Небесная загадка славянских волхвов

В предыдущей главе констатировалось, что изображение Первобога «Голубиной книги», во всяком случае верхней части его тела, имеет надежные аналогии в мифологической традиции ряда индоевропейских народов. Находясь всецело в русле общеиндоевропейских представлений, космическое Первосущество русского духовного стиха одновременно находится вне его: ни один миф данной языковой семьи не называет Солнце лицом Прабожества, зори — его глазами, а месяц — его грудью. В Индии глаз Пуруши - Солнце, дух (на материале упанишад можно предположить, что это сердце) — Луна. В других гимнах «Ригведы» Солнце — глаз Митры, Варуны и Агни. В зороастрийской мифологии Солнце — глаз Ахура-Мазды, в скандинавской — Одина. У орфического Зевса очи — Солнце с Луной. Последнее представление, как наиболее логичное (верховное божество днем и ночью надзирает за людьми с помощью своих глаз — основных небесных светил), встречается даже у достаточно большого числа неиндоевропейских народов: так, например, Солнце и Луна — это правый и левый глаза китайского первосущества Пань- гу. Подобные представления были столь естественны и распространены в индоевропейскую эпоху, что запечатлелись даже в языке: «Древние считали солнце и луну двумя глазами на челе божества: солнце обычно считалось правым глазом, а луна — левым. Ср. в связи с этим гот. sauil “солнце”, но ирл. suil “глаз”; н.-ирл. gealach “луна”, но русск. глаз; лат. luna “луна” (lux-na), но вал. llygad “глаз”».’ Не чужд был подобным представлениям и фольклор всех восточнославянских народов, особенно загадки: «Солнцу, как и месяцу, в загадках приписывается функция “смотреть” и объект об- ладания — один глаз, так, укр. солнце — одно око мае всюду загля- дае, ср. месяц — свиня з одним оком».² Чем же объяснить тот факт, что такой «загадочный» в своей основе текст, как «Голубиная книга», пренебрег не только широко распространенным общемировым мифологическим представлением, но и исходным материалом отечественных загадок и составил описание Первобога из столь необычных элементов?

Случайностью это быть не могло, поскольку, как отмечалось выше, данное описание является наиболее устойчивым и часто повторяющимся среди' прочих вариантов этого места в различных списках духовного стиха. На то, что перед нами не случайная ошибка, указывает и еще одно обстоятельство. Одной из устойчивых композиционных особенностей построения текста «Голубиной книги» является выделение каждого понятия или смыслового блока с помощью повторяющихся слов в начале и в конце его описания. Например:

Кит рыба всем рыбам мати.

Почему ж Кит рыба всем рыбам мати?

На китах-рыбах земля основана;

Стоит Кит рыба — не сворохнется;

Когда ж Кит рыба поворотится,

Тогда мать-земля вся восколыбнется,

Тогда белый свет наш покончится:

Потому Кит рыба всем рыбам мати.³

Обычно каждый смысловой блок открывается утверждением, затем следует разъяснение, и завершается блок практически дословным повторением первоначального утверждения, предваренным словом «потому». По этому же принципу, хотя и в несколько иной форме, выделено в тексте и описание верхней половины Первобога:

Оттого зачался наш белый свет —

От Святаго Духа Сагаофова;

Солнце красное от лица Божья,

Самого Христа царя небеснаго;

Млад-светел месяц от грудей Божьих;

Звезды цястыя от риз Божьих;

Утрення заря, заря вецерняя

От очей Божьих, Христа царя небеснаго; Оттого у нас в земле ветры пошли —

От Святаго Духа Сагаофова,

От здыхания от Господняго...

Образ Первобога, хоть и не столь явно, как в приведенном выше фрагменте, совершенно отчетливо выделяется в тексте выражением «от Святаго Духа Сагаофова», которому оба раза предшествует слово «оттого». Помещение этой выделенной линии симметрично в начале и в конце описания не является случайным и явно относит солнце, месяц, звезды, две зари и ветры к одному смысловому блоку. Ради этого создателям текста пришлось вывести два совершенно разных явления — белый свет и земные ветры — из одного первоисточника — случай, не имеющий больше аналогов в «Голубиной книге». Тем не менее, стремление дать указание на то, что все вышеперечисленные явления составляют нечто целое, превысило необходимость допустить при этом явную логическую несообразность. Свидетельством того, что заключенная в этом фрагменте информация имеет первостепенное значение, является использование для обозначения ее границ символа Святого Духа, напрямую соотносящегося с самим названием и сутью «Голубиной книги». Все говорит о том, что перед нами слегка закамуфлированный намек, своего рода загадка в загадке, адресованная славянскими волхвами, посвященным в их знание, и совершенно непонятная профанам.

Поскольку информация, изложенная в самом начале второй части духовного стиха, относится к первоначалу мира и представляет собой скрытое «голубиное-глубинное» знание, следует попытаться расшифровать смысл послания, отправленного создателями «Голубиной книги» своим потомкам из глубины веков. Сделать это удастся лишь в том случае, если нам станут понятны причины, которые заставили славянских волхвов переставить общеиндоевропейские компоненты столь необычным образом, и связь между этими компонентами. Из числа анализируемых соотношений можно сразу исключить представление о звездах как одежде божества. Как было показано в предыдущей главе, аналогичное представление существовало в Иране и Греции, и здесь русский духовный стих строго следует индоевропейской традиции. Следовательно, остается выяснить выбор соответствий для солнца, месяца, зорь и понять связь с ними ветра. Анализ свой мы начнем с разбора представлений о солнце как лице Первобога. Представление это, судя по всему, весьма древнее, так как оно успело оставить глубокие следы в русском языке. Исследуя значение в нем корня лик, М. Фасмер выделил три группы производных от него терминов, внешне никак не связанных друг с другом:

1) ликовать, неправильно объясненное языковедом как заимствование из готского языка — laiks «танец», laikan «скакать, прыгать»: родственными словами являются др.-лит. laigo «танцует» и др.-инд. rejati «заставлять прыгать, трястись»;

2) лицо, а также параллели из других славянских языков этому русскому слову: чеш. lice «щека, лицо», польск. lice «щека, лицо», в.-луж. lice «щека»;

3) лик в значении числа — з.-укр. лт «счет», блр. лт «счет», польск. lik «число, количество», отсюда личить «считать».⁴

К этому стоит добавить еще и лик в значении передней, особо почитаемой части иконы.

Хотя все перечисленные понятия происходят от одного и того же корня, никакой внутренней смысловой связи между ними М. Фасмер так и не смог установить. Между тем, единственным первоисточником, связывающим все эти три группы значений в единое семантическое целое, является образ Солнца. Во-первых, как отмечают фольклористы, у всех славянских народов есть поверье, что в определенные праздничные дни года солнце на восходе скачет или играет, переливаясь различными цветами. Как отмечают исследователи, эти поверья отличаются большим единством в отношении восприятия и символического истолкования этого явления, но сильно расходятся в приуроченности его к конкретной календарной дате. Очевидно, изначально представление об игре солнца было связано с днем летнего солнцестояния (днем Ивана Купалы), но под влиянием христианства в различных регионах стало соотноситься с различными христианскими праздниками и знаменательными датами: Пасхой, Благовещеньем, Воздвиженьем, Рождеством, Троицей, Розыгры (понедельник троицкой недели), Чистым четвергом, Петровым днем, Вознесением, Ильиным днем, Десятухой (пятница десятой недели после Пасхи). Чаще всего игра солнца связывалась с днем Ивана Купалы, Пасхой и Благовещеньем. Помимо самого распространенного у восточных славян выражения солнце играет, это явление обозначалось также следую- щим образом: солнце купается, меняется, гуляет, дрожит, сдвигается, радуется, веселится, красуется (украшается), цветет, переливается, ходит, бегает, пляшет, танцует, скачет, прыгает, кружится, до венца идет.⁵ Большинство этих терминов, обозначающих поведение солнца в праздничный день, вполне соотносится с понятием ликовать. Поскольку данное поверье восходит к праславянской эпохе, соответствующее готское слово оказывается лишь родственным термином, но никак не первоисточником для русск. ликовать. Следует отметить, что и др.-инд. rejti, выделенное М. Фасмером в качестве родственного, явно соотносится'с русск. реять, применяемым в отношении предметов, находящихся в воздухе.

Пример восприятия солнца в качестве лика божества дает нам «Голубиная книга» (отсюда, вероятно, идет православная традиция обозначения этим словом изображения на иконе — сакральном предмете, вызывавшем поклонение, почитание и молитвенное обращение), а лик в значении счета легко объясняется отсчетом времени по дневному светилу. Солнце, таким образом, является объединяющим началом по отношению ко всем трем значениям корня лик, зафиксированным в русском языке. А тот факт, что былая связь как между нами, так и между каждым из них и их первоисточником успела основательно забыться, свидетельствует о значительной древности этого образа.

Появление месяца в качестве части тела Первобожества не вызывает удивления, — удивление вызывает его соотнесенность с грудью. Грудь находится прямо под лицом и должна быть видна одновременно с ним, поскольку в противном случае восприятие космической фигуры Первобожества в качестве единого целого попросту невозможно и сравнение теряет всякий смысл. При обычных условиях месяц в принципе не может бьггь виден днем под солнцем — на близком расстоянии он совершенно незаметен в лучах дневного светила. Этого элементарного соображения славянские волхвы, составляя пары своих соответствий, не могли не принять во внимание. Единственным случаем, когда с Земли возможно одновременно наблюдать одно небесное светило под другим, является частное солнечное затмение, при котором Луна в виде черного круга закрывает часть диска Солнца (рис. 33). Только при этом небесном явлении, неизменно приковывавшем к себе внимание людей в древности вне зависимости от того, в какой стране они жили, и можно говорить о солнце как лице, а луне — как груди какого-то космического божества.

 

Однако чтобы установить эти соответствия, создателям «Голубиной книги» необходимо было четко знать, что зловещий черный круг, закрывающий собой солнце, это на самом деле привычная нам луна, столь часто наблюдаемая на небе в качестве освещающего землю ночного светила. К тому же следует иметь в виду, что духовный стих практически во всех своих вариантах говорит именно о месяце, а не о луне. Чтобы разрешить все эти вопросы и сомнения, нам следует предпринять небольшой экскурс в историю развития астрономических знаний Древней Руси. В летописях истинная причина затмений впервые четко и однозначно называется лишь в XVI веке. Под 1563 г. Псковская I летопись гласит: «Того же лЪта даня въ 20, передъ вечеромъ была гибель солнцу, таки мЪсяць подошолъ подъ солнце, и бысть мрачно не много, въ начале рождешя мЪсяца».⁶ Комментируя это сообщение, Д. Свитский констатирует: «Эта запись любопытна в том отношении, что в ней впервые определенно указывается на действительную причину затмения: “таки мЪсяцъ подошел подъ солнце”. Возможно, что это было даже самостоятельное открытие нашего летописца...»⁷ В другой своей работе исследователь обратил внимание на то, что летописец особо подчеркнул взаимосвязь затмения и рождения месяца, соотнеся это с народной приметой, зафиксированной в очерке В. Г. Короленко, что если «месяц по зорям ходнт, — непременно к затмению»: «Как показывает эта примета, народные наблюдения установили, что близость месяца около новолуния

 

к Солнцу является причиной солнечного затмения».⁸ Хотя Короленко зафиксировал эту народную примету лишь в начале XX века, оговорка псковского летописца показывает, что она была известна как минимум уже в XVI веке. Неразрывная связь народившегося месяца с солнечным затмением дает ответ на второй вопрос и объясняет, почему «Голубиная книга» неизменно говорит о груди Первобога как о месяце, а не как о луне.

Вместе с тем, есть все оснований утверждать, что подлинная причина затмений была известна на Руси задолго до упомянутой записи в псковской летописи. В конце XV века в Новгороде возникает ересь «жидовствующих», распространившаяся впоследствии в Москве среди части образованного общества того времени. Из переводной еврейской литературы еретики знали природу затмений и имели таблицы для их расчета. Однако, как показывают данные, русские знали о подлинной причине затмений и без иудейских влияний. Д. Святский приводит несколько летописных свидетельств, подтверждающих данное утверждение. Лаврентьевская летопись так описывает солнечное затмение 1230 г.: «Того же месяца (мая) въ 14 день... солнце нача погыбати, зрящимъ всЪмъ людемь, мало остася его и бысть аки мЪсяць 3 дш, и нача опять полнимся, и мнози мняху мЪсяць идуще чресъ небо, зане бяшеть межимЪсячье то, а друзии мняхуть солнце идуще въспять...»⁹ Особое внимание обращается на положение месяца перед затмением, и это, возможно, указывает на ту же народную примету, зафиксированную для XX и XVI веков. Если данный текст еще допускает различные толкования, то описание Новгородской I летописью солнечного затмения 1124 г. не оставляет места для разночтений: «М'Ьсяця августа въ 11 день, передъ вечернею, почя убывати солнця, и погыбе всЪ; о великъ страхъ, и тьма бысть, и звЪзды быша и мЪсяць и пакы начя прибывати, и в ьборзЪ напълнися, и ради быша вси по граду».¹⁰ Поскольку месяц при солнечном затмении в принципе не может быть виден в своем обычном облике, то Д. Святский осторожно заключает: «Возможно, однако, что летописец знал истинную причину затмения — присутствие темного месяца на небе, который прикрывал собою солнце».¹¹ Для нас не менее важно то обстоятельство, что древние русы воспринимали солнечное затмение очень близко к тому образу, который рисует «Голубиная книга», одновременно видя на небе оба светила и звезды. Стоит отметить еще и то, что, за исключе

нием сообщения Лаврентьевской летописи, допускающего двойное толкование, все остальные летописные известия, содержащие указания на истинную причину затмений, сделаны в Новгороде и Пскове, то есть севернорусском регионе распространения «Голубиной книги».

Тем не менее, закономерно возникает вопрос о том, насколько оправдан перенос знаний христианских летописцев XII и XVI веков на языческую эпоху, когда, как неоднократно показывалось выше, была создана основа «Голубиной книги». По общепринятым взглядам, православие, перенесенное на Русь из Византии и благодаря этому связанное с античной образованностью, представляло качественно более высокую, по сравнению с язычеством, ступень развития культуры. Не вдаваясь в дискуссию относительно глобального соотношения этих двух форм религии, отметим в плане нашего исследования лишь то, что в области астрономии православие по сравнению с русским язычеством представляло полную и безусловную деградацию человеческого знания. Подобный результат был целиком и полностью обусловлен исходными концептуальными предпосылками обеих религий. Ветхозаветный Бог находится по ту сторону тварного мира, в том числе и солнца с луной, и, в силу этого, довольно слабо с ними связан. Подобная особенность наблюдается и у Иисуса Христа, который, несмотря на отдельные элементы (вифлеемская звезда во время рождения и неподтвержденное солнечное затмение в момент кончины), непосредственно ни с одним из небесных светил не связан. Лишь несколько веков спустя, в ходе ожесточенной борьбы с распространенным в Римской империи митраизмом, праздновавшим рождение своего божества, «Непобедимого солнца», 25 декабря, христианство «позаимствовало» эту особенность у своих конкурентов и задним числом приурочило Рождество Христово к зимнему солнцестоянию. Однако из-за неточностей юлианского календаря уже к Никейскому собору 325 г. реальное солнцестояние приходилось на 20 декабря и на целых пять дней расходилось с соотнесенным с ним Рождеством. Соответствующим образом сдвигались и все остальные приуроченные к астрономическим явлениям праздники. Христианство стремилось лишь к победе над всеми прочими вероисповеданиями, и, в отличие от язычества, его совершенно не заботило то, что его официальные праздники не совпадают с космическими ритмами, общими для Вселенной и человека.

 

Совершенно противоположная картина наблюдается в язычестве. На Руси Дажьбог-Солнце почитался как прародитель князей и всего народа, и в своем стремлении гармонично вписать человеческое общество в окружающую его природу язычники стремились как можно точнее соотнести собственные праздники с ритмом божественного светила-предка. Значительным почтением Солнце пользовалось и у других славянских народов. Когда же всем им было навязано христианство, славяне стали приурочивать свои прежние языческие праздники к реальному положению солнца, а не к официальным данным юлианского календаря. На Рюгене прежний праздник Святовита, приуроченный к летнему солнцестоянию, должен был совпасть с христианским праздником рождества Иоанна Предтечи. По юлианскому календарю, весьма далекому от совершенства, последний приходился на 24 июня, однако славяне, заметив расхождение, стали праздновать свой древний праздник в Арконе уже 15 июня, руководствуясь не официальным церковным праздником, а истинным положением солнца. Аналогичная точность в измерении времени отмечается в средневековье и на севере Руси. Под 1143 г. новгородская летопись впервые упоминает загадочный Корочюн. «Не есть ли, однако, “Корочюн”, — задается вопросом Д. Святский, — день зимнего солнцестояния, фактически укорачивающего день до крайнего предела (для XII в. — 15 декабря), после чего начиналось его приращение. Такое понимание позволяло бы перевести текст 1-й Новгородской летописи следующим образом: “Стояла вся осень дождливой, от 15 августа (Успение) до 15 декабря (Корочюн — день зимнего солнцеворота)”.

Несколько позже, впрочем, возник уже, и новый религиозный праздник зимнего солнцеворота, связанный с именем святого Спиридона — 12 декабря ст. ст. Любопытно, что и все колядные обычаи огня передвинулись с даты 25 декабря на 12 декабря».¹² Этимологические соображения подтверждают предположения историка астрономии, и М. Фасмер так пишет о корочуне: «Славянское слово, скорее всего, связано с сербохорв. крачати “шагать”, чеш. kraceti, польск. kroczyc, в.-луж. krocic, то есть “шагающий, переходной день, день солнцеворота”...».¹³ Его данные дополняет указание А. Г. Преображенского на белорусский корочун — корчи, злой дух, сокращающий жизнь, нечаянную смерть.¹⁴

Различные стороны жизнедеятельности своего общества славяне старались согласовывать с небесными явлениями. Служив

шин в XVII веке на Украине французский инженер Боплан отмечал, что казаки выходили в свои походы после летнего солнцестояния. Согласно расчетам Я. Е. Боровского, в первый свой морской поход на Константинополь в 626 г. в качестве союзников аварского кагана восточные славяне из Приднепровья отправились также после этой чрезвычайно важной для язычников даты.¹⁵ Тысячелетний промежуток времени свидетельствует о чрезвычайной устойчивости данной воинской традиции. Насколько мы можем судить по отрывочным сведениям, русы-язычники внимательно следили не только за своим божеством-солнцем, но и за другими небесными явлениями, ища в них указаний для своей земной деятельности. Христиане, как известно, рассматривали все эти знамения как проявление божьей воли, своего рода предупреждение о событиях, «казни божьей», которые нельзя ни предотвратить, ни избежать, и летописец констатирует: «Знаменья бо въ небеси, или звЪздах, ли солнци, ли птицами, ли етеромь чимъ, не на благо бывають; но знаменья сиця на зло бывають, ли проявленье рати, ли гладу, ли смерть проявляють».¹⁶ Совершенно иной была реакция Вещего Олега в начале X века на полярное сияние: «Сея же зимы погор'Ъ небо, и столбы огненные ходили отъ Руси ко Грецш сражающеся. Олегъ же принесе жертвы многи умилостивляя бо- говъ своихъ нечистыхъ».¹⁷

Другой знаменитый русский князь-язычник Всеслав Полоцкий начал активные действия в 1065 г. после появления на небосводе сразу двух впечатляющих явлений: «В си же времена бысть знаменье на западЪ, звезда превелика, луч"Ь имущи акы кровавы, въсхо- дящи с вечера по заход"Ь солнечн"Ьмь, и пребысть за 7 дний. Си же проявляше не на добро, посемь бо быша усобиц-Ь многы и нашествие поганыхъ на Русьскую землю... Пред симь же временемь и солнце премЪнися, и не бысть свЪтло, но акы м'Ьсяць бысть, его же не- вЪ гласи глаголють снЪдаему сущю. Се же бывають сица знаменья не на добро...»¹⁸ Именно вслед за этими двумя знамениями «Все- славъ рать почалъ» и с многочисленным войском осадил Псков. В 1091 г. опять было солнечное затмение, и летопись говорит о падении с неба какого-то «превеликъ змий», вслед за чем следует немедленное появление волхва в Ростове. Ко всему этому следует добавить и приведенные в предыдущей главе древнерусские поучения против язычества, указывающие на поклонение восточных славян солнцу, месяцу и звездам. Последний обычай в рамках язычес- кого единобожия держался весьма долго, и еще в 1534 г. новгородский архиепископ Макарий с негодованием писал Ивану Грозному, что «во многих русских местах до сего времени обычая держахуся от древних прародителей... Суть же скверные мольбища их лес и каме- ние, и реки и блата, источники и горы и холмы, солнце и месяц и звезды, и озера и просто рещи — всей твари поклоняхуся, ако богу».¹⁹ Как видим, древние языческие представления «Голубиной книги», несмотря на все старания христианства, еще жили на севере Руси даже в XVI веке.

О пристальном интересе славян к небу свидетельствуют не только письменные, но и археологические источники. В распоряжении исследователей имеются два украшения, образованные изображениями месяца и креста (рис. 34). Крест в данном случае не имеет к христианству никакого отношения, символизируя огонь, а относительно второго элемента композиции известно определение Георгия Митрополита: «аще кто целует месяц, да будет проклят».²⁰ Символ всей этой"композиции В. П. Даркевич объясняет следующим образом: «Иногда между рогов лунницы помещался крест — символ солнца. Вся композиция воспринимается как единый солярно-лу- нарный символ. Вместе с тем она может иметь более широкий смысл, нести двоякую символику. В языческих религиях почитание солнца и месяца как божеств — покровителей брака представляет очень распространенное явление. Месяц обычно является началом мужским, женихом, солнце — невестой. Эти небесные светила являются божественной брачной парой, брак которой служит прототипом человеческих браков».²¹ Данные украшения однозначно свидетельствуют об интересе населения Древней Руси к моментам соединения солнца и месяца, а связанный с этой парой брачный символизм, взятый в контексте «Голубиной книги», может указывать на обоеполость Первобога, восстанавливаемую по другим источникам.

Весьма интересна.и еще одна подвеска (рис. 35), где крест помещен внутрь лунницы, находящейся в круге из 12 лучей. Судя по всему, она представляет собой воплощение целого комплекса космических верований славян и схематично изображает весь небесный мир со всеми основными его элементами: «Итак, рассматриваемая композиция представляет собой символическое изображение солнца с его двенадцатью чертогами (месяцами) и луны (то есть всего небесного семейства), заключенных в круглый ободок, вероятно, символизирующий небо, небесный круг, по которому совершают свой

 

путь солнце и луна».²² С учетом того, что женские украшения явно не предназначались на роль наглядных пособий по астрономии, перед нами доказательство достаточно высокого развития знаний в этой области на Руси. Весьма показательно и то, что степень развития этих знаний обратно пропорциональна распространению христианства: «Основная масса предметов с “небесными” символами (главным образом подвесок к ожерельям) бытует в границах X— XIII веков. Она найдена в составе деревенских курганных инвента- рей в землях наиболее замкнутых в культурном отношении племен — вятичей, радимичей, а также кривичей, новгородских словен, где и после проникновения христианства язычество в деревне оставалось слабо затронутым».²³ В тех землях, куда новая религия успела проникнуть более основательно, украшения с «небесным» орнаментом отсутствуют.

Все это плохо согласуется с хрестоматийным и широко распространенным мнением о весьма низком уровне развития культуры Древней Руси, основывающемся на знаменитых словах Нестора, сказанных им об одном из восточнославянских племен: «А древляне жили звериным обычаем, жили погскотски...»²⁴ При оценке этого свидетельства летописца следует иметь в виду, что оно было обусловлено двойным предрассудком — племенным и религиозным. С одной стороны, звероподобные древляне противопоставлялись «мудрым и смысленым полянам». Однако гораздо страшнее племенного был религиозный национализм. Истинное отношение христианских летописцев к языческой Руси наиболее отчетливо проявля

ется в прославлении ими Ольги, первой христианки среди неверных- язычников: «Си бо сьяше аки луна в нощи, тако и си в невЬрныхъ человЪцехъ свЪтящеся, аки бисеръ в калЪ: кальни бо бЪша грЬхомъ, неомовени крещеньемь святымь».²⁵ Бисер и кал - таково подлинное соотношение христианства и язычества в глазах приверженцев первого вероучения. Могут ли в принципе быть у кала какие-либо достоинства, а даже если они вдруг есть, то заслуживают ли они упоминания? Отрицательный ответ на оба эти вопроса со стороны апологетов православия очевиден. К счастью, у нас есть независимые свидетельства незаинтересованных и потому более объективных восточных авторов об истинном развитии данной отрасли знания у славян. Так, анонимный автор «Ахбар аз-Заман» сначала отмечает, что славяне «исповедуют религию огнепоклонников и поклоняются солнцу», а затем конкретизирует: «Они исповедуют религию сабиев (язычество. — М.С.), и они поклоняются звездам, и они обладают большим умом и тонкостью в каждой отрасли искусства, и они воюют с ас-Сакалаба (другими славянскими племенами. — М.С.), ал-Бурджан (дунайскими болгарами. — М.С.) и ат-Турк (тюрками. - М.С.), и у них имеется семь праздников в году, которые именуются по названиям звезд (очевидно, пяти планет и солнца с луной. — М.С.), и

о и 26

самый главный из них — это праздник солнца».

Еще более важно в этом плане сообщение арабского историка Масуди, прозванного за свою ученость «Геродотом Востока». В одной из своих книг он пишет: «В славянских краях были здания, почитаемые ими. Между другими было у них одно здание на горе, о которой писали философы, что она одна из высоких гор в мире. Об этом здании существует рассказ о качестве его постройки, о расположении разнородных его камней и различных их цветах, об отверстиях, сделанных в верхней его части, о том, что построено в этих отверстиях для наблюдения над восходом солнца, о положенных туда драгоценных камнях и знаках, отмеченных в нем, которые указывают на будущие события и предостерегают от происшествий пред их осуществлением, о раздающихся в верхней его части звуках и о том, что постигает их при слушании этих звуков».²⁷ Сам Масуди умер в 956 или 957 г., и сведения' об удивительном храме-обсерва- тории однозначно относятся к языческой эпохе. Историк не конкретизировал, где находился этот храм, однако строительство такого масштабного культового сооружения, систематические наблюде- ния за солнцем и сделанные, по всей видимости, на основании небесных наблюдений предсказания о будущем предполагают, как показывает мировой опыт, наличие профессионального жреческого сословия, что опять-таки отсылает нас к полабским славянам или Руси. Наиболее близкую аналогию мы видим даже не в Индии или Иране, достигших расцвета своих величественных культур уже в период создания государственности, а у не достигших уровня государственности кельтов. Живя разрозненными племенами, они обладали сословием могущественных жрецов-друидов, об учении которых Юлий Цезарь писал: «Кроме того, они много говорят своим молодым ученикам о светилах и их движении, о величии мира и земли, о природе и о могуществе и власти бессмертных богов».²⁸ В том же регионе известны памятники, доказывающие высочайший уровень развития астрономических знаний в гораздо более ранний период. Для определения солнечных и лунных затмений и, очевидно, для иных целей еще докельтское население Британии между 1900 и 1600 гг. до н.э. воздвигло грандиозный комплекс Стоунхенджа, эту уникальную вычислительную машину каменного века. По подсчетам специалистов, на его возведение было затрачено полтора миллиона человеко-дней физического труда, не говоря уже о сложнейшей умственной работе.²⁹ Данный пример доказывает возможность достижения очень высокого уровня астрономических знаний в глубокой древности и сооружения внушительных храмов-обсерваторий задолго до создания государственности. Поэтому вряд ли стоит удивляться наличию подобных явлений у славян в I тысячелетии н.э. Хотя археологи до сих пор не нашли описанный Масуди храм и его конкретное местоположение неизвестно, мы можем с абсолютной точностью определить «его дальнейшую судьбу: после насильственной христианизации он был разрушен католиками или православными как языческое капище.

С введением на Руси новой веры наблюдение за небом не прервалось окончательно. С одной стороны, судя по поучениям и другим изложенным выше фактам, оставшиеся язычники продолжал^ поклоняться небесным светилам и, следовательно, наблюдать их. С другой стороны, и представители нового культа заносили на страницы летописей известия о наиболее поражавших их внимание знамениях. В первую очередь к ним, естественно, относились солнечные и лунные затмения, однако соответствующие расчеты астрономов вскрыли интересный факт: в летописях упоминается лишь 33% солнечных и всего лишь 6,3% лунных затмений, которые можно было видеть с территории Руси. Понятно, что часть затмений не было видно из-за плохой погоды, часть летописей не дошла до нас, но не эти причины были главными. Главным было другое: систематических наблюдений за небом служители нового культа не вели. Понятны и причины подобного равнодушия: исследуя небо, астрономия в древности теснее любой другой науки соприкасалась с религией, и именно поэтому истинные знания в этой области, способные разоблачить ошибки Священного писания, казались церкви наиболее опасными. История гонений на представителей этой науки со стороны католической церкви в Западной Европе известна каждому образованному человеку, однако и православие, несколько отличаясь от католичества в конкретных формах деятельности, исходило из единых с ним идеологических предпосылок. В одном древнерусском поучении, обличающем астрономию вкупе с астрологией и прочей «еретической прелестью», мы читаем: «Богомерзостен пред богом всяк любяй геометрию, а се душевнии греси учитися астрологии и еллинским книгам... <...> проклинаю прелесть тех, иже зрят на круг небесный: своему разуму верующий, удобь впадает в прелести различныя; люби простыню (простоту) паче мудрости».³⁰

Установив истинное соотношение развития астрономических знаний на Руси до и после принятия христианства, постараемся определить, как же именно язычники представляли себе природу солнечных затмений. Выше, при описании событий 1065 г., летописцем было приведено мнение по этому поводу простых людей — «не- вЬгласи глаголють снЪдаему сущю», то есть невежды говорили, что солнце объедено. Нестор, к сожалению, не сообщает, кем же именно было объедено солнце. Пробел по недошедшим до нас летописям восполняет В. Н. Татищев. То же самое затмение у него описывается следующим образом: «Пред сим же временем и солнце пременися, и бысть аки луна темна; его же, невегласи глаголют, снедаему сущу от змиа».³¹ Представление о солнце, съедаемом во время затмений драконом, — это общемировой мифологический сюжет, известный многим народам. На этом основании Д. О. Святский отклоняет данное уточнение, считая его добавлением самого В. Н. Татищева. Однако о силе подобных представлений свидетельствует тот факт, что даже в астрономическом сочинении «жи- довствующих» XV века, точно знавших подлинную причину зат-

 

 

 

мений, рисунок этого явления сопровождается изображением двух змеев (рис. 36). Теоретически, поскольку научные представления «жидовствующих» развивались под еврейским влиянием, и этот факт может быть поставлен под сомнение. Однако все колебания в наличии данного представления у древнерусского населения исчезают при виде новгородской пластинки (рис. 37). В. П. Даркевич так определяет нанесенный на нее сюжет: «К середине XIV в. относится накладная пластинка из Новгорода с изображением дракона, возле морды которого — изображение солнца в виде колеса. Это иллюстрация к повсеместно распространенной на Руси легенде о пожирании драконом солнца».³² В данном случае не приходится говорить ни о произвольных дополнениях позднейших историков, ни об инородных влияниях - перед нами бесспорное историческое свидетельство, абсолютно точно отражающее представления средневековых жителей Новгорода.

Однако это незамедлительно ставит перед нами новый вопрос: кто был этот дракон, какие силы мироздания он собой олицетворял? Один раз по ходу нашего исследования этот образ уже встречался нам — на гуслях XII века, причем тоже из Новгорода (см. главу 3, рис. 9). Там кусающий свой хвост дракон явно соотносился со стихией подводного мира. Следует сразу отметить такой важный факт,.что у новгородских славян, в отличие от большинства других народов мира, дракон олицетворял не отрицательное, а положительное начало. Этот вывод с необходимостью следует из того обстоятельства, что головы драконов в этом городе достаточно часто украшают собой ручки ковшей, кровли домов и ритуальные жезлы (рис. 38). Касаясь причин помещения этого символа на сосуды для воды, В. М. Василенко отмечает: «Мы не знаем точно значения змия-дракона, но можем догадываться о том, что оно было положительным, иначе не стали бы держать его в своем доме новгородцы, не стали бы украшать его изображениями предметы своего быта — ковши, сосуды для воды, браги и меда. <...> Изображение змиев-драконов не сразу ушло из быта новгородцев, где они, конечно, были не только украшением, но и своеобразным оберегом: охраняли от зла, способствовали благополучию».³³ С данным выводом трудно не согласиться. Этот символ представляет собой явное наследие языческой эпохи. По крайней мере, часть украшенных им ковшей носили культовый характер, являясь сосудами для ритуальных языческих пиров. Об этом же говорит и увенчан- ный головой дракона ритуальный жезл. Полностью подтверждает этот вывод и сама хронология археологических находок в Новгороде. Б. А. Рыбаков (упорно именующий дракона, исходя из своей концепции, ящером) пишет: «Главная масса ковшей с мордами ящеров относится или к языческому времени (середина X в. и вторая половина его) или же к полуязыческому XI столетию».³⁴ Поскольку

 

в глазах церкви языческий змий-дракон явно соотносился с библейским образом сатаны, новгородцам пришлось отказаться от этой излюбленной черты своего быта, и под влиянием христианства происходит деградация и в этой сфере культуры, — к началу XII века ковши с фигурными резными ручками в массе своей исчезают и на смену им приходят простые ковши с прямыми ручками. Впрочем, древние представления были достаточно устойчивы, и единичные ковши с ручками в виде головы дракона встречаются археологам в слоях XIII века.

Однако кого же конкретно олицетворял этот новгородский дракон? Судя по тому, что в других случаях в своем быту славяне использовали в качестве оберега символику солнца, это должно было быть очень могущественное божество, поскольку в противном случае не было никакого смысла отдавать под его покровительство ковши и дома, как это делалось в Новгороде, и притом в достаточно массовом порядке. Кроме того, археологические данные не дают ответа и на вопрос, какое отношение этот символ, однозначно соотносящийся с низом, с подводным миром, имеет к верху, небесному ярусу мироздания, к периодическим исчезновениям дневного светила. Разгадку дают данные новгородского же фольклора. Как уже говорилось, отголоски древних представлений могут храниться в народной среде весьма долго, и еще в 1859 г. П. Якуш- кин записал от одного старика легенду о происхождении Перын- ского скита: «А вот видишь ты, какое дело было, — начал рассказчик, — был зверь-змияка, этот зверь-змияка жил на этом самом месте, вот где теперь скит святой стоит, Перюньский. Кажинную ночь этот зверь-змияка ходил спать в Ильмень озеро с Волховскою коровницею. Перешел змияка жить в самый Новгород; а на ту пору и народился Володимир-князь в Киеве; тот самый Воло- димир князь, что привел Руссею в веру крещенную. Сказал Воло- димир князь: “всей земле Русской — креститься”. Ну и Новгород — тожь. Новгород окрестился. Черту с Богом не жить: Новый-Город схватил змияку Перюна, да и бросил его в Волхов. Черт силен: поплыл не вниз по реке, а в гору — к Ильмень-озеру; подплыл к самому своему жилью, да и на берег! Володимир князь велел на том месте церковь рубить, а дьявола опять в воду. Срубили церковь: Перюну и ходу нет! От того эта церковь назвалась Перюнь- скою; да и сам скит тоже Перюньский».³⁵ Как уже отмечалось, в Перыни действительно стояло капище Перуна, впоследствии раз- рушенное христианами, возведшими на этом месте церковь. Обстоятельства изгнания Перюна в рассказе весьма сходны с летописным известием о свержении идола Перуна; принципиально новой чертой является изображение громовержца в виде «зверя-зми- яки» и его связь в этом облике с женщиной.

К последней подробности мы вернемся чуть ниже, а пока отметим, что изображение Перуна подобным образом является не фантазией рассказчика, а устойчивой чертой фольклора данного края. Почти за двести лет до ее пересказа П. Якушкину данная легенда была записана в новгородском «Цветнике» 1665 г. Там она была приурочена к сыну Словена Волхову, по имени которого якобы и была названа река. Этот Волхов был «бесоугодный чародей; лют в людях; бесовскими ухищрениями и мечтами претворялся в различные образы и в лютого зверя крокодила; и залегал в той реке Волхове водный путь тем, которые ему не поклонялись: одних пожирал, других потоплял. А невежественный народ — будто бы — тогда почитал его за бога и называл его Г ромом или Перуном. И поставил этот окаянный чародей, ночных ради мечтаний и собрания бесовского, городок малый на некотором месте, зовомом Перыня, где и кумир Перуна стоял. И баснословят о нем невежды, говоря (вероятно, пословицею): в боги сел. И был этот окаянный чародей удавлен от бесов в реке Волхов; и мечтаниями бесовскими несено было окаянное тело его вверх по той реке и извержено на берег против Волховного его городка, что ныне зовется Перыня».³⁶ Понятно, что крокодил «Цветника» — это плод книжной учености, заменивший собой образ более древнего змия-дракона. О значительной древности этого образа Перуна говорит также и то обстоятельство, что вряд ли волхвы, определявшие духовную жизнь Новгорода, допустили бы столь массовое изображение своего бога в неправильном с их точки зрения виде. «Цветник» называет Волхова-Перуна «лютым в людях», и не исключено, что здесь мы имеем дело не только со стереотипным образом «лютого зверя» русских былин, но и с отмеченной выше связью с велетами-лютичами. Возможно, что отзвуки их фольклора дает нам германская сага о Тидреке Бернском. В ней рассказывается, что после смерти правителя волотов-велетов Вильтина его земли подчинил себе Гертнит, властитель Руси. Однако на подвластные ему западнославянские земли нападает коалиция из трех германских конунгов. Для отражения смертельной угрозы правитель волотов и русов мобилизует все свои силы: «Затем

 

собралось к конунгу Гертниду большое войско. А его супруга Оста- ция вышла и возбудила своих духов, так мы называем то, что она пошла колдовать... Так много совершила она своим чарами и колдовством, что наворожила к себе разных зверей, львов и медведей, и больших летучих драконов. Она укротила их всех до того, что они ее слушались, и она могла направить их против своих врагов. Так говорится в немецких песнях, что ее войско походило на самого дьявола, а сама она стала на подобие летучего дракона».³⁷ В решающей битве жена славянского князя в облике дракона убивает Изунга, одного из трех вражеских конунгов, но и сама гибнет от руки его сына: «Дракон видит, как это большое копье летит на него, отлетает прочь, копье пронеслось мимо него; а дракон бросается сверху на короля, хватает его своей пастью и когтями, и проглатывает его. Видит то его старший сын, что был всех их сильнее, и своим копьем пронзает дракона сквозь лапу вверх до живота».³⁸ Данная черта, относящаяся, скорее всего, к мифологии именно волотов-велетов, вполне согласуется с легендой «Цветника» о том, что чародей Волхов мог принимать различные облики, в том числе и крокодила. Может быть, данная подробность имеет отношения и к неясному намеку Гельмольда о том, что все соседи боялись ран по причине особого расположения к ним богов.

Если загадочным благожелательным драконом оказывается бог Перун, все встает на свои места. Выше уже было показано, что образ этого бога олицетворял единство подводной глубины и небесной высоты. Эта же связь с двумя крайними сферами мироздания характерна и для летающего дракона. По ходу нашего исследования неоднократно отмечалось, что Перун был богом луны. Это обстоятельство подтверждается той характерной особенностью, что данный бог соотносился не с небом вообще, а только с ночным небом и, следовательно, с его главным светилом. Нерасторжимая связь всего этого комплекса представлений еще более усиливалась и закреплялась тем многократно наблюдаемым фактом, что во время полных солнечных затмений, когда, по мифологическим представлениям, дракон глотал дневное светило, люди постоянно видели картину темного ночного неба со звездами, внезапно появлявшегося среди ясного дня. Итак, мы установили, что в сознании древнерусского язычества могучий Перун был одновременно и луной, и драконом, периодически глотающим солнце. Произведя простейшую логическую операцию, славянские волхвы, к тому же периоди- чески наблюдавшие небесные светила, могли с легкостью установить, что затмения солнца происходят от поглощения его луной, или змием-драконом, облик которого принимал бог-громовержец. Определив для себя истинную причину этого основополагающего и сильно действующего на умы людей факта небесной механики, для простого народа волхвы создали миф о глотающем солнце драконе, в котором, тем не менее, содержится намек на подлинное положение дел.

■ Однако дракон был не единственным мифологическим персонажем, грозившим погибелью солнцу. «Кормчая книга» фиксирует еще одно представление древнерусского язычества: «Облакы-го- нелите и отъ селянъ влъкодлаци нарицаються; егда убо погыбнеть луна или слънце — глаголють: влъкодлаци лоуну изъ-Ьдоша или слнъце; си же вся басня и лъжа суть».³⁹ Колдуны, силой своих чар принимавшие облик волка, упоминаются в качестве виновников затмений и другими источниками: «да нека ожда в Врколак хоче да

прогута сунце» или «крылатые вовкулаки хотят сонце зысти». Однако на примере знаменитого князя-колдуна, былинного Волха Всеславьевича — реального Всеслава Полоцкого, становится очевидной генетическая связь и этого мифопоэтического объяснения затмений с Перуном-драконом и истинным положением дел на небосводе.

О рождении Всеслава в Полоцке «Повесть временных лет» сообщает одну удивительную подробность. Под 1044 г. Нестор делает следующую беспрецедентную запись: «В тот же год умер Бря- числав, сын Изяслава, внук Владимира, отец Всеслава, и Всеслав, сын его, сел на столе его, мать же родила его от волхования».⁴¹ Для христианской Руси подобное событие было из ряда вон выходящим, и ни о чем подобном летописи никогда больше не сообщают. Однако православный летописец не объясняет, в чем состояло это таинственное волхование, имевшее целью рождение ребенка. Тем не менее, молчание официальных источников прекрасно восполняется данными народного эпоса, который, по сравнению с летописями, был гораздо меньше скован религиозными и политическими соображениями. Былина о Волхе Всеславьевиче (летописном Всесла- ве) так описывает это уникальное событие:

По саду, саду по зеленому, Ходила-гуляла молода княжна

 

 

Марфа Всеславьевна,

Она с камени скопила на лютого на змея — Обвивается лютый змей Около чебота зелен сафьян,

Около чулочика шелкова,

Хоботом бьет по белу стегну.

А в та поры княгиня понос понесла,

А понос понесла и дитя родила.

А и на небе просветя светел месяц,

Айв Киеве родился могуч богатырь,

Как бы молоды Волх Всеславьевич: Подрожала сыра земля,

.Стряслося славно царство Индейское,

А и синее море сколебалося Для-ради рожденья богатырского Молода Волха Всеславьевича;

Рыба пошла в морскую глубину,

Птица полетела высоко в небеса,

Туры да олени за горы пошли...⁴²

Далее былина описывает обучение родившегося от волхования богатыря волшебному искусству оборотничества:

А и будет Волх десяти годов,

В та поры поучился Волх ко премудростям:

А и первой мудрости учился Обвертываться ясным соколом;

Ко другой-та мудрости учился он, Волх, Обвертываться серым волком;

Ко третьей-та мудрости учился Волх, Обвертываться гнедым туром — золотые рога.⁴³

Как мы можем убедиться, данйая былина вобрала в себя целый комплекс мифологических представлений. Прежде всего, это уже знакомое нам по новгородскому преданию представление о том, что в образе «зверя-змияки» Перун летает к смертным женщинам. Данный сюжет имел в языческой Руси весьма широкое распространение, судя по тому, что, помимо Новгорода и Полоцка, он фиксируется еще и в Муроме, на противоположном конце страны. Там он относится Ермолаем-Еразмом к местному князю Петру, правившему в городе с 1175 по 1203 г.: «Дьявол же, искони ненавидящий род человеческий, сделал так, что злой на самом деле, а приходящим людям представлялось, будто крылатый змей стал летать к жене того князя на блуд. И, волшебством своим, перед ней он являлся таким, каким был это сам князь сидит со своей женой. Долго продолжалось такое наваждение. Жена же этого не скрывала и рассказала о всем, что с ней произошло, князю, мужу своему. А злой змей силой овладел ею».⁴⁴ Данные факты вполне подтверждают высказанное выше предположение о происхождении княжеского рода Рюриковичей от славянских языческих божеств, чем и объясняется гробовое молчание по этому поводу христианских летописцев.

Судя по всему, сюжет о рождении от бога-дракона, носящего безусловно положительный характер, другого бога или героя восходит ко временам индоевропейской общности. В Греции, например, рождению уже известного нам Диониса-Загрея, олицетворявшего собой Вселенную, предшествовало сочетание его отца Зевса, причем именно в облике дракона, со своей дочерью Персефоной:

Персефона его (Диониса. — М.С.) родила на ложе змеином Зевса, жена царя подземного в черной одежде.

Как только Зевс премногоизвивший в образе ложном,

В виде дракона вращаясь своим сладострастным извивом,

Девство снял с Персефоны безбрачной и девичью тайну.

<...>

О Персефона-дева, не можешь ты брака избегнуть:

Замуж тебя выдают — и справляешь ты свадьбу с драконом,

Ибо лицо изменив, сам Зевс, в переменах искусный,

Мужем проник, извиваясь как змей по любовному следу,

В самые недра девичьей пещеры, окутанной мраком.⁴⁵

Хотя греческие цари и так происходили от Зевса, однако периодически властитель Олимпа сочетался со смертными царицами, чтобы произвести на свет героя-полубога, обладавшего исключительной отвагой и мужеством и резко выделявшегося своими дарованиями не только среди простых людей, но и среди царей. Как правило, он являлся женам в облике их мужей, в точности как и змей-Перун в повести Ермолая-Еразма, однако изредка принимал и свой древний образ змея-дракона. Последний раз эта мифологема была зафиксирована в сравнительно поздний исторический период, оказавшись приуроченной к рождению Александра Македонского. По преданию, Филипп, земной отец великого завоевателя, был жестоко наказан за то, что вздумал подглядывать за своей женой Олимпиадой в самый неподходящий момент: «Говорят также, что Филипп потерял тот глаз, которым он, подглядывая сквозь щель в двери, увидел бога, спавшего в образе змея с его женой».⁴⁶

Похожее предание встречается и у германского племени франков. Когда жена короля Клодио, будучи уже беременной, пошла купаться в море, там ее соблазнил и похитил «зверь Нептунов, на Квинотавра похожий».⁴⁷ В результате, когда у королевы родился ребенок, в нем текла кровь германских королей и загадочного морского чудовища. Эго был легендарный Меровей, основатель первой королевской династии у франков, представители которой до крещения Хлодвига соединяли в своем лице высшую светскую и духовную власть у этого могущественного племени. Как в действительности франки представляли себе мифического отца Меровея, нам трудно судить, но едва ли это был греческий Кентавр — скорее всего, здесь хронист хотел указать на смешанную, человеко-звериную природу чудовища. Соотнесение его с водной стихией (само имя Меровея созвучно словам «мать» и «море») указывает как на наиболее вероятный змеино-драконий облик его отца. След этого представления отчетливо прослеживается и у кельтов. Отцом короля Артура, верховного правителя Британии и самого прославленного ее героя до эпохи англо-саксонского завоевания острова, был обыкновенный смертный человек. Ни один источник не сообщает о каких-либо его сверхъестественных качествах, однако его имя — Утер Пендрагон — означает буквальна «Ужасный Главный Дракон» и однозначно указывает на изначальную сущность родителя Артура. Согласно всем легендам, своего сына Утер зачинает не в законном браке, а соблазнив Игрейну, жену герцога Тинтагильского. В этой истории мы видим еще одну характерную черту индоевропейского мифа, согласно которой бог-дракон является жене в облике ее супруга. Утер, как уже говорилось, начисто лишен божественного могущества, и поэтому его облик меняет помогающий ему волшебник Мерлин. В исходный индоевропейский сюжет кельтский эпос добавляет лишь одну существенную деталь: настоящий муж герцогини гибнет в стычке еще до того, как к его жене проникает король-дракон: «Так, уже после кончины герцо- га, возлежал король Утер с Игрейной, три с лишним часа спустя после его кончины, и зачал король в ту ночь Артура; а утром, еще до света, вошел к королю Мерлин и возвестил, что настал срок, и король поцеловал прекрасную Игрейну и с великой поспешностью удалился. Когда же услышала леди Игрейна весть о кончине герцога, ее супруга, — что был он, по всем рассказам, убит еще прежде, чем возлег с нею король Утер, подивилась она тому, кто бы это мог быть, взошедший к ней в обличий ее господина?»⁴⁸ Причина этого нововведения легко понятна; будущий верховный правитель Британии не мог быть плодом прелюбодеяния.

Кроме того, былина о Волхе Всеславьевиче прекрасно иллюстрирует нерасторжимую связь микрокосмоса с макрокосмосом, о которой говорилось выше. Все мироздание, все части тела Первобога настолько тесно связаны между собой узами взаимозависимости, что существенное изменение в одной части Вселенной, как бы мала эта часть ни была, немедленно вело к соответствующей реакции остальных ее частей. Стоило на земле родиться могучему герою-полубогу — событие, казалось бы, имеющее отношение лишь к человеческому обществу, да и то в масштабах Руси и ее соседей, — как это незамедлительно оказывает мощное воздействие на всю окружающую природу: земля дрожит, сине море колеблется. Появление на Руси носителя божественного начала влечет за собой незамедлительный резонанс во всем мироздании, являющийся как бы знаком рождения великого богатыря. Если не люди, то, во всяком случае, звери, птицы и рыбы великолепно чувствуют этот знак и пытаются избежать грядущей опасности. Существенное изменение обычного порядка вещей в одной лишь точке — рождение среди людей необычного ребенка — ощущается и живой, и неживой природой, и дрожь от этого события пронизывает все и вся, от небесной высоты до морской глубины. В конечном итоге лишь благодаря этой всеобщей взаимозависимости и оказывается принципиально возможен у Волха его чудесный дар оборотничества: если бы у человека и диких животных не было ничего общего и их ничего бы не связывало, то переход из одного состояния в другое был бы попросту невозможен.

И наконец, в контексте нашего исследования бросается в глаза ничем не скрытое в бьшше соотнесение волка-оборотня Волха Все- славьевича со «светлым месяцем»: рождению на земле князя-волхва соответствует появление на небе второго элемента этой пары. Это космическое уравнение тем более знаменательно, что относящееся к его эпохе «Слово о полку Игореве» прямо упоминает Всеслава именно в качестве волка-оборотня рядом с дневным светилом:

Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше:

^,а изъ Кыева дорискаше др курь Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше.⁴⁹

Хоре был еще одним божеством солнца в Древней Руси, вероятно иранского происхождения, и именно ему «путь перерыскивал» в облике волка Волх Всеславьевич. Соединение в одном предложении этих двух образов — бога и полубога — было не случайным. Солнечное затмение 19 апреля 1064 г., во время которого дневное светило, по мнению народа, было «объедено», произошло всего за один-два года до нашествия Всеслава на Псков и Новгород, и для народного сознания той поры вполне закономерно было связать небесное явление со сверхъестественной природой полоцкого князя, «заратившегося» вскоре после этого. В свое время Д. О. Святский, сопоставивший эти политические и астрономические явления, пришел к совершенно справедливому выводу, «что Всеслав обладал, по мысли автора ^Слова”, способностью превращаться в волка или делаться волкодлаком и “перерыскивать” путь богу солнца — Хорсу, иначе говоря, производить солнечные затмения».’⁰ Однако и в данном случае стоило лишь волхвам заменить волка-Всеслава на «светел месяц», с которым князь был соотнесен в былине, и они получали истинное описание причины затмений: луна пересекала орбиту солнца — путь Хор- са. При всем желании вряд ли можно было точнее описать механизм этого явления в мифопоэтических терминах.

Совершенно очевидно, что эту уникальную способность волк- оборотень Всеслав унаследовал от своего божественного отца дра- кона-Перуна. Хотя по своему содержанию мифы о Перуне и Все- славе разные и кроме родства персонажей и поглощения ими обоими солнца их ничто связывает, тем не менее по своей астрономической сути они абсолютно одинаковы. Весьма показательно, что в обоих мифах волхвы давали понятную посвященным подсказку, с помощью которой можно было понять подлинную природу солнечных затмений, совершив элементарную логическую операцию. Судя по

 

тому, что в сербском эпосе присутствует образ подобного героя — волка-оборотня, сына Огненного Змея, а последний известен также и западным славянам, данный мифологический сюжет бытовал у наших предков еще в праславянскую языческую эпоху. Единая лунная природа вызывающих затмение отца и сына вряд ли является случайным совпадением, и замена мифических образов вол- кодлака и дракона на месяц была чрезвычайно возможна, она вытекала из всего хода логических рассуждений, подводившего думающего слушателя к этому последнему шагу. Но, однако, она не фиксируется в памятниках (что, впрочем, и неудивительно, поскольку волхвы явно были заинтересованы сохранить столь важную тайну для себя), и поэтому, будучи почти убеждены на основании ма

териалов фольклора, что языческие жрецы знали секрет солнечных затмений, мы не можем утверждать этого со стопроцентной уверенностью.

К счастью, на настоящий момент наука располагает бесспорным материальным доказательством того, что новгородские волхвы все-таки знали подлинный механизм интересующего нас и чрезвычайно важногЬ для древних небесного явления. Речь идет о расписанной красками маске скомороха, найденной в 1957 г. в Новгороде в слое конца XII века. К концу 80-х годов археологами в этом городе было обнаружено 11 кожаных масок скоморохов XII— XIV векЬв, но лишь одна из них содержит изображение астральных символов (рис. 39; см. также цветное фото данной маски). Необходимо сразу отметить, что ношение масок во время празднеств было бесспорно языческой традицией, неукоснительно осуждавшейся православной церковью, которая тщетно пыталась то просьбами, то проклятиями отвадить свою паству от этого богомерзкого (с ее точки зрения) обычая. В первой половине XI века новгородский же епископ Лука Жидята писал: «Москолудство вам, братие, не лепо имети».⁵¹ Призыв остался неуслышанным, и Пролог XV века в очередной раз рисует уже знакомую нам картину: «бьяху в бубны, друзии же в сопели сопяху, инии же возложи- ша на лица скураты и деяху на глумленье человеком. И мнозии оставившие церковь, на позор течаху и нарекоша игры те — руса- льи».⁵² Ношение масок-скурат не ограничивалось одной Русью и было хорошо известно другим славянским народам. В Болгарии этот обычай удержался до XX века, а Козьма Пражский в своей хронике всячески прославляет деятельность чешского князя Брже- тислава Младшего (конец XI века), ревностного радетеля христианства: «Он запретил погребения, совершаемые ими (язычниками. — М.С.) в лесу или в поле, и игры, которые, согласно языческому обычаю, они устраивали на перекрестках улиц и распутьях дорог, как бы для заклинания духов, и нечестивые шутки над мертвыми, когда, тщетно стараясь вызвать души (усопших), они надевали на лицо маски и пировали».⁵³ Только так, при поддержке светской власти и опираясь на всю мощь репрессивного государственного аппарата, христианская церковь могла подавить народную культуру и навязать обществу угодные ей порядки.

Судя по сообщению чешского автора, маски использовались язычниками-славянами для вступления в контакт с потусторон- ним миром, а многочисленные исторические и этнографические параллели говорят о том, что надевавший маску человек на время преображался в то существо, которое эта маска изображала. Исходя из этого, изображения на маске явно не могли быть случайными. Сделав это необходимое отступление, приступим к анализу интересующей нас новгородской маски XII века. Она изображает мужское лицо, на лбу его красной краской нарисовано солнце, нижнюю часть диска которого закрывает нарисованный желтой краской месяц. Первым описавший эту маску А. В. Арциховский полагал, что на лбу помещено одно солнце, а желтый цвет обозначает его края, но уже два года спустя В. П. Даркевич идентифицировал это изображение как два небесных светила.⁵⁴ Действительно, краями солнца это вряд ли может быть не только из-за отсутствия аналогов, но и потому, что сверху солнца желтого цвета нет, а нанесенная по бокам и снизу красного круга желтая краска явно имеет форму серпа месяца. Весьма показательно, что по своим размерам ночное светило оказывается точно равно дневному, как это бывает при полном солнечном затмении. Видимую в момент затмений, но невидимую в обычных условиях неосвещенную часть луны художник, не стал изображать, чтобы как можно более наглядно показать, что затмения солнца происходят из-за закрытия его диска луной, и это бывает именно во время новолуний. По обе стороны от небесных светил черной краской были изображены звери, интерпретированные в более поздней работе В. П. Даркев'ича как драконы.⁵⁵ Если это так, то перед нами бесспорное доказательство того, что последний логический шаг славянскими волхвами был все-таки сделан и в одном изображении были совмещены естественнонаучное и мифологическое объяснения этого явления небесной механики. Следует отметить и еще одну важную деталь маски, на которую обратил внимание еще А. В. Арциховский: «Во все стороны от солнца идут лучи красные, желтые и белые, доходящие до подбородка».⁵⁶ С одной стороны, это полностью подтверждает определение В. П. Даркевичем желтой фигуры как месяца, поскольку ночное светило действительно способно испускать лучи, отличные по цвету от солнечного, но лучи от края дневного светила художник явно не стал бы выделять отдельным цветом. С другой стороны, это автоматически рождает вопрос: если на лбу маски скомороха изображено два небесных светила, то почему от них идут три вида лучей, различных по цвету? Ответ на этот закономерный вопрос мы отложим до момента окончательной разгадки космической загадки славянских волхвов, а пока отметим другие особенности этой примечательной маски, мимо которых почему-то прошли оба исследователя. Изображения на ней не исчерпываются совмещенными двумя светилами во лбу и идущими от них лучами. Красными кругами на маСке обозначены щеки, а дырочки для глаз обведены желтым цветом. В принципе, в этом нет ничего необычного, но поскольку композиция всей маски носит подчеркнуто астральный характер, это обстоятельство придает иной смысл привычным элементам. Вместе с частично прикрытым месяцем диском солнца над переносицей оба красных круга на щеках образуют треугольную схему — чрезвычайно широко распространенный в русском искусстве сюжет, символизирующий движение солнца по небосводу на восходе, в полд