undfur sich sein — “существовать в себе и для себя” и das An und fur sich Sein — “бытие в себе и для себя” и т. д.

2) Вторая грамматическая функция артикля — это различе­ние грамматической категории определенности и неопределеннос­ти, когда существуют парные артикли: the — a (an) — в англий­ском; der — ein, die — eine, das — ein — в немецком; le — un, la — une — во французском и т. п. Категория, сопровождающаяся опре­деленным артиклем, как правило, выражает грамматически то, что уже известно собеседникам, либо то, что у собеседников во время разговора перед глазами, либо нечто особо индивидуально выде­ляемое; категория же, сопровождающаяся неопределенным артик­лем, наоборот, показывает грамматически, что речь идет о том, что не окрашено индивидуальным, что берется в обобщенном плане и чего нет перед глазами во время данного разговора.

В русском языке, где нет артиклей, эти грамматические значе­ния выражаются: 1) служебным словом один (одна, одно, одни) (из числительного один и т. д.): “Зашел один товарищ и принес одну книжку” и т. п.; 2) употреблением родительного падежа вместо винительного при отрицании: “Я не вижу книгу” (определенность), “Я не вижу книги” (неопределенность); 3) интонацией.

Указанными двумя грамматическими функциями исчерпыва­ется роль английского артикля.

3) Третья грамматическая функция артикля — это различе­ние рода в чистом виде, т. е. при том же слове в той же форме, что встречается редко, чаще при названиях каких-либо народов, язык которых не знает различении рода, например в немецком der Hausa — “мужчина из племени хауса” и die Hausa “женщина из племени хауса”. Так как в тех языках, где имеется различение рода, существительные должны быть отнесены к какому-либо роду, то в языках с наличием артикля в единственном числе имеются артик­ли для разных родов, во множественном различие рода утрачи­вается. Ср. в русском, где нет артикля, но слова во множественном числе не относятся к тому или иному роду, что ясно из примеров слов, которые употребляются только во множественном числе, например: дрова, сливки нож­ницы, сани и т. п.

Немецкий язык различает артиклями три рода, французский —два:

Немецкий язык	Французский язык
определенный	неопределенный	определенный	неопределенный
м. р.	der	ein	le	ип
ж. р.	die	eine	la	ипе
с. р.	das	ein	—	—

 

4) Четвертая грамматическая функция артикля — это раз­личение числа. Наиболее ясно это во французском языке где сами слова не имеют окончаний множественного числа: так, само по себе слово [∫а] - “ша” - и “кот”, и “коты”, но благодаря разли­чию артиклей: [Iœ ∫a] значит “кот”, a [lƐ ∫a] значит “коты”. Во французской орфографии пишется во множественном числе -s: le chat — les chats, но это лишь условность этимологической орфографии и к современному французскому языку это -s никакого отношения не имеет.

В немецком языке для выражения множественного числа обыч­но меняется не только артикль, но и форма слова: der Hase — “заяц”, die Hasen — “зайцы”, das Buch — “книга”, die Bucher — “книги”, der Ochs — “бык”, die Ochsen — “быки” и т. п., но в случа­ях, например, das Fenster — “окно”, die Fenster— “окна”, derArbeit-er — “рабочий”, die Arbeiter — “рабочие” только перемена артикля показывает изменение числа[333].

5) Наконец, артикль может брать на себя “тяжесть” выражения отношений между членами предложений, т. е. склоняться, осво­бождая от этой “обязанности” существительные, что бывает редко, например в немецком языке:

 

	Единственное число	Множественное число
муж. р.	жен.	cp. p.
Им. п.	der	die	Das	Die
Род. п.	des	der	Des	Der
Дат. п.	dem	der	Dem	Den
Вин.п.	den	die	Das	Die

 

Благодаря такой способности артикля склоняться существитель­ное может терять падежные формы и оставаться неизменным; так, в немецком языке прежнее склонение слова der Tisch — “стол”: des Tisches, dem Tische, den Tisch — заменяется в современном немец­ком языке склонением: des Tisches, dem Tisch, den Tisch. Этот грамматический факт не надо путать с так называемым “апострофиро-ванным” немецким произношением типа Knab' (откуда и идет название “апостро-фированное”, т. е. когда непроизносимая гласная обозначается на письме апос­трофом) вместо Knabe — здесь чисто фонетическое явление редукции гласной до нуля; то же самое в русских “звательных формах” Надь! Сереж!, где конечные согласные произносятся звонко, поэтому конец слова на гласной, которая здесь также “апострофирована”.

В немецком есть еще особый “отрицательный артикль” — kein. В языках, имеющих артикль, отсутствие последнего, т. е. нуле­вой артикль, имеет особое грамматическое значение (так же как отсутствие флексии в одной из форм словоизменения является ну­левой флексией).

5. Вспомогательные глаголы также относятся к служебным словам, хотя они и имеют формы словоизменения.

При употреблении вспомогательных глаголов основной, зна­менательный глагол может не менять своей формы, а оставаться неизменяемым в самой общей форме, например в инфинитиве-при этом выражение лица, числа, времени и тому подобных глагольных грамматических значений берет на себя вспомогательный глагол, который при этом не выражает никакой знаменательнос­ти, а служит для выражения только реляционных грамматических значений. Так, спряжение будущего времени глаголов несовершен­ного вида в русском языке осуществляется формами вспомогатель­ного глагола быть:

 

Я буду

Ты будешь

Он будет

Мы будем ---- читать

Вы будете

Они будут

В других языках такие “составные” (или аналитические) фор­мы употребляются не только для будущего времени, но и для про­шедшего и даже для настоящего, и при этом знаменательная часть “состояний формы” может быть причастием; например, в немец­ком языке: Ich habe gelesen — “я читал”, Ich bin gegangen — “я пошел”; или во французском языке: J'ai lu — “я читал”, J'avals lu— “я читал” (до чего-то другого), Je suis venu — “я пришел”, J'etais parti — “я уехал”; или в английском языке: I have read — “я читал”, / am smoking — “я курю” (в настоящий момент), где зна­менательная часть — причастие, ср. не “составную форму” насто­ящего времени: I smoke — “я курю” (вообще, т. е. “имею свойство курить”).

Различие однокорневых непереходных и переходных глаголов в русском языке имеет регулярное выражение через перемену класса глагола (как: чернеть — чернить, молодеть — молодить и т. п.); по-немецки это же различие выражается переменой вспомогательно­го глагола: schwarz werden — “чернеть” (буквально: “черным стано­виться”) и schwarz machen — “чернить” (буквально: “черным де­лать”), где знаменательное слово не глагол, а прилагательное.

Во французском языке понудительное значение в глаголе вы­ражается вспомогательным глаголом faire — “делать”, откуда воз­можны такие “составные формы”, как faire faire — “заставить де­лать” (буквально: “делать делать”), где первое faire — вспомога­тельный глагол, а второе faire — знаменательный глагол.

Обычно в языках в качестве вспомогательных употребляются глаголы со значением “быть” и “иметь”; немецкие sein, haben; анг­лийские be, have; французские etre, avoir; русское быть — и как член “составной формы” Я буду читать и т. д. с инфинитивом знаменательного глагола, и как связка — элемент составного ска­зуемого, где в качестве знаменательного (присвязочного) слова могут быть любые части речи (но только не глагол в инфинитиве!): Я был болен; Он был учителем наших детей; Жаль было отца [334], На улице было холодно; Крепость была взята. В русском языке глагол иметь как вспомогательный почти не употребляется, за исключением устарелых торжественных формул: Погребение (или заседание) име­ет быть, где быть — знаменательный глагол, а имеет — вспомога­тельный.

В некоторых языках сочетание знаменательного и вспомога­тельного глагола может лексикализоваться в одно слово; напри­мер, в украинском языке такие формы простого будущего времени (из бывшего сложного), как: писатиму, писатимеш, писатиме — “я буду, ты будешь, он будет писать”, где -иму, -имеш, -име — бывший вспомогательный глагол иметь.

Для выражения особых видовых оттенков начинания или за­вершения процесса в русском языке употребляются как вспомога­тельные глаголы начать и кончить; ср. “Он начал петь” (== он за­пел); “Он кончил звонить (= он отзвонил) и т. п.

В качестве связок могут употребляться и различные “глаголы движений, намерений” и т. п., например: “Он сел обедать”; “Он пошел гулять”; “Он намеревался уехать”; “Он хотел сказать” и т. п.

Связки также могут быть и нулевыми, ср.: Он был болен — про­шедшее время, показанное связкой был, и Он болен — настоящее время, показанное нулевой связкой, т. е. отсутствием связок был, буду, что показывает прошедшее и будущее время по сравнению с отсутствием связки — настоящее время (см. об этом ниже, § 61).

6. Слова степени — это те бывшие “наречия степени” которые сопровождают качественные прилагательные и наречия при образовании степеней сравнения: “Она более красива”; “Она очень красива”; “Он рассказывал более увлекательно” и т. п.; ср. во французском языке употребляющиеся для этой цели слова plus, moins;v английском wore, most-л т. д. От соответствующих наречий слова степени отличаются тем же, чем отличаются наречия от дее­причастий и существительных в косвенных падежах, т. е. особым типом выражаемой абстракции и соотношения лексического и грам­матического значения (см. выше, § 43), а также особыми синтак­сическими свойствами (свойства сочетаемости с другими лексема­ми). В качестве “слов степени” могут выступать и местоименные по происхождению слова: “Она самая красивая”; “Она всего кра­сивее”.

7.Пустые слова. Некоторые служебные слова не образу­ют особо четкой категории, но в их “служебное™” не приходится сомневаться, так как они сопровождают знаменательные слова и выражают такие грамматические оттенки, которые в других язы­ках выражаются аффиксами. Так, в турецком и английском язы­ках, где нет категории грамматического рода, бывает потребность различать пол животных; тогда на помощь приходят “пустые сло­ва”; например, в английском the catvi в турецком kedi — и “кот”, и “кошка”, когда же это требуется различить, то в английском ис­пользуются местоимения he — “он” и she — “она”, а в турецком слова erkek — “самец” и disi — “самка”, поэтому:

в английском: в турецком:

“кот” he-cat erkek kedi

 

“кошка” she-cat difi kedi

 

И в русском бывают аналогичные случаи: ворон-самец, ворон-самка; рысь-самец, рысь-самка; а также женщина-врач, мужчина-прачка (Станюкович) и т. п.

Во многих языках нет аффиксальных возможностей образовать уменьшительные существительные типа книжечка, котенок и т. п. (или же такие возможности малоупотребительны), тогда приходят на помощь слова со значениями “сын”, “маленький” и т. п., и они берут на себя роль “пустых слов”, показателей данного грамматического значения. Так, в китайском языке [гоу³][335] — “собака”, [эрл] — “сын”, а [гоу³ эрл] — “щенок”; во французском chat — “кот”, petit — “малый”, “маленький”, a le petit chat — “котенок”; в английском book — “книга”, little — “маленький”, a a little book — “книжечка” (ср. a small book— “маленькая книга”). Таково же упот­ребление слова со значением “сын” при имени отца для выраже­ния того, что в русском составляет отчество: древнееврейское Бен-Акиба, арабское Ибн-Искандер, тюркское Гулам- Оглы и т. п.; ср. в официальном русском языке XVIII—XIX вв. Иван Никифоров сын Довгочхун (Н. В. Г о г о л ь) и т. п.

СПОСОБ ПОРЯДКА СЛОВ

 

Как уже выше было сказано, линейность речи позволяет ее рассматривать как цепь с последовательно расположенными во вре­менной (а на письме — и пространственной) последовательности, причем порядок расположения звеньев этой цепи (ее сегментов) может иметь значимость. Это относится и к фонемной цепи (ср. тук, тку, кут и т. д., см. гл. I, § 5), и к морфемной цепи в составе лексемы (ср. в немецком языке Kindchen — “ребятенок”, а Kinderchen — “ребятишки” от Kind — “дитя” или в тюркских глаго­лах, например, в казахском: барды — “он ушел”, а бармады — “он не ушел” и т. п.); то же может относиться и к цепочке слов, обра­зующих высказывание, где во многих случаях перемена места лек­сем в речевой цепи (перестановка слов) может служить вырази­тельным средством для грамматических значений. Это очень раз­лично для тех языков, где слова могут своим изменением показы­вать свою роль в предложении и где слова морфологически не меняются и только по порядку слов в предложении можно понять, что есть подлежащее, что есть дополнение и иные смысловые мо­менты, связанные не только с оформлением отдельных слов, но и с их порядком в целом.

Есть языки, в которых такие грамматические отношения, как отношения подлежащего и дополнения (субъекта и объекта) не зависят от порядка слов; например, в латинском языке высказыва­ние о том, что “отец любит сына”, можно изложить шестью разными “порядками”: 1) pater amatfilium; 2) pater filium amat; 3) amat pater filium; 4) amat filium pater; 5) filium pater amat; 6) filium amat pater, где pater — “отец” всегда остается подлежащим, a filium ~ “сына” — дополнением.

Конечно, какой-то один из этих порядков является более при­вычным, обычным и нормальным; это норма нейтрального выска­зывания; остальные могут быть использованы со стилистическими целями.

В других языках это бывает иначе: если перевести приведенное латинское предложение или аналогичное на разные языки, то в разных языках вопрос о роли порядка слов получает различное решение:

латинский: pater amatfilium; mater amatfiliam;

русский: отец любит сына; мать любит дочь;

немецкий: der Vater liebt den Sohn; die Mutter liebt die Tochter;

английский: the father loves the son; the mother loves the daughter;

французский: le pere aime leflls; la mere aime lafille.

В латинском языке порядок слов (как было указано выше) не выражает грамматических значений, и тем самым возможны лю­бые перестановки слов в предложении без изменения значения целого, тогда как в других языках это не так.

В русском для существительных женского рода на -а, -я и для существительных мужского рода одушевленных дело обстоит так же, как и в латинском: сестра любит собаку, отец любит сына (воз­можны любые перестановки без изменения грамматических зна­чений), но для существительных неодушевленных мужского рода, для существительных среднего рода и женского рода на мягкую или шипящую согласную и для всех несклоняемых существитель­ных дело обстоит иначе; ср. стол царапает стул, бытие определяет сознание, цепь дробит кость, кенгуру делает антраша, где понима­ние того, что есть подлежащее, а что — дополнение, определяется только местом: до сказуемого или после него. В немецком все за­висит от формы артикля: для женского и среднего рода он не раз­личает именительного и винительного падежа, для мужского ар­тикль может различать подлежащее (der) и прямое дополнение (den), в английском же и французском, где нет склонения существитель­ных и артиклей, понимание того, что есть подлежащее и что — прямое дополнение, всецело зависит от порядка слов.

Порядок слов может также различать определение и опреде­ляемое. В русском языке этого, как правило, не требуется, потому что формы прилагательного-определения и существительного-оп-ределяемого различны; ср. круглый дом и домашний круг; однако в" таких случаях, как глухие ученые и ученые глухие, только порядок слов показывает, что — определение и что — определяемое.

Есть и такие языки, где для данного грамматического отноше­ния порядок слов является решающим; так, например, в казах­ском языке (где существительные и прилагательные, как правило, не различаются) только по порядку слов можно установить, что является определяемым (“существительным”) и что определяющим (“прилагательным”): сагат ķалта — “часовой карман” (карман для часов), а ķалта сагат — “карманные часы”, ыдыс темир — “посуд­ное железо” (железо для изготовления посуды), а темир ыдыс — “железная посуда”. Аналогичные явления встречаются и в англий­ском языке, где есть особые прилагательные, многие существи­тельные по конверсии могут выступать в роли прилагательных;

бывает и так, что два слова могут стоять в прямом и обратном порядке (как в казахском языке).

Порядок слов для выражения этого грамматического отноше­ния может быть различным в разных языках; так, глухие ученые по-французски les savants (“ученые”) sourds (“глухие”), а ученые глу­хие — les sourds (“глухие”) savants (“ученые”), т. е. противополож­ность тому порядку, которы