Начальные представления о токсикологии. Дело Марии Лафарг.

В начале 1840 года мало кто знал имя двадцатилетней француженки Марии Лафарг. Но спустя несколько месяцев оно уже было на устах многих людей не только Парижа, Лондона, Берлина, Вены и Рима, но и Петербурга и Нью-Йорка. Мир узнал о ней, как oб обвиняемой в отравлении своего мужа Шарля Лафарга. (стр. 253)

Почему эта смерть в малоизвестной французской провинции Легландье всколыхнула весь мир? Может быть, из-за таинственной личности молодой женщины, которую Лафарг привез в Легландье из Парижа? Может быть, потому, что с давних времен к отравительницам окружающие относились, как к колдуньям? Скорее всего, причину надо искать только в том, что процесс над Марией Лафарг познакомил мир того времени с новой наукой—токсикологией. Впервые стало известно, что перед судом могут выступать врачи и химики, которые пытаются узнать тайну яда, приведшего к смерти. Новая наука, дитя бурно развивающейся общей химии, казалась такой же таинственной, как и смертельно опасный предмет ее исследований. Психологическое воздействие обстоятельств убийства и личность убийцы приковали все взоры к новой науке. И не удивительно, что именно токсикология стала центром внимания суда и всех споров, порожденных делом Марии Лафарг. (стр. 253)

Но пора начать все по порядку. Шарль Лафарг был простоватым молодым человеком лет тридцати, сыном литейщика, который построил на территории бывшего монастыря свои плавильные печи и сумел нажить небольшой капитал. После смерти отца Шарль женился на дочери зажиточного человека, господина де Бофора, а ее приданое использовал для расширения мастерской. Вскоре его жена умерла. С 1839 года литейная мастерская не работала. Шарля претесняли кредиторы. Единственный выход из своего отчаянного положения он видел в новой женитьбе на богатой. И вот он поручил парижскому посреднику в брачных вопросах подыскать ему подходящую невесту. Методы сватовства, как и его суть, не отличались порядочностью. Лафарг выдавал себя за промышленника и владельца замка в провинции. В августе 1839 года он установил связь с приемными родителями двадцатичетырехлетней сироты по имени Мария Капель. (стр. 253-254)

Мария Фортюнэ Капель была дочерью бедного, но болезненно гордого и честолюбивого полковника, служившего когда-то при Наполеоне. После его смерти и смерти его жены приемные родителе Марии, зажиточные, но далеко не богатые парижские буржуа, воспитывали девочку в лучших школах, где она встречалась с дочерьми аристократов и богачей. Унаследовав болезненную гордость я честолюбие своего отца, она изображала из себя дочь богатых и знатных родителей. После окончания школы она продолжала жить в выдуманном ею мире. А так как она была слишком некрасива и бедна, чтобы найти в Париже блестящую партию, то со всевозрастающим озлоблением наблюдала, как ее подружки выходили замуж за дворян и переезжали в замки. Незадолго до появления в Париже Шарля Лафарга она сопровождала свою школьную подругу в замок виконта де Лото, с которым та была обручена. Во времяих пребывания в замке у невесты исчезли драгоценности, и виконт просил шефа Сюртэ, Аллара, произвести расследование. Аллар пришел к выводу, что воровкой могла быть только Мария Капель. Но виконту такое подозрение показалось невероятным, он удержал Аллара от ареста Марии и дал ей возможность уехать в Париж. Там приемные родители встретили ее известием, что нашелся богатый жених. (стр. 254)

Когда Мария увидела Шарля Лафарга, он показался ей отвратительным. Но сообщения о том, что он владеет замком, было достаточно, чтобы она подавила свои истинные чувства. Без колебаний она дала согласие на немедленную свадьбу. И сразу же супружеская чета покинула Париж. Марию сопровождала ее служанка Клементина. По дороге в Легландье Мария мечтала о том, как она наконец станет хозяйкой замка и сможет принимать у себя своих подруг. (стр. 254)

Разочарование было беспредельным: Легландье — это печальный ландшафт, грязные улицы, вместо замка—полуразрушенное здание монастыря, мрачное, сырое, грязное, запущенное, полное крыс, которые шныряли по комнатам среди бела дня. Новые родственники Марии, внушавшие ей отвращение своей бескультурностью, встретили парижанку с глубоким недоверием. Вместо ожидаемого богатства на нее обрушилась тяжесть долгов. В первую же ночь по прибытии в Легландье Мария заперлась с Клементиной в одной из жалких спален и написала своему мужу письмо, в котором она заклинала его немедленно дать ей развод. Если он на это не согласен, то она выпьет мышьяк. Письмо было результатом столкновения мира ее мечты с действительностью. Но со временем она, видимо, успокоилась. Лафарг был готов на все, только не на развод. Он обещал Марии восстановить дом, купить ей верховую лошадь и нанять слуг. (стр. 254-255)

Вскоре Мария написала своим родным и подругам письма, которые могли бы вызвать удивление у каждого, кто знал истинное происхождение вещей. Она хвасталась счастьем, которое нашла в Легландье. Казалось, она смирилась со своей судьбой и продолжала играть в обман и самообман. Неожиданно она перевела на имя Лафарга часть своего небольшого капитала и написала рекомендательные письма, с которыми он поехал в Париж, чтобы собрать деньги для восстановления своего пришедшего в упадок хозяйства. Перед отъездом мужа в декабре 1839 года Мария неожиданно и без видимых на то причин написала завещание на случай своей смерти, завещая все свое имущество мужу, и потребовала, чтобы он сделал то же самое. Лафарг исполнил ее просьбу, но втайне от нее одновременно написал второе завещание, в котором завещал свое имущество матери. (стр. 255)

В то время как Шарль находился в Париже, она писала ему полные страстной любви письма. В знак любви она послала ему свой портрет, нарисованный молодой, проживавшей у них художницей Анной Брён. Наконец, она попросила свою свекровь испечь для Шарля новогодние праздничные пирожки, чтобы он не остался в Париже без домашних сладостей. В письме сообщила ему, что к Новому году он получит пироги и в знак их тесной дружбы она тоже будет есть такие же пироги. (стр. 255)

18 декабря в отель «Универ» Шарлю Лафаргу прибыла посылка. Но в ней были не обещанные пирожки, испеченные матерью Лафарга, а один большой пирог. Лафарг не обратил на это внимания и съел кусок. Вскоре у него начались страшные боли в животе, рвота и понос. Целый день он пролежал в постели, чувствуя сташную слабость. Так как похожие на холеру явления холерины в те времена были повседневным явлением, Лафарг отказался от врача. Испорченный пирог он просто выбросил. (стр. 255)

3 января Шарль возвратился домой, но чувствовал себя все еще слабым и больным. Собранные им 28.000 франков и мысль, что сможет оплатить самые неотложные долги, заставили его забыть о всех своих недомоганиях. Мария встретила его сердечно, уложила в постель, угостила дичью и трюфелями. Тотчас после еды у него повторились все явления «парижской болезни». Его рвало, он корчился от боли в животе. Ночью вызвали домашнего врача Барду, который тоже нашел холеру. Врач ничего не заподозрил, когда Мария попросила его выписать ей рецепт на мышьяк, объяснив это тем, что яд ей нужен для уничтожения мышей. (стр. 255)

Нa следующий день Лафаргу стало хуже. У него сводило ноги, мучила страшная жажда, но любые напитки, которые ему давали, вызывали рвоту. Все члены семьи и многие родственники собрались у кровати больного. Мария давала мужу лекарства и напитки. Особенно часто она давала ему лекарство гуммиарабикум, которое якобы сама принимала и носила всегда с собой в маленькой малахитивой коробочке. Но и теперь никто ничего не подозревал, хотя силы покидали Лафарга. 10 января вызвали другого врача, Масена. Он также нашел, что у больного холера, и для поддержания организма прописал давать молоко с яйцами. Когда Мария готовила напиток, художница Анна Брён заметила, что она положила в него порошок из малахитовой коробочки. Спросив Марию, какое это лекарство, она услышала в ответ, что это сахар. После того как больной выпил несколько глотков, Анна Брён взяла стакан и увидела белые хлопья какого-то вещества, плавающего на поверхности молока. Ей показалось странным, что сахар не растворился в молоке. (стр. 255-256)

С чувством еще не осознанного подозрения она показала стакан с хлопьями доктору Барду. Тот положил их на язык и почувствовал что-то жгучее, но объяснил, что это, наверно, известка, упавшая в молоко с потолка. Это объяснение показалось Анне странным, и она спрятала стакан с молоком в шкаф. С этого момента она наблюдала за Марией, где только могла. Вскоре она заметила, что Мария снова добавила в суп, который сварила мать Лафарга, какой-то белый порошок. После первого же глотка больной воскликнул: «О Мария, чем ты меня кормишь? Суп жжет как огонь!» Анна Брён спрятала также остаток супа и наконец поделилась своими подозрениями с матерью Лафарга, его сестрами и кузиной Эммой, которая одна из всей семьи питала симпатию к Марии и даже восторгалась ею. (стр. 256)

Вечером 12 января у старых стен Легландье бушевала буря. Выли волки. Дождь лил как из ведра. Очень трудно представить себе настроение, царившее в это время в старом доме, когда к опасениям за жизнь больного прибавилось подозрение, что он является жертвой собственной жены. Мать Лафарга сидела с его сестрами в комнате больного, а кузина Эмма побежала к Марии, чтобы сказать ей о невероятном подозрении. Подозрение возросло, когда слуга Лафарга Дени сообщил женщинам, что Мария посылала 5 января садовника Альфреда, а 8 января его самого в Люберсак к аптекарю Эссартье за мышьяком для борьбы с крысами. Альфреду она дала рецепт доктора Барду. Ему же удалось получить без рецепта 64 грана мышьяка. Яд он передал Марии. Мать Лафарга опустилась на колени перед постелью сына и, молясь, заклинала его ничего не есть из рук своей жены. (стр. 256)

Единственной, кто среди страхов и сомнений, казалось, не потерял самообладания, была Мария Лафарг. С высоко поднятой головой она вошла в комнату больного и велела позвать садовника Альфреда. Он подтвердил, что Мария передала ему мышьяк, купленный им, и мышьяк, купленный Дени, для изготовления ядовитой пасты против мышей, что он и сделал. Подозрения утихли. Но когда сестра Лафарга, Амена, на следующий день в стакане с сахарной водой, приготовленной Марией, обнаружила осадок, подозрения вспыхнули с новой силой. В ночь на 14 января в Легландье прибыл третий врач — Леспинас. Описание симптомов болезни Лафарга убедило его, что больной отравлен мышьяком. Но было уже поздно и спасти больного не удалось. На рассвете 14 января Шарль Лафарг скончался. (стр. 256)

Волнение, охватившее Легландье, не поддается описанию, И снова только Мария Лафарг сохраняла спокойствие и достоинство. В то время как повсюду распространялся слух, что Мария отравила мужа, она наедине со своей служанкой Клементиной готовила для себя траурный туалет. Одевшись во все черное и приведя в порядок свои бумаги, она направила нотариусу Лафарга завещание (не зная, что оно недействительно). Кузина Эмма была единственной из всей семьи, кто желал и получил возможность встретиться с Марией. Мучаясь от сомнений, девушка сообщила, что деверь Лафарга поехал в Брив, чтобы заявить на нее в полицию и мировому судье. Все еще симпатизируя Марии и в то же время опасаясь, что в обвинениях есть доля правды, она, улучив момент, спрятала у себя малахитовую коробочку, опасаясь, что если там действительно мышьяк, то это может быть использовано против Марии. Она сделала это, не задумываясь, из любви к Марии. В это же время садовник Альфред, охваченный паникой, закопал в саду остаток мышьяка. (стр. 257)

Такую ситуацию застал мировой судья Брива, Моран, прибывший вместе со своим секретарем Виканом и тремя жандармами 15 января в Легландье. Мария Лафарг предстала перед судьей в таком глубоком трауре, что в первый момент его охватило чувство сострадания к напрасно обвиненной. Неохотно он слушал жалобы семьи и механически упаковывал собранные Анной Брён вещественные доказательства: молоко, суп, сахарную воду и рвотную масcy больного. Альфред после короткого допроса показал, где закопал остатки мышьяка. Кроме того, он дал дополнительные показания о том, что первый раз получил от Марии мышьяк для приготовления пасты не 5 января, как говорил раньше, а еще в середине декабря, после ее поездки в Люберсак. Крысы, однако, не ели его пасты, и она до сих пор была разбросана по всему дому. Моран велел собрать пасту и послал одного жандарма допросить аптекаря Эссартье. Жандарм вернулся с сообщением, под влиянием которого отношение Морана к Марии Лафарг полностью изменилось. Было установлено, что Мария действительно купила большое количество мышьяка 12 декабря, то есть накануне отправки посылки пирогом, после получения которого Лафарг так неожиданно заболел в Париже. Затем 2 января Мария снова появилась в Люберсаке и снова купила мышьяк «против крыс». 2 января! Накануне возвращения Лафарга из Парижа домой! (стр. 257)

Моран вызвал к себе лечивших больного врачей, которым поручил произвести вскрытие трупа и установить причину смерти. При этом он заявил им, что ему стало известно о возможности обнаружения яда не только в пище, но и в трупе отравленного мышьяком. Больших успехов в этой области достигли парижские профессора Девержи и Орфила. Моран спросил врачей, известно ли им об этом, и в состоянии ли они применить соответствующим образом химичееский способ для обнаружения яда в трупе. Барду, Масена Леспинас ничего не знали о достижениях парижских профессоров, но тщеславие не позволило им признаться в своей неосведомленности. Посовещавшись, они согласились произвести все необходимые исследования. Им только хотелось бы привлечь на помощь коллег Лафоса и д'Альбэя, так как они имеют большой опыт химических исследований. (стр. 257-258)