О городском погребальном обряде

 

До сих пор в исторической литературе XX в. не было попыток рассмотреть письменные источники в преломлении к теме данного исследования. В настоящей работе выделение специального раздела для анализа этого вида источников вызвано его спецификой в сравнении с археологическими.

Письменные источники по разрабатываемой теме многообразны — русские летописи, каноническая литература, жития святых, берестяные грамоты и другие. Все эти памятники помогают в той или иной степени сконструировать отдельные детали погребального обряда и восстановить его в целом. Интересно отметить, что сведения письменных памятников находят подтверждение в археологических материалах. Такая «взаимопроверка» значительно повышает степень надежности и значимость источников.

В русских летописных сводах записи, связанные со смертью и погребением, столь многочисленны, что их трудно учитывать. Как правило, основную их массу составляют очень краткие и стандартные формулы, со-

 

[27]

 

держащие только упоминание о смерти того или иного персонажа. Причем необходимо отметить, что данные летописей в основном связаны с упоминанием членов великокняжеских семей, церковных иерархов, монашествующей братии, то есть верхушки феодального общества.

Достаточно интересные выводы дает анализ более чем четырехсот записей, посвященных рассматриваемой теме. Обращает на себя внимание обилие сведений, в которых зафиксирован только факт смерти: в 1154 г. «...преставися княгиня Глебова Юрьевича в Суждали»[17], в 1258 г. «...преставися Олег Рязанский во скиме»[18]. Другая группа записей характерна еще и указанием места погребения умершего. Под 1063 г. отмечено, что «...преставися Судислав брат Ярославль, и погребоша и во церкви святаго Георгия»[19], в 1138 г. «...преставися Еоуфимья Володимерна и положена быс на Берестовем у стго Спаса»[20], под 1294 г. — «...преставися князь великыи Дмитрей Александрович в Волоце, и положен быс в Переяславли»[21], под 1427 г. — «Тогда приставися князь Василей Володимерович, и положен в Архаггеле на Москве»[22].

Значительное число записей включает еще и указание даты смерти. Анализ летописных сведений с упоминанием дней смерти и погребения того или иного лица позволяет рассмотреть вопрос о том, в какие сроки совершались похороны на разных этапах формирования обряда. Однако в летописях очень мало записей, содержащих указание сразу на оба эти события — день смерти и день похорон (всего тридцать). В них зафиксированы случаи погребения в день смерти: «...преставися Яновая именем Марья августа в 16 день... и положиша ю оу церкве святая Богородица... в 16 день»[23]. Это событие 1091 г. Но такие случаи отмечены летописями и для более позднего времени, например для 1453 г.: «...июля 5 преставися великая княгини Софья... и положена того же дни в манастыре Вьзнесение на Москве...»[24]. Среди летописных данных есть записи о погребении на следующий день после смерти. Так, умерший 13 апреля 1093 г. киевский князь Всеволод был погребен 14 апреля[25], в 1115 г. «...преставися Олег Стославич месяца августа в 1 день, а во вторый погребен быс...»[26]. В 1274 г. «...преставися архиепископ Новгородций Длъмат октября 21, в суботу канона; а в неделю погребоша и во святей Софии»[27]. Есть аналогичные сведения и в описании событий XIV-XVI вв. (всего пятнадцать упоминаний для периода XI-XVI вв.). Фиксируют источники и погребение на третий день, и в более поздние сроки. Как правило, захоронения через три и более дней связаны с перевозкой тела на место погребения издалека или с ожиданием приезда на похороны важного родственника. Такие случаи могут и не учитываться при анализе, так как вызваны необычными обстоятельствами.

Судя по летописным данным, погребение совершалось или в день смерти, или на следующий день. Видимо, этим объясняется незначительное число записей в летописях с указанием одновременно дня смерти и похорон и большое число записей с указанием только дня смерти — захоронение в этот же или на следующий день подразумевалось. Среди сведений,

 

[28]

 

содержащих указания на оба дня (смерти и похорон), чаще всего фиксируются случаи совершения обряда на следующий день. Это подтверждают и данные поздних источников XVI-XVII вв. Так, «Дворцовые разряды», неоднократно и подробно описывавшие захоронения лиц царской фамилии в XVII в., отмечают чаще всего похороны на следующий день после смерти для детей чаще в тот же день. Это говорит о длительности сохранения данной детали ритуала. Хотя в период XII-XVI вв. письменные источники фиксируют иногда и случаи погребения в день смерти (Москва, Вознесенский монастырь, 1453, 1558 гг.) или на третий день (Чернигов, 1164 г.; Москва, 1353, 1467 гг.). В записках Ж. Маржерета, путешественника XII в., отмечено, что на Руси мертвых погребают в течение двадцати четырех часов[28]. Сохранившиеся до наших дней описания церемоний царских похорон говорят о том, что чаще всего в XVII в. хоронили на следующий день. Так, например, умерший 17 января 1670 г. царевич Алексей был погребен 18 января[29], умерший 17 марта 1690 г. патриарх Иоаким был похоронен 18 марта[30]. Погребение умершей 12 мая 1691 г. дочери Ивана V состоялось 13 мая[31], а Натальи Кирилловны, матери Петра I, — 26 января, на следующий день после ее смерти[32]; умершая в первом часу ночи 24 января 706 г. царевна Татьяна Михайловна была погребена днем того же числа[33].

В «Житии Пафнутия Боровского», составленном Вассианом Саниным в CVI в., подробно описаны смерть и погребение святого. Умерший вечером мая 1477 г. Пафнутий был похоронен на следующий день, второго мая[34].

Эта сторона обряда может быть реконструирована только благодаря сведениям средневековых письменных памятников. В них можно найти также упоминания о других деталях обряда похорон. Так, например, в летописях достаточно много раз отмечены погребальные сооружения, чаще сего при описании событий XI-XIV вв. Употребляется при этом нейтральный термин «гроб», без указания материала и его формы (двадцать восемь раз). Пять раз отмечено название «гробница», также без каких-либо подробностей устройства: «...облобыза стоую ракоу и по сем же приде ко отни гробницы»[35]. Пять раз при описании погребальных церемоний XI-XIII и XV вв. упоминается термин «гроб камен» или «гроб мраморяни»[36], чаще встречается термин «рака» (двенадцать раз), причем указан и материал (камень, дерево, мрамор), из которого они сделаны (семь раз помянуты при описании событий XI в.). Погребальное сооружение киевского князя Владимира (умер в 1015 г.) охарактеризовано как «корста мраморяна»[37].

Среди самых ранних форм захоронений отмечены и пещерные. Все ни связаны с Киево-Печерской лаврой[38].

Как показал анализ письменных источников, в них нигде нет упоминаний о формах погребальных сооружений древности. Только однажды, в записи под 1162 г., связанной со строительством церкви Успения в Ростове и обретением останков епископов XI в., зафиксировано, что гроб епископа Леонтия был «покровен двема дскама»[39]. Каменные саркофаги с по-

 

[29]

 

 

логими двускатными крышками хорошо известны в материалах XII- XIII вв. во Владимире. Как показали раскопки в церкви Успения Ростова, саркофаг Леонтия действительно закрыт двускатной крышкой[40]. Несколько более информативны в отношении форм погребальных сооружений миниатюры средневековых лицевых рукописей. Правда, и здесь основная масса рисунков демонстрирует нам хорошо известные по фресковой живописи и иконописи традиционные гробницы прямоугольной формы (ил. 1). В миниатюрах Радзивилловской летописи несколько раз изображен саркофаг прямоугольной формы, но с высокой двускатной крышкой. Такие гробы есть в миниатюрах, посвященных погребению Андрея Боголюбского[41], в сцене у рак Бориса и Глеба в Вышгороде[42], в сцене у гроба Феодосия в Успенском соборе Печерского монастыря[43]. В Сильвестровском списке Сказания о Борисе и Глебе (XIV в.) также имеются изображения каменного саркофага с высокой двускатной крышкой[44]. Гробы с такими завершениями хорошо известны по материалам Киева. Один из них, Ярослава Мудрого, на протяжении многих веков находится в интерьере Софии Киевской и. несомненно, был хорошо известен создателям лицевых рукописей средневековья.

В рисунках зафиксированы другие формы крышек каменных гробов прямоугольной формы, в частности такая редкая, как сводчатая. В археологическом материале средневековой Руси известны два саркофага с такими крышками (один в Белгородке, где он датируется концом XII в., и один, 1244 г., в Новгороде). В миниатюрах Лицевого летописного свода XVI в. изображения таких сводчатых крышек даны в сцене поклонения Дмитрия Донского гробам предков в Архангельском соборе Московского Кремля перед Куликовской битвой в 1380 г.[45]; в миниатюре (1395 г.) того же тома, в сцене погребения князя Дмитрия Юрьевича Красного в 1441 г[46]. Хотя можно предположить, что в некоторых рисунках изображены надгробные памятники со сводчатыми завершениями в интерьере Архангельского собора Московского Кремля[47].

Анализ лицевых рукописей говорит о том, что на рисунках отражена только одна форма погребальных сооружений — гроб прямоугольной формы с крышками трех типов: плоской, двускатной и сводчатой. Но изучение археологического материала позволяет нам уточнить типологию каменных погребальных сооружений, значительно более сложную, чем это видится по средневековым лицевым рукописям.

Достаточно рано, в XI в., в письменных источниках появляются упоминания о такой форме погребения, как раки. Причем появление рак в первые века христианизации Руси связано в основном с Киевом и его округой. Отмечены почти всегда каменные сооружения и лишь однажды деревянное. Захоронение в раке предполагает его расположение в интерьере храма. Исследовать этот вид погребения довольно сложно, так как древние раки практически не сохранились. Объясняется это многими причинами: захоронения в интерьере были больше подвержены влиянию стихии

 

[30]

 

Рис.1

1. Погребение св. Зосимы. Клеймо иконы «Обитель св. Зосимы и Савватия Соловецких — житием». Москва. Около 1566-1567. Музеи Московского Кремля

[31]

 

(пожаров), страдали при нашествиях (их разрушали в поисках богатого инвентаря) и поновлениях, которые неоднократно предпринимала официальная церковь, особенно активно в период XVII-XIX вв.

Самое раннее упоминание о раках связано с захоронением в 1054 г. в Софии Киевской князя Ярослава Мудрого[48]. Это один из редких случаев сохранения раки практически нетронутой на протяжении более девяти веков. Рака представляет собой большой мраморный саркофаг с высокой двускатной крышкой, украшенной резьбой и акротериями по углам. С трех сторон украшены резьбой и стенки гроба.

Одно из самых интересных описаний по устройству захоронений в раках связано с перенесением в новый каменный храм в Вышгороде мощей Бориса и Глеба в 1115 г. (ил. 2). Причем в летописи отмечен острый спор между князьями Владимиром, с одной стороны, и Давидом и Олегом, с другой. «Владимир бо хотящю поставити среди церкви и терем серебрен поставити над нима, а Давид и Олег хотяше поставити я в комару... на правой стороне, идеже бяста устроена комара има...»[49]. Предполагалось или поставить раки в центре храма под сенью, или поместить в аркосольной нише справа, что в итоге и было сделано. Князю Владимиру не оставалось ничего другого, как богато украсить и сами раки, и место их расположения: «Володимер же окова раце сребром и златом...»[50].

Из летописных данных ясно, что «наверху земли» в храме находилась и рака с телом Александра Невского (умер в 1262 г.) в Рождественском монастыре во Владимире, что и привело к гибели этого захоронения и полной утрате его в пожаре 1491 г[51].

Традиция совершения наиболее почитаемых погребений в раках в интерьерах храмов была продолжена и в дальнейшем, вплоть до XX в. Можно привести многочисленные примеры таких наиболее почитаемых захоронений в раках в Успенском и Архангельском соборах Московского Кремля, в Успенском соборе Владимира, Рождественском соборе Суздаля и т. д. Чаще всего такого погребения удостаивались высшие церковные иерархи, реже — князья. Летописи дают довольно интересные сведения об устройстве рак и в более поздний период, в XV-XVI вв., например в Ярославле. В 1463 г. встал вопрос о захоронении мощей князя Федора Ростиславича, его сына Константина и внука Давида, лежащих «наверх земли»[52]. В Москве в 1535 г. для мощей чудотворцев митрополитов Петра и Алексия по приказу великого князя Ивана Васильевича и его матери Елены Глинской были изготовлены новые, богато украшенные золотом и серебром раки. Многочисленны примеры изготовления новых рак и в более позднее время, особенно в XVII-XIX вв., что привело к уничтожению древних погребальных сооружений этого типа.

В письменных источниках практически нет данных о том, где, кем и каким образом изготавливались погребальные сооружения. Нельзя же буквально воспринимать сообщение летописи о том, что митрополит Петр, умерший в Москве в 1326 г., был погребен в каменном гробу

 

[32]

 

собственного изготовления: «...и положиша его в гробе камене, иже сам създа»[53]. В миниатюре Лицевого летописного свода XVI в., иллюстрирующей это событие, художник дает более жизненную интерпретацию, изобразив за спиной митрополита Петра человека с инструментом (ил. З)[54]. Интересно, что в рисунке очень реально показаны на саркофаге следы от работы ложчатым долотом.

Как показывают натурные исследования, многие каменные гробы изготовляли, высекая из монолита камня. На это указывает и одно из летописных сообщений, связанное с погребением тверского князя Михаила в 1399 г. Князь сам выбрал и указал место своего будущего захоронения в церкви Спаса: «...повеле себе под столпом гроб сечи»[55]. В описании подготовки к погребению московского князя Василия III (умер в 1533 г.) есть косвенные данные о том, что существовали специальные мастерские, где на продажу изготавливались погребальные сооружения из камня. В летописи отмечено: «...и поговоря с митрополитом послаша шатерничаго Русина Иванова сына Семенова, снем с него меру (с князя Василия III. — Т. П.), и повелеша ему гроб привести камен»[56]. Других данных по этому вопросу для исследуемого периода в письменных источниках нет.

 

Рис. 2

2. Перевоз мощей князя Глеба в новый храм в Вышгороде. Миниатюра «Сказания 1 Борисе и Глебе». Сильвестровский список XIVв. Прорись

 

[33]

 

Рис. 3

3. Закладка гроба митрополитом Петром в Успенском соборе в 1326 г. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

 

[34]

 

Между тем они подробно освещают такую специфическую форму кладбищ, как пещерные. Пещерные захоронения не нашли широкого распространения на Руси. На ее территории в период средневековья существовало несколько пещерных монастырей, среди которых наиболее известным является Печерская лавра в Киеве. Известны аналогичные монастыри в Выдубичах (Киев), в Чернигове и под Псковом (Печорский). Впервые, начиная со второй половины XI в., упоминаются в летописях факты погребения «в печерах» Киевского Печерского монастыря, наиболее доступного для исследований на сегодняшний день. Но его изучение проводится редко, а материалов о погребениях этого комплекса в исторической литературе немного. Это затрудняет разговор о погребальном обряде в таких своеобразных некрополях. К тому же захоронения Печерской лавры подверглись со временем поновлению, что осложняет изучение черт первоначального обряда. Поэтому такую специфическую форму некрополя и ритуал захоронения в нем не удается включить в общий обор по данной теме, хотя материалы представляют огромный интерес для разработки проблем средневекового погребального обряда. Стоит напомнить, что самая ранняя памятная надгробная надпись средневековой Руси обнаружена именно в Киево-Печерском пещерном некрополе[57].

В летописных известиях привлекают внимание упоминания, хотя и крайне редкие, о «замазывании» гробов при захоронении. Самое ранее и наиболее подробное из них относится к 1288 г. и связано с погребением князя Владимира во Владимире-Волынском. Гроб с его телом был помещен в интерьере Успенского собора, видимо, в аркосолии:...вложену в гроб и лежа в гробе тело его не замазано от 11 дне... декабря до 6 дне... априля, княгиня его не можа ся втолити, но пришед с епископом Евгением и с всем крилосом, открывше гроб и видиша тело его цело и бело... и замазаша гроб его месяца априля в 6 день»[58]. Очевидно, саркофаг с телом князя не был закрыт окончательно (по желанию вдовы) и только через четыре месяца крышку соединили раствором с саркофагом. Как показали натурные исследования, при захоронении в каменном саркофаге зазор между ним и крышкой во многих случаях промазывался известковым раствором. При использовании деревянных погребальных сооружений также зафиксированы случаи промазывания изнутри (иногда снаружи со стороны днища) смолой или тем же известковым раствором. Так, при перевозке тела князя Дмитрия Юрьевича Красного для захоронения в Архангельском соборе Московского Кремля оно было помещено в деревянную колоду: «...и положиша его в колоду и осмоливше с полстьми повезоша его на Москву на носилех»[59]. Таким способом, видимо, пытались предохранить тело от гниения, так: путь в Москву занял три недели.

Незначительны в письменных источниках упоминания о подготовке а к захоронению. Почти все известные указания на эту деталь обряда ограничиваются краткой формулой «спрятавше тело его»[60] или иногда

 

[35]

 

«опрятавше тело еа»[61]. Но необходимо отметить, что чаще всего эта лаконичная формула употреблялась при описании событий XI-XIII вв. и в дальнейшем почти неизвестна. Лишь однажды под 1147 г. употреблена формула «и облеча и»[62]. Одним из наиболее информативных в этом отношении описаний является летописная запись о захоронении князя Владимира Васильковича в 1289 г. Подготовка его тела к погребению заключалась в следующем: «...княгини же его... омывша его, и оувиша и оксамитом со кружевом якоже достоит царем»[63]. Тело князя, умершего в Любомле, было завернуто в дорогие привозные ткани и доставлено к месту захоронения во Владимир-Волынский, где при совершении погребения еще раз, как отмечает летопись, «опрятавше тело его»[64]. Для событий XIV в. в летописях зафиксировано выражение «скутавше честное тело... святителя»[65], которое связано с описанием церемонии погребения митрополита Петра в 1326 г.

Из приведенных выше данных нельзя заключить, какие же различия существовали в подготовке к захоронению светских лиц, монахов и священнослужителей, хотя, несомненно, таковые существовали. Ответ на этот вопрос дают археология и некоторые письменные памятники позднего средневековья. Так, в рукописях второй половины XV в. достаточно подробно описана церемония подготовки к захоронению умерших монахов и священнослужителей.

В рукописи псалтири Свято-Троицкой Сергиевой лавры 1490-х гг. основное место в чине погребения отведено описанию подготовки к захоронению тела умершего монаха. После омовения и снятия старой одежды покойника одевают в новую. Если «...будет великий схимник, возложит на нь куколь, на главие верху главы, покрыв и до брады яко видену быти лицу его. а малого скимника клобуком., по сем взложит на нь плети, и припояшет его и обует»[66]. Достаточно сложно раскраивалась мантия, в которую заворачивали тело усопшего на одре, устанавливаемом затем «внутрь паперти, прямо церковных дверей, и положат икону на персях мертвому»[67]. Также облачали к погребению и великосхимника. Очень кратко в источнике упомянуто о подготовке к захоронению умерших представителей белого духовенства: «Аще ли поп белец, омывают его водою, и облекут и в срачицу, и в сукняную свиту, таж стихарь и петрахиль и фелонь, а на ногах копытца, и калигы»[68]. Здесь отмечены одежды, в которых священнослужитель отправлял богослужения в храме. Есть в этом источнике беглое описание погребального облачения светских лиц: «Аще ли мирянин, простец, по умовении водою, в срачицу. и в саван с наголовием. и свиют и укроем, и по челу обяжут рубом. хрестьци нашиваны, а на ноги копытца, и калигы. Також и жены погребаются»[69]. Данные письменных источников по этому вопросу подтверждаются археологическим материалом, речь о котором пойдет ниже.

В исторической литературе XX в. нет работ, посвященных такой детали обряда, как использование саней в ритуале захоронения. Един-

 

[36]

 

ственной и весьма важной по значению является публикация Д. Н. Ануина[70]. В ней проанализированы все известные в то время источники, говорящие об использовании саней в погребальном обряде. На сегодняшний день круг источников практически не изменился, что освобождает от необходимости повторного подробного анализа уже однажды квалифицированных материалов. Летописные памятники фиксируют случаи применения саней для перевозки тела к месту погребения не только зимой[71], но и летом[72], а также помещение саней с телом умершего в церкви[73]. Это нашло отражение и в миниатюрах некоторых лицевых рукописей XIV-XVI вв., достаточно часто привлекаемых в исторических исследованиях в качестве иллюстративного материала. В работе, Н. Анучина отмечены миниатюры Сильвестровского списка XIV в. Сказания о Борисе и Глебе», где есть изображения саней в связи с кончиной в 1015 г. киевского князя Владимира (ил. 4, 5)[74], в связи с переносом в 1072 г. мощей Бориса и Глеба в новый храм[75]. Зафиксированы случаи использования саней в погребальной церемонии для переноса вдовы Василия III к месту захоронения ее мужа[76] в 1533 г., что также нашло отражение в миниатюре, но уже Лицевого летописного свода VI в. (ил. 6). Исследование Д. Н. Анучиным средневековых рисунков можно дополнить еще одним изображением, им не отмеченным. Это миниатюра, посвященная погребению в 1560 г. царицы Анастасии, первой жены Ивана IV, где ее тело несут для захоронения в санях (ил. 7)[77]. использование саней в ритуале захоронения широко известно и в VII в. Оно зафиксировано в церемониях похорон членов царского дома, подробно описанных в «Дворцовых разрядах»[78]. Этнографические материалы указывают на использование саней, особенно в южнорусских землях, вплоть до второй половины XIX в[79].

В работе Д. Н. Анучина большое внимание уделено использованию качестве погребального сооружения ладьи. Отголоски языческого обряда захоронения в ладье, корабле, широко распространенного в Северной Европе (Скандинавии) и отдельными находками представленного на территории континентальной Европы в конце I тыс. н.э., известны и в Северо-Западных землях Руси. Самое позднее из них датируется I в. В лицевых рукописях лишь однажды отмечено захоронение с использованием ладьи. В миниатюре Сильвестровского списка «Сказания Борисе и Глебе» (XIV в.) изображен момент погребения князя Глеба между двумя колодами «под насадом»[80].

В письменных источниках крайне редки сведения о сроках поминальных действий после совершения погребения. Одно из самых ранних упоминаний сорочин (сорокового дня после смерти) имеется в жестяной грамоте середины XIV в., найденной в Новгороде. Это документ № 689, речь в котором идет о мероприятиях, связанных с подготовкой захоронения умершего на реке Узе в 1352 г. владыки Василия, среди перечисленных продовольственных сборов отмечено: «...дал

 

[37]

 

Рис. 4

4. Тело киевского князя Владимира ночью тайно вывозят из дворца. 1015 г. Миниатюра «Сказания о Борисе и Глебе». Сильвестровский список XIVв. Прорись

 

 

 

Рис. 5

5. Погребение киевского князя Владимира в 1015 г. Миниатюра «Сказания о Борисе и Глебе». Сильвестровский список XIVв. Прорись

 

[38]

 

осмь рубель и пиво вариле ко сороцинам»[81]. В русских летописях упоминается сороковой день поминок под 1490 г. в связи со смертью сына Ивана III. Великий князь «после сорочин сына своего» велел казнить лекаря мистро Леона», обещавшего вылечить князя Ивана и не сумевшeгo этого сделать[82].

Следует отметить, что в письменных источниках практически нет указаний на использование инвентаря, сопровождавшего покойника, между тем при археологических исследованиях средневековых городских погребений он зафиксирован достаточно часто. В то же самое время в письменных источниках отмечены случаи помещения отдельных предметов рядом с местом погребения некоторых исторических лиц. Как правило, это касается захоронений в храмах-усыпальницах. Так, при погребении князя Всеволода-Гавриила в церкви Троицы в Пскове отмечено: «...поставите над ним его меч, иже и до ныне стоит видим все-

 

 

Рис. 6

6. Погребение великого князя Василия III в 1533 г. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в. Прорись

 

[39]

 

ми»[83]. В этом же комплексе есть еще одно захоронение, рядом с которым помещался меч — у могилы князя Тимофея-Довмонта, умершего в 1289 г.[84] Трудно сказать, в какое время действительно сложилась эта традиция, поскольку ученые относят меч с погребения Всеволода-Гавриила, в луч-

 

 

рис. 7

7. Погребение царицы Анастасии в 1560 г. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в. Прорись

 

[40]

 

шем случае, к XIV в[85]. Интересно указание в литературе XVIII в. на меч, сохранявшийся при одном из захоронений Спасо-Преображенского собора в Чернигове. В случайно обнаруженной в XIX в. крипте под полом храма он был замечен на одном из гробов[86]. По данным краеведческой литературы, предметы вооружения находились в Успенском соборе Владимира при гробнице князя Изяслава (умер в 1164 г.) в одном из аркосолиев храма — это были шлем, принадлежавший князю по легенде, и стрелы[87]. При погребениях в интерьере храмов упоминаются большие напольные свечи. Так, при устройстве места захоронения епископа Леонтия (Ростов) в новом храме Успения Богородицы в 1162 г. описаны «свещи велики у гроба его»[88]. Важно, что основания для этих свечей в виде двух белокаменных блоков были найдены при археологических работах[89]. Аналогичные свечи упомянуты в описании устройства в XV в. нового места захоронения в интерьере церкви Спаса в Ярославле для князей Федора Ростиславича (умер в 1299 г.), его сына и внука[90]. В Москве, в Успенском соборе, при раке митрополита Ионы (умер в 1461 г.) сохранялись железные вериги — свидетельство его подвижнической жизни. Указанные примеры демонстрируют нам живучесть культа реликвий: эти вещи связывались с жизнью местных святых, многим из них приписывалась чудотворная сила.

В летописных памятниках, фиксирующих случаи смерти и погребения представителей верхушки средневекового общества, мы находим указания на факты принятия перед смертью этими людьми монашества, происходило это за несколько дней до смерти того или иного лица (в предчувствии смерти) или непосредственно перед смертью. Такое постижение противоречило канонам принятия монашества, четко регламентирующим все его этапы. На нарушение этих канонов неоднократно называли и сами церковные историки[91]. Между тем в летописях многочисленны сведения о принятии пострига перед смертью. Самые ранние случаи пострижения зафиксированы в конце XII в. (всего четыре случая). Впервые на это указано под 1177 г., когда умерла жена киевского князя Всеволода: «...преставися княгини Всеволожая, приемши еа ся чернечскоую скимоу»[92]. Следующее сообщение также связано с погрением женщины, сестры владимирского князя Всеволода Ольги в 1181 г.: Преставися... княгини Ольга, сестра Всеволожа, великого нареченая чернечскы Офросеныя...»[93]. Аналогично поступил смоленский князь Давид (умер в 1197 г.): «Преставися... князь Давид... приим мнискыи чин, егоже желаше»[94]. В дальнейшем число таких сообщений растет, достигая своего пика в XIV в. Так, жена Всеволода III постриглась, чувствуя сближение смерти, 2 марта 1205 г. «...в черници и во схиму в монастыри святыя Богородица... и нарекша имя ей Мария... Того же месяца 19... преставися... пребывши в монастыри 18 день постригшися»[95]. В схиме были погребены владимирский князь Владимир в 1227 г.[96], муромский князь Давид в 1228 г.[97], рязанский князь Олег в 1258 г.[98], князь Александр

 

[41]

 

Невский в 1262 г.[99], ростовский князь Дмитрий в 1269 г.[100], переславский князь Дмитрий в 1294 г.[101]

В XIV-XVI вв. летописи значительно реже отмечают случаи пострига перед смертью представителей феодальной верхушки, хотя их еще достаточно. Приняли монашеский сан перед смертью новгородский князь Афанасий (1322 г.) и два посадника в 1417 г.[102], погребенная в Киево-Печерской лавре в 1392 г. княгиня Ульяна, жена литовского князя Ольгерда[103], тверской князь Михаил в 1399 г.[104], суздальский князь Константин в 1355 г.[105], князь «Александр Ростовъскый» в 1404 г.[106], мать Владимира Храброго княгиня Мария в 1389 г.[107], Иван Калита в 1340 г.[108] и великий князь Василий III в 1534 г.[109].

Анализ материалов некоторых исследованных усыпальниц показывает, что принятие монашеского сана перед смертью происходило далеко не всегда. Так, среди почти шестидесяти захоронений усыпальницы Вознесенского монастыря в Московском Кремле атрибуты монашества выявлены только в шести случаях. Все остальные погребения носили светский характер. Изучение миниатюр Лицевого летописного свода XVI в. показало, что изображения погребаемых в монашеской одежде даны там, где это оговорено в тексте. Таких рисунков немного и связаны они в основном с событиями XIV-XVI вв. Например, в миниатюре, иллюстрирующей похороны московского князя Даниила (умер в 1303 г.), тело его облечено в схиму. В монашеском хоронят и Василия III (ил. 8)[110]. Однако значительно больше рисунков с изображениями погребаемых в светской одежде и с княжеской шапкой или царской короной, когда речь идет о великих князьях и царях, членах их семей (ил. 9).

Письменные источники средневековья практически никогда не затрагивают на своих страницах вопросы, связанные с организацией похорон и платой за их совершение. Тем интереснее и значительнее сведения новгородских берестяных грамот, отражающих, хотя и крайне редко, некоторые стороны погребального обряда. Здесь следует выделить грамоты № 601 и 609[111], которые касаются расчетов княжеской семьи с посадником за организацию в 1198 г. похорон малолетних княжичей, сыновей Ярослава Владимировича. В текстах берестяных документов фигурируют суммы денег, которыми расплачивались с посадником за взятые у него сани, попоны и прочее. Причем у посадника было взято трое саней: за двое уплачивались деньги (эти сани, скорее всего, остались в монастыре), а третьи возвращались владельцу[112]. Исследователи отмечают, что смысл грамоты № 601, представлявшей некий реестр расходов князя и княгини на похороны, организованные посадником, дает слово «крытное» — погребальное[113]. Выше уже приводились сведения берестяной грамоты в связи с термином «сорочины».

 

[42]

 

 

 

Рис. 8

8. Погребение великого князя Василия III в 1533 г. Миниатюра Лицевого летописного свода. XVI в. Прорись. Перед смертью великий князь принял постриг

 

 

[43]

 

Рис. 9

9. Кончина и погребение князя Ивана Малого, брата Дмитрия Донского, в 1365 г. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

 

[44]