Религиозная структура и литературные жанры

Исторический очерк

Пролог к новой главе истории – империя мидийцев, племени иранского происхождения, находящегося в близком родстве с персами. В VII в. до н. э. мидийцы образовали мощное государство; под началом царя Киаксара (Увахшатра) они одолели Ассирию, проникли в Армению и Анатолию и были остановлены на реке Галис сопротивлением лидийцев. Мидийская империя оказалась короткоживущей и просуществовала очень недолго. В середине следующего столетия персы под предводительством Кира сбросили мидийское ярмо, взяли власть и начали собственную экспансию.

Кир, основатель династии Ахеменидов, – величайший завоеватель в истории Древнего Востока. За одиннадцать лет он сумел, с одной стороны, проникнуть в сердце Индии, а с другой – оккупировать Анатолию и Вавилон со всеми их землями до самых границ Египта.

Так возникла величайшая из древневосточных империй. Почему ей уготован был такой поразительный успех? Несомненно, отчасти дело в молодой энергии новых завоевателей и тех кризисах, которые в это время переживали (или не переживали) древние империи. Хеттская империя пала, Ассирийская пала, Египетская сжалась до размеров собственно Египта, Вавилонская подорвана внутренними беспорядками. Но ясно, что такая обширная империя, включавшая в себя самые разные народы и культуры, не могла выжить и победить без собственной политической формулы – без системы, способной примирить старое и новое, успокоить сопротивление и конфликты, взлелеять и усилить тенденции к объединению. В самом деле, величайшее достижение Кира – именно в этом. Он умел везде уважать местные традиции и даже приспосабливаться к ним. Более того, обладая собственными взглядами на историю, он везде представляется законным преемником местных династий, которые не смогли утвердиться на своем месте из-за недостатков их представителей; он берет существующие механизмы и использует их как есть, без всякой модификации; он уважает чужих богов и делает их своими. Несомненно, кое-что из этого можно назвать пропагандой и приспособленчеством; но утверждение морального принципа, возведение терпимости в систему, стремление к сосуществованию вне рамок политической необходимости, – все это свидетельствует о его бесспорно высоком этическом уровне и либеральности. Дело у него не расходилось со словом, практика – с теорией.

Возможно, лучше всего проиллюстрировать эти замечания памятной надписью, в которой излагается история завоевания Вавилона. Пользуясь языком завоеванной страны, Кир утверждает, что ее собственный бог Мардук, забытый местным царем Набонидом, избрал его, Кира, и послал его восстановить истинную веру:

[Мардук] осмотрел и обыскал все страны в поисках добродетельного правителя, готового вести его (то есть вести его, Мардука, во время ежегодной процессии). Он произнес имя Кира, царя Аншана, объявив его правителем всего мира… Мардук, великий господин, защитник народа, с радостью увидел добрые дела Кира и его честное сердце и велел ему идти на город его Вавилон. Он велел ему выступить походом на Вавилон и сам ехал рядом с ним как истинный друг. Его огромная армия – количество воинов в ней, как воды в реке, неисчислимо, – шла вперед и оружие свое везла с собой. Без всякого сражения Мардук привел их в свой город Вавилон, избавив его от бедствий. Он отдал в руки Кира Набонида, царя, который не славил его. Все обитатели Вавилона, как и всей земли Аккадской и Шумерской, включая царей и правителей, склонились перед Киром и целовали его ноги, с радостью и сияющими лицами, потому что он получил это царство. Радостно они приветствовали его как господина, с чьей помощью они вернулись к жизни из мертвых и были избавлены от бедствий, и славили они его имя.

Сын Кира Камбиз (528–522 до н. э.) еще расширил завоевания на запад: он оккупировал Египет, проник в Нубию и Эфиопию. Эти события имеют огромное историческое значение: с исчезновением самой независимой части Древний Восток достигает общего единства.

Неясно, продолжал ли Камбиз просвещенную политику отца. Согласно греческим источникам, он насмехался над египетской религией, разрушал храмы и убил священного быка Аписа. Правда это или легенда? Если легенда, то на каких фактах она основана? У нас не хватает непосредственной информации, которая помогла бы ответить на эти вопросы [36].

На обратном пути из Египта Камбиз узнает, что в Персии вспыхнуло восстание: маг Гаумата выдал себя за умершего брата царя и на этом основании захватил власть. Камбиз умирает на пути домой. Но Дарий, отпрыск еще одной ветви Ахеменидов, поднимает свои знамена и, умертвив узурпатора, восстанавливает династию. Длинная надпись, посвященная этим событиям, повторяет в сфере внутренней политики все ту же старую тему попранной и восстановленной справедливости; царь откровенно стремится лигитимизировать свое восхождение на трон. Но в этой надписи есть еще одна интересная черта, которая ставит перед нами религиозную проблему: Дарий вновь и вновь говорит о покровительстве Ахурамазды – бога, провозглашенного Заратустрой. В надписи говорится:

Я Дарий, царь великий, царь царей, царь в Персии, царь стран, сын Виштаспы (Гистаспы), внук Аршамы, Ахеменид…

Говорит Дарий-царь: по воле Ахурамазды я стал царем. Ахурамазда дал мне царство.

Говорит Дарий-царь: царство, которое было отнято у нашего рода, я вернул, восстановил его в прежнем виде. Святилища, которые Гаумата-маг разрушил, я восстановил. Я вернул народу [его] достояние: скот, домашнюю челядь, фамильные владения, которые Гаумата-маг у него отнял. Я восстановил страну в прежнем виде, и Персию, и Мидию, и другие страны. То, что было отнято, я вернул обратно. По воле Ахурамазды это я совершил [37].

Исходя из этого, можно предположить, что именно Дарий установил в Персии религию Заратустры; а поскольку пророк и сам упоминает в Авесте одного из своих покровителей по имени Гистаспа (так звали отца Дария), неудивительно, что некоторые авторитеты склоняются к этой гипотезе. Но вопрос на самом деле не так прост: бог Ахурамазда, которого Заратустра выдвинул на первый план, вполне мог принадлежать к уже существующей религиозной системе; а имя Гистаспа может быть всего лишь совпадением. Во всяком случае, Дарий, помимо Ахурамазды, признает и других богов, что явствует из следующей части надписи:

Говорит Дарий-царь: вот что я сделал; по воле Ахурамазды в один год я сделал это. Ахурамазда помогал мне, и другие сущие боги.

Таким образом, вопрос остается неясным и сложным. Действительно ли религия Дария – зороастризм? И как можно примирить зороастрийский монотеизм с веротерпимостью, характерной для Ахеменидов?

После восхождения на трон Дарию пришлось столкнуться с целой серией бунтов в самых разных частях его царства. Он подавил их все твердой рукой и вновь завоевал все земли, входившие в империю при Камбизе; он продвинулся даже дальше, в Индию на востоке и в Европу на западе. Из Европы ему пришлось отступить после формирования Дуная, а в Греции он потерпел поражение при Марафоне; тем не менее эти экспедиции свидетельствуют об агрессивности государства, только расширившего свои границы до беспрецедентных размеров.

Политическая организация государства при Дарии тоже достигает наивысшего развития. На вершине пирамиды – царь, наделенный абсолютной наследственной властью; ему помогает совет знати. Царь не обожествлен, как в других культурах Древнего Востока; считается, что он лишь пользуется божественной помощью. Царю подчиняются сатрапы, губернаторы провинций, на которые разделена огромная империя. Эти провинции сохраняют собственную политическую организацию и обычаи. К каждому сатрапу приставлен царский секретарь, который, с одной стороны, помогает ему управлять провинцией, а с другой – присматривает за ним. Надзор осуществляют также инспекторы, которые объезжают провинции, проверяют в них состояние дел и присылают царю отчеты. Фундаментом экономической жизни страны служит отлично организованная система налогов. Развитию торговли способствует одно очень важное нововведение: в это время в Лидии уже пользовались монетами, и Дарий вводит монетную систему по всей империи. Наконец, для облегчения торговых связей и военных передвижений создается сложная система дорог, включая знаменитое «шоссе» из Сузы в Сардис длиной полторы тысячи миль.

Дария на персидском троне сменил Ксеркс. Греческие источники, описывая его масштабный поход и морское поражение при Саламине, представляют Ксеркса жестоким тираном. Надпись, оставленная самим царем и обнаруженная в Персеполе, показывает другую сторону его личности. В частности, она проясняет его религиозную политику, в которой мы теперь видим несомненные следы зороастризма. О «злобных богах», или дэвах, там говорится в следующих выражениях:

Бог великий Ахурамазда, который создал эту землю, который создал то небо, который создал человека, который создал благоденствие для человека, который сделал Ксеркса царем, единым над многими царями, единым над многими повелителем.

Я Ксеркс, царь великий, царь царей, царь стран многоплеменных, царь этой земли великой [раскинувшейся] далеко, Дария царя сын, Ахеменид.

Говорит Ксеркс-царь: когда я стал царем, была среди стран, которые выше упоминаются, [такая, где было] волнение. Потом Ахурамазда мне помог. По воле Ахурамазды эту страну я сокрушил и поставил ее на место. И среди этих стран была [такая], где прежде дэвы почитались. Потом, по воле Ахура-мазды, я этот притон дэвов разгромил и провозгласил: «Дэвов не почитай» [38].

Ксеркс погиб от руки убийцы. Его преемник Артаксеркс (464–424 до н. э.) весь период своего правления старательно поддерживал неустойчивое равновесие среди постоянных покушений и заговоров. Но затем равновесие все же рушится. Следует целое столетие внутренних дрязг; при этом фундамент империи трещит по швам, а ее мощь остается всего лишь фасадом. Насилие и коррупция в погоне за властью прокладывают дорогу к быстрому концу. Сама концепция правления меняется к худшему и откровенно регрессирует: либерализм, примирявший и объединявший разные народы при уважительном отношении к их правам, сменяется деспотическим правлением и безоглядным угнетением; народы империи отдаляются друг от друга и начинают чувствовать враждебность к чужим. Таким образом, когда наступает кризис, почва для него оказывается подготовленной. Александр Македонский врывается на Ближний Восток и, выигрывая одно сражение за другим, стремительно овладевает регионом. В 330 г. до н. э. процесс завершается. История Древнего Востока подошла к концу.

Однако конец истории не есть конец цивилизации. Мы начали эту главу цитатой из Ольмстеда; закончим ее другим отрывком из этого же автора: «Сожжение Персеполя дало миру знак, что великий поход достиг предначертанного ему конца. К несчастью, и символ, и сам поход были равно не ко времени. Первые свои завоевания Александр организовал по образу и подобию персидской сатрапии. В Египте он узнал, что он сын бога, а следовательно, и сам обладает божественной властью. Все больше и больше Александр подпадал под влияние восточных верований, и вскоре он уже перенимал персидскую роскошь и церемониал. В конце концов он мечтал объединить персидский и греческий народы и культуры. Восток победил яростного завоевателя».

Религиозная структура и литературные жанры

Итальянский ученый А. Пальяро пишет: «Фактором, сыгравшим величайшую роль в формировании иранской цивилизации и превращении ее больше чем на тысячу лет в отдельную политическую единицу, безусловно, стала религия. Ибо если иранские племена нагорья, принявшие зороастризм, стали исторической нацией, организовали и смогли поддерживать собственное государство на границах греко-римского мира, то родственные им племена Центральной Азии, оставшиеся в стороне от этой религии, потерялись в море кочевых и варварских народов, которым древние дали коллективное название скифов. Более того, следует отметить, что самоутверждение иранской цивилизации, особенно на культурном уровне, шло во многих отношениях параллельно с утверждением религиозных ценностей и было с ним тесно взаимосвязано».

В этих наблюдениях подчеркивается важность и значение зороастрийской религии в иранском мире. Красноречивым подтверждением тому может служить тот факт, что религия эта пережила падение Ахеменидов и через несколько веков, уже при Сасанидах, даже стала официальной государственной религией, скрепив таким образом узы, которые в древние времена, как мы видели, нередко были туманными и неопределенными.

Но значение зороастризма не ограничено иранским миром; оно распространяется и на весь Древний Восток. В определенном смысле развитие этой религии идет параллельно событиям в Палестине, ибо утверждает монотеистический культ, основанный на единой морали. Различия между двумя религиями глубоки: в Израиле вера и политика слиты в единое неделимое целое, в Иране они существуют отдельно и независимо; в Израиле монотеизм строится в основном на эмоциональной основе, а в Иране преобладает интеллектуальный подход, и было бы трудно отделить его – хотя точнее тоже сказать сложно – от поведения и особенностей индоевропейских племен, его носителей; наконец, в Израиле монотеизм становится все более абсолютным, тогда как в Иране он со временем смягчается. Но, несмотря на все различия – несмотря даже на более очевидные различия, обусловленные глубоким несходством условий жизни, – две религии связывает одно существенное качество: в том и другом случае вера становится независимой и образует сообщество – мы бы сказали, церковь, независимую от политических обстоятельств.

Литературное наследие Ирана в основном определяется его религиозной доктриной: это священная книга, Авеста, составленная, подобно израильской священной книге, из отдельных частей, различающихся между собой по содержанию и времени создания. Сохранилась лишь часть этой книги, но даже и так мы вполне можем выделить в ней различные литературные жанры: гимны, молитвы, правовые предписания и описания ритуалов. В ее сегодняшней форме эта книга демонстрирует развитие не только во времени, но и – одновременно – в стиле: откровенное выражение эмоций самой древней ее части, гат, семнадцати гимнов, восходящих, по всей видимости, непосредственно к Заратустре, сменяется монотонностью, некоторым многословием, а временами даже менее правильным языком. Но – самое главное – в этой священной книге наблюдается эволюция содержания: подробнее мы поговорим об этом позже, но уже сейчас можно сказать, что речь здесь идетне только, как в других местах, о естественном развитии идей во времени и пространстве, но и о реальных изменениях, о возвращении элементов примитивного язычества. Таким образом, здесь есть четкое деление, указывающее на существование в истории зороастризма двух структурно противоположных фаз.

Фигура иранского пророка Заратустры до сих пор остается таинственной. Из гат мы узнаем о нем очень немного. Он говорит, что у него есть враги, что его преследуют:

В какой земле мне укрыться, куда мне пойти укрыться?Изгоняют меня от земляков и соплеменников,Неблагосклонны ко мне и родовой союз,И поклоняющиеся друджам правители страны.Как мне добиться твоей благосклонности, о Мазда-Ахура?Знаю я, почему, о Мазда, нет мне успеха:Мало у меня скота и мало людей.Рыдаю я пред тобою, взгляни же, Ахура,Поддержку ниспошли, какую друг дает другу!Научи чрез Ашу, как приобрести Добрую Мысль! [39]

Заратустра находит приют и поддержку при дворе некоего правителя. Мы уже говорили, что некоторые ученые видят в этом правителе отца Дария, – в этом случае пророк жил в VI в. до н. э. Но другие, опираясь на более поздние иранские хронологические ссылки, утверждают, что жил он на несколько десятилетий раньше; третьи вообще, опираясь на архаический язык гат, пытаются сместить время его жизни к 1000 г. до н. э. Из всего этого видно, как трудно определить Заратустру исторически; с другой стороны, нет никаких оснований сомневаться, что это историческая фигура, хотя прежде такие сомнения высказывались. Указания на окружающую природу в гатах позволяют предположить, что жил он в пастушеских районах Восточного Ирана, но точно определиться даже в этом вопросе невозможно.

Предмет его учения определить несложно. Но когда дело доходит до определения его источников или новых оригинальных элементов в нем, возникают сомнения. Дело в том, что мы слишком мало знаем о состоянии иранской религии на тот момент и не можем определить позицию Заратустры в отношении нее. Авторитетный ученый Ж. Дюшен-Гийе-мен написал с оттенком иронии, что мы можем преуменьшить значение пророка, насколько захотим: для этого надо всего лишь приписать элементы его системы уже существовавшим на тот момент верованиям. Тогда даже природа его учения окажется под сомнением: был ли он знахарем, или философом, или социальным реформатором? Все три этих предположения выдвигались различными учеными, но ни одно из них не представляется полностью приемлемым. Несомненно, главный мотив деятельности пророка – религия, даже если в этой религии главенствуют рассудочные факторы, а основана она на социальной концепции.

Мысли Заратустры сосредоточены на утверждении единого бога. Имя бога – Ахурамазда – полностью определяет его характер, ибо если слово «ахура» – «господин» – и прежде использовалось для обозначения божества, то добавление слова «мазда» – «мудрый» или даже «мыслитель» – говорит о том, что главным в его природе является интеллектуальная деятельность. Это совершенно новый элемент для Древнего Востока, где прежде не удавалось выделить мысль и ее проекцию на вселенскую плоскость. Вообще, это ближе к признанию разума движущей силой и законом Вселенной; к этому очень скоро придут другие индоевропейские народы в Греции.

Преобладание в иранской концепции божества рассудочного элемента подтверждают и сущности, которых иранцы помещают рядом с Ахурамаздой: это Справедливость, Добрая мысль, Правило, Преданность, Цельность, Бессмертие. Сами по себе это не божества, это атрибуты или аспекты единого верховного бога, который их создал. В одном из древнейших гимнов пророк определяет работу Ахурамазды через серию риторических вопросов:

Сие спрашиваю тебя, скажи мне правду, о Ахура!Кто был изначальным отцом Арты [Духа огня]при зарождении его?Кто проложил путь Солнцу и звездам?Кто заставляет Луну прибывать и убывать?Это и многое другое, о Мазда, хочу я узнать!Сие спрашиваю тебя, скажи мне правду, о Ахура!Кто водрузил землю на место и удерживает здание облаков?Кто впряг в одну упряжку быстрых жеребцов с ветрами и облаками?Кто был создателем Воху-Маны [Духа скота], о Мазда?Сие спрашиваю тебя, скажи мне правду, о Ахура!Какой мастер сотворил свет и тьму?Какой мастер сотворил сон и бодрствование,Дабы разумному человеку напомнить о заботах его?Сие спрашиваю тебя, скажи мне правду, о Ахура!Верно ли наставляю я?Для кого создан скот?Кто научил сына почитать отца своего? [40]

Интеллектуальные в своих воплощениях сущности Заратустры отражают также глубокую моральную необходимость: их власть над миром означает просто, что общество держится на нравственности и справедливости.

Введение высшего принципа в сфере морали не избавляет нас от проблемы зла во Вселенной; напротив, эта проблема драматически усиливается. В результате в учении Заратустры появляется концепция злого духа, которая сразу же занимает очень существенное место, поскольку именно борьба злого духа с добрыми силами составляет самую суть жизни во Вселенной. Так появляются элементы дуализма, которые получат полное развитие при позднейших дополнениях в зороастризм. В мыслях же Заратустры злой дух не мешает высшему Духу, ибо он описывается как противостояние зла и добра, подчиненных верховному принципу. Борьба зла и добра идет непрерывно с самого начала времен; но, когда человек сделает свой выбор в пользу добра, добро будет вознаграждено, а зло наказано, и добро будет вечно править миром. Такова эсхатология Заратустры:

Речь моя для внимающих: о том, что творит Мазда, будет вещать она, о делах его, которые доступны разумению мыслящего. Речь моя будет славить Ахуру: ее предмет – предмет благоговения для неискаженного духа, предмет высоких святых размышлений. Исполнено прелести, добра и блеска то, о чем буду говорить я.

Итак, внимай, о человек, с напряжением слуха превосходному смыслу моего слова: оно укажет тебе, что избрать лучше – каждому укажет оно; выбор касается твоей плоти и тебя. Пока не настало великое время, нас учат те, которые обладают премудростью.

Два Духа, два близнеца вначале провозгласили от себя чистое и нечистое мыслей, речей и поступков. Благомудрые знают разницу между провозгласителями, не знают ее зломудрые: суд благомыслящих безошибочен и верен как о том, так и о другом Духе.

В первый раз когда они пошли создавать и жизнь, и отсутствие жизни, и все, чем стоит наконец мир, – где дурное, там виден был и Нечистый, Дух же Благой всегда пребывал неразлучен со святостью.

Из этих Духов Злой избрал для себя нечистое дело, чистоту же избрал Дух Непорочный, обитающий в непоколебимом небе: последовали чистоте чтущие Ахуру делами Правды, веруя Мазде.

Между избирателями не избрали Правды сонмы дэвов и кто ими обманут. Лишь только Нечистый Дух решил свой выбор, он прибегнул к сомнению, и – к Айшме немедленно столпились все желавшие безобразия этому миру.

К Ахуре прибегнула власть с благою мудростью и чистотою; прочность же и неослабную крепость телам их даровала Армайти. Да пребудут они всегда таковыми, как когда впервые ты приступил к творению!

Когда настанет время казни злодеям, тебе, Мазда, предстоят власть и благая мудрость. Ахура повелевает той и другой, и – злодея они предают в руки непорочности.

Да пребудем мы твоими, мы, стремящиеся к преуспеянию мира: Ахурамазда да укрепит нас, да укрепит нас Святость. Кто благомудр здесь, тому вечное пребывание там, где обитает премудрость.

На злого, на губителя, вот уже падает гибель разрушения; но сходятся в одно мгновение невредимыми в прекрасной обители Благого Духа, в обители Мазды и Непорочности те, для кого было сладостно прославление Благого.

Итак, поучайте о двух властелинах: их действия открыты Маздою человеку. Поучайте о них с наслаждением и постоянно: это учение давно уже разит нечестивых. В нем сила тому, кто праведен душою, в нем прославление ему [41].

Обратите внимание на сложность концепций, на характерную для них интеллектуальную концентрацию: этот отрывок лучше любых абстрактных рассуждений показывает глубокую разницу между ментальностью зороастризма и тем, что мы наблюдали в остальных регионах Древнего Востока. Решение проблемы зла связано с позицией Заратустры по отношению к верованиям иранского язычества. Он отрицает языческих богов, или, скорее, трансформирует их в демонов, существующих параллельно с добрыми духами, закладывая при этом, заметим в скобках, основу для будущего дуализма. В то же время он выступает против иранского культа, против кровавых ритуалов и употребления опьяняющей хаомы. Остается лишь один элемент предыдущего периода: поклонение священному огню. Но об этом говорят лишь редкие намеки, в которых огонь характерно одушевляется. Говорит Заратустра:

На твой вопрос: «На что ты решился?» —Отвечу: «При каждом поклонении огню думать лишь о Справедливости».

Следует упомянуть и о мире, в котором проповедовал Заратустра, – не столько чтобы рассказать, в какой обстановке появилось его учение, но чтобы разобраться с одним из существенных его мотивов, с социальным фактором. Заратустра проповедует среди пастухов, не кочевых, но живущих на своих пастбищах. Частое упоминание быка и необходимости защищать его от грабителей, – а еще больше персонификация его души, – делает это животное символом жизни и труда. Получается, что идеал реформатора – не перестройка общества, а, наоборот, его гармоничная консервация.

Одна очень известная гата начинается со странной жалобы бычьей души:

Молит вас Душа Быка:«Кто создал меня и для чего? Айшма злой гнетет меня, угоняют воры и грабители, Кроме вас – защиты нет, селянин пусть пестует меня!» [42]

В другом месте бык превозносится как источник изобилия, созданный и взращенный верховным богом и его помощниками:

Этого Духа ты еси отец святой, Тот, что здесь [человеку] корову, радость приносящую, сотворил И для нее на пастбище покой дал [земле] – Армайти, Чтоб с Доброй [он] советовался Мыслью, о Мудрый [43].

В целом религия Заратустры чрезвычайно проста в своей конструкции и составляющих ее элементах; это верно не только в позитивном смысле, в отношении природы учения, но и в отрицательном смысле, в плане отказа от – или, по крайней мере, отсутствия – множества факторов, которые до сих пор мы всегда находили в восточных религиях. Так, в зороастризме нет мифологии; есть лишь слабые следы богослужебных ритуалов и форм; нет магии и гаданий, которые чаще всего сопровождают религиозную практику; наконец, нет особого религиозного класса, жречества.

После смерти Заратустры эта ситуация в определенной мере меняется. Учение претерпевает глубокие изменения, реакционные по природе, следы которых можно видеть в остальной части Авесты. Вновь появляются языческое наследие и простонародные верования, монотеизм трансформируется и подменяется; в конце концов от него, по существу, отказываются. Скорее всего, ведущая роль в таком развитии событий принадлежит жречеству, «магам»; некоторые считают, что первоначально это было отдельное племя, другие, с большим основанием, ведут их происхождение от некоего религиозного сообщества.

После смерти Заратустры его учение претерпело следующие изменения. Во-первых, монотеизм сменился дуализмом; добрый дух был отождествлен с Ахурамаздой, который таким образом превратился в противника злого духа Ахримана, могущество которого в жизни Вселенной едва ли уступает могуществу самого Ахурамазды. Во-вторых, сущности, связанные с обеими сторонами вечного конфликта, с добром и злом, увеличились числом, вобрали в себя представителей древнего язычества и в конце концов превратились в независимые божества в полном смысле этого слова. Так, в лагере добра мы встречаем древнего арийского бога Митру и богиню плодородия Анахиту, возникшую под сильным влиянием месопотамской Иштар; в лагере зла объявился Индра, еще один бог древнеиранского пантеона. На определенном этапе на этот дуализм наблюдается интересная реакция, но, к сожалению, у нас слишком мало информации о ней; речь идет о зурванизме – движении, в котором оба верховных принципа, зло и добро, выводятся из одного и того же элемента, времени. Это скорее философское, нежели религиозное решение, отражающее стремление к единству, которое с развитием зороастризма вновь оказалось неудовлетворенным.

На новой стадии учения эсхатология становится более определенной и выраженной. Души предстают перед судьями по одну сторону от моста Чинвад, их добродетели и грехи взвешиваются на особых весах. Добродетельным удается достичь ада, тогда как грешников сбрасывают в адскую бездну под мостом. Но и ад, и небеса временны; в конце времен море расплавленного металла очистит Вселенную, и добродетельные поднимутся к вечной жизни.

Вновь появляются древние ритуалы: опьяняющая хаома вновь признается священным напитком и предлагается верующим; в церемониях очищения главную роль играет священный огонь.

Параллельно с развитием богослужебного ордера развивается и класс священнослужителей: в частности, непрерывно горящий огонь нуждается в подготовленном персонале, который круглые сутки поддерживал бы его. Священники, содержать которых должно общество, обретают все большее влияние на его жизнь.

Таким образом, зороастризм живет, консолидируется и одновременно разлагается: странная судьба для религии – выжить за счет тех самых элементов, которые она была решительно настроена уничтожить.

После этого наброска из религиозной жизни нам следовало бы связать историю религии с политической историей; но это очень сложная и слабо решаемая проблема. Трудно поверить, что Кир был зороастрийцем; Дарий, возможно, был, но чужих богов не исключал и он; Ксеркс почти наверняка был зороастрийцем. Вероятно, религия в тот момент была на самой ранней стадии развития; только позже, во времена Артаксеркса II, появляются ссылки на Митраса и Анахиту, свидетельствующие о наступлении новой фазы ее развития. Тем не менее существенной чертой остается раздельный ход политического и религиозного процесса. Можно сказать даже больше: политическая деятельность позитивна ровно до тех пор, пока существует религиозная терпимость; как только Ахурамазда становится единственным богом, политическая деятельность оборачивается негативом. В заключение мы хотели бы сказать, что отношения между двумя процессами в данном случае принципиально вторичны. Религия Заратустры живет собственной жизнью. Это первая религия на Древнем Востоке, в истории которой политические события не играют не только решающей, но и вообще сколько-нибудь значимой роли.

Художественные типы

Сообщество наций, которые Ахемениды сумели сплотить в единую империю, сплавляет воедино различные элементы и создает искусство, которое призвано стать выразителем этого сообщества. Хотя иранцы – молодой народ и потому должны быть склонны к всяческим нововведениям, они считают честью для себя собирать материалы и художников из разных концов империи; именно так они выражают и утверждают ее единство. Дарий так описывает строительство дворца в Сузах:

Кедр был доставлен из горы, называемой Лабнана. Народ ассирийский доставил его до Вавилона. Из Вавилона киликийцы и ионийцы доставили его в Сузы. Дерево уака было доставлено из Гандары и Кермана. Золото, здесь употребленное, доставлялось из Сард и из Бактрии. Самоцветы, лазурит и сердолик, которые были здесь употреблены, доставлялись из Согдианы. Употребленный здесь темно-синий самоцвет доставлялся из Хорезма. Употребленные здесь серебро и бронза доставлялись из Египта. Украшения, которыми расписана стена, доставлены из Ионии. Слоновая кость, которая употреблена здесь, доставлена из Эфиопии, Индии и Арахозии. Каменные колонны, которые здесь употреблены, доставлены из селения, называемого Абирадуш, в местности Уджа.

Рабочие, которые тесали камень, были ионийцы и мидяне. Золотых дел мастера, которые работали над золотом, были мидяне и египтяне. Люди, которые работали с деревом, были лидийцы и египтяне. Люди, которые делали кирпич, были вавилоняне. Люди, которые орнаментовали стену, были мидяне и египтяне.

Стремление к универсальности производит сильное впечатление. Похоже, на пороге конца Древний Восток пытался произвести последний, вполне сознательный синтез культур. Наверняка никогда прежде сообщество народов не выражало себя так откровенно и красноречиво.

Таким образом, искусство Древнего Ирана – это официальное, придворное искусство, творимое усилиями не столько нового народа-победителя, сколько старых побежденных народов. Это старое, а не новое искусство, которое без видимых сложностей укладывается в рамки традиции. Конец традиции – это конец целого мира концепций и отношений, которые успел выразить Восток за предыдущее тысячелетие.

Необходимо задать вопрос, обладало ли в этих условиях иранское искусство какой-то преемственностью или собственными отличительными чертами. Ответ на этот вопрос дал покойный У. Моннере де Вийяр: «Здесь присутствует духовная преемственность, аналогичная – хотя и на гораздо более низком уровне – той преемственности, которую мы наблюдаем в двух величайших искусствах мира, искусствах Греции и Китая, и которой нет, пожалуй, больше нигде. Эта эстетическая преемственность представляет собой активное стремление к украшательству, которое проявляется в каждый период очень точно, красноречиво и ритмично. Поэтому не выражение и не чистое представление, но видение, подчиненное декоративности и реализованное всегда на непревзойденном техническом уровне. Стремление к декоративности имеет в своей основе точное и доброжелательное наблюдение действительности, которое выражает себя в роскошных цветовых решениях и удивительном воображении, нацеленном на изобретение новых форм. Сущее ощущается как поэтическое произведение, где все сплавляется в своего рода мечту».

Таким образом, декоративность доминирует над сутью; можно сказать, что это и есть отличительная черта иранского искусства. Она характерна для первых шагов этого искусства и остается характерной все время его существования, со времен Ахеменидов до современности. Так, независимо от оценки его положительных и отрицательных качеств, это искусство шло своим характерным курсом, наиболее четко выраженным среди всех периферийных регионов Древнего Востока.

Главной архитектурной задачей в Иране было строительство императорского дворца, одновременно центра и выражения новой, внезапно объявившейся политической силы. В религии подобной задачи не было – слишком небольшое значение придавалось богослужебной процедуре; именно этим объясняется откровенное преобладание гражданской архитектуры над религиозной.

Большие императорские дворцы в Пасаргадах, Персе-поле (фото 30) и Сузах наглядно демонстрируют основные принципы строительства. Мы видим здесь черту, типичную для Месопотамии, – а именно большую искусственную террасу, которая служит основанием для главного здания. Однако здесь, в отличие от Месопотамии, нет задачи защитить сооружение от наводнений, – их не бывает. В результате эта архитектурная черта нашла себе иное – оборонительное – применение.

Как в Вавилоне, кирпичей в качестве строительного материала здесь хватает. Но больше, даже в основном, используется камень, что вполне соответствует характеру местности. Обилие камня позволяет широко использовать колонны, и в этом кроется еще одно отличие Ирана от Вавилона. В Пасаргадах колонны имеют гладкое тело и устанавливаются на дисковидное основание; в Персеполе и Сузах колонны слегка сужаются кверху, а база у них колоколообразная. Капитель также обладает оригинальными чертами: над центром колонны размещается секция в виде колокола или с двумя волютами, от которой в две стороны выступают головы лошадей или быков, поддерживающие архитрав. Недавние раскопки в Персеполе выявили в связи с этой чертой странную проблему: у стены были обнаружены две брошенных головы грифонов; они указывают не столько на появление новых форм, сколько на робкую попытку отойти от традиции. Судя по результату, художники или те, кто распоряжался их работой, решили в конце концов отказаться от этой попытки и вернуться к традиционным формам.

Колонны служили вполне функциональной цели: крыши больших залов-гипостилей, образующих центральную часть дворца, поддерживало не менее сотни колонн. Египетские в основе своей темы здесь прорабатывались в оригинальной манере благодаря высоте, стройности и великолепию колонн.

Обращаясь к религиозной архитектуре, мы должны упомянуть лишь небольшие кубические сооружения, которые использовались для поклонения огню. Их устройство порождает сложную проблему, в том числе и религиозного характера, для решения которой у нас недостаточно информации: может быть, эти небольшие сооружения представляют собой остатки башенок с алтарем?

Архитектура погребальных сооружений заслуживает даже большего внимания, чем религиозная. Мавзолей Кира в Пасаргадах уникален: он состоит из единственного помещения с остроконечной крышей (совершенно новая черта), выстроенного на платформе, к которой надо подниматься-по шести ступенькам. Позднейшие Ахемениды строили скальные гробницы в Персеполе и Накш-и-Рустаме; наружу эти гробницы выходили в форме креста (фото 31). Этот крест состоит из трех украшенных рельефами поверхностей. На верхней панели соответствующий царь возносит молитву Ахурамазде, причем бог изображен в виде бородатого бюста ассирийского типа на крылатом солнечном диске египетского типа; под ним представлено войско. На средней панели, проходящей по перекладине креста, имеются колонны и в центре дверь, ведущая внутрь гробницы. Нижнюю панель обычно оставляли гладкой. Определить происхождение персидских скальных гробниц очень нелегко: естественно было бы связать их с египетскими гробницами того же типа, но персидские гробницы располагались не в отдаленных местах, а рядом с царской резиденцией. Нельзя забывать и о том, что некоторые доахеменидские элементы указывают на существование местной традиции.

Свободно стоящая скульптура в Древнем Иране до сих пор не обнаружена. Ближайший к ней художественный тип – ортостаты, громадные крылатые быки с человеческими головами, поддерживающие ворота, говорят о месопотамском влиянии; но стиль изображения здесь иной, чудища гораздо менее агрессивны, более изящны и элегантны, несмотря на свое монументальное величие (фото 32).

Как обычно, рельефная резьба используется очень широко, и на внешних, и на внутренних стенах дворцов, как в Месопотамии. В первую очередь, это рельеф на камне: вдоль лестниц, ведущих во дворцы, и внутри выстроились многочисленные племена данников и царские гвардейцы. Тщательно прорисованные этнические типы и одеяния представляют собой первоклассный материал для исследований. Сам рельеф также очень интересен, ибо здесь имеются нововведения по отношению к месопотамскому оригиналу – как по теме, так и по технике исполнения. Одно из тематических новшеств – отсутствие батальных сцен; вместо них мы видим великолепные мирные процессии; складки одеяний также выполнены по-новому, и техника исполнения автоматически вызывает в памяти греческих художников.

Еще одна тема настенных рельефов имеет отношение непосредственно к царю. Его изображают сражающимся с чудовищем; несомненно, эта сцена имеет отношение к месопотамскому мотиву сражения человека со зверем; однако можно связать ее и с иранской концепцией борьбы добра со злом во Вселенной. В других местах царь изображен сидящим на троне. Лицо со стилизованной бородой, поза, помощник за плечом – все вызывает в памяти ассирийские образцы; но многочисленные отряды солдат и подданных ниже трона – уже местная особенность.

Некоторые из рельефов выполнены на кирпиче. Такой тип преобладает в Сузах, где именно кирпич является основным строительным материалом. Кирпичи покрыты глазурью и раскрашены в разные цвета в поздней вавилонской манере; помимо краски, они также покрыты барельефами. Темы таких изображений – фантастические животные по вавилонскому образцу или группы солдат и подданных, такие же, как мы уже видели на каменных рельефах.

В искусстве Древнего Ирана присутствует и множество малых форм. Примером высокого мастерства, достигнутого художниками, может служить великолепный бронзовый лев, собравшийся перед прыжком, обнаруженный в Сузах, и две ручки от вазы в форме крылатых горных козлов, изображенных очень реалистично и в то же время с искусным изяществом. Найдено также немало образцов ювелирного искусства, где тоже есть новшества – к примеру, инкрустация цветными камнями по золотой основе. Достойны внимания и печати: среди них есть цилиндрические со сценами сражений царя с дикими зверями или злыми духами; есть и плоские с изображением фантастических существ, человеческих фигур в персидской одежде или бога Ахура-мазды в полуассирийском, полуегипетском виде, в котором, как мы уже отмечали, его традиционно изображали. Наконец, есть совершенно новый вид искусства – чеканка на монетах; на самой типичной из них – дарике – изображен царь с натянутым луком в руках. Это поздний тип, и в других регионах Древнего Востока он представлен только ввезенными финикийскими образцами.

Таким образом, в замкнутом пространстве древневосточного мира иранская цивилизация собирает воедино все наработанное до нее и подводит итоги. Среди многочисленных влияний, которые мы видим в Иране, доминирует, безусловно, месопотамское, что вполне объясняется географическим положением; но можно сказать также, что здесь видны следы влияния всех древневосточных культур, всех без исключения. Однако все эти влияния объединены здесь в единый национальный стиль, который берет верх над разнообразием его составляющих и передается будущим поколениям.

Безусловно, древнеиранская цивилизация сыграла существенную историческую и религиозную роль. В историческом плане толерантный либерализм, сумевший объединить разные народы в одну гармоничную империю, вызвал неисчислимые последствия и сильно повлиял на развитие человеческой цивилизации. Если требуются доказательства, достаточно вспомнить, что именно персидский либерализм позволил восстановить еврейскую религиозную общину в Палестине, – с известными последствиями. В религиозном плане учение Заратустры представляет собой высшую точку древневосточного интеллектуализма. В разработанной им Вселенной активно действуют силы логики. Единственное, что еще оставалось сделать, – это наделить их собственной независимой жизнью.