I. Странные обычаи, глиняные черепки и черепа 9 страница

Однако, когда научная теория принимает форму обобщения, она объясняет слишком многое, и ее слишком легко принять. Это вполне обычная ситуация. Но тот факт, что мы можем сформулировать простые вопросы, еще не предполагает наличия простых ответов на них. Одно дело говорить, что физическая наследственность очень важна для понимания особенностей человеческого поведения и внешнего облика, но совсем другое — считать, что это корректное утверждение подразумевает другие, а именно: а) биологическая наследственность является единственным определяющим фактором; б) от обсуждения наследственности индивидов можно легко перейти к разговору о наследственности групп.

На первый взгляд может показаться, что биология дает научное обоснование для расистских теорий. Если физическая наследственность, по общему признанию, ограничивает потенциальные возможности индивидов, не подскажет ли нам здравый смысл следующее утверждение: особенности различных групп индивидов объясняются следствием разнообразных генетических конфигураций. Подобный путь размышлений — а те, кто ему следует, нередко делают это вполне искренне, — обладает рядом важных недостатков. Не учитывается тот факт, что раса, в точном смысле этого слова, является биологическим понятием. Кроме того, было бы неверно проецировать знания об индивидуальной наследственности на наследственность групп. Нельзя недооценивать сложности биологических факторов и их взаимосвязанности с не-биологическими процессами. С другой стороны, нельзя переоценивать масштабы современного знания о механизмах наследственности.

Объединение людей в расу, когда оно проводится на основании не только данных биологии, разрушает и первоначальное значение этого термина, и тот фундамент, который биологическая аргументация, при всей ее ограниченности, дает такому классификационному ходу. «Арийский» — это лингвистический термин, следовательно, выражение «арийская раса» внутренне противоречиво. В нем не больше смысла,

чем в таких терминах как «брахицефальный словарь» или «долихоцефальная грамматика», как заметил Макс Мюллер много лет назад. И если бы у нас были основания верить (а у нас таких оснований нет) в то, что все, кто говорит на арийских (индоевропейских) языках, являются потомками одних прародителей, все равно мы не имели бы права смешивать лингвистическую классификацию с биологической. Также нельзя не различать такие понятия, как национальность и раса. Выражение «итальянская раса» является нонсенсом, так как у нас есть все основания предполагать, что у итальянцев Пьемонта больше общих предков с французами и швейцарцами, чем с итальянцами Сицилии. В равной степени нельзя говорить о «еврейской расе»: с одной стороны, среди тех, кто исповедует иудаизм, или тех, чьи отцы или деды исповедовали эту религию, встречаются люди различного физического облика, с другой стороны, внешность, которая обычно считается еврейской, характерна также для представителей всех других народов Леванта и Ближнего Востока, хотя ни в религиозной, ни в какой-либо другой сфере культуры они — не евреи, и никогда ими не были.

Евреи настолько сильно перемешались с разными физическими типами тех стран, в которых они проживали, что «еврейскую расу» нельзя выделить по какому-либо физическому или психологическому признаку. Также нельзя определить евреев как отдельную расу на основании групп характеристик. Хантингтон рассматривает евреев как «соотечественников», подобных исландцам, персам и пуританам. То, что некоторых евреев легко идентифицировать по внешнему виду, объясняется скорее не физически наследуемыми чертами, а, как говорит Джейкобс, эмоциональными и другими реакциями, а также психологической практикой, приобретающей форму определенной мимики, поз, манер, интонирования предложений, особенностей темперамента и характера. Истоки этих «практик» можно найти как в еврейских обычаях, так и в том, как с евреями обращаются не-евреи.

Если учитывать биологизаторскую тенденциозность нашего современного мышления, то тогда вполне понятно господство наивного мнения о связи, которая должна существовать между физическим типом и складом характера. «Личность» пуделя действительно отличается от «личности» немецкой овчарки. У першерона действительно не такой темперамент, как у арабской скаковой лошади.

Люди суть животные. Но человек — это очень специфичное животное, и не следует слишком уверенно проецировать на людей наблюдения, сделанные над не-людьми. Прежде всего, животные, не относящиеся к виду Homo sapiens, получают черты своего характера и особенности личности главным образом через физическое наследование, хотя на домашних животных оказывает влияние и дрессировка. Хотя животные обучаются, приобретая опыт, друг от друга, они узнают не более чем черновую схему техники выживания. Фактор социального наследования не важен. Нырок, выросший в полной изоляции от других представителей этого вида, будет нырять точно так же, как ныряли его предки — если его выпустить около воды. А вот мальчик-китаец, воспитанный в американском доме, где говорят по-английски, будет говорить на этом языке и испытывать трудности в обращении с палочками для еды — как любой другой американец.

Хотя и будет вполне корректным рассматривать генетические связи в качестве основной причины того, что животные, которые выглядят одинаково, и ведут себя одинаково, но если речь заходит о людях, вопрос значительно усложняется. Возможно, представление о том, что организмы, схожие друг с другом по образу действия, должны быть близки и по строению, является причиной существования, физических стереотипов для представителей человеческих групп, объединенных общей территорией, общим языком и общей религией. В любой такой группе существует большое количество биологически близко связанных индивидов, чьи характеристики приближаются к определенной физической норме. Непрофессиональный наблюдатель концентрирует свое вни-

мание на этих схожих друг с другом представителях группы. Других же он либо не замечает, либо считает их исключениями из правил. Так устойчивый стереотип облика шведа предполагает наличие голубых глаз и светлых волос. Темноволосого и темноглазого шведа воспринимают с удивлением, хотя, на деле, блондины несомненно составляют меньшинство в ряде регионов Швеции.

Среди животных сходство в физическом облике является надежным основанием для того, чтобы предположить близкое родство. Когда у двух собак, которые выглядят как чистопородные таксы, появится потомство, мы удивимся, если какой-нибудь из щенков будет похож на фокстерьера, немецкую овчарку или эрдельтерьера. Если же мы предположим, что мужчина и женщина, которых десять квалифицированных физических антропологов отнесли к чистокровным представителям средиземноморского типа, вступили в брак, то вполне возможно, что десять детей этой пары будут в равной степени близки как к средиземноморскому, так и к альпийскому, и атланто-средиземноморскому типам.

Дикие животные, как правило, спариваются только с представителями своего вида. Родословные домашних животных остаются чистыми благодаря человеческому контролю над процессом размножения. Существуют исключения, например: помесь пород — дворняги. Но фактически все люди являются такими «дворнягами». В течение многих тысячелетий люди скитались по всей земле, вступая в связь с кем только ни представлялась возможность и подсказывало воображение.

Не следует преуменьшать значение физической наследственности в семейных генеалогиях. Но наследственность действует только по линии прямых предков, а в любой из существующих рас нет полного единства родословной. Наблюдаемые физические типы, как и вариететы у животных, возникли в основном как следствие географической изоляции. Физическое разнообразие, характерное для всех видов животных, является в значительной мере результатом слу-

чайного отбора, который имел место тогда, когда разделялись группы предков. Определенную роль сыграло аккумулирование вариантных признаков, происходившее с момента изолирования групп, а также определенные внутренние тенденции.

Кроме того, не следует забывать, что мы знаем человеческую наследственность далеко не так детально, как наследственность животных. Это объясняется отчасти самой сложностью картины, и отчасти еще тем, что эксперименты с людьми не практикуются. К тому же люди взрослеют так медленно, что у нас нет возможности собрать статистические данные о брачевании у человеческих особей так же быстро, как у лабораторных животных. С момента появления в Египте письменной истории минуло только 200 поколений людей, но целых 24000 поколений мышей.

Животные отличаются от людей и тем, что у последних существуют брачные предпочтения. В некоторых обществах практикуется кросскузенный брак* по материнской линии; в других — вступление в брак с такими близкими родственниками запрещено. Но наиболее важное различие состоит в том, что подвиды животных тяготели к географической изоляции и не смешивались с другими вариететами своего вида. Что касается людей, то смешение разных типов, часто резко различающихся, в широкой исторической перспективе можно признать за правило. Если рассматривать отдельные общества в рамках узкого временного отрезка, можно без труда указать на популяции, изолированные на островах, в недоступных долинах или бесплодных пустынях. В этих относительно небольших обществах преобладали внутригрупповые браки в течение нескольких сот лет. То же самое верно и для королевских династий и других специфических групп. Лоренц показал, что у последнего германского императора за двенадцать поколений было только 533 предка вместо теоретически возможных 4096.

* Брак между двоюродными братьями и сестрами.

То, что существуют локальные физические типы, несомненно. И это верно не только для населения маленьких островов и групп крестьян. Хутон изучал американских преступников и обнаружил, что в США действительно имеет место существование четко определенных региональных типов. В таких случаях устанавливается генетическая гомогенность и стабильность. Однако это произошло недавно. Рассмотрение ситуации во временной перспективе показывает, что такая гомогенность базируется на лежащей в ее основе гетерогенности. Если сравнить число предков, которое было у представителей такой группы в течение последних десяти тысячелетий, с числом предков стаи южноамериканских обезьян или стада африканских зебр за тот же период, можно доказать, что у человеческой популяции гораздо больше генетических линий наследования. В любом случае общее количество недавно изолированных популяций, в которых практикуют внутригрупповые браки, невелико. В Европе, Америке, Африке и Азии за последнее тысячелетие ключевым процессом было непрерывное формирование новых и весьма нестабильных метисированных групп. Это означает следующее: если популяция демонстрирует высокую степень внешнего единообразия, разнообразие черт, которые она унаследовала, будет велико. Это означает также и то, что очевидное сходство двух и более людей не обязательно является свидетельством их общего происхождения, так как общие черты могут быть результатом случайной комбинации характерных черт, унаследованных от совершенно различных предков. В частности, никто не сможет даже назвать имена всех своих предков за семь поколений. Если не рассматривать династические связи по линии Карла Великого, во всей Европе, возможно, не существует такой семьи (исключая византийских Палеологов и испанских евреев, подобных роду де Солас), у которой есть надежная родословная, уходящая глубже 800 года н. э. даже в отношении фамилии.

Те европейцы и американцы, которые имеют возможность назвать своих предков, давших им свою фамилию, по

всей видимости, совершенно недооценивают смешанную природу своей родословной. Им кажется, что, говоря: «Мы — потомки англичан», они адекватно описывают свою «расовую принадлежность». Если же допросить их с пристрастием, они признают, что в формировании современного населения Англии участвовали те, кто жил на этой территории в каменном и бронзовом веке, а также саксы, датчане, норманны и другие завоеватели. Но мало кто из нас может представить себе, насколько разными были все наши предки даже за последние тысячелетия. Семья Дарвина относилась к среднему классу:

«...мы считаем, что его ум был типично английским, работал на чисто английский манер, но, если заняться исследованием его родословной, наши поиски «чистоты» расы будут тщетными. По четырем разным линиям он является потомком ирландских царьков; по многим линиям он — потомок королей пиктов и шотландцев. В нем течет кровь жителей острова Мэн. Он претендовал на то, что его генеалогия по трем линиям восходит к Альфреду Великому, и что, таким образом, он связан с англосаксами, но по нескольким линиям он также связан с Карлом Великим и Каролингами. Кроме того, он является потомком саксонских императоров Германии, а также Барбароссы и Гогенштауфенов. В его жилах текла кровь норвежцев и многих норманнов. Его предками были герцоги Баварии, Саксонии и Фландрии, принцы Савойи, короли Италии. Франки, алеманы, Меровинги, бургундцы и лангобарды входили в число его пращуров. Его предками по прямой линии были гуннские правители Венгрии и греческие императоры Константинополя. Насколько я помню, через Ивана Грозного Дарвин связан с Россией. Возможно, среди народов Европы, затронутых великим переселением, нет такого, который не принял бы участия в формировании родословной Чарльза Дарвина. Если оказалось возможным на примере одного англичанина показать, из скольких разных составляющих сложилась его расовая принадлежность, есть ли у нас право утверждать: будь нам доступны знания подобного рода, у любого другого соотечественника Дарвина обнару-

жилась бы большая чистота крови? Прослеживая на протяжении исторического времени родословную одного человека, мы можем показать, как она формируется. Есть ли у нас веские причины утверждать, что в доисторические времена все происходило по-другому там, где не существовало физических барьеров, отделяющих какую-либо группу от остального человечества?»

Карл Пирсон

Когда я учился в Англии, меня, бывало, раздражали объявления в британской прессе: «Американцы! Прямым потомкам Эдуарда III —100 фунтов!» Я понимал, что таким образом проявляется характерная для европейцев игра на легковерии моих соотечественников. Но если бы какой-нибудь американец смог назвать хотя бы одного своего предка, чье существование зафиксировано в английской приходской книге, у него были бы шансы проследить свою родословную вплоть до Эдуарда III или до любого другого жившего в ту эпоху англичанина. Необходимо только, чтобы дети этого предка достигали совершеннолетия там, где сохранялись необходимые записи.

Законы случайности распорядились так, что, в сущности, любой человек, среди предков которого хотя бы половина — европейцы, может изобразить на своем генеалогическом древе Карла Великого. Но те же законы могут сделать его предком бандита, повешенного на вершине холма, полоумного серва или любого другого человека, жившего в 800 году н. э. и оставившего столько же потомков, сколько Карл Великий. Принципиальное различие между семьями сноба и простолюдина состоит в том, что первый может заплатить за составление генеалогического древа или хотя бы за фальсифицированную родословную. И, все-таки, забавно, что люди, настаивающие на том, что «кровь скажет свое» (пусть даже и через одиннадцать веков), обычно слишком несведущи для того, чтобы признать простой факт: любой человек, живущий в 1948 году, имеет все основания считать Карла Великого своим пращуром, не имея в своих венах ни капли его «крови». Ребенок

получает от родителей ни что иное, как случайное сочетание генов отца и матери. Человек может быть потомком Карла Великого и при этом не получить в наследство ни одного из генов великого короля франков. Минуло уже тридцать поколений, и можно смело сказать, что в тех районах, где сейчас живут потомки легендарного императора, не так уж много его генов, которые, между тем, могут входить в генетический фонд практически всех крестьян отдельных швейцарских долин.

Во времена Дарвина наследственность представляли как некую субстанцию, характеризующуюся непрерывным единством ее составляющих. Отцовский наследственный потенциал, смешавшись с материнским, образует наследственность первого организма. С этой точки зрения есть некоторые основания верить в то, что любой из наследников Карла Великого носит в себе часть качеств, пусть даже небольшую, сделавших императора великим.

Однако исследования знаменитого монаха Грегора Менделя привели к следующему открытию: каждый ребенок получает часть и только часть от зародышевой плазмы каждого родителя. Это означает, что у детей одних родителей (если исключить однояйцевых близнецов) — разная наследственность. Фактически генетики установили, что, если у какой-либо пары была бы тысяча детей, среди них мы не нашли бы двух полностью похожих. Причина этого в том, что наследственность, которую новый организм получает от двух перекрещивающихся генетических линий, определяется случайностью, то есть тем, какой парой хромосом обменяются две зародышевые клетки.

С точки зрения современной науки о наследственности — генетики — любой снобизм, который оправдывает себя ссылкой на особые черты, унаследованные биологически от одного или нескольких далеких предков, совершенно абсурден. В настоящее время у нас нет технических способов для определения всех генов, которыми обладает индивид на самом деле. Практически единственным критерием для определения расовой принадлежности человека является его

внешность. Использование этого критерия для изучения животных дает хорошие практические результаты. Но предки людей, составляющих великие современные нации и народы, были настолько непохожи друг на друга, что у нас мало шансов составить классификацию на основании сходства физических типов, которая соответствовала бы верной генетической картине. Люди с разной внешностью могут иметь общих предков, люди же, внешне похожие, возможно, происходят от разных предков.

Человеческие популяции слишком метисированы и слишком разнообразны. Поэтому группирование людей по расам не имеет смысла так же, как и выделение вариететов животных. Классификация на основании данных генетики пока невозможна. Сейчас существует почти столько же различных классификаций, сколько и физических антропологов. Сложности, с которыми сталкиваются ученые, пытаясь достигнуть согласия по вопросу классификации рас, свидетельствуют о следующем: если бы наши данные верно отражали порядок вещей, существующий в природе, у нас не возникало бы сложностей при их анализе. Конечно, во всех биологических классификациях существуют исключения из правил, и среди специалистов могут возникнуть споры о критериях для выделения рода, вида или вариетета. Но из общения с антропологами часто можно вынести впечатление, что для них почти любой случай маргинален; и даже тогда, когда достигнуто согласие относительно критериев, начинается дискуссия: соответствует ли данный индивид или данная группа этим критериям. С учетом некоторых оговорок и исключений можно сказать, что, если расположить всех ныне живущих людей в определенной последовательности по шкале схожести, то на этой шкале обнаружатся разные разрывы. Скорее, мы обнаружим некий континуум — каждый индивид почти не будет отличаться от своих соседей по шкале.

Классификации, построенные в соответствии с набором разных критериев, либо очень размыты, либо вообще не ра-

ботают. Карта распространения различных типов формы черепа совершенно не совпадает с картой, составленной на основании измерения роста или регистрации цвета кожи. В некоторых случаях можно составить достаточно последовательные классификации на основании определенного сочетания нескольких таких критериев. Исследования Боаса, Шапиро и других ученых поставили под сомнение устойчивость этих характеристик. Немецкие и русские дети, пострадавшие от голода после первой мировой войны, заметно отличались от своих родителей и по форме головы, и по росту. Еще более поразительны изменения, происходившие в течение длительных периодов времени. Например, одна группа представителей нордической расы, по-видимому, стала на двенадцать пунктов «круглоголовее» за время, прошедшее с 1200 года до н. э. по 1935 год н. э.

Если физические характеристики, выбранные в качестве основных для расовой классификации, подвержены быстрым изменениям под давлением внешних обстоятельств, вряд ли можно считать, что такая классификация может отразить древнее распределение генов. Один из выдающихся американских физических антропологов, У. М. Крогман, недавно писал: «Раса как таковая не является четко определенным биогенетическим образованием, к тому же с современной точки зрения, раса обладает преходящей природой. Раса пластична, подвержена влиянию внешних факторов, изменяется во времени, пространстве, зависит от различных обстоятельств».

Даже если отказаться от рассмотрения проблемы того, насколько изменчивы или стабильны классификационные стандарты, нельзя не замечать одного упрямого факта: ни одна из типологических систем, составленных для всего мира, — охватывающих все разнообразие физических характеристик и учитывающих черты как сходства, так и различия, — не выдерживает критики в свете информации об известных истории переселениях и смешениях народов. Результаты одних измерений не совпадают с картиной, вы-

являемой другими. Это противоречие можно объяснить тем, что вряд ли удастся выбрать среди систем измерений, практикуемых ортодоксальными физическими антропологами, ту, которая соотносилась бы со знаниями о развитии организма, полученными современной экспериментальной биологией. То же самое верно и для классификаций, основывающихся на показателях частотности групп крови (единственный широко используемый критерий, который создан на основе данных о действии генетических механизмов), цвета кожи, особенности волосяного покрова и т. п. Расовые исследования, опирающиеся на данные о группах крови, были непопулярны в Германии, и в основном, как можно предположить, потому, что такие исследования выявили следующее: показатели частотности для некоторых областей Германии почти полностью совпадают с результатами, полученными при изучении районов черной Африки.

У человека много генов. То, что они в основном передаются независимо друг от друга, объясняет неустойчивость границ человеческих групп. За трансляцию такого яркого признака, как цвет кожи, по которому различаются европейцы, «отвечает» достаточно мало генов. Но, как показал Р. А. Фишер, проводивший статистический анализ данных, собранных Карлом Пирсоном, особенности костного строения передаются посредством большого числа генов. Если бы различные гены, отвечающие за конкретный набор наблюдаемых признаков, представляли собой некое единство, распространенные расовые теории были бы близки к истинному положению дел. Если бы механизмы наследования у человека действовали таким же образом, как и у обыкновенной улитки, потомство которой наследует либо все разнообразие генов, определяющих форму раковины, либо ни одного из них, то существовал бы надежный критерий определения стабильности и прогнозирования физических типов людей.

Но даже тогда, когда связка генов действительно возникает, она сохраняет устойчивость в человеческой популяции только в течение нескольких поколений. Если же в

процессе размножения какое-то время действует элемент случайности, гены, составлявшие связку, распространяются внутри группы независимо друг от друга.

Даже сейчас против подобных доводов можно выдвинуть одно возражение, и на него необходимо ответить. Некоторые критики могут сказать: «То, о чем вы говорите, касается европейских рас и других небольших расовых групп. Но ваша критика совершенно неприменима к главным расам: негроидной, европеоидной и монголоидной». Действительно, термин «раса» применялся в научном дискурсе для обозначения объектов, которые трудно сравнивать между собой. Применительно к небольшой популяции, долгое время находившейся в изоляции (например, аборигены Тасмании), это слово может иметь значение, близкое к понятию подвида в зоологии. Если внутри маленькой группы настолько долго практиковались браки между родственниками, что была достигнута внутренняя стабильность и гомогенность, о групповой наследственности можно говорить в том же смысле, как и об индивидуальной. Если известны наследственные признаки всей группы, можно делать полезные прогнозы относительно конфигурации генов у любого представителя данной группы. Однако, во избежание ошибок, такие группы лучше называть «породами». Но, так или иначе, факт существования таких «пород» имеет мало отношения к проблеме расы в современном мире.

Второй тип объектов, обозначаемых словом «раса», представлен нордической, альпийской, восточно-балтийской, средиземноморской и другими европейскими расами, а также подобными группами внутри двух других больших рас. Их можно коротко и точно описать, пользуясь научным жаргоном, как «фенотипичные статистические абстракции». То есть они, составляя классификационную систему, базируются только на внешнем сходстве, хотя совсем не так легко доказать, что подобное сходство адекватно отражает генетическую ситуацию. Как продемонстрировали Боас и другие, кривые графиков, фиксирующих вариации по двум семейным линиям в пределах одной расы, могут по некоторым признакам

ни разу не пересечься, в то время как одна из этих кривых может практически совпасть с той, которая построена для семейной линии, относящейся к совершенно другой расе.

Никто никогда не видел представителя нордического типа, который полностью подходил бы под описания нордической расы, сделанные разными физическими антропологами, если не иметь в виду ту очень простую формулу, о которой время от времени также вспоминают и антропологи: нордический тип — это голубоглазый блондин с длинной головой и узким носом. Нордический тип, как это прекрасно видно из длинного списка измерений и наблюдаемых характеристик, является абстракцией, существующей в умах ученых. Согласно одному мнению, «нордическая раса» составлена из популяций, показавших в ходе статистического исследования среднее или модальное распределение признаков, которые имеют тенденцию к совпадению с некой идеальной картиной. Согласно другому, широко распространенному мнению, в нордическую расу входят индивиды, которые демонстрируют больше нордических черт, чем ненордических, или обладают неким рядом физических характеристик, каждая из которых тяготеет к набору стандартов, но ни одна не может полностью подойти для описания типа. Иными словами, индивиды выбираются из популяции, и эта группа избранных называется «нордическим типом», хотя воображаемому «чисто нордическому типу» соответствуют очень немногие.

Конечно, сейчас физические антропологи могут по всему миру собрать людей, которые более или менее похожи друг на друга, хотя, когда речь зайдет о конкретных случаях, среди антропологов возникнет волна взаимного непонимания. С таким же успехом можно отнести к одной группе всех людей, чья левая нога немного короче правой, или тех, у которых есть, по крайне мере, одна родинка на груди и т. д. Все это можно было бы проделать на конкретных основаниях и с определенной степенью точности. Но скептик спросит: какая польза от всего этого, кроме того, что несколько

людей будут обеспечены рабочими местами? В большинстве случаев можно добиться удобства в описании для достижения каких-либо целей или удовлетворить, возможно, не очень научное любопытство. Как уже давно заметил Уайтхед, для науки классификация — это не более чем привал на полпути. Классификаторы, имевшие дело с «расами», продолжают движение по этому пути, пребывая в блаженном неведении о результатах, достигнутых экспериментальной биологией и менделианской генетикой. Сегодня генетики утверждают, что географическое распределение генов существует и требует изучения.

Возвращаясь к большим расам, необходимо признать, что в этой сфере избежать расизма достаточно сложно. В то время как лучший физический антрополог не сможет, взглянув на сотню европеоидов, сказать с семидесятипроцентной точностью, что родители А были представителями нордического и альпийского типов, а родители В — средиземноморского и т. д., практически каждый, взглянувший на ребенка чистого европеоида и чистого негроида, сможет догадаться, какие большие расы представляют родители этого ребенка.

Факт есть факт, и не следует закрывать глаза на его существование. С другой стороны, значимость этого факта не нужно преувеличивать. Цвет кожи, особенности волосяного покрова, разрез глаз, форма губ и другие физические характеристики сохраняются легко узнаваемыми на протяжении многих поколений. Но это не доказывает того, что обладатели этих физических особенностей наряду с ними характеризуются умственными и эмоциональными способностями, выделяющими их так же резко. Количество наследственных черт, которые, как известно, могут варьировать (между группами, а не индивидами) очень мало. Действительно, один антрополог, М. Ф. Эшли-Монтэгю, установил, что менее одного процента из общего числа генов вовлечено в дифференциацию между любыми двумя ныне существующими расами. Другой антрополог — С. Л. Вэшбурн — высказал сходную идею, рассматривая человеческую эволюцию: «Если

время, прошедшее с момента разделения линии человека с линией человекообразных обезьян, представить в виде обыкновенной карточной колоды в 52 листа, разложенной одной дорожкой, то расовая дифференциация придется меньше, чем на половину последней карты».

Не следует преуменьшать варьирование внутри каждой из трех основных рас. Для обыденного сознания «негр — он и есть негр». Для ученого вопрос не так прост. Передовой генетик найдет серьезные свидетельства того, что различия между двумя группами африканских негров значительнее, чем различия между одной из этих групп и разными европеоидными «расами». То, что различия между «белыми» к «неграми» меньше, чем степень вариабельности, установленная для любой большой расы, если ее изучать саму по себе, верно в отношении многих параметров и характеристик. Так же верно то, что при «скрещивании» между «белыми» и неграми Южной Африки цвет кожи часто наследуется отдельно от формы черепа. У таких мулатов проявляется скорее «белый тип», в то время как второе поколение потомков от связи европеоидов и западноафриканских негроидов практически не имеет признаков европейского типа.