Я с вечера решил нарезаться

 

 

Я с вечера решил нарезаться,

И нынче вышло все по-моему:

В ногах еще остатки резвости,

Они несут к ведру помойному.

 

Осточертела жизнь степенная,

Мне дорога она изъянами —

Окурками, пивною пеною,

Что на штаны сдувают пьяные.

 

Чем жизнью жить на вас похожею

И чувств постыдных не стыдиться,

Уж лучше в грязь свалиться рожею,

И до бесчувствия напиться.

 

 

Не сумев полюбить ни погоду, ни почву, ни власть

 

 

Не сумев полюбить ни погоду, ни почву, ни власть,

Не желая увидеть в грядущем просвета,

Не имея нужды что распущено заново прясть,

Предаваясь раздумьям (мне свойственно это),

 

Я сижу на диване, закутавшись в плед, и курю.

Мне немного тоскливо, за окнами сырость.

Ветер воет под дверью и резко кричит «улю-лю».

И вообще мне тревожно, как будто бы что-то случилось.

 

Так и в детстве бывает: ты сам не поймешь почему,

То ли тучи сгустились, то ли тебе одиноко,

То ли ты простудился, и ветер гуляет в дому,

Ты сидишь и дрожишь над стаканом томатного сока.

 

Вот на лестнице шум, и я знаю, что это конец.

И так долго играл, что не скажешь уже «не играю».

Мне в прихожей надвинут на брови походный венец —

Шерстяную беретку с терновым отливом по краю.

 

 

Зазевался, а вы уж решили, что ваш

 

 

Зазевался, а вы уж решили, что ваш,

Что конец, коли к стенке приперло?

Но теперь надоело, довольно, шабаш.

Я не дам перерезать мне горло.

 

Я не дам перерезать мне горло за так —

Оттого что попал в живодерню,

Оттого что мне шкуру разметил скорняк,

Оттого что здесь выжить зазорно.

 

Вам в привычку вошло безнаказанно бить,

Вы для каждого знаете цену.

Деться некуда, загнан, и впору завыть —

Я лопатками чувствую стену.

 

Но хрипя, дыбя шерсть, окровавя белки,

Я еще отплачу, как умею.

Я умру, как собака, сжимая клыки,

Разрывая противнику шею.

 

 

Бильярд

 

 

Вдоль зеленого поля сощурясь глядел,

Повернее мишень выбирал,

И учился, как здесь выверяют прицел,

Здесь расчетливо бьют, наповал.

 

Я к ним в гости был зван, и пришел отдохнуть,

И меня занимала игра,

И я бил с наслаждением в желтую грудь

И следил за полетом шара.

 

И меня забавляло: средь бывших вокруг

Кто поверить бы смог и узнать,

Что на шее моей уже сходится круг,

Что меня уж велели сыскать.

 

Вот теперь мне конец, я над лузой завис,

Это верный, рассчитанный шар.

Вот такие точь-в-точь и собьют меня вниз,

Мастера на красивый удар.

 

С ними нынче легко – про театр и кино,

Про свободу и совесть болтать.

А вскочить бы – и разом в лицо все вино…

И, смеясь, продолжал я играть.

 

 

На песню уголовника хмельного

 

 

На песню уголовника хмельного

сбегались из подъездов, а с окон

смотрели как с зубами вместе слово

вбивал ему прикладами закон.

 

Растерзанный, взлохмаченный и пьяный,

он шел, не понимая, меж двоих.

У нас в ушах стучали барабаны,

а он, шатаясь, пел похабный стих.

 

И каждый раз, когда приклад со стуком

прокуренные зубы вышибал,

к стеклу мы жались побледневшим ухом,

а он лишь, ухмыляясь, напевал.

 

Никто из нас тогда и не подумал:

за что его – попойку иль грабеж?

Не понимая, пел бандит под дулом,

и нас за окнами бросало в дрожь,

 

Быть может он был вовсе невиновен,

и спьяну боли не воспринимал.

Мы вслед глядели, как он под конвоем

в соседний переулок ковылял,

 

И долго нас дразнила брань пьянчуги,

беззубый и отчаянный оскал.

Он не искал защиты и услуги —

и каждый безотчетно ревновал.

 

 

Вор закрыл глаза и бежал

 

 

Вор закрыл глаза и бежал,

Ожидая свинец.

Он не видел ружейных жал,

Просто понял: конец.

 

В жизни видел немного он:

Лишь барак да забор,

Лишь ворон, решетки окон,

Охраняемый двор.

 

На бегу часовой стрелял

И потом еще раз.

Он не слышал, как вор кричал,

Только слышал приказ.

 

В жизни слышал немного он:

Только скрип сапогов,

Офицерских стаканов звон,

Треск разбитых зубов.

 

Повернулся, спустил затвор,

Сигарета у губ.

Чертит воздух стая ворон

И кричит, чуя труп.

 

 

Если бежишь тайгой

 

 

Если бежишь тайгой,

Если увяз ногой,

Ниже пригни хребет,

Знай, что спасенья нет,

Не пощадит часовой.

 

Он как и ты – лишь раб,

Он как и ты – ослаб.

Воздух холодный грудь

Давит – не продохнуть.

Рвется наружу храп.

 

Голову в плечи врой.

Слышишь собачий вой?

Слышишь затвора лязг?

Ты не уйдешь, земляк.

Некуда деться. Стой.