Различие между Иовом и его друзьями.

Сходство между Иовом и его друзьями.

Все они, Иов и трое его друзей, были утверждены на законнической позиции: нельзя грешить, дόлжно делать добро, исполнять Божьи законы и уставы. Общим был мотив поклонения Богу – страх перед грозным, взыскательным Творцом (4:17-19; 7:17-20; 10:8-14; 15:14-16; 25:4-6). По их мнению, благословение Божье заслуживают только праведники. В случае каких-либо прегрешений человек должен непременно раскаиваться и отмаливать их. А всем нераскаявшимся и нечестивцам положено суровое воздаяние. И вообще, и земная, и вечная участь во всем зависят от самого человека (4:6-8; 5:7,8; 8:5-7; 11:13-19; 18:5-21; 22:21-28).

Все они, Иов и трое его друзей, исповедовали неслучайность страданий, считая, что их источником является Бог: Он окружает жизнь человека бесконечными испытаниями из-за его несовершенства (3:20,23; 5:7), не проходит мимо человеческих прегрешений, фиксирует все его промашки и посылает ему мучительные наказания за нарушения повелений Вседержителя (5:6,17,18; 8:4,11-20; 11:11; 13:26,27; 20:29).

Различие между Иовом и его друзьями.

Прежде чем показать суть этого различия, стоит заметить, что оно породило серьезный конфликт между ними, принесший Иову неимоверные страдания. И эти страдания, как оказалось, стали продолжением испытаний Иова, начало которых описано в первых двух главах книги. С появлением друзей стойкость Иова явно пошатнулась: их семисуточное безмолвное присутствие заставило-таки уста Иова произнести то, к чему не смог склонить его сатана ни через лишения, ни через страшную болезнь, ни через крайнюю выходку жены. Третья глава книги – это, похоже, успех сатаны, чему и послужили друзья Иова (ср. 3:1 с 1:22; 2:9,10 – разве проклятие своего появления на свет не есть хула на Творца? Судя по 10:9-12; 31:15, Иов этого не мог не понимать). Третья глава – это начало «омрачения Провидения словами без смысла» (38:2), т.к. с этого момента Иов начинает грешить устами, говоря неразумное о Боге: «учить Вседержителя», «состязаться с Ним», «обличать Бога» (39:32), «ниспровергать Его суд», «обвинять Его, чтоб оправдать себя» (40:3)...

Итак, в чем же заключалось упомянутое различие? Иов, аналогично позиции молодого фарисея Савла (Флп.3:6; ср. Гал.1:14), был непорочен «по правде законной», законнической, т.е. с точки зрения исполнения дел закона и соблюдения всех Божьих предписаний. Об этом, кстати, засвидетельствовано не только устами Иова (31 гл.), но и автором книги (1:1,5), и устами самого Бога (1:8; 2:3). Друзья же его, веря в неслучайность страданий, не осмеливались подтвердить эту непорочность. Более того, по их верованию, жалкое состояние Иова автоматически изобличало его и доказывало его порочность (5:6-8; 8:3,5,6; 11:4-6,13-15; 22:5-11). Однако совесть Иова не осуждала его, и он не пошел против нее, не оболгал самого себя, признав за собой некие беззакония, которые он на деле не совершал.

Иов оказался в тупиковой, кризисной ситуации (3:25; 6:7; 23:13-17). Теория неслучайности страдания, которую он исповедовал, подводила его к следующему выводу: «Поражение меня лютой проказой с головы до пят указывает на мою виновность». Но отсутствие в его практическом опыте какого-либо беззакония не позволяло Иову согласиться с обвинительными заключениями такой теории и вынуждало его защищаться: «невинен я» (9:21); «не убоюсь Его, ибо я не таков сам в себе» (9:35; см. также 6:10; 10:7; 12:4; 13:16,18; 16:17; 23:11,12; 27:4-6). Таким образом, это различие отразило противоречие внутри самого Иова между его непорочным опытом и его религиозным убеждением, что проказа – проявитель беззаконника.

Ситуация не была бы столь драматичной (6:2,3; 16:18; 17:2; 19:23,24; 23:2), если бы эту неслучайность страдания исповедовали только друзья Иова. Их голые подозрения в его порочности не были бы такой проникающей раной в сердце Иова. Его положение усугублялось тем, что свои страдания он тоже принимал за действие Божьего перста: «Ты покрыл меня морщинами во свидетельство против меня; восстает на меня изможденность моя, в лицо укоряет меня» (16:8). Уста его друзей озвучивали не только их, но и его убеждение, и их заключения звучали в унисон его собственным боговоззрениям: «правда, знаю, что так» (9:2); «и кто не знает того же?» (12:3); «сколько знаете вы, знаю и я» (13:2). И это противоречие стало причиной страшной ломки его ошибочных взглядов о Боге: «объяви мне, за что Ты со мною борешься?» (10:2; см. также 7:12-21; 9:22,24,29; 10:6,7,20,21; 13:23-27; 19:5,6; 23 гл.). Заявить Создателю: «Хорошо ли для Тебя, что Ты угнетаешь, что Ты презираешь дело рук Твоих…? Твои руки трудились надо мною и образовали всего меня кругом, – и Ты губишь меня?» (10:3,8) – означает прийти к выводу о полной бессмысленности человеческой жизни у такого Творца.

Проблемы Иова.

1. Обвинения друзей он отождествлял с обвинениями самого Бога (10:17). Почему?

Некоторые свидетельства его друзей (см. 8:8-10; 15:9,10,17-19; 5:27), а также отдельные признания самого Иова («и кто не знает того же?» – 12:3; «вот, все [это] видело око мое, слышало ухо мое и заметило для себя» – 13:1; «слышал я много такого» – 16:2; «я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя» – 42:5) говорят о том, что там и тогда, в земле Уц во дни Иова, Елифаза, Вилдада и Софара в религиозном воспитании в роли посредника между Богом и человеком выступал авторитет старших поколений. К этому выводу подталкивают и другие утверждения друзей, из которых видно, какие представления о Боге были воспитаны в них (4:17-19; 11:7,8; 15:14-16; 22:2-4; 25:4-6). Ведь между представлением о характере Бога и типом отношений с Ним существует прямая связь: разве возможно иметь личные отношения с таким далеким, неприступным и строгим Богом? Без посредников тут никак не обойтись (5:1)! При подобных религиозных взглядах неизбежно опосредованное познание Божества с утверждением сословия посредников с непререкаемым статусом святости.

Впрочем, не личное, а через посредников познание Бога – проблема не только земли Уц, но каждого поколения человечества. Особенно когда посредником выступает опыт почтенных предков.

Таким образом, как и в случае с фарисеем Савлом (Гал.1:14), подчеркнуто благоговейное отношение к «отеческим преданиям» имело сильное влияние на боговоззрения Иова. Это привело к следующему.

2. Иову пришлось тратить немало сил на перечисление друзьям своих добродетелей (29:12-17; 31 гл.) и защищать свою репутацию перед их лицом. Но оказалось, что спор о его непорочности «по правде законной» тесно связан с мотивами его поклонения пред лицом Божьим. И тут уж, когда спор о человеке вылился в спор о Боге в человеке, апеллировать к земным авторитетам бесполезно – Бога надо запрашивать! Можно согласиться с тем, что люди могут судить о человеке по внешнему поведению (хотя на практике и это не всегда просто), но когда речь заходит о чистоте мотивации, то поставить точку здесь – удел Всевышнего Судии. Разве под силу человеку словами доказать кому-то чистоту своей совести?

И Иов, видимо, почувствовав, что вся загвоздка их спора заключается именно в этом, так и заявляет своим оппонентам, что он больше сетует не на них, а на Бога: «Разве к человеку речь моя? как же мне и не малодушествовать?» (21:4; см. также 13:3,12-15; 16:1-7,20; 19:1-6,21,22). Но, увы, эти признания не трогают сердца его "утешителей". Этим ведущим мотивом, который звучит пред друзьями как мольба, Иов пытается стать окончательно понятным им, используя его как последний довод, но это не имеет нравственного эффекта в их глазах. Напротив, именно за это искреннее признание друга они набрасываются на него с сугубым осуждением (15:4-6,12,13; 18:2-4; 20:2,3).

Примечательно и неслучайно, что в течение всего этого спора Иов неоднократно как бы плавно переключается с друзей на Бога, говоря при этом о Боге то в 3-м лице (Он), то во 2-м (Ты) (см. 16:7; ср. 13:1-19 с 13:20-28; ср. 30:11,19,24 с 30:20-23). Видимо, Иов интуитивно начинает понимать бесполезность своих попыток убедить друзей в своей невиновности и невольно переадресовывает свои оправдания напрямую Богу. Какое выразительное описание поиска пути подлинного оправдания перед Богом! А какие выразительные наблюдения и дерзновенные чаяния порождает этот интуитивный поиск (9:32,33; 16:21; 23:3-5; 31:35-37)! Такие черты в земле Уц, по-видимому, не воспитывали.

Таким образом, слабые стороны в религиозном воспитании Иова послужили толчком к его поиску в недрах духа более сильного источника для восполнения упомянутых пробелов.

Правота Иова.

Иов нутром видит, что место Бога – в совести человека: «разве у Тебя плотские очи, и Ты смотришь, как смотрит человек?» (10:4); «лицемер не пойдет пред лице Его!» (13:16). За Богом он исповедует такую способность, какую среди людей не найти: «заступись, поручись Сам за меня пред Собою! иначе кто поручится за меня?» (17:3); «на небесах Свидетель мой, и Заступник мой в вышних!» (16:19); «знаю, Искупитель мой жив» (19:25); «Он знает путь мой; пусть испытает меня – выйду, как золото» (23:10); «какая надежда лицемеру,... будет ли он утешаться Вседержителем и призывать Бога?» (27:8,10); «пусть взвесят меня на весах правды, и Бог узнает мою непорочность» (31:6). (Во всех этих признаниях Иов вплотную приближается к теме святилища Божьего в человеке и его сердце, хотя прямых заявлений о Божьем доме, жилище, обители в человеческой природе вроде не видно).

Итоговое раскаяние Иова: «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя» (42:5) – убедительное доказательство правоты ориентиров Иова в поиске метода оправдания перед Богом. Несмотря на мнение большинства, с чем Иов, казалось бы, теоретически согласен («правда, знаю, что так» – 9:2), он все же не предал совесть, которая не осуждала его. И, в конечном счете, был укреплен ею. В противном случае, бурю 38-41 глав Иов не выдержал бы…

Ответ сатане.

Итак, даром ли богобоязнен Иов?

1. В течение всего разговора Иов не подал ни малейшего намека на то, что у него сложились взаимовыгодные отношения с Богом. Когда кто-то с кем-то в каком-то сговоре или общей корысти, они избегают обострений в решении каких-то проблем. Как бы трудно им ни было друг с другом, они не сжигают мосты, а ищут компромисс, чаще соглашаются на округленные формулировки и даже лицемерие. В речах же Иова по отношению к Богу что-то не видно ни дипломатии, ни заискивания. Да и Господь отвечает ему не как-нибудь, а из бури, не очень-то подбирая слова и не боясь испортить отношения с ним.

Предложение же друзей Иов не принял даже ради предполагаемого облегчения страданий и восполнения потерь. Он посчитал его принципиально невозможным для себя, непосильным для своего духа. Этот корыстный мотив сразу возмутил его, и он решительно отверг его. Он вообще не этого искал! Таким образом, Иов не поддался ни на их уговоры, ни на запугивания, показав, что ему дороже не то, что предлагали друзья, а нечто иное.

Более того, в последнем своем слове он совершает такую неслыханную дерзость, что после этого запас желания "утешать" Иова иссяк у всех, кто считал себя его другом: он прибегает к клятве (27:2-6 и почти вся 31 гл.). И это в предсмертных-то муках?! Пришло бы в голову человеку, имеющему в Боге некий "шкурный" интерес, так бесстрашно клясться, рискуя помимо уже гарантированной мучительной физической смерти навлечь на себя еще большее страдание, связанное с вечной участью? Что нужно этому нравственно несговорчивому чудаку от Бога? Место в вечности?!

А какие слова вырываются из души Иова в момент клятвы! «Если я пренебрегал правами слуги и служанки моей, когда они имели спор со мною, то что стал бы я делать, когда бы Бог восстал? И когда бы Он взглянул на меня, что мог бы я отвечать Ему?» (31:13,14). «Если я поднимал руку мою на сироту, когда видел помощь себе у ворот, то пусть плечо мое отпадет от спины, и рука моя пусть отломится от локтя, ибо страшно (было бы, добавлено мной – С.Г.) для меня наказание от Бога: пред величием Его не устоял бы я» (21-23). «Полагал ли я в золоте опору мою и говорил ли сокровищу: ты – надежда моя? Радовался ли я, что богатство мое было велико, и что рука моя приобрела много? Смотря на солнце, как оно сияет, и на луну, как она величественно шествует, прельстился ли я в тайне сердца моего, и целовали ли уста мои руку мою? Это также было бы преступление, подлежащее суду, потому что я отрекся бы тогда от Бога Всевышнего» (24-28).

Интересное создается впечатление от этих слов: «Когда бы Бог восстал… когда бы Он взглянул на меня…». Кажется, что Иов подзабыл, как чуть раньше он уже констатировал данную ситуацию в изъявительном, а не в условном наклонении, квалифицировав ее именно так: «Бог восстал *, Он взглянул **»без «когда бы». И произносимые им в этот кульминационный момент речи условные проклятия, по сути, тождественны его предыдущим заявлениям с той лишь незаметной пока для него разницей, что тогда он утверждал это не как допущение, а как свершившийся факт***. О чем это говорит? Наверняка о том, что в те обвинения, которые Иов ранее уже бросил Богу, сам он вряд ли верит.

*Бог восстал:«Ибо стрелы Вседержителя во мне; яд их пьет дух мой; ужасы Божии ополчились против меня» (6:4); «Ты со мною борешься…, Ты гонишься за мною, как лев, и снова нападаешь на меня,…усиливаешь гнев Твой на меня» (10:2,16,17); «Он убивает меня» (13:15); «Он изнурил меня. Ты разрушил всю семью мою,…гнев Его терзает и враждует против меня,…Он потряс меня» (16:7,9,12); «рука Божия коснулась меня» (19:6,11,21) **Он взглянул: «Разве я море или морское чудовище, что Ты поставил надо мною стражу?…Ты страшишь меня снами и видениями пугаешь меня…Опротивела мне жизнь. Не вечно жить мне. Отступи от меня, ибо дни мои суета. Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое, посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его? Доколе же Ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня, доколе не дашь мне проглотить слюну мою?» (7:12,14,16-19); «Что Ты ищешь порока во мне и допытываешься греха во мне» (10:6); «Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь и не сухую ли соломинку преследуешь? Ибо Ты пишешь на меня горькое и вменяешь мне грехи юности моей, и ставишь в колоду ноги мои и подстерегаешь все стези мои, – гонишься по следам ног моих» (13:25-27); «Он поставил меня притчею для народа и посмешищем для него» (17:6); «Поэтому я трепещу пред лицем Его; размышляю – и страшусь Его. Бог расслабил сердце мое, и Вседержитель устрашил меня» (23:15,16); «Он бросил меня в грязь, и я стал, как прах и пепел. Я взываю к Тебе, и Ты не внимаешь мне, – стою, а Ты только смотришь на меня. Ты сделался жестоким ко мне, крепкою рукою враждуешь против меня» (30:19-21).

 

***Оценка Иовом случившегося с ним:«Вздохи мои предупреждают хлеб мой, и стоны мои льются, как вода, ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне. Нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастье» (3:24-26); «До чего не хотела коснуться душа моя, то составляет отвратительную пищу мою…Что за сила у меня, чтобы надеяться мне? и какой конец, чтобы длить мне жизнь мою? Твердость ли камней твердость моя? и медь ли плоть моя? Есть ли во мне помощь для меня, и есть ли для меня какая опора?» (6:7,11-13); «так я получил в удел месяцы суетные, и ночи горестные отчислены мне. Когда ложусь, то говорю: "когда-то встану?", а вечер длится, и я ворочаюсь досыта до самого рассвета. Тело мое одето червями и пыльными струпами; кожа моя лопается и гноится. Дни мои бегут скорее челнока и кончаются без надежды» (7:3-6); «Тот, Кто в вихре разит меня и умножает безвинно мои раны, не дает мне перевести духа, но пресыщает меня горестями» (9:17,18); «Опротивела душе моей жизнь моя; предамся печали моей; буду говорить в горести души моей» (10:1); «Вретище сшил я на кожу мою и в прах положил голову мою. Лицо мое побагровело от плача, и на веждах моих тень смерти,…ибо летам моим приходит конец, и я отхожу в путь невозвратный» (16:15,16,22; «Дыхание мое ослабело; дни мои угасают; гробы предо мною…Помутилось от горести око мое, и все члены мои, как тень (17:1,7); см. тж. 19:13-21; 30:1,9-18,26-31.

 

Примечательно, что в этом заключительном вопле Иов, условно допуская свою вину, беспокоится больше о своей полной беспомощности держать ответ перед Богом в случае вины, нежели о возможном наличии своих беззаконий: «Если я пренебрегал правами слуги и служанки моей, когда они имели спор со мною, то что стал бы я делать, когда бы Бог восстал? И когда бы Он взглянул на меня, что мог бы я отвечать Ему?» (31:13,14). О чем это говорит? Наверняка о том, что в свою невиновность он верит больше, чем в то, что Бог виновен в его муках.

2. Важно подчеркнуть, в какой именно момент сатана получил ответ на свои претензии. Он посрамлен не после бури, не после раскаяния Иова перед Богом, а уже к тому моменту, когда «слова Иова кончились» (31:40), т.е. еще до того, как грозно заговорил Господь. Господь представил противнику исчерпывающий ответ на все его обвинения именно устами Иова! Заключительная клятва Иова вызывает у сатаны, пожалуй, окончательный паралич. Он не в силах вместить и переварить такое свидетельство Иова: «Жив Бог, лишивший меня суда, и Вседержитель, огорчивший душу мою» (27:2). Поклясться Тем, Кто огорчил тебя, употребив в качестве высшего клятвенного авторитета имя Того, Кто несправедливо обидел тебя?! Пойти на такой крайний риск, а потом замолчать и остаться в одиночестве?! Ведь Иов мог разве только надеяться на то, что Господь его услышит и поймет, не больше! Ведь в тот момент окружающая обстановка не сулила Иову никакой перспективы, всё вокруг свидетельствовало против него, и Господь к этому моменту реагировал на вопли Иова лишь тягостным молчанием.

Что же касается нелицеприятного Божьего обращения к Иову, вряд ли это дало обвинителю какие-то козыри, даже если ему и было дано всё это услышать. И последующее раскаяние Иова, когда он отрекался пред Богом от своих предыдущих речей (39:34,35; 42:2-6), тоже не дало сатане повод потирать руки. На первый взгляд, факт раскаяния косвенно подтверждает виновность и, следовательно, обоснованность предъявляемых обвинений. Но в этом поступке Иова даже сам «отец лжи» при всем его стремлении очернять не смог разглядеть доказательство своей правоты. Скорее, наоборот, раскаяние Иова поставило последнюю точку в неправоте противника. Ведь Иов раскаивался не в том, что раньше он думал о Боге лучше, чем Он есть, а наоборот!

3. А как Иов в течение всего разговора ясно и красиво мыслит! Несмотря на колоссальное психологическое напряжение, не говоря о физических муках, Иов отнюдь не заговаривается и не закатывается в истерике. Он отчетливо следит как за отдельными доводами друзей, так и за ходом всего диалога. Поражает ювелирная точность и логичность его ответов друзьям, их адекватность и соответствие затронутой теме, их удивительная находчивость! Чего не скажешь о его друзьях, которые только и повторяют друг друга! Иов не только защищается и не только дерзновенно возражает друзьям. Он изумительно точно видит причинно-следственную связь их доводов, глубоко проникает в мотивы выдвигаемых ими обвинений, и весь их внутренний мир он представляет им, как на ладони: «Надлежало ли вам ради Бога говорить неправду и для Него говорить ложь? …Вам надлежало бы сказать: зачем мы преследуем его? Как будто корень зла найден во мне» (13:7;19:28). Потрясающе!

Кто в таком состоянии способен так отвечать, так клясться, так свидетельствовать? У кого еще есть сомнения, даром ли богобоязнен Иов? И не безупречно ли нравственное алиби Иова? Ведь он не знал о том небесном споре, в который оказался вовлечен!

 

Нужен более убедительный ответ? Пожалуйста! Вот лишь некоторые подробности:

«Хорошо ли для Тебя, что Ты угнетаешь, что презираешь дело рук Твоих, а на совет нечестивых посылаешь свет? Разве у Тебя плотские очи, и Ты смотришь, как смотрит человек? …Твои руки трудились надо мною и образовали всего меня кругом, – и Ты губишь меня? Вспомни, что Ты, как глину, обделал меня, и в прах обращаешь меня? Не Ты ли вылил меня, как молоко, и, как творог, сгустил меня, кожею и плотью одел меня, костями и жилами скрепил меня, жизнь и милость даровал мне, и попечение Твое хранило дух мой?» (10:3,4,8-12).

Поразительно! В этой речи Иова звучат настоятельные требования к Творцу о том, что Его создания должны быть наделены высоким нравственным смыслом существования, без чего их не стоило бы и творить.

 

А в следующих словах проглядывает как бы невольная подсказка, каким подобает быть Богу, чтобы Он, Владыка неба и земли, Творец всего сущего, именовался ПРАВЕДНЫМ:

«Если я согрешил, то что я сделаю Тебе, страж человеков! Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость? И зачем бы не простить мне греха и не снять с меня беззакония моего? ибо, вот, я лягу в прахе; завтра поищешь меня, и меня нет» (7:20,21); «О, если бы я знал, где найти Его, и мог подойти к престолу Его! Я изложил бы пред Ним дело мое и уста мои наполнил бы оправданиями; узнал бы слова, какими Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне. Неужели Он в полном могуществе стал бы состязаться со мною? О, нет! Пусть Он только обратил бы внимание на меня. Тогда праведник мог бы состязаться с Ним, – и я навсегда получил бы свободу (читай: оправдание, а не независимость) от Судии моего» (23:3-7).

Здесь Иовом утверждается человеческая потребность в Боге милосердном, снисходящем к Своим созданиям, способном слушать и отвечать на равных с ними, отчего вся тварь имела бы смысл жизни и насыщалась им. Именно такой Бог будет СПРАВЕДЛИВЫМ! В этих свидетельствах Бог, изображенный Иовом в предпочитаемом им идеале, выглядит несравненно лучше, чем Бог, вбитый в его голову в земле Уц.

 

И еще несколько его изумительных изречений:

«Хотя бы я и прав был, но не буду отвечать, а буду умолять Судию моего» (9:15); «Вот, Он убивает меня, но я буду надеяться; я желал бы только отстоять пути мои пред лицем Его!» (13:15); «Воззвал бы Ты, и я дал бы Тебе ответ, и Ты явил бы благоволение творению рук Твоих; ибо тогда Ты исчислял бы шаги мои и не подстерегал бы греха моего; в свитке было бы запечатано беззаконие мое, и Ты закрыл бы вину мою» (14:15-17); «И ныне вот на небесах Свидетель мой, и Заступник мой в вышних!» (16:19); «Заступись, поручись [Сам] за меня пред Собою! иначе кто поручится за меня?» (17:3); «А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его» (19:25-27).

Какой образец и правдолюбия, и человеколюбия представлен в Иове! И разве в нем не проступает евангельский «образ будущего» (Рим.5:14), образ Христа? Ведь это восклицание «Истаевает сердце мое в груди моей!» (19:27) не есть просто страдальческая эмоция, а образ будущего голгофского вопля «Жажду!»

Обвинивший Иова за его спиной в небесплатной богобоязненности не мог не содрогаться от этих свидетельств! Не в первый же раз звучали пред небесным престолом подобные упреки: «Даром ли богобоязнен Адам и многие другие сыны Божии, сущие на небесах или на земле?» И всякий раз клеветник братьев наших, получая подобные ответы, как будто слышал будущий кульминационный ответ Того, против Кого всегда направлял стрелы этих обвинений. Он предчувствовал тот день, когда Тот, Кто якобы устроил в Своем царстве поклонение на взаимовыгодных условиях, Сам окажется в высшей степени невыгодном положении и, распятый, возрыдает от нестерпимого одиночества: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» И в этом вопле обвинитель отнюдь не услышит интонаций приближения своей победы. Напротив, он почувствует внутри некое страшное ожидание суда и ярость огня. Его собственная и осознаваемая им неправота будет жечь его нутро, убеждая в приблизившемся полном поражении. И когда он, наконец, услышит с креста: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой», то поймет, что больше не сможет не только произнести подобных обвинений, но даже явиться пред лицом Отца.

…Красота эпилога этой книги заключается не только в том, что Иову было поручено ходатайство за своих неправых друзей, что ему вдвое были возвращены все потери, продлена жизнь и прибавлено множество благословений. В центре счастливой развязки не только Иов. В конце этой истории благословляется особой радостью и читатель, больше не встречающий претензий к Богу со стороны того, кто так уверенно утверждал, что обошел землю.

Кстати, Иову о подробностях тех пререканий так ничего и не было сказано. Что же тогда подвигло Иова к такому сокрушительному раскаянию?

Ответ Иову из бури.

Прежде чем сделать какие-то выводы по 38-41 главам, т.е. по тому, что услышал, почувствовал и понял Иов из Божьего ответа, стоит подумать, дано ли было услышать кому-либо еще, кроме Иова, эту речь из бури?

И дело не столько в целесообразности посвящения тех или иных людей или ангелов в содержание этого разговора. Хотя этот мотив может иметь место, все же не он породил этот вопрос. Дело в том, что вся эта речь удивительно интимна! Здесь и близко нет того духа, как в речах многих пророков и псалмопевцев: «Слушайте, небеса, и внимай, земля, потому что Господь говорит: Я воспитал и возвысил сыновей, а они возмутились против Меня» (Ис.1:2; см. также Ис.5:3,4; Пс.49:1-6). Да, Господь обращается к Иову глубоко прочувствованно, возвышенно, картины представляет ему величественные, но здесь нет духа публичности. Есть суровый суд и строгое обличение, но не чувствуется присутствия свидетелей. Удивительно личное обращение!

Более того, Господь обращается к Иову так, как будто вовсе не учитывает особенности его религиозного воспитания и представлений о Боге, господствовавших в то время в земле Уц, как будто между Ним и Иовом никогда не было посредников, как будто они давно знакомы друг с другом, и как будто ожесточенное влияние его друзей-«утешителей» тут ни при чем. И если Господь обращается к Иову именно так, это значит, что у Него есть для этого основания, значит, личное знакомство Иова с Создателем имеет место. Иначе не было бы такого обращения!

Это главное наблюдение, без которого не следовало бы начинать какие-то обобщения по этому пункту.

 

Итак, с первых же слов Иов слышит серьезное возражение на свою первую речь, в которой проклинал свой день. Тогда он восклицал: «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек!» (3:3). Тогда он как бы вскользь упомянул о земных обстоятельствах появления человека на свет: «Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? Зачем приняли меня колени? Зачем было мне сосать сосцы?» (3:11,12). Но горькие упреки выводов Иова адресованы все-таки не отцу с матерью, не тем, кто непосредственно зачал и родил его. Вот глубинные обобщения безысходности Иова, звучащие в конце той речи: «На что дан страдальцу свет,… человеку, которого путь закрыт, и которого Бог окружил мраком?» (3:20,23). Другими словами, если человеку дана возможность видеть свет, но при этом закрыт путь, по которому он может направить стопы, это значит, что ему дана возможность жить, но к жизни не приложены смысл и цель. И виноваты, по Иову, в этом не родители, а Тот, Кто сотворил первых родителей. И хотя Бог дивно устроил их естество, но, увы, не устроил их жизнь. Такова суть той речи Иова. (Отчасти Иов прав: родители лишь передают детям смысл жизни, вложенный в них, но не изобретают его заново).

И вот он слышит в ответ: «Где ты был, когда Я полагал основания земли?»

Эти слова попадают в самую сердцевину всех его речей, всех его воплей. Это ответ на его самый больной вопрос: «Для чего я живу? Для чего я рожден родителями? Для чего я так искусно создан Богом? Чтобы так бессмысленно страдать?!» И если Иов хочет уточнить смысл своей жизни через смысл бытия всего человечества, то Господь так и отвечает, отправляя его в самое начало бытия: «Где ты был, когда Я полагал основания земли?» И лучшего, чем этот вопрос, способа уточнить, что значит человек и что такое сын человеческий, найти невозможно!

Этим возгласом Господь подтверждает Иову, что смысл его жизни действительно сокрыт у Него, и, следовательно, поиск смысла жизни следует начинать там и тогда, когда Он полагал основания земли. Господь подтверждает Иову, что отсчет дням Иова действительно начинается оттуда, что день рождения Иова – не когда его родила мать, а когда Господь полагал основания земли. Иначе не было бы такого вопроса!

 

«Где ты был…?» Это – потрясающее напоминание о том, что, оказывается, ответы на все беспокоящие Иова вопросы у него есть, но он что-то упустил. Нет, вряд ли Иов забыл, Кто определил меру земли, протягивал по ней вервь, положил ее краеугольный камень. И Господь вопрошает Иова об этом (38:4-6) не для того, чтобы напомнить ему о Своем творческом могуществе. Иов не сомневается относительно способностей совершенного Создателя. Он подверг сомнению предназначение человеческой жизни, определенное Творцом: «Хорошо ли для Тебя, что Ты угнетаешь, что презираешь дело рук Твоих? …Твои руки трудились надо мною и образовали всего меня кругом, – и Ты губишь меня?» (10:3,8). Иов понимает, что если жизнь не имеет смысла, если человеку предначертана от Бога участь червя и моли, то Творец, несмотря на Свое могущество, не может стяжать право Верховного Судии. Сила, пусть даже сила творить, не есть гарант правоты. Наличие могучей силы, пусть даже творческой, не может обеспечить справедливости в том или ином спорном вопросе, не может гарантировать праведного рассмотрения той или иной тяжбы.

И отвечая именно на эту проблему, вопрос «Где ты был, когда Я полагал основания земли?» призывает Иова обратить внимание не столько на Божье могущество творить, сколько на непростые обстоятельства, побудившие Его творить и именно ТАК творить. Ведь 38 и 39 главы напоминают не что иное, как картину сотворения мира, каких в писании, помимо 1-й гл. Бытия, немало, например, Пс. 103.

Иов, похоже, упустил, что в процессе творения земли, все сыны Божии восклицали от радости и утренние звезды охватило всеобщее ликование (38:7). И именно это Божье напоминание должно было заставить Иова задуматься: стои́т ли он на стороне восклицающих небесных существ, когда исповедует, что ему лучше быть выкидышем, не увидевшим света (3:16)? разделяет ли он восторг ликующих ангелов, когда заявляет, что предпочитает покой могильного небытия (3:13)? Ведь небесное воинство ликует не столько от созерцания творческой силы, сколько от многоразличной премудрости Божьей (Еф.3:10), явленной в величайшем замысле для творимого Им человечества.

Да, именно это необходимо напомнить Иову. Именно этот чувственный вопрос в первую очередь стоит задать ему: «Где ты был, когда Я полагал основания земли?» Более выразительного, чем этот вопрос, чувства недоумения за несправедливое подозрение и недоверие, передать невозможно. Ведь сердце Иова почему-то утратило эту неизреченную радость, которую оно когда-то имело. Раньше Иов сердцем видел и разделял то ликование сонма небожителей, когда Господь полагал основания земли, т.к. обладал определенным опытом познания Бога. И этот опыт был не достижением его учителей и духовных наставников земли Уц, но результатом влияния Божьего Духа, пробившегося в сердце Иова сквозь воспитание и несмотря на воспитание, полученное им от отцов народа. И этот опыт вовсе не должен был неизбежно поколебаться под натиском обвинений друзей. Ведь утвердилось же в сердце Иова исповедание о том, что у Бога не плотские очи, что Он смотрит не как человек, что лицемер не выдержит Его присутствия (13:4,16)! И одного только этого исповедания необходимо и достаточно для того, чтобы никогда, даже перед лицом несправедливейших нападок, не переступить грань доверия, заявив Богу в лицо, что Он сознательно лицемерил, когда так чудно творил человека, казалось бы, с великим замыслом, а на деле свел его жизнь к сплошным придиркам и преследованию (10:13,14).

«Где ты был, когда Я полагал основания земли?» Какой отрезвляющий вопрос! Такое выразительное чувство возмущения может звучать только между двумя близкими существами, между давними искренними друзьями. На отъявленного нечестивца и закоренелого беззаконника Бог гневается иначе.

 

«Где ты был, когда Я полагал основания земли?» Разве можно забыть такое событие? В этом вопросе – призыв вспомнить и вернуться! И Иов имеет такую возможность! Ведь ограниченность человека относится к его физическим и интеллектуальным возможностям. Возможности же человеческого духа, вложенного в него Богом, беспредельны. И это не просто духовная способность человека, это является его потребностью от Бога – переживать о ком-то другом. И если человек способен расширить свое сердце хотя бы еще для кого-то одного, значит, человек может вместить всё. Вот что такое человек! И физический возраст этому не помеха: «Он избрал нас… прежде создания мира» (Еф.1:4). Если наш физический возраст определяется телом, как возраст дерева кольцами ствола, то духовный возраст является отражением опыта переживания не за себя. Это и есть опыт богопознания. В 12-летний возраст отрока Иисуса вместились вечность плюс четыре тысячи лет.

И Господь не случайно призывает Иова вспомнить свои переживания, когда Он полагал основания земли. Господь утверждает Иову: «Ты знаешь это, потому что ты был уже тогда рожден, и число дней твоих очень велико» (38:21). Больше, чем считает Елифаз (15:10)! Господь так утверждает, потому что переживание радости при творении доступно Иову не меньше, чем Адаму. И это переживание крайне необходимо вспомнить и никогда более не забывать! И Господь Сам помогает ему в этом, напоминая о восклицании сынов Божиих. Ведь если неземные существа так ликуют при создании земли и ее обитателей, кольми паче сам творимый человек, который венчается славою и честью, т.е. образом и подобием Создателя, и поставляется полным владыкою над всеми делами Его рук (Пс.8:6,7)!

 

Иов знает, как это было хорошо, знает, что это было весьма хорошо! Но Иов также не может не знать, что не все небожители восклицали и ликовали от радости в тот момент, а кое-кто в одиноком молчании переживал нечто свое, иное. Известно Иову и то, что когда кто-то одинок – это очень нехорошо. И эта небесная проблема одиночества не только предшествовала сотворению человека, она была главным мотивом замысла этого творения и в процессе самого творения была наглядно продемонстрирована (Быт.2:18-25).

Кому, как не человеку, и не только Адаму, в самом процессе творения дано увидеть, прочувствовать и понять причину того, что Господь тогда делал, в каком нелегком состоянии, с какой горькой думой Он приступал к этому? Ведь не для Своего развлечения и вообще не для забавы чьей-либо, а для величественнейшего поступка Он творил человека! И никому из небожителей Он не мог доверить такой ответственной миссии! Только человек удостоен понести такую ношу! И только человеку поверит все небо!

Иову, как и Адаму, известны эти Божьи переживания: «Где путь к жилищу света, и где место тьмы? Ты, конечно, доходил до границ ее и знаешь стези к дому ее» (38:19,20). Дерево познания добра и зла – вот путь к месту тьмы! Это знал Адам, это знал и Иов. И, вероятнее всего, именно это он упустил. Упустил, что некто из небесного собрания не ликовал, а досадно молчал, когда Господь провозглашал: «Да будет свет» и отделял свет от тьмы. Упустил, что это молчание было продолжением его противоречия Создателю, продолжением упорного, но безосновательного противостояния Всеблагому, за что и был назван сатаной. Таким образом, Иов оказался не готов к тому, что сатана, улучив момент и затершись между сынами Божьими, может явиться пред лице Господа и обвинять Его в якобы небескорыстной богобоязненности Иова.

 

Когда к Иову под воздействием такой бури возвращается способность вспомнить всё от самого начала, он начинает понимать, что означает Божий возглас, обращенный к нему: «Кто сей…?» (38:2). Он начинает понимать, до чего он докатился! Разве от этого можно отмыться? Разве «обличающий Бога» (39:32) может оправдаться пред Ним? Вот, оказывается, что может слово! Ведь Иов оскорбил Провидение одними только словами, просто обличая Бога и не совершая при этом никакого действия! Это чисто словесная баталия, и никакие дела тут не помогут! Разве в состоянии в этой ситуации какие-то всесожжения, добродетели или примирение с ближними нейтрализовать то, что Иов выплеснул на Господа? Даже смерть виновника в самых жестоких мучениях не заглушит эхо выпущенных им омрачающих слов! Какой плод, достойный покаяния, может сотворить сейчас Иов своими руками? Разве что наложить их на свои уста и очи…

«Кто сей…?» – именно это горькое обличение, сокрушающее Иова, цитируется им в момент раскаяния (42:3). Иов начинает осознавать, на чьей он оказался стороне – он видит себя ПРОТИВОРЕЧАЩИМ! Ведь все детали картины творения, приведенные в текстах с 38:4 по 39:32 служат только одному – усилить и подчеркнуть чувство боли, высказанное в словах: «Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла?» (38:2).

Да, Иову нужно было услышать из бури нечто главное. Он должен был узреть, что, прежде чем ниспровергать Божий суд, нужно самому на практике показать способность решать проблему греха на том же самом уровне, который был продемонстрирован ему, когда Господь полагал основания земли.

В 40:4-8 Господь предлагает Иову так решить проблему греха, чтобы был разоблачен самый корень его, и он больше не имел шансов на существование: «Такая ли у тебя мышца, как у Бога? И можешь ли возгреметь голосом, как Он?… Излей ярость гнева твоего, посмотри на все гордое и смири его; взгляни на всех высокомерных и унизь их,… и лица их покрой тьмою». Но для этого нужно не просто возгреметь громким гласом, но гласом действенного осуждения, чтобы всякий противник праведности осознал свою неправоту и навсегда "заградились уста говорящих неправду" (Пс.62:12; 8:3; 30:18,19). «Тогда и Я признаю, что десница твоя может спасать (читай: оправдать) тебя», – так заключает Свою аргументацию Господь (40:9), чтобы у Иова наконец отпал вопрос «Как оправдаться человеку пред Богом?» (9:2). При этом Господь предлагает Иову рассмотреть для наглядности не каких-то отъявленных злодеев-безбожников, а всего лишь двух сотворенных Им "зверушек" – бегемота и левиафана, подчеркивая: «…на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости (41:26); это – верх путей Божиих; только Сотворивший его может приблизить к нему меч Свой (40:14); нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его; кто же может устоять перед Моим лицем?» (41:2). Эпизод 40:10-41:26 – одна из прекраснейших во всей Библии притч о сути великой борьбы!

Эпилог.

По окончании бури Иов не заявляет Богу: «Ах, так? Ты меня так жестоко наказал, всего лишил, друзьями несправедливо затравил, да еще и бурей добиваешь? Не хочу больше знать Тебя!» Он признается в другом: «Знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено» (42:2). В этих словах – непосредственная реакция Иова на главный вопрос бури: «Где ты был, когда Я полагал основания земли?» В этих словах Иов признает, что более убедительного, чем этот вопрос, заверения о величественном смысле человеческой жизни, заложенного Творцом в самую природу человека, в самое естество его, сформулировать невозможно! Здесь Иов свидетельствует не о намерении Божьем доказать Свое могущество, не о Его желании убедить Свое творение в том, что Его силе лучше не препятствовать. Иов исповедует Божье намерение, которое Он положил в человеке, когда полагал основания земли. Именно это величественное намерение Божье Иов называет чудными делами (42:3).

«Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя» (42:5). Так Иов оценивает только что пережитый опыт. Когда у человека открывается возможность непосредственно увидеть и постичь то, чего не давало до этого никакое устное повествование, это означает, что помеха устранена. Ее устранил Сам Господь, без посредников открывшийся Иову, хотя друзья убеждали, что его неистовые запросы и вопли к Богу напрасны. Эта помеха – чужое богопознание, которому Иов постепенно позволил заслонить свой опыт, накапливаемый Духом Божьим в его духе. Как это могло произойти? Читающий увидит.

Но разве этим вопросом озадачен читатель в конце? Вряд ли сейчас читателя интересует эта аналитическая проблема. При чтении эпилога изумляют слова из бури, которые запали в сердце Иова! Ведь уста Иова сокрушенно твердят: «Кто сей… ничего не разумеющий? Кто сей… со словами без смысла?» А потом качается голова: «Это я, я способен на такое!» (42:3). Ведь Иов не копается в причинах, почему это случилось, мучаясь самоанализом и работой над ошибками, а просто сокрушается: «Как я мог? Как я мог?» И он не сваливает вину на учителей, на религиозные традиции, в которых рос, а усматривает причину только в себе, не кивая ни на воспитателей, ни на "утешителей". Иов как бы признает: «Я, я Тебя плохо, поверхностно знал, а не кто-либо другой». Его уста произносят: «Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (42:6).

Однако в этих словах нет подтверждения ничтожности и негодности человеческой природы, никчемности его жизни и бессмысленности его появления на свет, на чем настаивали друзья. Иов раскаивается не потому, что они склоняли его к этому, нет. К раскаянию его привел Господь! И не тем, что Иов по своему "глиняному" статусу обязан благоговеть и не спорить со своим Горшечником, а тем, что день его рождения был не напрасным и жизнь человека не жалкая и бесцельная. Это раскаяние показывает, что Иов глубоко покорен и умиротворен тем, что не напрасно Господь помнит человека и посещает сынов человеческих, не напрасно вложил в человека Свой образ и подобие Свое, не напрасно вознамерился провести человеческий род через горнило испытаний и, доверив ему поставить точку в великой борьбе, увенчать славою и честью.

В итоге, Иов выдержал свою бурю. Это раскаяние есть не столько возрождение из падения, сколько очищение от постороннего, от балласта, от чуждого и несвойственного ни ему, ни Богу. Рано или поздно с этой бурей ему пришлось бы столкнуться, от этого когда-нибудь нужно было освобождаться. Все эти длинные, насыщенные речи Иова, так нелегко читаемые, в масштабах неба представляли собой всего лишь временную духовную немощь, нежели сознательный разрыв с Богом.

Но это очищение Иова сатана не способен узреть, даже если и слышал нелицеприятную речь из бури. И из людей не многим дано прочувствовать это. То, что ощутили друг от друга в этой истории Иов и его Господь – вещи очень интимные. Ведь сказано: "И никто не мог научиться сей песни, кроме сих ста сорока четырех тысяч, искупленных от земли" (Отк.14:3).