Перед лицом иррационального

Последующее поведение Генри красноречиво продемонстрировало, что последний сон (наряду с тем, что сновидение вкупе с книгой предсказаний "И Цзин" поставило его перед фактом существования глубинных иррациональных сил внутри себя) оказал на него очень глубокое влияние. С тех пор он увлеченно вслушивался в сообщения своего подсознания, а сеансы психоанализа становились все более неспокойными. Напряжение, до сих пор угрожавшее глубинам его психики разладом, выплеснулось наружу. Тем не менее он мужественно надеялся, с каждым разом все сильнее, на то, что все закончится хорошо.

Не прошло и двух недель после сна с гаданием (мы еще не успели на наших сеансах обсудить и истолковать его), как Генри приснился другой сон, в котором он вновь столкнулся с проблемой вызывающего беспокойство иррационального:

"Я один в моей комнате. Множество гадких черных жуков выползают из дырки и расползаются по моему письменному столу. Я пытаюсь загнать их назад в отверстие при помощи волшебства. Мне это удается, только четыре-пять жуков снова вылезают из стола и расползаются по всей комнате. Я отказываюсь от их дальнейшего преследования: они уже не кажутся мне столь отвратительными. Я поджигаю место, где они прячутся. Подымается столб пламени. Я боюсь, что моя комната загорится, но ничего подобного не происходит".

На этот раз Генри уже приобрел некоторый опыт в толковании своих снов и попробовал сам объяснить увиденное. Он сказал: "Жуки — это мои плохие свойства. Их пробудил психоанализ, и они теперь выходят на поверхность. Существует опасность, что они могут отрицательно сказаться на моей профессиональной работе (символизируемой письменным столом). Но я не осмеливаюсь раздавить жуков, напомнивших мне что-то вроде черных скарабеев, собственными руками, как сначала собирался, и поэтому решаю применить «волшебство». Поджигая их укрытие, я, так сказать, призываю на помощь какое-то божество, поскольку взметнувшийся ввысь язык пламени ассоциируется у меня с огнем, озаряющим ковчег Завета".

Углубляясь в символику этого сна, следует прежде всего обратить внимание на черный цвет жуков — цвет тьмы, депрессии и смерти. В сновидении Генри находится один в комнате, что способствует интроспекции с последующим ухудшением настроения. В мифологии жуки-скарабеи часто изображаются золотистыми; в Египте они считались священными насекомыми, символизирующими солнце. Но раз они черные, значит, они символизируют противоположное солнцу—нечто дьявольское. Следовательно, инстинктивно выбранный Генри способ борьбы с жуками с помощью магии совершенно правилен.

И хотя четыре или пять жуков остались живы, такого уменьшения их численности достаточно, чтобы избавить Генри от чувства страха и отвращения. Затем он пытается уничтожить их обиталище огнем. Это позитивное действие, потому что огонь символизирует преображение и возрождение (характерный пример — древний миф о птице Феникс).

В своей дневной жизни Генри теперь, судя по всему, полон предприимчивости, хотя и не научился еще как следует ею пользоваться. Вот почему я хотела бы проанализировать другой, более поздний его сон, ясно раскрывающий суть его проблемы. Этот сон описывает языком символов страх ответственности, испытываемый Генри в отношениях с женщинами, и его стремление уйти от эмоциональной стороны жизни:

"Пожилой мужчина находится при смерти. Он окружен родственниками, среди которых и я. В гостиной собирается все больше и больше людей. Каждого из них характеризуют несколько точных реплик. Собралось уже целых сорок человек. Старик стонет и невнятно говорит о «непрожитой жизни». Его дочь, желая облегчить ему признание, спрашивает, в каком смысле: с точки зрения культуры или морали следует понимать слово «непрожитая». Старик не отвечает. Его дочь посылает меня в соседнюю комнатку, где я должен найти ответ, гадая на картах. Я должен вытащить из колоды девятку, масть которой и будет ответом. Я ожидал открыть девятку с самого начала, но сперва мне попадаются короли и дамы разных мастей. Я разочарован. Теперь я вытаскиваю почему-то только обрывки бумаги, не имеющие никакого отношения к колоде. Наконец, я обнаруживаю, что в колоде нет больше карт—лишь конверты и другие бумаги. Вместе с моей сестрой, присутствующей при этом, я повсюду ищу карты. Наконец, я обнаруживаю одну то ли под учебником, то ли под тетрадью. Это девятка, девять пик. Мне кажется, это может означать лишь одно: старику помешали прожить уготованную ему жизнь моральные узы".

Главный смысл этого странного сна заключался в предупреждении Генри о том, что ожидает его, если ему не удастся прожить свою жизнь. Старик, видимо, олицетворяет умирающее правило, управляющее сознанием Генри, сущность которого, однако, ему неизвестна. Сорок человек присутствующих символизируют целостность элементов психики Генри (40—число целостности, возвышенная форма числа "четыре"). То, что старик умирает, может означать, что часть мужского начала Генри находится на грани окончательного преображения.

Вопрос дочери о возможной причине смерти является неизбежным и решающим. Вероятно, в нем содержится намек на то, что моральные убеждения старика не давали ему выражать свои естественные чувства и стремления. Но сам умирающий молчит. Поэтому его дочь (олицетворение связующего женского начала — анимы) должна проявить активность. Она посылает Генри выяснить ответ с помощью гадальных карт масть первой открывшейся девятки и будет ответом. Гадание должно проводиться в неиспользуемой, удаленной комнате (что указывает на то, сколь далека такая ситуация от рассудочного к ней отношения Генри).

Он разочарован, когда сначала открывает только королей и дам (вероятно, собирательные образы юношеского восхищения силой и богатством). Это разочарование усиливается, когда карты кончаются, поскольку это означает, что символы внутреннего мира также истощены. Остались лишь "обрывки бумаги" без каких-либо изображений. Таким образом источник изображений в сновидении иссякает. И тогда Генри вынужден принять помощь своего женского начала (на этот раз представленного сестрой), чтобы найти последнюю карту. Вместе с сестрой он, наконец, обнаруживает ее—девятку пик. Именно масть этой карты должна указать своим цветом, что означала в сновидении фраза о "непрожитой жизни". Важно при этом, что карта была спрятана под учебником или тетрадью, что, видимо, изображает сухие формулы "технарской" стороны рассудка Генри.

Девятка веками была "магическим" числом. Согласно традиционной символике чисел, она представляет совершенную форму идеальной Троицы в ее трехуровневом вознесении. Существует еще бесконечно много других значений девятки, относящихся к разным эпохам и культурам. Цвет пиковой масти — это цвет смерти и безжизненности. Кроме того, изображение масти пик обычно ассоциируется с листом, следовательно, черный цвет масти пик подчеркивает, что лист—не живой, не зеленый, а мертвый. Более того, слово "пиковый" ("Spade", англ) происходит от итальянского Spada, что означает "меч" или "копье". Эти виды оружия обычно символизируют проникающую, "рассекающую" функцию интеллекта.

Таким образом, этот сон ясно показывает, что старику не позволили прожить уготованную ему жизнь скорее моральные, чем культурные узы. Для Генри такими "узами" были прежде всего его опасения целиком отдаться жизни, взять на себя обязательства перед женщиной и тем самым "предать" свою мать. Сон возвестил, что не прожить свою жизнь — это равнозначно болезни, от которой можно умереть.

Послания этого сна Генри уже не мог игнорировать. Он понял, что человеку необходимо нечто большее, чем рассудок, чтобы ориентироваться в жизненных перипетиях, что необходимо искать союза с силами подсознания, поднимающимися в виде символов из глубин психики. С пониманием этого цель данной части сеансов психоанализа была достигнута. Теперь он знал, что окончательно и бесповоротно изгнан из рая беспечной жизни.

Последний сон

Ниже приведенный сон Генри окончательно подтвердил достигнутое им понимание своего "я". После нескольких незначительных и коротких снов, касавшихся его повседневной жизни, последний (пятидесятый по счету) явил все многообразие символов, характерное для так называемых "великих снов":

"Нас четверо приятелей, и с нами происходят следующие события. Вечер. Мы сидим за дощатым столом, пьем три напитка, каждый из особой посуды: из ликерной рюмки—золотистый сладкий ликер; из винного фужера—темно-красное Кампари; из большой классической чаши—чай. Кроме нас, четырех молодых людей, в компании есть также девушка, ведущая себя сдержанно и деликатно. Она подливает себе ликер в чай.

Ночь. Мы возвратились с пьянки. Один из нас — Президент Французской Республики. Мы находимся в его дворце. Выйдя на балкон, мы видим его внизу на заснеженной улице, он пьян и писает на сугроб. Кажется, что он никогда не закончит. Затем он вдруг погнался за старой девой, несущей в руках завернутого в коричневое одеяло ребенка. Он поливает своей струей и ребенка. Женщина чувствует, что одеяло мокрое, но думает, что это натворил ребенок. Она поспешно уходит, размашисто шагая.

Утро. По улице, сверкающей в лучах зимнего солнца, идет прекрасно сложенный и совершенно голый негр. Он идет на восток, в сторону Берна (столицы Швейцарии). Мы находимся во французской Швейцарии. Мы решаем нанести ему визит.

Полдень. После долгой поездки на автомобиле по пустынным, занесенным снегом местам мы приезжаем в город и заходим в темный дом, где, как нам сказали, расположился негр. Мы очень боимся, что он, наверное, замерз до смерти. Но его слуга, столь же черный, принимает нас. И негр, и слуга немы. Мы заглядываем в рюкзаки, принесенные с собой, прикидывая, что можно было бы подарить негру от каждого из нас. Это должен быть какой-то предмет, характерный для современной цивилизации. Я принимаю решение первым, беру с пола коробок спичек и с почтением предлагаю его негру. После того как все вручили негру подарки, мы вместе с ним начинаем веселиться, праздновать и дурачиться от души".

Даже с первого взгляда этот сон из четырех частей производит необычное впечатление. Он охватывает целый день и развивается "вправо", то есть в сторону растущего сознания. События сна начинаются вечером, продолжаются ночью и заканчиваются в полдень, когда солнце в зените. Таким образом, дневной цикл выглядит здесь целостной структурой.

Четыре друга в этом сновидений символизируют, судя по всему, процесс возмужания психики Генри. Их передвижение в четырех "актах" сна геометрически упорядочено и напоминает одну из основных схем мандалы. Поскольку они сначала пришли с востока, затем с запада двигаются к столице Швейцарии, то есть к центру, они, похоже, следуют такому порядку, который стремится объединить противоположности в центре. И это также подчеркивается их передвижением во времени вслед за солнцем — сначала спуск в ночь подсознания, затем подъем к яркому зениту сознания.

Сновидение начинается вечером, когда порог сознания снижен и облегчено прохождение через него импульсов и образов подсознания. В таких условиях (когда у мужчин легче всего пробуждается женское начало) естественным выглядит появление среди четырех друзей женщины. Это анима, она принадлежит им всем ("сдержанная и деликатная", напоминающая Генри его сестру) и объединяет их друг с другом. На столе три сосуда для питья разной формы, которые своей вогнутостью подчеркивают восприимчивость,

свойственную женщине. То, что этими сосудами пользуются все присутствующие, указывает на их взаимную близость. Сосуды отличаются не только по форме (ликерная рюмка, винный фужер, чаша), но и по цвету их содержимого. Противоположные черты жидкостей: сладость и горечь, пурпурность и золотистость, пьянящие и отрезвляющие их свойства—все смешивается, поскольку потребляется каждым из пяти присутствующих, погружающихся при этом в бессознательное общение. Кажется, что девушка является тайным агентом, катализатором, ускоряющим события (потому что роль анимы заключается в том, чтобы привести человека к сфере подсознания, пробуждая в нем таким образом более глубокие воспоминания и повышая его сознание). Это аналогично смешиванию ликера и чая, ведущему к веселью.

Вторая часть сновидения подробнее рассказывает нам о событиях той ночи. Четверо друзей внезапно оказываются в Париже (который у швейцарцев считается городом чувственности, безудержной радости и любви). Здесь между друзьями происходит некоторая дифференциация, особенно между эго (чья роль во сне в значительной степени тождественна функции мышления, главенствующей во время бодрствования) и "Президентом Французской Республики", олицетворяющим неразвитую и бессознательную функцию эмоций. Эго (Генри и его два друга, которых можно считать олицетворениями его полусознательных функций) смотрит вниз с высоты балкона на "президента", описание которого в точности соответствует тому, что можно ожидать от несформировавшейся части психики. "Президент" нетвердо стоит на ногах и следует своим инстинктам. В состоянии опьянения он мочится на улице; он не осознает себя человеком, как дикарь, не принадлежащий к цивилизации и следующий лишь своим животным побуждениям. Таким образом, поведение "президента" весьма контрастирует со стандартами добропорядочного поведения (усвоенными сознанием) среднего класса, к которому принадлежит наш швейцарский инженер. Эта сторона Генри могла проявить себя лишь в кромешной ночной тьме подсознания.

Но образ "президента" имеет также и весьма позитивный аспект. Его моча (которая может символизировать психический поток) кажется неистощимой. Это свидетельствует об изобилии, о творческой и жизненной силе. (Так, дикари считают все исходящее из тела: волосы, экскременты, мочу, слюну — созидательным и наделенным магической силой). Получается, этот неприятный образ может означать также силу и изобилие, нередко присущие теневой стороне эго. Он не только без смущения мочится, но и бежит за старой девой, держащей ребенка.

Эта старая дева является своего рода противоположностью или дополнением образа хрупкой и застенчивой анимы из первой части сновидения. Она еще девственница, несмотря на возраст и на то, что вроде бы является матерью. Фактически она ассоциируется у Генри с архетипическим образом Девы Марии с ребенком — Христом на руках. Однако то, что ребенок закутан в коричневое (цвет земли) одеяло, создает впечатление, что это не дитя небес, спаситель, а скорее, его хтонический, земной антипод. Обрызгивая ребенка мочой, "президент" будто пародирует обряд крещения. Если считать ребенка символом еще не окрепших внутри Генри потенций, то этот ритуал мог бы их усилить. Но сон не сообщает ничего более; женщина с ребенком поспешно уходит.

Следующая сцена является в сновидении кульминационной. Вновь наступает утро. Все темное, мрачное, дикое и мощное из последнего эпизода собрано вместе и воплотилось в прекрасно сложенном негре, который появляется голым, то есть реальным и всамделишным.

На этот раз, аналогично контрасту между ночной темью и утренним светом или горячей мочой и холодным снегом, резко контрастируют черный человек и белый пейзаж. Четверо приятелей должны теперь сориентироваться в новой обстановке. Их положение изменилось: путь через Париж неожиданно привел во французскую Швейцарию (оттуда родом невеста Генри). Генри, судя по всему, преобразился во время предыдущей стадии, когда его психика была под властью подсознательного содержимого. Впервые он начинает поиск своего пути из мест, являющихся родными для его невесты (что указывает на принятие им основ ее психологии).

В начале сна он выехал из восточной Швейцарии в Париж (то есть с востока на запад—в темноту, в подсознательное). Теперь он разворачивается на сто восемьдесят градусов—к встающему солнцу и нарастающей ясности сознания. Этот путь ведет в сердце Швейцарии, к ее столице Берну и символизирует устремление Генри к центру, который объединил бы противоположности внутри его.

Для некоторых людей негр — это архетипический образ "темного первобытного создания", олицетворяющий, следовательно, некоторые элементы подсознания. Может быть, это одна из причин того, почему белые люди так часто с неприязнью относятся к неграм и боятся их. Белый человек видит в нем своего живого антипода, свою скрытую, темную сторону, явившуюся вдруг воочию. (Именно этого стремится избежать большинство людей; любое ее появление вызывает желание прервать и подавить в себе подобный импульс). Белые люди проецируют на негров свои примитивные влечения, архетипические силы, неподвластные инстинкты, о существовании которых внутри себя не подозревают или не хотят себе признаться, а потому и наделяют других людей этими качествами.

Для молодого человека в возрасте Генри негр может, с одной стороны, означать совокупность всех темных черт, подавленных и находящихся в подсознании, а с другой — совокупность его первобытной мужской мощи, потенциально заложенных способностей, а также эмоциональных и физических сил. То, что Генри с друзьями сознательно собираются противостоять негру, означает решающий шаг на пути к возмужанию.

Тем временем наступает полдень, когда солнце в зените, а сознание наиболее ясно. Можно считать, что эго Генри становится все более и более собранным, укрепляя его способность к осознанному принятию решений. На улице зима, что указывает на эмоциональную скупость и недостаток тепла у Генри: зима и на дворе его психики, а уж рассудок холоден донельзя. Четыре друга опасаются, что обнаженный негр (не привыкший к холодному климату) может замерзнуть. Их опасения не оправдываются. После длительной поездки по безлюдной заснеженной местности они останавливаются в незнакомом городе и заходят в темный дом. Эта поездка и пустынная местность символизируют долгий и утомительный поиск пути самосовершенствования. Но тут четверку приятелей поджидают новые трудности. Негр и его слуга немы, и общаться с ними, разговаривая, — невозможно; друзьям надо поискать другие способы для контакта. Интеллектуальные средства (слова) отпадают, остаются эмоциональные — жесты. Они предлагают ему подарок, словно жертвоприношение божеству, чтобы заручиться поддержкой и расположением. А подарок должен быть вещью нашей цивилизации, из числа ценностей разумного белого человека. Снова требуется sacrificium intellectus (принесение в жертву интеллекта), чтобы завоевать благосклонность негра, олицетворяющего природное и инстинктивное.

Генри первый должен сообразить, что предпринять. Это естественно, потому что он является носителем эго, чье гордое сознание (или hybris) приходится унижать. Он поднимает с пола коробок спичек и "с почтением" преподносит его негру. С первого взгляда может показаться абсурдным, что маленький, лежащий на полу и, видимо, выброшенный предмет может стать подходящим подарком, но выбор оказался верен. Спички — это сохраняемый и управляемый огонь, который можно разжечь в любой момент. Огонь и пламя символизируют теплоту, любовь, чувства и страсть — неотъемлемые сердечные качества человека.

Вручая негру такой подарок, Генри символически соединяет высокоцивилизованные плоды своего рассудочного эго с сердцевиной собственной первобытности и мужской силы, олицетворяемыми негром. Таким образом, Генри может полностью овладеть своим мужским началом, с которым его эго отныне должно будет находиться в постоянном контакте. Так и получилось. Шестеро мужчин — четыре друга, негр и его слуга — веселятся теперь вместе за одним столом. Ясно, что здесь свершилось формирование мужской целостности Генри. Его эго, похоже, обрело стабильность, необходимую чтобы подготовить его к сознательному и свободному подчинению высшей архетипической личности в самом себе, а значит — появление Самости уже не за горами.

Случившееся во сне имело отклик и в дневной жизни Генри. Теперь он стал уверен в себе. Быстро приняв решение, он проявил серьезность в отношении своей помолвки. Ровно через девять месяцев после начала наших аналитических сеансов он обвенчался в небольшой церквушке на западе Швейцарии, а на следующий день вылетел с молодой женой в Канаду для вступления в новую должность, на которую его назначили во время решающих недель последних снов. С тех пор он ведет активный, творческий образ жизни, являясь главой небольшого семейства и занимая ответственный пост в одном из производственных концернов.

Случай Генри является примером, так сказать, ускоренного становления мужчиной, самостоятельной и ответственной личностью. В этом процессе фактически произошло посвящение в реальности внешней жизни, укрепление эго и мужского начала. Тем самым завершилась первая половина процесса индивидуации. Вторая часть — установление верной взаимосвязи между эго и Самостью — еще предстоит Генри в дальнейшей жизни.

Не с каждым клиентом сеансы бывают столь плодотворны и активны, да и подобную тактику можно применять не всегда. Наоборот, каждый случай — особенный. Любой человек, будь он молодым или старым, мужчиной или женщиной, требует индивидуального подхода. Даже одни и те же символы могут по-разному толковаться в каждом конкретном случае. Я выбрала данный случай из моей практики, потому что он особенно наглядно демонстрирует автономность подсознательных процессов и показывает неиссякаемость психики как богатейшего источника символов. Он подтверждает, что саморегулирующаяся деятельность психики, если ее не беспокоить лишний раз рациональными объяснениями или въедливым препарированием, может споспешествовать развитию души.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мария Луиза фон Франц

Наука и подсознание

В предыдущих главах д-р Юнг и ряд его коллег попытались прояснить роль символотворческой функции у бессознательной части психики человека и наметить некоторые области этой только что открытой сферы жизни, требующие к себе особого внимания. Мы все еще далеки от понимания подсознания или архетипов — этих подвижных ячеек психики — во всей полноте их проявлений. Единственное, что нам сейчас понятно — это что архетипы оказывают огромное воздействие на личность, формируя ее чувства, мораль, миропонимание, оказывая влияние на взаимоотношения индивида с другими людьми и, таким образом, на всю его судьбу. Мы также видим, что структура архетипических символов следует структуре целостности индивидуума и что их правильное понимание может иметь целебный эффект. Понятно также, что архетипы могут действовать в разуме человека и как созидательные, и как разрушительные силы. Созидательные — когда они вдохновляют на новые идеи, и разрушительные — когда эти же самые идеи застывают, превращаясь в сознательные предубеждения, препятствующие дальнейшим открытиям.

Юнг показал в своей главе, насколько тонкий и дифференцированный подход необходим при любой попытке толкования архетипических идей и символов, чтобы не ослабить их специфической индивидуальной и культурной ценности путем "приглаживания", то есть перевода в рассудочные стереотипные формулы. Сам Юнг посвятил всю свою жизнь таким исследованиям и толкованиям. Естественно, что эта книга дает представление лишь о бесконечно малой части его обширного вклада в эту новую область психологии. Он был первооткрывателем и отдавал себе полный отчет в том, что еще множество вопросов остались без ответа и требуют дальнейших исследований. Вот почему его теоретические построения разработаны с максимально широкой амплитудой допущений (но без чрезмерной неопределенности или всеохватности), а его суждения в этой области образуют так называемую "открытую систему", в которой есть место и для всевозможных новых открытий.

Для Юнга его концепции были обычным научным инструментарием или эвристическими гипотезами, которые могли бы оказаться полезными в исследовании новой обширной области реальности, обнаруженной в результате открытия подсознания—открытия, которое не просто расширило наше мировоззрение, но и фактически удвоило его. Теперь мы всегда должны задаваться вопросом, является ли то или иное явление разума сознательным или подсознательным, а также воспринимается ли "реальное" внешнее явление осознанным или неосознанным путем.

Мощная сила подсознания проявляется, несомненно, не только в клиническом материале, но и в мифологической, религиозной, художественной деятельности и других областях человеческой культуры, связанных с самовыражением. Очевидно, что если все люди имеют общие и врожденные стереотипы эмоционального и рассудочного поведения (названные Юнгом архетипами), то вполне естественно ожидать, что мы обнаружим их плоды (символические фантазии, мысли и действия) практически в любой области человеческой деятельности.

Работы Юнга оказали значительное влияние на некоторые направления современных исследований в самых разных областях. Например, в литературоведении оно заметно в таких работах, как "Литература и западный человек" Дж. Б. Пристли, "Путь Фауста к Елене" Готфрида Динера или "Шекспировский Гамлет" Джеймса Кирха. Аналогичным образом юнгианская психология способствовала развитию искусствоведения, что видно в работах Герберта Рида, Аниэлы Яффе, в исследованиях творчества Генри Мура, проведенных Эрихом Нейманом, или в статьях Майкла Типпета о музыке. Использование учения Юнга обогатило труды Арнольда Тойнби по истории и антропологические — Пола Радина, а также китаеведческие работы Рихарда Вильгельма, Энвана Русселя и Манфреда Поркерта.

Разумеется, это не означает, что специфические черты искусства и литературы, включая их интерпретацию, можно понять исходя только из их архетипической основы. Все эти области управляются своими собственными законами, и, подобно всем действительно творческим действиям, их невозможно до конца рационально объяснить. Но в сферах действия каждой из них можно различить архетипические стереотипы как некий динамический фон. Зачастую в них распознаются (как и в сновидениях) послания некой, будто бы целенаправленной, эволюционной тенденции подсознания.

Плодотворность идей Юнга более понятна в области культурной деятельности человека, к которой они имеют непосредственное отношение. Очевидно, что если архетипы определяют наше рассудочное поведение, они должны появляться во всех областях этой сферы. Однако неожиданно выяснилось, что концепции Юнга также позволяют по-новому взглянуть и на явления, изучаемые естественными науками например биологией. Физик Вольфганг Паули отметил, что благодаря новым открытиям наши представления об эволюции жизни требуют пересмотра с тем, чтобы учесть взаимосвязь между подсознательной сферой психического и биологическими процессами. До последнего времени считалось, что видовые изменения происходят случайным образом и в результате естественного отбора выживают наиболее "значимые" и приспособленные особи, а другие вымирают. Однако современные эволюционисты указывают, что отбор, основанный на чисто случайных изменениях, занял бы значительно больше времени, чем позволяет установленный возраст нашей планеты.

Здесь может оказаться полезной юнговская концепция синхронности, поскольку она могла бы прояснить возникновение некоторых редких "пограничных" явлений или необычайных событий. Так, она может объяснить, как "направленные" приспособления и изменения могли произойти быстрее, чем это случилось бы при абсолютно случайных мутациях. Сегодня известно много примеров, когда события "случайно" совпадали при активизации архетипа.

В истории науки много случаев одновременных изобретений или открытий. Один из наиболее известных связан с дарвиновским открытием теории происхождения видов: Дарвин изложил свою теорию в большой статье и в 1844 году стал готовить на ее основе фундаментальный трактат. Работая над ним, он получил рукопись от неизвестного ему молодого биолога по имени А. Р. Уоллес. Рукопись фактически излагала теорию Дарвина, только короче и другими словами. В то время Уоллес был на Моллукских островах Малайского архипелага. Он знал Дарвина как натуралиста, но не имел ни малейшего представления о характере той теоретической работы, которую вел тогда Дарвин.

И в том, и в другом случае каждый ученый в процессе творчества самостоятельно пришел к гипотезе, которой было суждено перевернуть все развитие науки. Причем каждому первоначальная идея пришла в виде интуитивного "озарения" (а лишь позднее была оформлена документально). Таким образом, похоже, что архетипы действуют как проводники, так сказать, creatio continua. (To, что Юнг называл синхронно происходящими событиями, является на самом деле чем-то вроде "актов творения во времени").

Можно сказать, что подобные "смысловые совпадения" происходят, когда индивиду жизненно важно узнать о чем-то: скажем, о смерти родственника или о каком-то утраченном имуществе. В очень многих случаях такая информация обнаруживалась посредством экстрасенсорного восприятия. Исходя из этого, можно предположить, что аномально редкие явления происходят, когда этого требует жизненно важная ситуация. В свою очередь это могло бы объяснить, почему виды животных под давлением внешних обстоятельств или в экстремальных условиях могут вырабатывать "направленные" (но обусловленные) изменения в структуре своей внешней материальной оболочки.

Похоже, однако, что наиболее обещающее направление дальнейших исследований открывается в последнее время (и это предвидел Юнг) в сфере микрофизики. С первого взгляда связь между психологией и физикой элементарных частиц кажется совершенно невероятной. Этот вопрос стоит рассмотреть подробнее.

Самый очевидный аспект такой взаимосвязи заключается в том, что большинство фундаментальных понятий физики (таких как пространство, время, материя, энергия, континуум или поле, частица и т.д.) были первоначально введены в оборот древнегреческими философами. Для них это были интуитивно найденные, полумифологические и архетипические идеи. Затем они постепенно изменялись, дополнялись, становились более точными и в настоящее время выражаются главным образом абстрактными математическими терминами. Например, идея частицы была сформулирована древнегреческим философом Левкиппом, жившим в IV веке до Рождества Христова, и его учеником Демокритом, который назвал ее "атомом", то есть "неделимой частицей". Хотя утверждение о неделимости атома не подтвердилось, мы до сих пор полагаем материю состоящей, в конечном счете, из волн и частиц (или дискретных квантов).

Идея энергии в ее взаимосвязи с силой и движением также была сформулирована древнегреческими мыслителями и развита философами-стоиками. Они постулировали существование некоего несущего жизнь "напряжения" (tonos), которое поддерживает и движет все вещи. Ясно, что это полумифические зачатки понятия энергии в современном понимании.

Даже близкие к современности ученые и мыслители полагались на подобные полумифические, архетипические образы при разработке новых понятий. В XVII веке, например, Рене Декарт считал "доказательством" абсолютной действенности закона причинности "непреложность Господа в своих решениях и деяниях". А великий немецкий астроном Иоганн Кеплер утверждал, что существует не более и не менее трех измерений пространства, поскольку Бог имеет три ипостаси.

Это всего лишь два примера из многих, показывающих, что даже наши более современные научные понятия из числа основополагающих оставались в течение длительного времени привязанными к архетипическим символам, первоначально пришедшим из подсознания. Они не обязательно выражают "объективную" реальность (или, по крайней мере, мы не можем доказать этого), но вытекают из врожденного стремления человеческого рассудка к поиску "удовлетворительных" рациональных объяснений, увязывающих между собой различные внешние и внутренние факты, с которыми ему приходится иметь дело. То есть, исследуя природу и вселенную, человек вместо познания их объективных характеристик "обретает самого себя", говоря словами физика Вернера Гейзенберга.

С учетом таящихся в этом подходе возможностей Вольфганг Паули и другие ученые начали изучать роль архетипической символики в сфере научных понятий. Паули полагал, что исследование внешних объектов должно вестись параллельно с изучением внутри нас психологическими методами отправных точек общепринятых научных понятий. Такие исследования могли бы по-новому осветить перспективное понятие (которое будет представлено ниже) — понятие "единства" физической и психологической сфер, количественных и качественных аспектов реальности.

Помимо этой вполне очевидной связи между психологией подсознания и физикой, имеются и другие связи, еще более удивительные. Тесно сотрудничая с Паули, Юнг открыл, что исследования в области аналитической психологии подтолкнули ученых к созданию понятий, которые впоследствии оказались удивительно схожими с теми, что разработали физики, обнаружив элементарные частицы. Среди последних наиболее важной была идея Нильса Бора о взаимодополняемости.

Современные исследователи микрофизики открыли, что свет можно описать лишь с помощью двух логически противоположных, но взаимодополняющих понятий: волны и корпускулы. Чрезмерно упрощая, можно сказать, что при одних экспериментальных условиях свет проявляет себя как состоящий из корпускул, а при других—словно состоящий из волн. При исследовании субатомных частиц было также установлено, что осуществлять точные наблюдения возможно или за их положением, или за их скоростью, но не за тем и другим одновременно. Наблюдатель должен выбрать условия проведения эксперимента, исключив при этом (или, скорее, принеся в "жертву") другие возможные условия и их результаты. Более того, в описание эксперимента должно входить описание измерительной аппаратуры, поскольку она воздействует решающим, но не контролируемым образом на условия его проведения.

По мнению Паули, физика элементарных частиц (вследствие свойственной им взаимодополняемости) сталкивается с невозможностью исключения воздействия наблюдателя на ход эксперимента путем внесения учитываемых поправок. В результате в этой области приходится в принципе отказаться от какого бы то ни было объективного понимания физических явлений. Там, где классическая физика еще видела "причинно детерминированные естественные законы природы", мы сейчас видим лишь "статистические законы" с "первичными возможностями".

Другими словами, в микрофизике наблюдатель оказывает на ход эксперимента некоторое влияние, которое невозможно измерить и, следовательно, исключить. Поэтому ни один естественный закон нельзя выразить в виде формулы: "то-то и то-то произойдет в любом случае". Все, что может сказать исследователь элементарных частиц, это что "с учетом статистических возможностей есть вероятность ожидать то-то и то-то". Естественно, это ставит наш классический метод мышления в физике перед огромной проблемой, требуя учитывать в научных экспериментах характер мышления исследователей-экспериментаторов. Таким образом, ученые могут больше не надеяться на возможность независимого и "объективного" описания каких бы то ни было аспектов или качеств внешних объектов. Большинство современных физиков соглашаются с тем, что в любом эксперименте с элементарными частицами невозможно исключить влияние осознанных мыслей наблюдателя. Однако никто не задумывается о возможности того, что общее психологическое состояние (и сознательное, и подсознательное) наблюдателя также может иметь значение. По мнению Паули, у нас, по меньшей мере, нет причин априори отвергать такую возможность. Нам следует относиться к этому как к еще необъяснснной и неисследованной проблеме.

Идея Бора о взаимодополняемости особенно интересна для психологов-юнгианцев, поскольку Юнг понимал, что связь рассудочного и подсознательного мышлений также образует взаимодополняемую пару противоположностей. Природа любого нового образования, выходящего из сферы подсознания, изменяется, как только часть его попадает в поле зрения рассудочного (осознанного) мышления наблюдателя. В этом смысле даже содержимое сновидений (если на него обращают внимание) является полуосознанным. И любое расширение сознания наблюдателя, вызываемое истолкованием сна, отзывается в подсознании и воздействует на него не поддающимся измерению образом. Вот почему эту сферу можно описывать лишь приближенно (подобно элементарным частицам в физике) с помощью парадоксальных понятий. Мы никогда не узнаем, чем она в действительности является так же, как и материя.

Продолжим, однако, параллель между психологией и микрофизикой. То, что Юнг называет архетипами (или стереотипами эмоционального и рассудочного поведения человека), можно было бы с равным успехом назвать, используя терминологию Паули, "первичными возможностями" психических реакций. Как отмечалось выше (см. главу Юнга), не существует законов, определяющих специфическую форму, в которой может появиться архетип. Существуют только "тенденции", что позволяет нам не более чем утверждать, что в определенных психологических ситуациях может случиться то-то и то-то.

Как однажды отметил американский психолог Уильям Джеймс, саму идею подсознания можно сравнить с понятием "поля" в физике. Можно сказать, что подобно некоторому упорядочению частиц, попадающих в магнитное поле, психологические образования так же некоторым образом упорядочиваются в области, называемой нами подсознанием. Если мы сознательно называем что-нибудь "рациональным" или "несущим смысл" и считаем такое "объяснение" удовлетворительным, это, вероятно, вызывается тем, что наше рассудочное объяснение гармонирует с созвездием неких предсознательных образований в подсознании.

Другими словами, наши осознанные представления иногда бывают упорядочены (или стереотипно структурированы) до того, как станут осознаваемыми. Немецкий математик XVIII столетия Карл Фридрих Гаусс описал переживание подобной подсознательной упорядоченности идей. Ему надо было найти одну закономерность в теории чисел, и он обнаружил ее "не в результате упорных исследований, а благодаря, так сказать, милости Божьей. Ответ пришел внезапно сам собой, как молниеносное озарение, и я не мог понять или найти связь между данными, известными мне раньше, с которыми я последний раз экспериментировал, и тем, что породило конечный успех". Французский ученый Анри Пуанкаре еще подробнее описал подобное явление. Однажды бессонной ночью он увидел, как в нем сталкиваются математические образы, идеи, представления. Наконец некоторые из них "соединились более устойчивым образом. Ощущение было такое, будто наблюдаешь непосредственно за работой подсознания, причем его деятельность постепенно начинает частично проявляться в сознании, не теряя собственной природы. В такие моменты интуитивно понимаешь, как могут функционировать два эго".

В качестве последнего примера параллелизма между физикой элементарных частиц и психологией рассмотрим юнгианскую концепцию смысла. Там, где раньше искали причинные (то есть рациональные) объяснения явлений, Юнг предложил искать смысл (или, может быть, целенаправленность). Другими словами, он предпочитал спрашивать не почему что-то случилось (то есть по какой причине), а зачем. Эта же тенденция проявляется в физике, где многие современные ученые более заняты поиском взаимосвязей, действующих в природе, чем причинных законов (детерминизма).

Паули рассчитывал, что идеи, связанные с подсознанием, выйдут за "узкие рамки терапевтического применения" и окажут влияние на все естественные науки, изучающие жизнь и все с ней связанное. С тех пор как Паули высказал это предположение, в физике, словно в подтверждение тому, стало развиваться новое направление—кибернетика, занимающаяся сравнительным изучением так называемых контрольных систем головного мозга и нервной системы и механических или электронных информационно-контрольных систем, используемых в компьютерах. В итоге наука и психология должны в будущем, как сказал современный французский ученый Оливер Коста де Борегар, "вступить в активный диалог".

Неожиданная перекличка психологических и физических понятий предполагает, как отмечал Юнг, возможность того, что оба поля реальности, являющиеся объектом изучения физики и психологии, представляют в конечном счете единое целое, то есть своего рода единое психофизическое пространство всех явлений жизни. Юнг даже был уверен, что сфера подсознания каким-то образом связана со строением неорганической материи, на что, по-видимому, указывает существование так называемых "психосоматических" заболеваний. Концепция всеединой реальности, подхваченная впоследствии Паули и Эрихом Нейманом, была названа Юнгом unus mundus (мир, в котором материя и психика еще не различимы или не реализованы по отдельности). Подготавливая подобную монадическую точку зрения, он указывал на "психоидную" природу архетипов (то есть не чисто психическую, а близкую к материальной) в тех случаях, когда они появляются в синхронно происходящих событиях, ибо последние являются в действительности смысловой композицией из внутренних психических и внешних фактов.

Другими словами, архетипы отвечают внешним ситуациям (как стереотипы поведения животных отвечают окружающей их природной среде), но не только — по сути, они стремятся проявиться в синхронной "композиции" из материальных и психических элементов. Однако эти соображения лишь указывают на некоторые направления, по которым могло бы осуществляться исследование феномена жизни. Юнг понимал, что надо еще очень многое узнать о взаимосвязи этих двух областей (материи и психики), прежде чем пускаться в слишком уж абстрактные рассуждения о них.

Сам Юнг считал наиболее плодотворным для дальнейших исследований изучение аксиом в математике (называемых Паули "первичными математическими озарениями"), среди которых он особенно выделял идею бесконечного числового ряда в арифметике или континуума в геометрии. Как сказала родившаяся в Германии Ханна Арендт, "по мере развития математика не просто расширяет свое содержание, протягиваясь в бесконечность, чтобы соответствовать ее масштабам, как и масштабам бесконечно растущей и расширяющейся вселенной, но прерывает связь с внешними проявлениями чего бы то ни было. Математика не является больше одним из начал философии или наукой о Бытии в его истинном проявлении, но становится наукой, изучающей структуру человеческого разума". (Юнгианец сразу спросил бы: какого разума? Сознательного или подсознательного?).

Как мы уже видели на примере Гаусса и Пуанкаре, математики также убедились в том, что наши представления "упорядочиваются" еще до того, как становятся осознаваемыми. Б. Л. Ван-Дер-Варден, изучивший много примеров крупных математических озарений, пришедших из подсознания, делает такой вывод: "подсознание способно не только ассоциировать и комбинировать, но даже и оценивать. Суждения его интуитивны, но при благоприятных обстоятельствах абсолютно верны".

Среди множества "первичных математических озарений" или априорных идей наиболее интересны с точки зрения психологии "натуральные числа". Они не только служат нашим сознательно осуществляемым повседневным измерительным и счетным операциям; в течение веков они были единственным средством для "считывания" значения в таких древнейших видах предсказаний, как астрология, нумерология, геомантия и т. д., — все они основывались на арифметическом счете и были исследованы Юнгом с точки зрения его теории синхронности. Более того, натуральные числа, если взглянуть на них через призму психологии, должны определенно являться архетипическими символами, потому что мы воспринимаем их некоторым определенным образом. К примеру, любой человек не задумываясь скажет, что два — это наименьшее четное число. Другими словами, числа не являются понятиями, сознательно изобретенными людьми для подсчетов. Это спонтанные и автономные порождения подсознания, как и другие архетипические символы.

В то же время натуральные числа являются также признаком, присущим внешним объектам. Мы можем утверждать или сосчитать, что здесь лежат два камня, а там стоят три дерева. Даже если лишить внешние объекты всех признаков, таких как цвет, температура, размеры и т.д., все же останется признак их "множественности" или единичности. Однако эти же числа являются бесспорной частью нашей конфигурации рассудка: абстрактными понятиями, которыми мы можем оперировать, не глядя на внешние объекты. Числа, таким образом, предстают в роли ощутимого связующего звена между царствами материи и психики. Именно здесь, допускал Юнг, может лежать наиболее плодотворное для дальнейших исследований поле деятельности.

Я кратко остановилась на этих довольно сложных концепциях, чтобы показать, что для меня идеи Юнга не образуют целостной "доктрины", а являются началом нового подхода, которому предстоит еще развиваться и расширяться. Я надеюсь, что этого будет достаточно, чтобы у читателя сложилось мнение о наиболее существенных и типичных, с моей точки зрения, сторонах научных воззрений Юнга.

Его творческий поиск, всегда направленный на постижение феномена жизни, отличали необычная свобода от привычных предрассудков и большая скромность и аккуратность. Он не стал углубляться в упомянутые выше идеи, понимая, что у него еще не накоплено достаточно фактов, чобы сказать что-либо подробнее. Точно так же он обычно выжидал несколько лет, не публикуя свои новые открытия, но снова и снова проверяя их, снова и снова критически их рассматривая с различных сторон.

Вот почему то, что может при первом прочтении создать ощущение некоторой расплывчатости изложения, исходит на самом деле из скромности, отличающей его научный подход. Для Юнга не свойственны поспешность в выводах и чрезмерное упрощение, мешающие новым возможным открытиям и не учитывающие всю сложность и многообразие феномена жизни. Этот феномен всегда представлял для Юнга волнующую тайну. Он никогда не воспринимал его, подобно ограниченно мыслящим людям, как "объясненную" реальность, о которой вес известно.

Ценность творческих идей заключается, по-моему, в том, что они, подобно ключам, помогают расшифровать еще не разгаданные взаимосвязи между фактами, способствуя таким образом все большему проникновению человека в тайну жизни. Я убеждена, что идеи д-ра Юнга могут аналогичным образом помочь найти и объяснить новые факты во многих областях науки (как и в нашей повседневной жизни) и вместе с тем направить личность к более уравновешенному, нравственному и сознательному взгляду на жизнь. Если читатель почувствует интерес к дальнейшему изучению и освоению сферы подсознания, а начать это можно только с работы над собой, то цель этой книги будет достигнута.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Стадии жизни

Карл Густав Юнг

Рассмотрение проблем, касающихся стадий человеческого развития, является весьма ответственной задачей, потому что это означает не что иное, как отображение картины психической жизни во всей ее полноте, от колыбели до могилы. В рамках лекции такую задачу можно выполнить лишь в общих чертах. Вот почему мы не будем здесь описывать нормальные психические явления на различных стадиях, а ограничимся лишь некоторыми проблемами, то есть вещами сложными, спорными и неоднозначными; короче говоря, вопросами, позволяющими не одну, а несколько трактовок, и более того, трактовок не бесспорных. Так что многое из обсуждаемого нам придется мысленно сопроводить вопросительным знаком. Хуже того, кое-что мы будем вынуждены принять на веру, и время от времени отталкиваться от предположений.

Если бы психическая жизнь состояла только из самоочевидных истин — что все еще имеет место на примитивном уровне — то мы смогли бы довольствоваться здоровым эмпиризмом. Но психическая жизнь цивилизованного человека полна проблем; мы даже не можем думать о ней под другим углом зрения. Наши психические процессы состоят большей частью из размышлений, сомнений, опытов, в основе своей совершенно чуждых бессознательному, инстинктивному уму первобытного человека. Именно росту сознания мы обязаны существованием проблем, воплощающим данайский дар цивилизации. Именно отрыв человека от инстинкта—его противопоставление себя инстинкту — создает сознание. Инстинкт — это часть природы, и он стремится увековечить природу, тогда как сознание может лишь стремиться к культуре или к ее отрицанию. И даже когда мы возвращаемся к природе, вдохновленные тоской по ней в духе Руссо, мы "облагораживаем" ее. До тех пор, пока мы еще погружены в природу, у нас нет сознания и мы живем под защитой инстинкта, не знающего проблем. Все, что осталось в нас от природы, бежит проблем, поскольку они суть сомнения, а где властвует сомнение, там и неопределенность и возможность выбора. А где есть возможность выбора, там инстинкт более не управляет нами и мы предаемся страху. Ибо сознание ныне призвано сделать то, что природа всегда делала для своих детей: а именно, принять определенное, бесспорное и безошибочное решение. И здесь нас охватывает слишком человеческий страх за то, что сознание— наша Прометеева победа — в конечном итоге не сможет послужить нам так же хорошо, как природа.

Таким образом, проблемы вовлекают нас в состояние одиночества и изоляции, где мы оставлены природой и стремимся к сознанию. Для нас нет другого пути; мы вынуждены прибегать к сознательным решениям и действиям там, где раньше доверялись естественному ходу событий. Следовательно, любая проблема несет в себе возможность расширения сознания, но вместе с тем и необходимость расставания с детской неосознанностью своих поступков и верой в природу. Эта необходимость является психическим фактом такого значения, что он лег в основу одного из самых существенных символов христианства. Речь идет о жертве простого человека природы, не осознающего себя бесхитростного существа, чья трагическая карьера началась со съеденного в раю яблока. В библейском сюжете грехопадений человека приход сознания рассматривается как проклятие. И действительно, именно в этом свете мы первоначально воспринимаем каждую проблему, подталкивающую нас в сторону сознания и все дальше удаляющую нас от рая бессознательного детства. Каждый из нас с удовольствием поворачивается спиной к своим проблемам, стремясь, по возможности, не слышать о них или—еще лучше—забыть об их существовании. Мы желаем, чтобы наша жизнь была простой, определенной, успешной и поэтому проблемы для нас — запретная тема. Мы хотим определенности, но не сомнений, результатов, но не экспериментов, как будто бы не видя, что определенность может возникнуть только через сомнения, а результат—только через опыт. Искусное отрицание проблемы не приведет к убеждению — напротив, требуется более широкое и глубокое сознание для того, чтобы дать нам определенность и ясность, в которыхмы нуждаемся.

Это предисловие, хотя несколько затянутое, кажется мне необходимым для прояснения предмета нашего обсуждения. Когда нам приходится иметь дело с проблемами, мы инстинктивно сопротивляемся идти по пути, ведущему сквозь неизвестность и мрак. Нам нужны только несомненные результаты, при том мы совсем забываем, что такие результаты достижимы, лишь когда отважиться войти в темноту и снова выйти из нее. Но чтобы пройти через темноту, мы должны собрать все силы озарения, имеющиеся у сознания, и, как я уже отмечал, даже вооружиться предположениями, потому что при рассмотрении проблем психической жизни мы постоянно сталкиваемся с принципиальными вопросами, касающимися частных областей самых разнообразных сфер знания.

Мы беспокоим и раздражаем теолога в не меньшей мере, чем философа, врача — в не меньшей степени, чем учителя; мы даже нащупываем дорожку в области деятельности биологов и историков. Такое экстравагантное поведение объясняется не самоуверенностью, а тем обстоятельством, что человеческая психика представляет собой уникальную комбинацию факторов, которые одновременно являются предметом исследования разных направлений науки. А все потому, что науки вышли из человека и особенностей его конституции. Они являются симптомами его психики.

Следовательно, как только мы задаем себе неизбежный вопрос: "Почему человек в отличие от представителей животного мира вообще имеет проблемы?"—мы попадаем в замкнутое переплетение мыслей, узор которого создавался на протяжении столетий многими тысячами проницательных умов. Я не собираюсь брать на себя сизифов труд по совершенствованию этого шедевра путаницы, но постараюсь внести свой скромный вклад в копилку подходов человека к решению этого важного вопроса.

Не может быть проблем без их осознания, а значит, и без сознания. Поэтому необходимо поставить вопрос иначе "Как впервые возникает сознание?" На этот вопрос никто не может ответить с уверенностью, но мы можем наблюдать маленьких детей в процессе формирования их сознания. Это доступно любому родителю, если он будет внимателен. А видим мы следующее когда ребенок узнает кого-либо или что-нибудь, то есть когда он "знает" человека или вещь, тогда мы понимаем, что у ребенка появилось сознание, и, конечно, поэтому роковой плод в раю вырос именно на дереве познания.

Но что такое узнавание или "знание" в этом смысле? Мы говорим о "знании" чего-либо, когда нам удается установить связь между новым восприятием и уже существующим контекстом таким образом, что мы держим в сознании не только это восприятие, но также и части данного контекста. Следовательно, "знание" основано на воспринятой связи между психическим содержимым. Мы не можем иметь знания о содержимом, ни чем не связанном, и мы даже не можем осознать его присутствие, если наше сознание еще на самом низком уровне. Таким образом, первая стадия сознания, которую мы можем наблюдать, состоит в простом увязывании двух и более психических содержимых. На этом уровне сознание спорадично и ограничивается пониманием нескольких связей, когда содержимое позже не сохраняется в памяти.

Не подлежит сомнению, что в ранние годы жизни нет непрерывной памяти, есть только — и это самое большее — островки сознания, подобные отдельным лампадам или освещенным объектам в кромешной тьме. Но эти островки памяти не идентичны тем самым ранним связям, которые просто восприняты; они содержат совокупность нового очень важного содержимого, связанного с восприятием самого субъекта, — так называемое эго.

Эта совокупность, подобно первоначальной, сначала просто воспринимается, и по этой причине ребенок естественно начинает говорить о себе как об объекте — в третьем лице. Лишь позже, когда эго-содержимое, так называемый эго-комплекс, приобретает собственную энергию (вероятнее всего, в результате тренировки и практики), возникает чувство субъективности или "Самости". Видимо, в этот момент ребенок и начинает говорить о себе в первом лице. На этой стадии, вероятно, начинается непрерывность памяти. Следовательно, по своей сущности это будет непрерывная последовательность эго-воспоминаний.

На детской стадии сознания проблем еще нет ничто не зависит от субъекта, ребенок полностью зависит от своих родителей. Как будто он еще не полностью родился и окружен психической атмосферой своих родителей. Психическое рождение, а с ним и сознательная дифференциация от родителей, обычно имеет место лишь в период полового созревания, вместе с взрывом сексуальности. Это физиологическое изменение сопровождается психической революцией. Ибо различные телесные проявления дают такой импульс эго, что оно часто начинает утверждаться без ограничения или умеренности. Иногда эту стадию называют "невыносимым возрастом".

До достижения этой стадии психическая жизнь индивида направляется главным образом инстинктивно, и практически не возникает. Даже когда внешние ограничения противоречат его субъективным импульсам, эти ограничения не приводят индивидуума к разладу с самим собой. Он подчиняется им или обходит их, оставаясь внутренне целостным. Он еще не знает состояния внутреннего напряжения, вызываемого проблемой. Такое состояние возникает только тогда, когда внешнее ограничение становится внутренним: когда импульс противопоставляется другому.

В психологической терминологии это будет выглядеть так: проблематичное состояние, внутренний разлад с собой возникает, когда бок о бок с совокупностью содержимого появляется вторая совокупность равной интенсивности. Эта вторая совокупность благодаря величине своей энергии имеет функциональное значение, равное значению эго-комплекса, мы можем даже назвать его другим, вторым эго, которое временно может даже вырывать первенство у первого. Это вызывает внутренний разлад — состояние, являющееся признаком проблемы.

Подытожим сказанное: первая стадия сознания состоит из простого узнавания или "знания" и представляет собой неупорядоченное или хаотическое состояние. Вторая стадия — стадия развитого эго-комплекса является абсолютной или монической. Третья являет собой еще один шаг углубления сознания и включает постижение разделенного, дуалистичного состояния.

Вот здесь мы и подходим к нашей действительной теме — проблеме стадий жизни. Прежде всего мы должны рассмотреть период юности. Он охватывает, в первом приближении, годы непосредственно после полового созревания и до периода середины жизни, который начинается в отрезке между тридцать пятым и сороковым годами.

Меня могут спросить, почему я начинаю со второй стадии жизни, словно нет проблем, связанных с детством. Сложная психическая жизнь ребенка является, конечно, проблемой первостепенной важности для родителей, преподавателей и врачей, но в нормальных условиях ребенок не имеет реальных собственных проблем. Ведь сомневаться в себе и быть в разладе с самим собой может лишь взрослый человек.

Все мы знакомы с источником проблем, которые возникают в период юности. Для большинства людей — это требования жизни, которые грубо кладут конец мечтаниям детства. Если индивидуум достаточно хорошо подготовлен, то переход к профессии или карьере может пройти гладко, но если он подвержен иллюзиям, расходящимся с реальностью, тогда наверняка возникнут проблемы. Все мы вступаем в жизнь, отталкиваясь от определенных предположений, которые иногда оказываются ложными, то есть не соответствуют условиям, в которых оказывается человек.

Часто это вопрос преувеличенных надежд, недооценки трудностей, необоснованного оптимизма или негативной установки. Каждый может составить целый список ложных предположений, которые становятся источником появления первых осознанных проблем.

Однако не всегда причиной проблем является противоречие между субъективными предположениями и внешними факторами, так же часто причиной могут быть внутренние психические трудности. Они могут существовать даже в том случае, когда во внешнем мире дела идут успешно. Очень часто причиной является нарушение психического равновесия, вызванное половым инстинктом; в равной мере часто причиной становится чувство неполноценности, возникающее из-за невыносимой чувствительности.

Такие внутренние конфликты могут существовать даже тогда, когда адаптация к внешнему миру была достигнута без видимого усилия. Иногда даже кажется, что молодые люди, которым пришлось вести трудную борьбу за существование, лишены внутренних проблем, тогда как те молодые люди, которые по тем или иным причинам не испытывали трудностей с адаптацией, сталкиваются с сексуальными проблемами или конфликтами из-за чувства неполноценности.

Люди, у которых собственный характер порождает проблемы, часто являются неврастениками, но было бы серьезной ошибкой смешивать существование проблем с неврозом. Между этими двумя типами людей имеется четкое различие, которое заключается в том, что неврастеник болен потому, что он не осознает своих проблем, тогда как человек с трудным характером страдает от своих осознанных проблем, не будучи больным.

Если попытаться извлечь общие и существенные факторы из почти неисчерпаемого разнообразия индивидуальных проблем, обнаруживаемых в период юности, то мы увидим во всех случаях одну характерную черту—более или менее явно выраженную привязанность к уровню сознания детских лет, сопротивление роковым силам внутри и вокруг нас, влекущим нас в мир. Что-то внутри нас стремится остаться ребенком, не осознавать или, в лучшем случае, сознавать только эго, отвергать все незнакомое или же подчинять его нашей воле ничего не делать или же предаваться жажде удовольствий и власти. Во всем этом есть что-то от инерции материи — это устойчивость предыдущего состояния, в котором диапазон сознания меньше, уже и эгоистичнее, чем в дуалистической фазе. Ибо здесь индивид сталкивается с необходимостью познать и принять нечто необычное и незнакомое в качестве части собственной жизни, своего рода "второго Я".

Существенной чертой дуалистической фазы является расширение жизненного горизонта, которое встречается с яростным сопротивлением. Если быть совсем точным, такое расширение или диастола, как его назвал Гете, начинается задолго до этого—а именно при рождении, когда ребенок покидает узкую оболочку материнского тела. С тех пор оно устойчиво нарастает, пока не достигнет вершины проблематического состояния, когда индивидуум начинает бороться с ним.

Что же случилось бы с человеком, если он просто слился бы с кажущимся незнакомым "вторым Я", позволив предыдущему эго кануть в прошлое? Мы можем предположить, что это был бы вполне практичный шаг. Сама цель религиозного образования, начиная с запугивания Адама и вплоть до ритуалов возрождения у первобытных племен, заключается в преобразовании человеческого существа в нового, будущего человека, позволяя старому умереть.

Психология учит нас, что в определенном смысле в психике нет ничего старого, такого, что могло бы действительно и окончательно умереть. Даже Павел был оставлен с тернием во плоти. Каждый, кто защищает себя от нового и незнакомого, уходя в прошлое, приходит к такому же неврастеническому состоянию, что и человек, отождествляющий себя с новым и убегающий от прошлого. Единственное различие состоит в том, что один избавляется от прошлого, а другой — от будущего. В принципе, оба делают одно и то же: они укрепляют узкий диапазон сознания вместо того, чтобы сокрушить его в борьбе противоположностей и построить более широкое и глубокое сознание.

Идеальным было бы достижение такого результата на второй стадии жизни, но тут имеется загвоздка. С одной стороны, природе нет никакого дела до более высокого уровня сознания. С другой—общество не особенно-то оценивает эти духовные подвиги: его награды всегда даются за достижения, а не за индивидуальность, чаще всего последняя бывает награждена лишь посмертно. Эта ситуация подталкивает нас к особому решению: мы вынуждены ограничивать себя достижимым, обособлять те способности, которые ведут общественно активного индивида к раскрытию его подлинного потенциала.

Достижение, полезность и т.д.—все это идеалы, которые, казалось бы, указывают на выход из смятения проблематического состояния. Это путеводные звезды, направляющие нас в стремлении расширить и укрепить наше психическое существование, — они помогают нам пустить корни в этом мире, но бессильны помочь в построении того более широкого сознания, которое мы называем культурой. В период юности, однако, этот курс вполне нормален и он при всех обстоятельствах предпочтительнее, чем сумбурные метания в хаосе проблем.

Следовательно, рассматриваемая дилемма часто решается следующим путем. Все, что дано нам прошлым, приспосабливается к возможностям и требованиям будущего. Мы ограничиваемся достижимым, и это означает отказ от всех других наших потенциальных психических возможностей. Кто-то утрачивает при этом ценную часть своего прошлого, другой — ценную часть своего будущего. Каждый может вспомнить друзей или школьных товарищей, подающих большие надежды и идеалистов в юности, которые при встрече через много лет выглядят так, словно они росли сухими и зажатыми в тисках. Это примеры вышеупомянутого решения.

Но серьезные проблемы жизни никогда полностью не решаются. Бели все же создается впечатление, что они решены, это верный признак того, что что-то упущено. Похоже, что значение и цель проблемы состоит не в ее решении, а в нашей непрестанной работе над ней. Только это спасает нас от оглупления и остановки в развитии.

Точно так же решени