Ждем тебя на кладбище в Тейе.

 

Крис, ты где? Не задерживайся.

У меня для тебя потрясающая новость.

 

Где ты?

 

Альба, не меняя положения и также явно не желая убирать куда-либо ноги, тем не менее посмотрела на меня с любопытством. Ей явно было интересно, расскажу ли я, кто это забрасывает меня сообщениями в такое время — глухой ночью.

Решение далось мне нелегко. Для начала я демонстративно уткнулся взглядом в экран, дав понять, что не собираюсь ничего комментировать. Моя ладонь тем временем замерла на колене Альбы, прямо как путник-паломник, забравшийся на перевал и решающий, куда идти дальше. Наконец я сделал выбор, отключил телефон и погрузился в созерцание запечатленных на пленке обрывков былой жизни — призраков из прошлого, которому уже не суждено повториться.

 

Падающие звезды

 

Когда умирает иллюзия, возникает странное чувство.

Ощущение такое, словно умер ребенок.

— Джуди Гарланд —

 

На этом, собственно говоря, мы и остановились. Когда получасовой фильм подошел к концу, я осторожно, преодолевая все еще не закончившееся головокружение от шампанского, встал с дивана.

Не знаю, ждала ли от меня хозяйка дома еще каких-нибудь действий, но я почему-то почувствовал, что настало время прощаться. В три часа ночи у меня в душе был намешан сложный коктейль из противоречивых, в основном весьма горьких эмоций. Грусть по поводу ушедшей навсегда жизни, слепок которой я только что наблюдал на экране, смешивалась с ощущением пустоты, которое возникло во мне после того, как я не ответил на призывное послание Алексии.

Похоже, что именно тогда я опоздал на последний поезд, который мог бы отвезти меня к счастью. Может быть, я совершил ошибку, продемонстрировав нежность и даже некоторую симпатию по отношению к Альбе, которая будет теперь тешить себя надеждами и рано или поздно переживет горькое разочарование. С другой стороны, вполне вероятно, что было бы правильным воспользоваться тем, что само идет в руки, отказаться от призрачной влюбленности и ответить на чувства, которые испытывала ко мне эта милая девочка из хорошей семьи, к тому же явно одинокая в этом мире точно так же, как я сам.

Пожалуй, в ту ночь на меня обрушилось слишком много вопросов, всяких «возможно», «наверное» и «с другой стороны».

— О чем ты думаешь? — спросила Альба, глядя мне прямо в глаза.

Она стояла передо мной, и я видел, что ее бьет мелкая дрожь. Было понятно, что Альба не знает, как быть дальше. Судя по всему, джазом на виниловой пластинке, шампанским, бутербродами и фильмом программа, которую она запланировала на этот вечер, исчерпывалась. Теперь, по совести говоря, инициатива должна была перейти ко мне.

Прежде чем ответить, я несколько секунд молча смотрел на нее. Фигура у Альбы была просто великолепная, а растрепавшиеся за вечер волосы делали ее еще более симпатичной и, главное, домашней и близкой. Она действительно мне нравилась. Но, несмотря на все это, я не хотел грубо и цинично воспользоваться ее чувствами.

Чтобы избежать тяжелых для обоих разговоров, я сразу же воспользовался аргументами главного калибра:

— Да, засиделись мы с тобой. Поздно уже, отец, наверное, с ума сходит, не зная, где я и что со мной происходит. С того времени, как погиб мой брат, он не ложится спать, пока я не вернусь домой. Представляешь себе, больше всего на свете отец боится, что я сяду к кому-нибудь на мотоцикл в качестве пассажира и со мной что-то случится.

— Я его понимаю, — сказал Альба, обнимая меня.

Она прижималась ко мне, и я чувствовал, как часто бьется ее сердце. Кроме того, Альба, по всей видимости, даже не подозревала, какой еще побочный эффект вызвал в моем теле наш столь близкий контакт. Я, по правде говоря, вздохнул с облегчением, когда она отодвинулась от меня и сказала:

— Ладно, уходи. Я… еще никогда не была такой счастливой. Все благодаря тебе!

На прощание я поцеловал ее в лоб.

— С днем рождения!

Я открыл дверь и направился к калитке в окружавшей особняк изгороди.

В свежем ночном воздухе надрывались сверчки и цикады.

Я оглянулся и помахал рукой Альбе, стоявшей в дверях. По правде говоря, я полагал, что это будет последним жестом прощания.

Однако у нее для меня был заготовлен еще один вопрос:

— Как тебе все это?..

Голос ее звучал тревожно. Я понял, что она и сама не понимает, о чем говорит.

— Ты имеешь в виду сегодняшний вечер? Праздник по случаю твоего дня рождения?

— Нет, не только это.

— Тогда позволь мне высказать в твой адрес одно критическое замечание, — заявил я демонстративно наставительным учительским тоном, желая сбить напряженность, повисшую между нами. — В следующий раз, когда будешь делать коктейль, возьми в качестве основы шампанское подешевле. Грех экспериментировать над «Моэ и Шандоном».

— Просто дома другого не нашлось. Но я, в общем-то, не об этом тебя спрашивала…

Даже с расстояния в несколько шагов я видел, как Альба кусает губы, не решаясь сказать самое важное. Наконец она вздохнула и произнесла:

— Как тебе я?

— В каком смысле?

Ситуация осложнялась прямо на глазах, именно в тот момент, когда я уже готов был попрощаться и уйти.

— До сих пор ты знал меня только как одноклассницу, приятельницу по школе. Между нами ведь ничего не было, ну, может быть, за исключением того вечера, когда ты сбежал с концерта. Я бы хотела знать… В общем, что ты обо мне думаешь? Я тебе нравлюсь?

Сам не понимаю, как в эту минуту — в полусне, с играющим в крови шампанским, к тому же после такого необычного для меня вечера, — я нашел подходящий ответ:

— Ты просто замечательная!

Альба рассеянно посмотрела на меня и робко улыбнулась. Судя по всему, она ожидала чего-то более содержательного и убедительного. Помахав мне рукой и послав на прощание воздушный поцелуй, она закрыла дверь.

В этот момент по черному ночному небосводу пронеслась падающая звезда. Я тотчас же вспомнил, какое желание загадал несколько недель назад на том кладбище, которое было теперь от меня невероятно далеко — словно на другом конце земли.

Сказать, что мое тогдашнее желание сбылось, означало бы погрешить против истины. Судя по всему, падающие звезды тоже порой ошибаются.

 

Возвращение во тьму

 

Смерть придет за тобой,

и ты больше не будешь рабом жизни,

напрасно ты будешь ждать милости рассвета

в ту ночь горя и скорби.

— Анонимный автор —

 

На обратном пути из Сант-Бержера к дому я испытал приступ уныния и меланхолии. Ощущение было такое, словно ночная мгла погрузила в беспросветную темноту и мою душу. Мне становилось все хуже и хуже, как будто какой-то невидимый, но жестокий зверь выгрызал мою душу изнутри. Я вдруг почувствовал себя сиротой в этой жизни.

На самом деле все обстояло иначе. Если бы в один прекрасный день я смог простить себе ту страшную глупость, из-за которой погиб мой брат, то в остальном в глазах окружающих моя жизнь скорее была похожа на роскошный цветник, чем на терновые кусты. С того времени, как мама переехала от нас на другой конец света, я остался на попечении отца, практически впавшего в летаргический сон. Он позволял мне делать все, что мне заблагорассудится. Учеба шла легко, я был во цвете лет, в меня влюбилась очаровательная девушка. В общем, я имел все основания не жаловаться на судьбу, но в глубине души чувствовал, что нет мне ни покоя, ни спасения.

Любой мой шаг означал лишь приближение к зияющей бездне. В этой жизни меня ничто не удерживало. Я не понимал, зачем нужно продолжать существовать в этом мире, с которым у меня сложилось полное непонимание.

В общем, домой я пришел в самом мрачном настроении. Встретило меня, естественно, чуть приглушенное бормотание телевизора.

Я тихо прошел в гостиную и увидел отца, дремавшего на диванчике под аккомпанемент заклинаний какого-то культуриста из телемагазина, настоятельно рекомендовавшего всем зрителям приобрести очередной тренажер для эффективного накачивания мышечной массы прямо дома. Если верить этому парню, то пяти минут занятий в день будет достаточно для того, чтобы стать таким же, как он. Меня просто затошнило от этой мерзости.

Я выключил телевизор, набросил на спящего отца плед и поднялся к себе в комнату. Мне становилось все хуже и хуже.

Я рухнул на кровать и закрыл глаза, надеясь, что смогу забыться, вырваться на время из водоворота мыслей и переживаний. К сожалению, ни уснуть, ни забыться мне не удалось. Мир продолжал кружиться вокруг меня. Чтобы уменьшить головокружение, я сел и включил настольную лампу.

На полу около кровати лежал толстый том антологии латинских текстов, посвященных похоронам и загробной жизни. В последнее время я не раз и не два заглядывал в эту книгу. Открыв ее наугад, я наткнулся на размышления Лукреция — поэта, которому, судя по всему, не пошел впрок испитый им нектар любви. Поняв, что его чувства остаются неразделенными, он в конце концов покончил жизнь самоубийством.

Его словам я внимал как предсказанию оракула.

 

«Смерть — это конец всех мучений и страданий, это самый спокойный сон, это вечный отдых от трудов и забот. Тот, кто жил счастливым, должен уйти из жизни вовремя, как воспитанный гость из дома радушных хозяев. Тот, кто много страдал, должен с радостью принять ту гостью, которой суждено перерезать бесконечную цепь его тягот и мучений. Все мы знаем, что смерть неизбежна, вот почему человека не должно волновать, когда именно она придет за ним. За могилой, за погребальным костром нас ждет лишь пустота».

 

Я посмотрел на открытое окно и вспомнил, что где-то в шкафу у меня лежит кусок крепкой веревки — метра четыре. Мы пользовались такими на тренировках, когда я ходил в секцию скалолазания. Это навело меня на мысли о Яне Кертисе, вокалисте «JoyDivision». Мне как-то раз довелось посмотреть фильм о его жизни. Картина называлась «Контроль». В конце ее главный герой вешался в собственном доме, после того как, в свою очередь, просматривал фильм, в котором сводит счеты с жизнью вечно несчастный артист. Проведя параллель между Лукрецием и Яном Кертисом, я задумался над тем, что происходит в сознании тех людей, которые решили разобраться со всеми своими проблемами вот таким способом. Источника с нектаром любви у меня под рукой не было, зато веревка находилась в полном моем распоряжении. Я встал с кровати и начал рыться в шкафу в поисках предмета, столь нужного мне в этот момент.

Самоубийцы никогда не внушали мне симпатии хотя бы из-за того, что их поступок доставляет окружающим слишком много хлопот. С моей точки зрения, самоубийство — это акт радикального эгоизма, совершенно непозволительного для воспитанного человека. Впрочем, в ту ночь мне больше всего на свете хотелось понять, что чувствует человек, собирающийся сделать последний шаг в этой жизни.

Изобразив на одном конце веревки нечто вроде петли, я набросил ее себе на шею и сел на подоконник. Второй оставался свободным, но я попытался представить себе, что будет, если я привяжу его, например, к ножке кровати — вещи весьма массивной. Думаю, что вес моего тела, даже помноженный на скорость падения, она должна была выдержать. Я прикинул расстояние до площадки перед входной дверью. По моим расчетам выходило, что веревка мне попалась как раз нужной длины. Ее даже не пришлось бы обрезать или укорачивать узлами.

В общем, все сходилось, оставалось только сделать один-единственный маленький шаг, чтобы разом покончить со всеми моими проблемами.

От осознания того, насколько легко я могу умереть, мне стало не по себе. Я по собственному опыту знал, что граница между жизнью и смертью, мягко говоря, не является непреодолимой, но меня поразило то, насколько, оказывается, легко можно перейти этот невидимый рубеж.

Вот, значит, как познается хрупкость человеческой жизни.

Погруженный в эти невеселые размышления, я поднял глаза и посмотрел на луну. На какое-то время я даже забыл о том, что сижу на подоконнике с накинутой на шею петлей. Ночное светило было частично скрыто пеленой дымки и небольшими облачками.

На мгновение я закрыл глаза. Судя по всему, день рождения Альбы изрядно утомил меня. Вдруг я ощутил вполне осязаемый толчок в спину, словно какая-то невидимая волна налетела на меня сзади. Я не удержался на подоконнике, соскользнул в комнату и рухнул на пол.

Не понимая, что, черт возьми, со мной происходит, я открыл глаза и в тот же момент почувствовал резкую боль в затылке. Это меня не на шутку перепугало.

Еще больше я запаниковал, осознав, что из темноты в глубине комнаты за мной кто-то наблюдает.

Первым делом я подумал, что незаметно для меня в комнату вошел отец. Естественно, из того, что предстало его глазам, он сделал бы вполне очевидные выводы. Мне не удалось бы убедить его в том, что на самом деле все не так, как он думает. Тем не менее, по мере того как после удара головой ко мне стало возвращаться зрение, я сумел разглядеть склонившийся надо мной темный силуэт, а затем — такое знакомое и дорогое мне лицо.

— Еще раз поймаю за этим — и тебе несдобровать, — прошептала Алексия. — Я тебя и на том свете найду!

 

Любовь разлучит нас

 

Я был самым счастливым человеком,

когда работал на заводе,

потому что каждый день видел наяву то,

что другие люди видят лишь во сне.

— Ян Кертис —

 

Мы уставились друг на друга так, будто каждый из нас только что увидел привидение. Алексия, конечно же, полагала, что только что вырвала меня из лап смерти. Я, со своей стороны, имел полное право удивляться тому, как это потустороннее создание — а на лице Алексии была привычная, не слишком жизнеутверждающая бледная маска — сумело пробраться в дом незамеченным.

— Ты как здесь оказалась? — прошептал я в темноте. — Откуда ты знаешь, где я живу?

— Ты дверь оставил открытой, — дрожащим голосом ответила Алексия, — Я от самой Риеры за тобой иду. Ты куда пропал? Почему?..

Судя по всему, в этот момент в ее сознании мелькнула какая-то особенно мрачная и пугающая мысль. Алексия замолчала, оборвав свой вопрос на половине. Ее бледное лицо исказилось, под глазами на белом фоне проступили две темные дорожки — слезы, побежавшие по щекам, испортили безупречно наложенный грим.

Я впервые видел ее не сдержавшейся, поддавшейся натиску эмоций.

Она не на шутку рассердилась как на себя, так и на меня за то, что я увидел ее в таком состоянии. Издав какой-то нечленораздельный возглас, Алексия отошла в сторону, села на кровать и отвернулась. До меня доносились только ее всхлипывания. Я не знал, что делать и как себя вести. Чтобы утешить сентиментальную Альбу, много ума не требовалось. Алексия же оставалась для меня девушкой-загадкой.

Решив зря не рисковать, я лишь перебрался к кровати поближе и облокотился на нее, продолжая сидеть на полу. Затем я сказал:

— То, что ты увидела с улицы, — это просто игра. Считай, обман зрения. Вешаться я в любом случае не собирался. Представь себе, я просто играл в Яна Кертиса, изображая певца в последний день его жизни. Ты сама знаешь…

— «Lovewilltearusapart», — пробормотала она сквозь слезы с безупречным английским произношением. — Любовь разлучит нас.

Затем Алексия повернулась ко мне и вытерла слезы. В темноте в ее глазах уже засверкали знакомые мне искорки.

— Ты это к чему? — спросил я, все еще не в силах осознать, что Алексия действительно здесь, рядом со мной, в этой комнате, на моей кровати.

— Эх ты, серость! Неужели не знаешь самую известную песню «JoyDivision»? Вдова Кертиса распорядилась выгравировать эти слова на могильном камне, после того как был захоронен прах ее мужа.

— «Любовь разлучит нас», — повторил я чуть слышно. — Как это понимать? Любовь ведь объединяет. Если ты любишь человека, то не захочешь расставаться с ним.

— Ты к себе присмотрись, — сказала мне Алексия, — По-моему, ты являешься отличным подтверждением правоты этих слов. Есть подозрение, что ты меня любишь, при этом сидишь на полу в тот миг, когда я оказалась у тебя на кровати. Вот так бывает, Крис. Любовь нас разлучила.

Несмотря на то что было уже пять утра, а удар головой об пол нисколько не облегчил симптомов начинающегося похмелья, я все же нашел в себе силы, чтобы попытаться поиграть в древнейшую игру.

— Это легко объяснить, — выдвинул я свои аргументы, — Достаточно провести эксперимент. Я забираюсь в свою постель, а ты веди себя как угодно. Вот и посмотрим, что нас разлучает, а что объединяет.

Алексия встретила мои слова молчанием, истолковать которое сколько-нибудь внятно и убедительно я не смог.

Несмотря на такую неопределенность, я разулся и лег на кровать рядом с Алексией. Мое ложе было достаточно широким для того, чтобы мы поместились на нем, не прикасаясь друг к другу. Я, впрочем, не испытывал особого желания рисковать своей репутацией и достоинством после всего того, что только что произошло.

— Ты лучше скажи, как у тебя ума хватило зайти в чужой дом в таком виде? — обратился я к Алексии, — Увидел бы тебя мой отец, у него инфаркт случился бы от твоей бледной физиономии.

— Он меня не видел. Перед тем как подняться по лестнице, я разулась. Твой отец, кстати, храпит на весь дом. Ты тоже?

Учитывая обстоятельства, при которых мы с Алексией встретились, этот разговор смело можно было назвать дурацким. Не желая и дальше продолжать глупую игру, я решил вернуться к серьезным вопросам.

— Почему ты плакала? Это я тебя так напугал?

— Нет, что ты. Я просто вспомнила… то, что пытаюсь забыть уже много лет, но не могу.

— Самоубийство.

— Да.

— Кто? — мрачно спросил я. — Кто-то из близких?

— Так близка может быть только сестра-двойняшка.

На этом объяснения Алексии были исчерпаны. Она парураз глубоко вздохнула, словно пытаясь усилием воли привести в порядок свои чувства.

Я понял, что больше задавать вопросов не следует. Я всегда не любил, если мне начинали сочувствовать по поводу трагедии, пережитой мной. Почему-то особенно сильно это фальшивое чувство проявлялось в тех случаях, когда соболезновать начинали люди, пережившие незадолго до этого потерю близких. Услышав в очередной раз: «Я прекрасно понимаю твои чувства», — я начинал злиться.

Никто не может знать, что думает и чувствует другой человек. Никому не дано познать глубину чужих страданий и переживаний после перенесенной трагедии.

Нагрянувшая столь неожиданно девушка, с которой я теперь, фигурально выражаясь, делил ложе, продолжала молчать. Впрочем, по ее дыханию я понял, что она понемногу успокаивается. Судя по всему, в эти минуты Алексия вспоминала то, что объединяло ее с покойной сестрой, с тем человеком, который был очень близок ей.

Осознав, что нас с Алексией действительно связывает общее горе, я вдруг ощутил, как меня захлестывает горячая волна подлинного счастья.

При этом я попытался остудить в себе это возгоревшееся чувство. По правде говоря, я просто боялся влюбиться в Алексию слишком сильно. Пусть она и была всего лишь зеркалом любви, в которой я отказывал самому себе, стоило мне поддаться эмоциональному порыву, как то немногое, что нас объединяло, было бы потеряно навсегда. Если же Алексия вдруг вновь исчезла бы из моей жизни из-за глупости, проявленной мною, я считал бы, что совершил самую большую и непростительную ошибку в своей жизни, достойную только потерявшего разум героя какого-нибудь романтического фильма или книги.

На этот раз уже мне пришлось глубоко дышать, чтобы привести в порядок чувства.

Немного успокоившись, я сказал Алексии:

— Похоже, что сегодня у меня был едва ли не самый странный день в жизни. Со мною столько всего происходило. Представляешь себе, я даже почувствовал, что это мой последний день. Прожить его нужно ярко, так, чтобы запомнить, не забыть о нем даже после смерти. Более того, я успел представить себе собственную гибель, от которой, впрочем, ты успела меня спасти.

Поняв, что Алексия никак не реагирует на мой монолог, я наклонился над нею, чтобы посмотреть, что она делает.

Уткнувшись бледной щекой в подушку, девушка спала — как посланец, явившийся ко мне из другого мира.

 

Американская сальса

 

Лишнее беспокойство приводит к тому, что маленькая

вещь начинает отбрасывать слишком большую тень.

— Шведская пословица —

 

Проснулся я около одиннадцати. Алексии рядом со мной уже не было, хотя над постелью по-прежнему витал ее ни с чем не сравнимый аромат.

Вдыхая этот запах, словно обнимая отсутствующую Алексию, я размышлял над тем, когда моя ночная фея в очередной раз покинула меня. Неужели она уехала на первой утренней электричке? Если так, то из Масноу ей пришлось бы ехать до площади Каталунья и уже оттуда пересаживаться на электричку до Сант-Кугата. Немаленький получался крюк.

Еще мне было очень интересно, что это за родители, которые позволяют еще совсем молодой дочери так часто не ночевать дома. Впрочем, в этом отношении мне самому не на что было жаловаться, хотя именно в тот день, спустившись к отцу в гостиную, я понял, что не все мои ночные шалости и приключения остались незамеченными. По крайней мере, заглянув ко мне в комнату, отец имел полное право удивиться, заметив рядом со спящим сыном кусок альпинистской веревки.

— Как ты себя чувствуешь?

Отец явно собирался куда-то уходить, хотя по мешкам под его глазами было видно, что отдохнуть по-настоящему этой ночью ему не удалось.

— Все в порядке, — соврал я ему.

— Тогда одевайся, выходим через десять минут.

— Сегодня же воскресенье. Куда мы пойдем?

— В Вилассар. Я давно собирался посидеть там и выпить чего-нибудь. Заодно и пообщаемся. Есть у меня к тебе один разговор.

Ну вот, оставалось только, чтобы он сказал, что ему нужно поговорить со мной как мужчине с мужчиной. Это выражение я всегда терпеть не мог. Я вздрогнул так, словно мне только что зачитали приговор.

«Хорошо еще, что отец собирается только посидеть и выпить чего-нибудь», — подумал я.

Подобные посиделки в любом случае не должны были сильно затянуться, как, например, семейный обед со всеми полагающимися закусками и десертами.

Я сослался на то, что мне нужно переодеться, и вновь поднялся в комнату. На самом деле меня здорово подташнивало. Вчерашнее шампанское — исправленное и улучшенное — выставило мне счет.

Постояв под холодным душем, я почувствовал себя лучше. Хотя при одной мысли о мидиях и других моллюсках, украшающих канапе, на меня вновь накатывал приступ тошноты. Хорошо еще, что вряд ли отец будет заказывать себе под аперитив этих морских гадов.

 

* * *

 

Небо тяжелым серым покрывалом нависло над морем, разбушевавшимся под порывами сильного ветра. Шоссе, уводившее нас на север, было практически пустым. Может быть, многие отказались от воскресных прогулок из-за надвигающегося шторма.

В общем, для важного разговора, который запланировал отец, фон был просто идеальным.

— Понимаешь, Кристиан, я не хочу, чтобы ты и дальше жил так, как теперь, — приступил он к делу. — Это неупорядоченное существование мне не по душе. Мне кажется, ты несколько путаешь свободу с бесконтрольностью.

Я ожидал чего-то в этом духе и подготовил доводы в свою защиту.

— А ты хочешь, чтобы все было как раньше?.. Чтобы я по выходным носа не высовывал из своей комнаты?

— Разумеется, нет. Просто у меня сложилось впечатление, что ты совсем потерял меру. Одно дело — гулять и веселиться, как и подобает молодым людям в твоем возрасте, другое — не приходить домой ночевать. Если честно, я перестаю тебя уважать.

— Но, папа…

— Что за девушка спала в твоей постели? Кристиан, мне кажется, ты перешел все границы.

— Признаю, что был не прав, — с готовностью согласился я. — Приношу свои извинения. Я прекрасно понимаю, что должен был хотя бы спросить у тебя разрешения. В конце концов, это ведь твой дом.

— Не в этом дело.

— Тогда в чем же?

Отец не ответил. Мы надолго замолчали и практически не проронили больше ни слова до тех пор, пока не доехали в Вилассар-де-Мар, где в такую погоду припарковались без проблем.

Последнюю часть пути до места назначения мы прошли пешком. Считается, что во всем районе Маресме лучшие аперитивы подают именно в бодеге «Эспинале». В хорошую погоду в это заведение вообще не попасть. Но в то мрачное утро у нас с отцом была возможность даже выбирать себе столик. Посетителей в кафе практически не было.

Отец попросил официанта принести нам по дежурному блюду с закуской, фактически два комплексных обеда. Себе он заказал вермут, а мне попросил газированной воды.

Я не стал возражать.

Наконец настало время объявить основную тему импровизированных переговоров в формате «отец — сын».

— Я тут подумал, что по окончании учебного года тебе будет лучше уехать в Америку и уже там получать диплом бакалавра. Поживешь с мамой — она почти все время дома, и у нее будет больше времени, чтобы поддержать тебя в трудные моменты жизни.

 

Под подушкой

 

Гораздо лучше, когда у человека немногословное сердце, чем когда от него слышишь много бессердечных слов.

— Махатма Ганди —

 

Дела шли совсем хреново. То, что я поначалу воспринял как угрозу, демонстрацию готовности отца загнать меня обратно в стойло, оказалось уже спланированным и решенным делом. Они с мамой, видите ли, сошлись во мнении по поводу моего будущего. Не удивлюсь, что инициатива вообще исходила не от отца, а оттуда — из Бостона, куда, судя по всему, мне предстояло переехать в сентябре. Жить я должен был с мамой и тетей.

Перспектива вырисовывалась просто удручающая.

Меньше всего на свете мне хотелось покидать мой собственный маленький мир, каким бы мрачным и неуютным он ни был.

Мне и в кошмаре не могло привидеться, что от меня потребуют вписываться в американское общество, совершенно чуждое мне, основанное на конкуренции между личностями. Я приходил в ужас от одной только мысли о том, что придется вариться в компании любителей бейсбола и развязных девушек-чирлидеров.

Единственным утешением был тот факт, что до сентября оставалось еще целых четыре месяца, следовательно, у меня было время на то, чтобы спланировать компанию протеста и выбить у родителей из головы эту дурацкую мысль. Я решил, что для начала нужно будет почаще звонить маме и как бы невзначай постараться убедить ее и в том, что ее сын ведет себя вовсе не так странно и развязно, как это видит отец.

Самое тяжелое в этом деле заключалось в том, что, по правде говоря, я не мог не согласиться с тем, что отец во многом прав.

Над всеми этими проблемами я размышлял, в основном валяясь на кровати. Этот предмет мебели давно стал для меня чем-то вроде добровольно выбранной гробницы. Я, конечно, понимал, что такая жизнь ни до чего хорошего не доведет. С другой стороны, представить самого себя живущим как-то иначе я в тот момент просто не мог.

Я бросил взгляд на часы, горевшие на экране моего мобильного телефона. Было шесть вечера.

Я встал с кровати, умылся холодной водой и сел за компьютер. В понедельник нужно было сдавать реферат по европейскому авангарду, а у меня еще конь не валялся. Разумеется, не способствовала продуктивной работе и головная боль, мучившая с самого утра.

Прежде чем пуститься в долгое плавание по интернет-справочникам и энциклопедиям, я решил заглянуть в с вою электронную почту. Обычно как раз по воскресеньям после обеда я получал очередное письмо от мамы.

На это раз меня ждало нечто совсем иное и, надо сказать, неожиданное. Едва открыв почтовый ящик, я обнаружил в папке «Входящие» два значка с нераскрытыми конвертами. Рядом были указаны имена отправителей. Одно письмо послала Альба, другое — Алексия.

Начал я с послания от моей соседки по парте.

 

Дорогой Кристиан, как ты себя чувствуешь? Я весь день сама не своя. Чувствую себя виноватой из-за того коктейля. Ты был абсолютно прав: нельзя смешивать «Моэ» с виски. Мне еще повезло, что родители возвращаются только завтра утром. Таким образом, все воскресенье остается в моем распоряжении. Могу приходить в себя и наслаждаться похмельем в свое удовольствие, не пытаясь сделать вид, что чувствую себя лучше, чем на самом деле.

Если у тебя плохое настроение или нечего делать, можешь зайти ко мне — вместе придумаем, чем заняться. Я тебе не говорила, что на днях взяла посмотреть диск со второй частью «Миллениума».

В общем, если захочешь повидаться, то знаешь, где меня найти.

Со своего чердака шлю тебе горячий поцелуй.

Альба

P. S. Большое спасибо за вчерашний вечер! Может быть, ты и не поверишь, но это на самом деле был лучший день рождения в моей жизни.

 

Письмо Альбы я закрывал с твердой уверенностью в том, что мы живем в мире, в котором Бог дает хлеб насущный тем, у кого нет зубов.

Я решил, что напишу Альбе несколько теплых слов ближе к вечеру, перед тем как ложиться спать.

Я не мог не признаться себе в том, что Альба уже не была мне безразлична. Я не зря назвал ее вчера на прощание замечательной. Она действительно была прекрасным человеком, изумительной девушкой. Впрочем, все это не значило ровным счетом ничего. По крайней мере, в том, что касалось наших с ней личных отношений. Такая светлая и здравомыслящая личность не выдержала бы долго рядом со мной — этаким мрачным и циничным привидением. В отличие от ситуации с моей влюбленностью в собственное отражение, насчет Альбы я был уверен, что лучше всего будет держать ее на расстоянии — для ее же собственного блага. Ощущение какой-то особой близости, возникшей между нами, было всего лишь результатом случайной вспышки эмоций. Так я видел эту ситуацию.

Курсор на пару секунд в нерешительности завис над конвертиком с письмом Алексии. Я собрался с духом, дважды нажал на кнопку мыши и открыл его.

 

Привет, Крис!

Извини, что ушла не попрощавшись, но ты спал так сладко, что я решила не будить тебя. Я вчера слишком устала, чтобы рассказывать тебе обещанные хорошие новости — ты их узнаешь завтра, в понедельник. «Retrum» специально соберется на кладбище в Побле-Ноу, чтобы говорить об этом. Встреча назначена на непривычно раннее время — восемь вечера у могилы Францеска Каналя. Смотри не опоздай! В это время, кстати, кладбище еще открыто — не придется перелезать через ограду:-)

Лишь любовь разлучит нас.

Алексия

P. S. Загляни под подушку.

 

Несколько раздосадованный таким странным прощанием, я дотянулся до подушки и отбросил ее в сторону, чтобы посмотреть, что же оставила там моя неуловимая ночная фея.

Под подушкой на покрывале лежало маленькое черное сердечко. Мне пришлось поднести его к лампе, чтобы понять, из чего оно сделано.

У меня перехватило дыхание. Сердце было сплетено из черных волос самой Алексии. Их перехватывала тонкая проволока, кольца которой изгибались по спирали и придавали клубку волос форму сердца.

Я обвел взглядом письменный стол. Так и есть! В дальнем углу лежали ножницы и моток проволоки. Мне стало понятно, что, проснувшись, Алексия срезала себе прядь волос и, по всей видимости, в качестве развлечения соорудила из них и из проволоки этот сувенир.

Я осторожно положил сердечко под подушку, в тот тайник, где оно пролежало все это время, и подумал, что сегодня ночью мне будут сниться только хорошие сны.

 

Маленький Святой

 

Мертвым нет никакого дела до того, какие похороны мы им устраиваем. Пышные похоронные процессии служат только удовлетворению тщеславия живых.

— Еврипид —

 

Для того чтобы попасть на встречу в Побле-Ноу, мне пришлось дать отцу слово, что к ужину я вернусь домой. В будний день это означало, что мне нужно будет оказаться на пороге родного дома не позже половины одиннадцатого.

Разумеется, все это не освобождало меня от перспективыпереезда в Бостон. Отец и мама считали это дело решенным. Меня даже предварительно записали в highschool, расположенную поблизости от моего нового дома. Первого сентября я мог приступать к занятиям.

От этих неприятных мыслей я попытался отвлечься, присмотревшись к пейзажу за окном. Серая в этот непогожий день Барселона угадывалась на горизонте за вспарывавшими небо трубами огромной теплоэлектроцентрали. Я в очередной раз удивился тому, насколько близко от нас находится этот огромный двухмиллионный город, в котором мы оказываемся столь далекими и чужими. Было странно осознавать себя чуть ли не пришельцем из другого мира после короткой двадцатиминутной поездки на пригородной электричке. В Тейе я был знаком с некоторыми людьми, которые совершали подобную одиссею раз-два в году — не чаще. Для них большой город действительно представал в облике чужого, полного опасностей мира, в котором путешественнику постоянно нужно быть начеку, что, впрочем, все равно не избавляло его от всякого рода неприятностей.

В нужное место я приехал за полчаса до назначенного срока. Мне хотелось просто погулять одному по этому кладбищу, а сделать это после встречи, судя по всему, не представлялось возможным. У меня на все было меньше двух часов — при том условии, что я действительно собирался сдержать слово, данное отцу.

 

* * *

 

Вход на кладбище Побле-Ноу украшен внушительным портиком с колоннами, чем-то напоминающими ворота какого-нибудь египетского храма. Пройдя под низким сводом, я столкнулся с группой из полутора десятков человек. Экскурсию для этой компании вел мужчина, державший в руках факел. Темнеть при этом еще даже не начинало.

Он на мгновение прервал свою речь и обратился ко мне с вопросом:

— А вы, молодой человек, откуда? Вы записаны на вечернюю экскурсию?

— Нет, я пришел просто так, сам по себе.

— Вынужден огорчить вас: кладбище закрыто. На территории могут находиться только участники организованных экскурсий.

— Значит, я записываюсь на вечернюю экскурсию.

По недовольным возгласам присутствующих я понял, что записываться на экскурсию следовало заранее. Вдобавок она была платной. Неожиданно на мою сторону встала немолодая полная женщина, которая, судя по всему, имела определенное влияние на остальных членов группы.

Выслушав все доводы против моего присутствия на кладбище, она вдруг сказала:

— Да пусть остается, если хочет. В конце концов, надо же учить молодежь уму-разуму. Пускай постепенно привыкает к мысли, что все мы рано или поздно здесь будем.

Человек в костюме и с факелом молча согласился с этими доводами и кивком предложил нам всем следовать за ним. Кладбище сразу же произвело на меня впечатление своими размерами. Оно показалось мне просто огромным.

Мрачный гид подтвердил правоту моих впечатлений, приведя в ходе экскурсии соответствующие цифры и факты:

— На этом кладбище, кстати старейшем из сохранившихся в Барселоне, расположено более тридцати тысяч захоронений. Сейчас в это трудно поверить, но поначалу данная территория считалась горожанами опасной для посещения. Дело в том, что основано кладбище было примерно в двух километрах от ближайших городских кварталов, и долгое время волки считали эту территорию своей. В общем, никому, даже Святой Церкви, не удавалось в те годы проконтролировать, кого, когда и как здесь хоронят.

День клонился к вечеру, сгущались сумерки. В свете факела посетители восхищенно рассматривали роскошные склепы и пантеоны, воздвигнутые над захоронениями, принадлежащими знатным семьям, в основном владельцам некогда крупных текстильных предприятий.

Экскурсовод продолжил свой рассказ:

— Представители буржуазии в те времена словно соревновались друг с другом, приглашая для обустройства своих последних пристанищ лучших скульпторов и архитекторов своей эпохи. Тщеславие и неуемная фантазия заказчиков зачастую доходили до абсурда. Так, например, среди этих захоронений есть склеп с лифтом. Его построили, по всей видимости, с мыслью о том, чтобы покойный не устал, спускаясь в глубины ада. К сожалению, данное захоронение является частной собственностью, и посторонним отказано в доступе к нему.

Затем экскурсовод остановился прямо у нужной мне могилы Францеска Каналя. Меньше чем через полчаса мне предстояло встретиться здесь с моими бледнолицыми приятелями. Я решил отстать и затеряться среди окрестных склепов, как только группа пойдет по маршруту дальше. Вся могильная плита была уставлена свечами, фигурками святых и портретами. Ко всему этому прилагался целый ворох записок, оставленных посетителями.

— Вы можете удивиться, почему могиле девятнадцатилетнего юноши уделяется так много внимания. Я расскажу вам историю данного захоронения. Францеск Каналь скончался двадцать седьмого июля тысяча восемьсот девяносто девятого года. Незадолго до этого он предсказал дату своей смерти и сообщил о ней товарищам по работе в одном из первых в нашей стране универмагов, который назывался «Эль-Сигло».

Накануне вечером, просматривая информацию о человеке, могилу которого мне предстояло найти, я тоже обнаружил свидетельства этой истории. Сам же универмаг «Эль-Сигло» позднее, в тридцатых годах двадцатого века, сгорел дотла в ходе крупного городского пожара.

— Этот молодой человек, несмотря на свой возраст, успел прославиться среди современников умением предсказывать будущее, — продолжил рассказ экскурсовод — Его пророчества сбывались столь часто, что местные жители стали приходить и приезжать к нему, чтобы узнать, что ждет их и близких им людей в тот или иной день. Помимо редкого дара предсказателя юноша успел прославиться как человек добрый и отзывчивый. В общем, после смерти к его имени само собой добавилось прозвище Маленький Святой. Чуть позднее появилось поверье, что он с того света исполняет желания тех, кто приходит поклониться его могиле. Судя по всему, слух не был лишен какой-то реальной почвы, потому что люди шли на кладбище беспрерывным потоком. Немало посетителей приходит к этой могиле и сейчас, спустя сто лет.

Человек с факелом закончил очередную часть экскурсии и погрузился в почтительное молчание. Я с замиранием сердца рассматривал десятки портретов незнакомых мне людей, которые, как я понял, ждали от Каналя какой-то милости или помощи. Записки с прошениями были повсюду, даже на ветвях ближайших деревьев. Похоже, Маленькому Святому на том свете не приходилось скучать без работы.

— Внимание, еще одно маленькое объявление, — продолжил лекцию наш гид. — Это касается тех, кто хочет попросить святого о какой-то помощи. Согласно поверью, делать это нужно, обязательно подходя к могиле с правой стороны. Как я понимаю, это может вызвать некоторые проблемы у тех, кто традиционно голосует за левые партии социалистического толка.

Экскурсанты с готовностью и радостью восприняли эту дурацкую шутку и пошли вслед за экскурсоводом к очередной местной достопримечательности, естественно обойдя могилу с правой стороны.

Я сделал вид, что нагнулся к земле для того, чтобы поправить развязавшийся шнурок, выиграл время, немного отстал и остался наконец-то наедине с Маленьким Святым.

 

Турпоездка на тот свет

 

Любовь создает поэтов,

а приближение к смерти делает из нас философов.

— Хорхе Сантаяна —

 

К моменту появления моих друзей та часть кладбища, на которой находилась могила Маленького Святого, уже совсем опустела. Повисшую здесь полную тишину, столь необычную для большого города, нарушало лишь потрескивание горевших у могилы свечей.

Мне хватило времени на то, чтобы подготовиться к встрече. Я успел намазать белилами лицо и подвести губы помадой. В этой боевой раскраске я сел на землю и стал ждать появления остальных членов «Retrum».

Первыми к могиле Каналя подошли Лорена и Роберт. Об их приближении я услышал издалека. Они шли по дорожке, о чем-то болтая между собой и время от времени хихикая. Затем произошло явление — другого слова не подберу — Алексии. В тот момент я почувствовал, как меня словно укололи длинной острой иглой прямо в сердце.

По поводу чего-то личного, касающегося только нас двоих, я не строил особых планов.

В знак приветствия мы, как всегда, поцеловали друг друга в щеки и расселись на площадке перед столь популярной могилой. Все трое моих приятелей, по крайней мере на первый взгляд, пребывали в отличном настроении. Причина этого мне стала понятна, когда они поделились со мной той самой обещанной новостью. Роль гонца, приносящего хорошую весть, взяла на себя Лорена.

— Мы хотим куда-нибудь съездить, — объявила она. — План уже разработан. Значит, так! Едем в августе, на целый месяц, причем все вместе. Твое присутствие является не просто желательным, а обязательным.

— Даже не знаю. Я, конечно, постараюсь. Кстати, куда мы едем-то? Каков будет наш пункт назначения?

— Не пункт, а пункты, — уточнил Роберт, глаза которого горели несвойственным ему энтузиазмом, — Мы уже все придумали. Купим себе единый билет на целый месяц по железной дороге, составим маршрут. Если закажем все вовремя, к тому же на четверых сразу, то скидка будет огромная. Представляешь себе, сядем в поезд и поедем в путешествие по самым интересным кладбищам Европы. У нас будет возможность побрататься с покойными художниками, писателями и прочими интеллектуалами — в общем, с самой элитой западной цивилизации, отошедшей в лучший мир.

Мои друзья пустились в обсуждение деталей предстоящей поездки, а я воспользовался этой передышкой, чтобы поразмыслить над тем, насколько осуществим этот план. Само предложение, разумеется, показалось мне интересным, хотя с момента вступления в «Retrum» я еще не побратался ни с кем из мертвецов. Может быть, мне просто еще не довелось оказаться рядом с могилой человека, от которого захотелось бы получить частицу его загробной мудрости. Впрочем, тот самый Маленький Святой, у могилы которого проходило наше собрание, казался мне неплохим кандидатом. Предстоящее путешествие в любом случае стало бы для меня отличной возможностью ознакомиться с этим, как мне казалось, весьма интересным ритуалом.

Омрачила ситуацию всего лишь одна, но весьма серьезная проблема. У меня не было денег. Разумеется, отец с удовольствием оплатил бы мне поездку на каникулы. Я даже представил бы ему честно составленный маршрут и расписание поездки, не указывая разве что подлинных целей и мотивов. Но в этом случае по возвращении мне уже будет не отвертеться от практически насильственной отправки в Бостон, вне зависимости от того, буду я этого хотеть или нет. Я понял, что придется подыскивать себе работу.

Я словно очнулся и постарался вписаться в общую беседу.

Лорена рассказывала о том, как читала в каких-то новостях сообщение об открытии в Голландии кладбища совершенно нового типа:

— Там впервые в мире используются цифровые могильные таблички. В мраморные плиты врезаны небольшие плазменные панели, на которых воспроизводятся фотографии усопшего или даже видеокадры, на которых он был запечатлен при жизни.

— Все прямо как у учителя Серхио! — воскликнул Роберт.

— С той лишь разницей, что в этих фильмах усопший как раз и является главным действующим лицом.

— Если хотите знать мое мнение, то мне эта затея не по душе, — заявил вдруг Роберт, — Я сказал бы, что это дурной вкус. Интересно было бы знать, от какого источника энергии работает этот монитор. Сколько же электричества потребуется, если экран будет включен постоянно?

— Да нет же, обычно он не работает, — объяснила Лорена, — Родственники и близкие приносят с собой специальную батарейку, которую подключают к памятнику. В общем, какая разница!.. Вместо свечей они зажигают экран с образами, запечатлевшими жизнь покойного.

За этими странными разговорами мы постепенно перешли к обсуждению деталей маршрута.

По поводу некоторых городов разногласий у нас не возникло. Так, например, наш маршрут непременно должен был включать Геную, старинное кладбище которой традиционно считалось красивейшим в мире. Единогласно были одобрены Венеция, еврейское кладбище в Праге и парижское Пер-Лашез, где помимо множества других знаменитостей были похоронены Шопен, Эдит Пиаф и Мольер.

— Слушайте, ребята, а ведь мы чуть не забыли про кладбище Хайгейт в Лондоне, — встрепенулась вдруг Лорена, — Его нельзя пропускать. Я уверена, это будет просто кульминацией всей поездки.

— А кто похоронен в Хайгейте? — поинтересовался я.

— Много интересных людей, но главный среди них — Маркс. Судя по тому, что я видела в альбомах, это потрясающе красивое, очень романтическое кладбище с покосившимися крестами и могилами, заросшими мхом.

Такое описание вызвало у нас самые положительные эмоции. Мы увлеклись разговорами и даже не заметили, что начинает темнеть.

Собрание «Retrum» было неожиданно прервано появлением того самого типа, который вел экскурсию с факелом. Теперь вместо древнейшего известного человечеству осветительного прибора он держал в руке мощный электрический фонарик, заодно полностью сменил и манеру вести разговор. Торжественная речь, изобилующая цветистыми, в общем-то ненужными оборотами, уступила место разговору в телеграфном стиле.

Все было изложено коротко и предельно содержательно:

— Какого черта вы здесь расселись? А ну пошли вон отсюда, если не хотите, чтобы я полицию вызвал!

 

Черный Официант

 

Все планы обычно ограничиваются благими намерениями, если, конечно, сразу же не перерастают в тяжелую трудоемкую работу.

— Питер Дрюкер —

 

В начале мая я нашел себе работу, причем там, где меньше всего ожидал. К моему немыслимому изумлению, мне теперь предстояло проводить выходные не где-нибудь, а в кафе-клубе «Пальма-де-Тейя». Я должен был стоять за стойкой по вечерам в пятницу, весь день в субботу и до обеда в воскресенье.

Если сложить почасовую оплату и рассчитывать на чаевые, то выходило, что мне удастся заработать достаточно денег на то, чтобы купить единый проездной на месяц по железной дороге и раз в два-три дня переночевать где-нибудь в хостеле. В основном же мы с друзьями предполагали ночевать в поездах или же на кладбищах.

Мне пришлось распрощаться со старыми привычками. Теперь у меня уже не было возможности долгими часами валяться на кровати, слушать музыку, видеться с друзьями из «Retrum», и в первую очередь с Алексией. На выходные мне теперь рассчитывать не приходилось.

Отец воспринял мое решение устроиться на работу как хороший знак. Его, конечно, беспокоило, не скажется ли это на учебе, но он понял, что в будние дни по вечерам я по-прежнему в основном сижу дома, и перестал волноваться.

То, что мне приходится работать по выходным, когда остальные развлекаются, меня не огорчало. Если честно, мнене было никакого дела до того, кто, где и как проводят свое свободное время. Не задевали меня и шутки и приколы одноклассников по поводу моего места работы и внешнего вида. Чаще всего меня теперь называли Черным Официантом, потому что одевался я по-прежнему только во все черное.

Главная проблема заключалась в другом. Как только информация о том, где я работаю, стала известна всему институту, в «Ла-Пальму» зачастила Альба. Порой она просиживала здесь по нескольку часов кряду, за столиком или у стойки. Девушка делала вид, что читает или просматривает конспекты, но я прекрасно понимал, что приходит она сюда для того, чтобы увидеть меня.

В первый раз, когда я заметил ее на табурете у стойки — такую симпатичную, ухоженную и опрятную, — мне показалось, что это произошло случайно, и я с удовольствием поболтал с соседкой по парте в неформальной обстановке. Когда же выяснилось, что она готова торчать здесь все выходные с утра до ночи, мне, чтобы избежать долгих разговоров, пришлось изображать, что я страшно занят. Мол, у меня куча всяческих дел и работы, отложить исполнение которой я никак не могу. Я закладывал стаканы и тарелки в посудомоечную машину и вынимал их оттуда, натирал полотенцем бокалы до блеска, драил кофеварку. Несмотря на то что это не входило в мои обязанности, я частенько брал подносы и выходил в зал, чтобы собрать со столов освободившиеся бокалы и рюмки.

Эти приступы трудового рвения не прошли незамеченными для управляющего заведением, веселого и шутливого аргентинца, который время от времени говорил мне:

— Да сядь ты, отдохни немного. Ведь из-за тебя нас скоро уволят. Ты же один всю работу делаешь. Посиди поболтай со своей подружкой, а я тебя позову, когда что-то будет нужно.

Обычно я просто отшучивался или отделывался от своего благодетеля ничего не значащими фразами. Управляющий, похоже, смирился с тем, что я какой-то странный, а мне только это и было нужно. Тем не менее как-то раз, в воскресенье утром, когда Альба сидела в кафе, старательно изображая, что читает газету, он положил руку мне на плечо и строго сказал:

— Слушай, ты уже достал меня своим трудолюбием. Смотри, в баре все сделано, работы нет, поэтому я приказываю тебе взять что-нибудь выпить и посидеть за столиком вон с той девушкой. Хорошо, просто сделай это ради меня.

И вот через минуту мы с Альбой сидели за столиком, потягивая кофе со льдом. Дни стояли уже по-летнему жаркие.

— Я надеюсь, тебя не будут из-за меня ругать, — взволнованно сказала Альба, — Может быть, твоему начальству не нравится, что к тебе приходит знакомая? Как ты думаешь, я здесь не помешаю?

Проще всего, конечно, было бы подтвердить ее подозрения и по возможности грубо попросить ее не появляться в баре в те часы, когда я там работаю. Но я просто не мог поступить так жестоко с этой доброй и отзывчивой девушкой, которая когда-то так трогательно играла в пинг-понг со своим дедушкой.

— Никому ты не мешаешь, — отмахнулся я, — Просто работы много. Здесь такой режим, что особо не расслабишься, все время нужно что-то делать.

— Понятно, — сказала Альба, положила подбородок на руки и предложила: — Слушай, а давай как-нибудь в кино сходим, например вечером в будний день. В «Каландрии» идет последний фильм Аменабара.

Я представил себе нас с Альбой в темном зале старого уютного кинотеатра. Вот мы сидим рядом и держимся за руки, а потом начинается самое интересное.

Не скажу, что такая перспектива была лишена привлекательности, но я вспомнил о том, что дал зарок не причинять никому боли и зла, за исключением, разумеется, самого себя.

— Давай подождем до конца месяца, — взмолился я. — До экзаменов осталось всего две недели, а я еще толком ник чему не готовился. С тех пор как я устроился на эту работу, на выходные в смысле учебы рассчитывать не приходится.

— Да, конечно. На самом деле я тобой просто восхищаюсь. Я точно не смогла бы одновременно учиться и работать. А ты почему так сделал? Хочешь отцу помочь?

— Нет. Ему было бы проще и удобнее, если бы я сидел дома. Просто мне деньги нужны. Я запланировал съездить кое-куда.

— Да ты что? И куда же?

Я вдруг осознал, что совершил большую ошибку. Естественно, в мои планы не входило рассказывать Альбе о намеченном путешествии по кладбищам всей Европы и уж тем более посвящать ее в подробности своей дружбы с представителями ордена бледных. Впрочем, на этот вопрос у меня нашелся ответ, который заставил Альбу всерьез заволноваться.

— Разве я тебе еще не рассказывал? — переспросил я. — Дело такое. По окончании учебного года мне придется съездить в Америку — к маме. Я и сам пока с этой мыслью свыкнуться не могу.

Альба выслушала меня и с дрожью в голосе спросила:

— Надолго ты уезжаешь?

— Сам не знаю. Пока что меня уже записали в какой-то бостонский институт, чтобы я мог доучиться там и получить диплом бакалавра. Потом посмотрим, как дело пойдет.

Глаза Альбы заблестели сильнее обычного. В какой-то момент мне показалось, что она готова вот-вот расплакаться прямо здесь, в кафе.

Но девушка взяла себя в руки и спросила:

— А ты?.. Ты сам-то хочешь туда ехать?

Я лишь пожал плечами. Мне было ясно, что любой ответ на этот вопрос будет ложью или же окажется неправильно истолкованным.

В конце концов я просто встал из-за стола, направился к стойке, обернулся и процитировал часть фразы художника, некогда высказанной в мой адрес:

— Ты уж извини, я пойду. Меня ждут. А ты не грусти, развлекайся в свое удовольствие.

 

Советник

 

Смерть — явление более универсальное, чем жизнь. Умирают рано или поздно все, но многие при этом так и не успевают пожить.

— Э. Сакс —

 

Эта мысль пришла мне в голову в среду, ближе к вечеру. В тот день с самого утра отец улетел в Мадрид — их фирма участвовала в какой-то коммерческой ярмарке. Вернуться он должен был только в пятницу. Следовательно, у меня появлялось некоторое пространство для маневра.

Оставшись один, я, вместо того чтобы готовиться к экзаменам, не без удовольствия впал в привычную для меня меланхолию. Я валялся на кровати и в который уже раз слушал заезженную кассету. Мне было грустно, причем это чувство усиливалось с каждой минутой. Все мои мысли были поглощены проблемой никак не складывавшихся отношений с Алексией. Мы с нею изредка обменивались электронными письмами, но с того вечера на кладбище в Побле-Ноу не виделись ни разу.

Сердце, сотканное из ее волос, по-прежнему лежало у меня под подушкой, но взаимности испытываемых мною чувств это явно не способствовало.

Я прекрасно помнил, о чем говорил мне учитель живописи. Но полюбить себя в эти тяжелые минуты у меня как-то не получалось. Я думал, что это всегда успеется, сейчас же гораздо более важным мне представлялось добиться любви Алексии. Не будет преувеличением сказать, что в тот момент для меня это было вопросом жизни и смерти.

Мне требовалась не столько моральная поддержка или душевные напутствия, сколько практический совет по поводу того, за какую ниточку подергать, где что-то потянуть или ослабить. Я должен был понять, что делать дальше.

Из динамиков магнитофона звучала последняя песня с кассеты. Это была «DiggingaGrave»[15]Мики Хинсона. Она завершилась, кассета докрутилась до самого конца, кнопка «PLAY» с клацающим, как затвор, звуком вернулась из нажатого положения в исходное. В это мгновение я понял, куда мне нужно идти.

 

* * *

 

К воротам кладбища Орты я подошел, когда на часах было почти восемь. Чтобы добраться туда, я сначала доехал на электричке до Барселоны, а затем почти час меня толкали и мяли в переполненном душном метро. Но все это было сущей ерундой по сравнению с постигшим меня разочарованием. Судя по всему, столь долгий путь я проделал напрасно.

Это кладбище считалось самым маленьким в городе. Несмотря на это, его окружала высоченная ограда, перебраться через которую у меня не имелось никакой возможности. Вход на территорию был закрыт два часа назад, и вокруг не оказалось ни души.

Я уже приготовился смириться с поражением, когда произошло маленькое чудо. Я воспринял его как первую помощь со стороны того, кто покоился там, за высокой, почти крепостной стеной. Одна створка кованых ворот с громким скрипом приоткрылась, и из-за нее вышел работник какого-то похоронного агентства, сгибавшийся под тяжестью мешка с цементом.

Пока он брел к своему фургончику, открывал его и укладывал цемент в кузов, я успел незаметно проскочить в открытые ворота. На все это ушло буквально несколько секунд, а спустя примерно полминуты до меня донесся лязг закрывающихся ворот и звон связки ключей. Я понял, что заперт снаружи.

Дело шло к июню, и в это время было еще достаточно светло. Я позволил себе побродить по кладбищу, прежде чем вернулся к нужному мне месту. Помимо небольшой церкви в неоклассическом стиле, стоявшей в самом центре кладбища, здесь размещались и несколько пантеонов — склепов, которые, по правде говоря, внушали мне страх и трепет. Впрочем, еще большее впечатление на меня произвела роскошная гробница, украшенная барельефами и скульптурными фигурами. На подходе к ней я прямо на дорожке наткнулся на разбитого на куски каменного ангела и перевернутый постамент. Судя по всему, это произведение кладбищенского искусства пострадало от рук вандалов.

Я сделал круг по рядам ниш колумбария и подошел к нужной мне могиле. Ее украшала скромная черная плита с выгравированным крестом. Здесь покоились останки моего брата.

Я не приходил сюда со дня похорон, которые запомнилисьмне родственниками и друзьями семьи, падающими в обморок. Я просто не имел сил возвращаться в то место, которое было связано у меня в памяти с самым страшным кошмаром в жизни. Несмотря на все это, в тот вечер я чувствовал себя там абсолютно спокойно и умиротворенно.

Я поцеловал начертанное на камне имя Хулиана, и мне стало еще лучше.

Затем я нанес на лицо белую маску и подвел губы помадой.

«Если брат сейчас наблюдает за мной с того света, то он, конечно же, надрывается от смеха», — пронеслось у меня в голове.

Оставалось сделать самое важное. Я вытащил из кармана заранее приготовленный лист бумаги, взял ручку и написал:

 

Я люблю Алексию всей душой.

Что мне делать?

 

Я сложил бумагу вдвое — точь-в-точь как показывали мне бледнолицые друзья — и приколол ее булавкой к внутренней стороне лацкана пальто, а на наружной уже красовалась маленькая фиалка Затем я поднял воротник, закутался в пальто поплотнее и лег на землю.

Несмотря на ранний час, на меня вдруг напала непривычная сонливость. Я и сам не заметил, как крепко уснул.

 

Откровение

 

Принято считать, что любое открытие — это результат попадания зерна случайности на благодатную почву подготовленного пытливого ума.

— Альберт Сент-Дьерди —

 

Разбудила меня дождевая капля, упавшая прямо на лицо. За первой последовали еще две. Они скатились по моей щеке, оставив темные влажные дорожки на белом макияже.

Я посмотрел на часы на своем телефоне: восемь утра.

«Ничего себе, — подумал я, — Надо же было столько проспать на жесткой каменистой земле!»

Встав на ноги, я посмотрел на небо. Оно было сплошь затянуто тучами. Судя по всему, первые капли дождя были лишь предвестницами настоящего ливня.

Я отстегнул булавку и вытащил из-под лацкана записку с вопросом. На всякий случай я даже развернул ее и поймал себя на том, что расстроился, не обнаружив на бумаге ни единого нового слова.

«Впрочем, удивляться нечему, — мысленно подбадривал я себя, — Покойники ведь не умеют писать».

Кроме того, я действительно хорошо помнил, как Лорена объясняла мне механизм взаимодействия с обитателями потустороннего мира: «Он найдет способ передать тебе смысл своего ответа».

От этих мыслей меня отвлекло появление кладбищенского уборщика. Маленький человечек, едва ли выше полутора метров, увидел меня, сначала не на шутку перепугался, затем подумал, закурил и скрылся вместе со своим ведром и щетками за ближайшим блоком колумбария. Судя по его поведению, не было похоже, чтобы он собирался звонить в полицию или просто звать на помощь. Наверное, за годы работы здесь, на этом пригородном кладбище, он повидал всякого — от экстравагантно выглядящих юнцов, ночующих на могилах, до тех мерзавцев, которые громят кувалдами каменных ангелов и надгробные плиты.

Главные ворота кладбища в любом случае должны были вот-вот открыться для свободного доступа, и я направился к выходу, надеясь успеть проделать как можно большую часть пути до метро, пока не пошел дождь. По дорожкам кладбища уже метался влажный грозовой ветер. В воздух взлетали старые опавшие листья, мелкий мусор и песчинки.

Именно тут я и увидел что-то вроде длинного черного флага, вьющегося на ветру. Кусок ткани, по всей видимости, зацепился за подставку под цветы, установленную перед одной из ниш четвертого ряда. Этот черный лоскут чем-то заинтересовал меня. Я подошел поближе, понял, что именно вижу, и почувствовал, как у меня внутри все оборвалось. Это была длинная тонкая перчатка, так хорошо мне знакомая.

Я судорожно сунул руку в карман. Я подобрал эту перчатку на могильной плите в Тейе и с того вечера все время носил ее с собой как амулет. На этот раз в кармане ничего не оказалось.

Я отцепил перчатку от металлической подставки для цветов и поднес ее к носу. Несмотря на то что она провела еще одну ночь на влажном ветру, от нее по-прежнему исходил едва уловимый и такой знакомый мне аромат. Я аккуратно свернул перчатку Алексии и засунул ее поглубже в карман. При этом я не переставал удивляться, как могло получиться, что этот скомканный кусочек ткани сумел выпасть из кармана пальто, и почему он отправился в свободный полет. Скорее всего, когда ночью у меня замерзли руки, я сунул их в карманы, затем, ворочаясь во сне, непроизвольно вытащил и при этом выронил перчатку. Потом порыв ветра подхватил ее и стал играть ею, швыряя из одного конца кладбища в другой. Я привстал на цыпочки, чтобы разглядеть имя того, кто был захоронен в той нише, у которой решила задержаться сбежавшая от меня перчатка. Судя по надписи на могильном камне, там лежали останки семейной пары, причем муж и жена скончались в один и тот же день. В качестве причины смерти мне первым делом пришла в голову автомобильная авария. Этих людей смерть не только не разлучила, но, наоборот, объединила навсегда.

В мраморную плиту была инкрустирована фотография, сделанная в день свадьбы. На невесте было белое платье с длинным шлейфом, а на женихе костюм густого синего цвета. Я невольно обратил внимание на то, как счастливо они улыбаются, глядя на меня с давней фотографии.

Любовь.

Снимок, судя по всему, был сделан в саду какого-то романского монастыря. По периметру небольшого ухоженного сквера шла сводчатая галерея. Каждый свод поддерживали две безупречно отреставрированные колонны. Мне показалось, что я где-то уже видел это место. Наверное, в каком-то альбоме по истории искусства.

Когда сзади меня раздался резкий, словно каркающий голос, я чуть не подпрыгнул от испуга и неожиданности:

— Что, парень, пришел воровать покой у мертвых?

Я оглянулся и увидел все того же уборщика, который словно жевал прилипший к губам окурок и смотрел на меня при этом с явным неодобрением. Я понял, что если мне не удастся чем-то отвлечь его, то серьезных проблем не избежать.

— Мне просто стало интересно, где была сделана эта фотография.

Маленький человечек недоверчиво посмотрел на меня снизу вверх. Затем он подошел к стенке колумбария, и стало ясно, что с этой точки фотография явно выпадет из поля его зрения. Тогда уборщик принес лестницу, которой, судя по всему, пользовался для того, чтобы убирать грязь и натирать до блеска могильные плиты на нишах в верхних рядах колумбария.

Он забрался на необходимую высоту и с важным видом объявил:

— Бывал я там. Лет десять назад, наверное. Такие монастыри знать полагается, если ты, конечно, считаешь себя человеком культурным. Ты вот, вместо того чтобы мазаться, как пугало, и людей пугать, взял бы да и съездил туда, посмотрел бы на шедевр архитектуры.

— А где находится этот монастырь?

— В Сант-Кугате.

 

В монастыре

 

Тот, кто боится любви, боится самой жизни. А тот, кто боится жизни, уже на три четверти мертв.

— Бертран Рассел —

 

Эта связь казалась мне очевидной. Алексия живет в Сант-Кугате, а ее перчатка долетела как раз до фотографии монастыря, находящегося именно в этом городке.

У меня не было сомнений в том, как интерпретировать это послание моего брата. Ответ на мой вопрос следовало искать в этом монастыре. Оказаться там мне нужно было как можно скорее.

Смыв макияж с лица в одном из баров неподалеку от кладбища, я наскоро позавтракал и поехал на метро на площадь Каталонии. Там я пересел на электричку, идущую через Сант-Кугат в район Автономного университета и дальше — в Сабад