Сладострастие до воспаления

В спектакле «Братья Карамазовы», который поставил со своим курсом Лев Эренбург, актеры на сцену не выходят. Они выбрасываются, вылетают, выскакивают, запрыгивают на нее, и делают это с таким азартом и воодушевлением, на которое только студенты и способны. Первый спектакль курса получился не столько «достоевский», сколько «карамазовский». «Сладострастие до воспаления доведено» здесь в каждом из героев. Невероятная энергия, сила, страсть, которые есть у ребят, – в сочетании с методом Эренбурга: все проверять телом – дали такой результат.

В центре сцены – деревянный помост, немного наклоненный в сторону зрителя (сценография – Полина Мищенко), в центре помоста – длинный деревянный столб, под столбом спит старший Карамазов (Константин Шелестун). Четыре брата стоят перед нами на краю сцены и с болью вдевают себе, как лошади, между зубов воображаемую уздечку, пытаясь усмирить и обуздать свою страсть. Но страсть широких натур карамазовских оказывается необуздываемой. Уже в начале спектакля вчетвером, будут они бегать вокруг своего лежащего отца, когда ему вдруг становится плохо, обмахивать его со всех сторон пиджаками, и кричать: каждый – свою правду. Похожий на священника Алеша (Михаил Тараканов) со светлыми вьющимися, собранными сзади волосами, с бородой, в черной монашеской рясе будет кричать, что Бог есть. Он – не праведник и не чистая душа, а такой же, как его братья. Вместе с ними он будет так же предаваться сладострастию, потому что жажда жизни и удовольствий, которая заложена в нем природой, оказывается сильнее и перекрывает все его духовные стремления и порывы. Выхоленный Иван (Илья Тиунов), одетый в черную«тройку», говорит, что в Бога верует, но мира его не принимает, и именно от этого его неприятия произойдет убийство. Порывистого и смелого Митю (Даниил Вотев),который будет делить с отцом Грушеньку, оба брата хватают за руки, стараясь не дать выплеснуться его страсти, но у них не получается его усмирить, он все равно – бунтует, делая сальто прямо перед зрителями и вырываясь из их рук. Смердяков (Дмитрий Честнов) выходит на сцену вместе со своими братьями, он – тоже их, карамазовский, единоутробный брат. Интеллигентный, аккуратный мальчик, в очках и в белой рубашечке, будет под гитару петь романсы Лермонтова, готовить в передничке обед, а потом возьмет – и убьет. Сначала курицу, потом – отца.

Деревянный столб и небольшая площадка, на которой происходит действие, наделяется множеством смыслов. Это и позорный столб; и место для самоубийства, для казни и для покаяния; и палка, которой зажимают рот эпилептику; и детородный орган, и древо жизни, которое уже засохло, обрублено, и больше никогда не зацветет… На самый верх столба взберется Алеша, которого будут мучить бесы. Столб будет опорой Лизе Хохлаковой (Полина Диндиенко), пытающейся удержаться на своих слабых больных ногах. Здесь же будут проходить все сцены близости Мити и Катерины Ивановны (Екатерина Кукуй), Лизы и Алеши, Алеши и Грушеньки. Небольшая по размерам площадка метафорически будет ограничивать пыл и страсть героев, не давая им свалиться в бездну. Но непокорные герои преступают все границы: актеры иногда будут перешагивать черту, спрыгивать с деревянных подмостков и играть на привычной сцене.

Грушенька (Нина Малышева) появляется на сцене с растекшейся тушью и со спущенными чулками. «Гордая и наглая, полнотелая русская красавица», в длинных платьях, с длинными темными волосами, на высоких каблуках, она будет метаться по сцене от одного брата к другому, только с одной целью – утолить свою невыносимую жажду. Эта героиня знает, что она хороша, она любуется собой и знает себе цену. Актрисой раскрывается только одна сторона Грушеньки Достоевского, трагедии падшей женщины с изломленной душой в ней нет. Хотя к трагедии в этом спектакле и не стремятся. Эренбург и Сквирский работают в своем привычном жанре трагикомедии. Герои Достоевского здесь становятся эпилептиками. Все будут зажимать себе рот, вставлять что-то между зубов, как во время приступа, чтобы не ввалился язык. Лиза – лентой с косы, Грушенька –платком, поляк Муссялович – прядью волос Грушеньки. Герои спасают себя от приступа эпилепсии и одновременно обуздывают свои страсти, которые карамазовскими оказываются у всех.

Музыкальным лейтмотивом спектакля становится романс «Когда, душа, просилась ты погибнуть иль любить…» (музыка М. Яковлева, слова А. Дельвига). Трифон Борисович (Павел Стонт), сидя на сцене с граммофоном, тихо напевает Грушеньке, накладывая на музыку из романса страшные слова: «Убили – арестовали». Так складно у него выходит своя песенка. Кульминация спектакля– сцена отцеубийства, когда убийца и убитый поют одну песню, в два голоса. Перед нами – старый безумный сладострастник, страшный погибший человек и молодой романтик, который на манер Олега Погудин закинул ногу за ногу и, аккуратно перебирая струны, поет романсы на стихи Лермонтова. Один – в рваной шубе, с всклокоченными волосами, другой – в отглаженной беленькой рубашечке, жилете, брючках, с причесанными волосами. Отец и сын. Смердяков вспоминает все романсы, какие он знает, и предлагает их отцу, но старший Карамазов хочет услышать только одну песню. О своей уставшей и погибшей душе. И вот они начинают петь. Честнов – тенором, лирически вытягивая слова, Шелестун – низко и грубо, не попадая в ноты, на последнем вздохе, из последних сил. «Выблядок!», – скажет старший Карамазов своему сыну и ударит его по голове. Тот резко выкрикнет: «Отец!», – и упадет в припадке. Карамазов страшно испугается и начнет исступленно, стоя на коленях, молиться. И в тот момент, когда он будет осенять себя крестным знаменем, сымитировавший припадок Смердяков тихо подойдет к нему сзади и, легонько стукнув по голове, нанесет смертельный удар. Так случится отцеубийство, так примет на душу этот спокойный, тихий с виду Смердяков тяжкий грех. Именно он убьет своего отца, но он окажется лишь исполнителем. В конце спектакля все братья, почти полностью обнаженные, будут, как рафаэлевские ангелы, кружить вокруг своего отца. Они – его плоть, все, как один, такие же Карамазовы.

Финальная детская игра вокруг столба и одного стула наполнится не детским содержанием. Герои оббегают столб, и тот, кто садится на стул, кричит: «Креста хочу!». Действительно ли они хотят искупления, и готовы ли эти герои нести крест? Наверное, нет. Трагикомическая, фарсовая природа спектакля, конечно, снижает проблематику Достоевского и порой все сводится к проявлению физиологических подробностей, без которых Небольшой драматический театр просто не мыслим. Но важно, что нам все время напоминают: мы находимся в театре, не в романе. Интересные ходы, хитрые уловки, игра с телом и предметом– та живая театральность, за которую НДТ всегда особенно ценился.

На поклонах перед нами в ряд стоят счастливые лица. Еще студенты, но уже актеры, выдержавшие свой самый главный экзамен – перед зрителем. И невероятно интересно видеть здесь новую смену, новую энергию, новое поколение, которое уже впитало в себя то лучшее, что есть в этом театре.

Елизавета Короткевич
Студентка театроведческого факультета РГИСИ