Тема 5. Динамика науки как процесс порождения нового знания 3 страница

Неведение, в отличие от незнания, можно высказать только в форме утверждения «я не знаю, чего не знаю». Действительно, невозможно поставить цель открыть то, что никому не известно. Не существует и общепризнанного метода преодоления неведения, так как не известен сам предмет исследования. Никто никогда целенаправленно не делал открытий. Трудно представить себе ученого, который бы запланировал открытие того, о чем никто и ничего до сих пор не знал. Сами ученые только «задним числом» объясняют с помощью логического мышления, как они сделали открытие. Коренные новации в развитии науки нельзя представить в виде результатов рациональной деятельности. Подлинное открытие в науке — это то, что нельзя логически вывести из уже существующего знания. Например, наука открыла явление электризации трением, радиоактивность и т.д. Открытия подобного рода знаменуют переворот в науке, но на них «нельзя выйти рационально, то есть путем целенаправленного поиска». До своего открытия эти явления лежали в сфере неведения, куда нет, как пишет М.А. Розов, «рационального пути», ибо еще не известен сам объект поиска. Здесь рациональное в познании обретает свою границу и начинает доминировать иррациональное, например интуиция, т.е форма непосредственного интеллектуального знания или созерцания, внезапного сверхчувственного озарения. Интуиция в науке, как правило, предполагает предварительную мощную и длительную работу логического мышления. Поэтому часто она рассматривается как «свернутая, спрессованная» логика. Но в любом случае интуиция представляет собой особый тип мышления, в котором сам мыслительный процесс совершается на бессознательном уровне, а предельно ясно осознается только результат — открытие. В интуиции немалую роль играет так называемое личностное, «неявное» знание, куда относятся навыки ученого, его пристрастия (например, музыкальные, поэтические, философские)и т.д.

Проблема иррационального в познании рассматривается в философии позднего А. Шеллинга, А. Шопенгауэра, С. Кьеркегора, Ф. Ницше, А. Бергсона и др. Так, Шопенгауэр считал, что в таинственные глубины мира можно проникнуть с помощью не столько логики, сколько непосредственного созерцания и интуиции. С его точки зрения, рациональными средствами познания, к которым относятся рассудок, разум, понятия, категории, суждения и т.д., может овладеть и стать ученым любой человек. Но принципиально новое открывают не рядовые ученые, а гении. Гений - это не столько кропотливая деятельность логических размышлений, сколько иррациональная интуиция.

Признание иррационального в познании иногда оборачивается крайностью, ведущей к полному отрицанию значения рационального в познании. Но отрицать роль и значение рационального в познании, значит не понимать, что, описывая структуру иррационального, осмысляя его место в познании, его соотношение с рациональным, мы совершаем процедуру рационального осознания. Конечно, существует специфика работы рационального в сфере иррационального, которая заключается в том, что невозможна полная логическая экспликация этой сферы, ее полная объективация: всегда остается некая «тайна» для логического мышления. Эта «тайна» есть достояние переживания, интуиции, воображения и других, не контролируемых никакой рефлексией познавательных процедур. Рациональное в познании не может заменить собой иррациональное или вытеснить его, но от этого оно не перестает быть необходимой ценностью в современной культуре.

Рассмотрим, как решалась проблема взаимодействия традиций и новаций. Т. Кун выделил две фазы в развитии науки: (а) фазу «нормальной науки» и (б) революционную фазу, различающиеся по их отношению к научной парадигме. Научная парадигма (от греч. paradeigma — пример, образец) — «общепризнанный образец», «некоторые общепринятые примеры фактической практики научных исследований — примеры, которые включают закон, теорию, их практическое применение и необходимое оборудование». Парадигма и есть своеобразная научная традиция.

В фазе «нормальной» науки господствует вполне определенная научная парадигма (традиция), а исследование в этой фазе развития науки направлено «на разработку тех явлений и теорий, существование которых парадигма заведомо предполагает». В фазе «нормальной» науки новации имеют форму преодоления незнания. Научная деятельность характеризуется здесь так: (1) исследователи заняты «наведением порядка» и не ставят себе цели создания новых теорий, и, как правило, «нетерпимы и к созданию новых теорий другими»;

(2) само исследование является кумулятивным: (а) систематизируются известные факты, которым дается более детальное объяснение в рамках существующей парадигмы; (б) открываются новые факты в контексте господствующей теории; (в) совершенствуется опыт решения уже известных задач и проблем; (г) ученые отбирают «проблемы, которые могут быть разрешены благодаря концептуальной и технической связи с уже существующими проблемами». Эта фаза развития науки характеризуется наличием четкой программы деятельности, отсекающей альтернативные и аномальные для этой программы научные направления и поиски. Приращение научного знания в фазе «нормальной» науки происходит по типу преодоления незнания, а не неведения.

Как же происходит переход к познанию неведомого? Работая в традиции, т.е. в устоявшейся парадигме, ученый, согласно Куну, случайно и побочным образом наталкивается на аномалии, т.е. факты и явления, не объяснимые в рамках господствующих теорий и методологий. Возникает необходимость изменить правила научного исследования и объяснения, что неизбежно сопровождается разрушением старой и созданием новой парадигмы, превращающей аномалию в закономерность, описываемую новыми теориями. Рождается знание о неведении, которое ведет не только к разрушению старой парадигмы, но и к конфликту между сторонниками старой и новой парадигмы. Ученые, открывшие то, что не соответствует господствующей парадигме, как правило, не получают поддержки от ее адептов. Поэтому научные открытия, как и новые парадигмы, долгое время остаются не общепризнанными. Так, «коперниканское учение приобрело лишь немногих сторонников в течение почти целого столетия после смерти Коперника. Работа Ньютона не получила всеобщего признания, в особенности в странах континентальной Европы, в продолжении более чем 50 лет после появления «Начал», — писал Т. Кун. Как происходит признание нового научного открытия, преодолевшего неведение? Дело в том, что за пятьдесят, а тем более за сто лет происходит смена нескольких поколений. А это означает, как пишет Макс Планк, что «новая научная истина прокладывает дорогу к триумфу не посредством убеждения оппонентов и принуждения их видеть мир в новом свете, но скорее потому, что ее оппоненты рано или поздно умирают и вырастает новое поколение, которое привыкло к ней». На новое поколение рассчитывал и Дарвин, когда сетовал по поводу того, что современники не приняли его научных новаций.

Но механизм смены парадигм, в интерпретации Куна, включает много непроясненных моментов. Один из них состоит в следующем: как ученый может воспринять новые факты, которые даже не предполагаются теориями, существующими в рамках данной парадигмы. Ведь она задает «угол» зрения, и то, что выходит за его границы, просто-напросто не воспринимается. Например, когда физики, пытаясь увидеть «след» электрона в камере Вильсона, обнаружили, что этот след имеет форму «развилки», то они отнесли этот эффект к погрешностям эксперимента. И только после открытия Дираком позитрона (открытия, совершенного чисто теоретически, «на кончике пера») стала ясна истинная суть двойного следа в камере Вильсона.

Модель взаимодействия традиции и новации, предложенная Куном, имеет много критиков. Так, американский философ науки Ст. Тулмин считает ложными предположения Куна о том, что в фазе «нормального» развития науки теоретические идеи, возникшие в рамках существующей парадигмы, разделяются всеми учеными, и, наоборот, совершенно не переходят в новую парадигму, в силу того, что возникает непреодолимая пропасть между старым (традиция) и новым. Тулмин как бы «ужесточает» роль традиций, считая, что «передача в науке теоретических схем всегда является более или менее неполной» и непроходимой пропасти между старым (традицией) и новым не существует. Подчеркивая значимость традиций в процессе получения новых знаний, Тулмин проводит параллель между парадоксом политической свободы, сформулированным Ж.-Ж. Руссо («Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах») и парадоксом интеллектуальной свободы («Интеллектуально человек рождается со способностью к оригинальному мышлению, но повсюду эта оригинальность ограничивается пределами специфического концептуального наследства»). Но и в том и в другом случае, считает Тулмин, «оковы» (традиция) играют позитивную роль: политические оковы — необходимый инструмент эффективной политической свободы, а познавательно-концептуальные оковы — необходимый инструмент эффективного мышления. Индивидуальная мысль возможна только в рамках существующих в данной традиции научных понятий, а ее вербальная объективация предполагает существование общепризнанного языка. Тулмин предлагает свою версию реального процесса концептуальных изменений, происходящих в рамках какой-либо интеллектуальной традиции. В любой интеллектуальной традиции всегда существуют процедуры: а) нововведения, когда сторонники существующей традиции предлагают различные способы ее развития и совершенствования; б) отбора, состоящего в том, что ученые в силу каких-то обстоятельств, которые не всегда могут быть ясно обозначены, выбирают некоторые нововведения и с их помощью модифицируют традицию.

В последнее время появляются идеи, согласно которым порождение нового знания (преодоление неведения) происходит в контексте многообразия научных традиций, которые различаются по содержанию, функциям, выполняемым в науке, способу существования. Так, по способу существования можно выделить традиции: (а) вербализованные (существующие в виде текстов монографий и учебников) и (б) невербализованные (не выразимые полностью в текстовой форме), являющиеся неявным знанием. Понятие «неявное знание», введенное британским ученым М. Полани, означает такое знание, которое принципиально не может быть четко и полно выражено с помощью вербального языка. Так, очень трудно выразить в виде словесных правил или предписаний такие бытующие среди ученых действия, как «красивое» решение задач, создание «эстетической» теории, «изящно» поставленный эксперимент и т.д. Ценностные ориентации ученых, специфика их «тонко аргументированных» рассуждений также относятся к сфере неявного знания.

Неявные знания передаются на уровне образцов от учителя к ученику, от одного поколения ученых к другому. М. А. Розов выделяет два типа образцов в науке: а) образцы-действия и б) образцы-продукты. Образцы-действия предполагают возможность продемонстрировать технологию производства предмета. Можно сравнительно легко продемонстрировать последовательность операций какого-нибудь химического анализа, решения математических уравнений и т.д. Образцы-продукты, например, аксиомы той или иной научной теории или «рецепты» построения удачных классификаций характеризуются тем, что показать схемы действия, с помощью которых они были получены, еще никому не удалось. Эти схемы действия, как правило, остались не вполне проясненными и для самого создателя аксиом, классификаций и т. д. Так, никто не знает, как Евклид создал свои «Начала», ибо он не дал никаких разъяснений по этому поводу, а оставил потомкам готовый образец-продукт, которым можно пользоваться.

Признание того факта, что научная традиция включает в себя наряду с явным также и неявное знание, позволяет сделать вывод: научная парадигма — это не замкнутая сфера норм и предписаний научной деятельности, а открытая система, включающая образцы неявного знания, почерпнутого не только из сферы научной деятельности, но из других сфер жизнедеятельности ученого. Достаточно вспомнить о том, что многие ученые в своем творчестве испытали влияние музыки, художественных произведений, религиозно-мистического опыта и т.д. Ученый работает не в жестких рамках стерильной куновской парадигмы, а подвержен влиянию всей культуры, что позволяет говорить о многообразии научных традиций.'

Признание множественности традиций позволяет более корректно объяснить связь новаций и традиций.

Оригинальную концепцию связи новаций с многообразием традиций предложил Дж. Холтон, американский специалист в области физики и истории науки. Ученые, по его мнению, всегда работают в контексте тех или иных тем (от слова «тема»), например, атомизм, континуальность, которые выполняют роль своеобразных сквозных традиций. Темы присутствуют в большинстве научных понятий, методов, утверждений и гипотез, и, несмотря на их «древность», они постоянно воспроизводятся как в период нормальной науки, так и во время научных революций. Пример древней темы — антитеза среды и пустоты, которая «всплыла» на поверхность происходящих в начале нашего столетия научных споров о «реальности» молекул. Общее число тем, например, в физических науках, крайне мало, а появление новой темы — событие редкое. Примером новой темы, появившейся в 1927 г., является дополнительность. «Можно даже предсказать, — пишет Холтон,— что нововведения ближайшего будущего, сколь бы радикальными они ни казались, вероятнее всего, получат выражение по преимуществу в терминах используемых сегодня тем». Обычно темы не находят явного выражения в опубликованных учеными работах, в научных спорах, учебниках, словарях и т.д.

Темы есть своего рода ограничения, в которых работает ученый, хотя, по мнению Холтона, ученый «способен превратить такие имманентные границы своего научного воображения из слабости в силу», как это сделал Эйнштейн, который писал: «Приверженность идее континуума вырастает во мне не из предубеждения, а просто из того, что я не могу придумать ей органическую замену».

Важно не только признать идею связи новаций и многообразия традиций, но и показать механизм этой связи. М.А. Розов предложил несколько возможных вариантов механизмов возникновения принципиально нового знания во многообразии традиций.

Во-первых, это концепция «пришельцев». В какую-то науку приходит ученый из другой научной области. Не связанный традициями новой для себя науки, «пришелец» начинает решать ее задачи и проблемы с помощью методов своей «родной» науки, т.е. использует традиции одной науки для решения проблем другой. Как правило, успех сопутствовал тем ученым-«пришельцам», которые производят «монтаж» методов той науки, в которую они внедрились, и методов той, из которой пришли. Идея «монтажа» была близка отечественному философу И.И. Лапшину, который признавал, что для открытия важна широта «комбинационного поля творческого воображения, когда ученый сближает между собой весьма обособленные друг от друга сферы явлений», когда он обладает способностью «благодаря живости воображения и проницательности мысли выходить за пределы непосредственного поля наблюдения и заглядывать в соседнюю запредельную область явлений, где может в скрытой форме находиться остаточный искомый фактор, являющийся причиной данного явления».

Во-вторых, это концепция побочных результатов исследования. Работая в традиции, ученый иногда случайно получает какие-то побочные результаты и эффекты, которые им не планировались. Так произошло, например, в опытах Гальвано на лягушках. «Необычность» требует объяснения, что предполагает выход за узкие рамки одной традиции в пространство совокупности сложившихся в данную эпоху научных традиций.

В-третьих, это концепция «движения с пересадками». Побочные результаты, непреднамеренно полученные в рамках одной из традиций, будучи для нее «бесполезными», могут оказаться очень важными для другой традиции. М.А. Розов так характеризует эту концепцию: «Развитие исследования начинает напоминать движение с пересадкой: с одних традиций, которые двигали нас вперед, мы как бы пересаживаемся на другие». Именно так открыл закон взаимодействия электрических зарядов Кулон. Работая в традиции таких наук, как сопротивление материалов и теория упругости, он придумал чувствительные крутильные весы для измерения малых сил. Но закон Кулона мог появиться только тогда, когда этот прибор был использован в учении об электричестве.

Рассмотренные примеры получения нового научного знания свидетельствуют о важнейшей роли научных традиций. Можно сказать, чтобы сделать открытие, надо хорошо работать в традиции.

Этапы развития науки, связанные с перестройкой исследовательских стратегий, задаваемых основаниями науки, получили название научных революций. Главными компонентами основания науки являются идеалы и методы исследования; научная картина мира; философские идеи и принципы. Относительно философских оснований науки философ и историк науки А. Койре писал: «...История научной мысли учит нас..., что: а) научная мысль никогда не была полностью отделена от философской мысли; б) великие научные революции всегда определялись катастрофой или изменением философских концепций». Термин «научная революция» в научный словарь был введен Т. Куном. Проводя аналогии с политическими революциями, Кун утверждал, что научные революции «начинаются с возрастания сознания,... что существующая парадигма перестала адекватно функционировать при исследовании того аспекта природы, к которому сама эта парадигма раньше проложила путь». Говоря о научных революциях, Кун имеет в виду не только изменения парадигм, но также намного менее значительные изменения, связанные с усвоением нового вида знания о том или ином явлении в рамках отдельной науки. «Научные революции... должны рассматриваться как действительно революционные преобразования только по отношению к той отрасли, чью парадигму они затрагивают... Например, астрономы могли принять открытие рентгеновских лучей как простое приращение знаний, поскольку их парадигмы не затрагивались существованием нового излучения».

В ходе научных революций изменяются основания науки. В зависимости от того, какой компонент основания науки перестраивается, различают две разновидности научной революции; а) идеалы и нормы научного исследования остаются неизменными, а картина мира пересматривается; б) одновременно с картиной мира радикально меняются не только идеалы и нормы науки, но и ее философские основания.

Первая научная революция (XVII — первая половина XVIII века), приведшая к возникновению классического естествознания, сопровождалась изменением картины мира, перестройкой видения физической реальности, созданием идеалов и норм классического естествознания. Вторая научная революция (конец XVIII — первая половина XIX века) хотя, в общем, и закончилась окончательным становлением классического естествознания, тем не менее способствовала началу пересмотра идеалов и норм научного познания, сформировавшихся в период первой научной революции. Третья (конец XIX — середина XX века) и четвертая (конец XX — начало XXI века) научные революции привели к пересмотру всех указанных выше компонентов основания классической науки. Главным условием появления идеи научных революций явилось признание историчности разума, а следовательно, историчности научного знания и соответствующего ему типа рациональности. Философы-рационалисты XVII—первой половины XVIII века рассматривали разум как неисторическую, самотождественную способность человека как такового. Принципы и нормы разумных рассуждений, с помощью которых добывается истинное знание, признавались постоянными для любого исторического времени. Свою задачу философы видели в том, чтобы «очистить» разум от субъективных привнесений («идолов», как их называл Ф. Бэкон), искажающих чистоту истинного знания. Даже И. Кант, совершивший «коперниканский» переворот в теории познания, показав, что предмет знания не дан, а задан априорными формами чувственности и рассудка познающего субъекта, тем не менее придерживался представления о внеисторическом характере разума. Поэтому в качестве субъекта познания в философии Канта фигурировал трансцендентальный субъект (субъект как таковой, не имеющий культурно-исторических спецификаций).

И только в XIX веке представление о внеисторичности разума было поставлено под сомнение. Французские позитивисты (О. Конт и др.) выделили стадии познания в человеческой истории, а немецкие философы послекантовского периода, и прежде всего Гегель, заменили кантовское понятие трансцендентального субъекта понятием исторического субъекта познания. Но если субъект познания историчен, то это, в первую очередь, означает историчность разума, с помощью которого осуществляется процесс познания. Принцип историзма разума получил дальнейшее развитие в марксизме, неогегельянстве, неокантианстве, философии жизни. Эти совершенно разные по проблематике и способу их решения философские школы объединяло признание конкретно-исторического характера человеческого разума.

В середине XX века появилось целое исследовательское направление, получившее название «социология познания». Свою задачу это направление видело в изучении социальной детерминации, социальной обусловленности познания и знания, форм знания, типов мышления, характерных для определенных исторических эпох, а также социальной обусловленности структуры духовного производства вообще. В рамках этого направления научное знание рассматривалось как социальный продукт. Другими словами, признавалось, что идеалы и нормы научного познания, способы деятельности субъектов научного познания детерминируются уровнем развития общества, его конкретно-историческим бытием.

В естествознании и философии естествознания тезис об историчности разума, а следовательно, относительности истинного знания не признавался вплоть до начала XX века, несмотря на кризис оснований математики, открытие факта множественности логических систем и т. д. И только с начала 60-х гг. XX века исторический подход к разуму и научному познанию стал широко обсуждаться историками и философами науки. Постпозитивисты Т. Кун, И. Лакатос, Ст. Тулмин, Дж. Агасси, П. Фейерабенд и др. попытались создать историко-методологическую модель науки и предложили ряд ее вариантов.

Принцип историчности, став ключевым в анализе научного знания, позволил Т. Куну представить развитие науки как историческую смену парадигм. Период «нормальной науки» заканчивается, когда появляются проблемы и задачи, не разрешимые в рамках существующей парадигмы. Тогда она «взрывается», и ей на смену приходит новая парадигма. Так происходит революция в науке.

Концепция научных революций Куна многократно критиковалась. Так, К. Поппер, не отрицая феномена научных революций, в отличие от Куна считал, что наука — это процесс «перманентной революции», а ее движущей силой является не «вражда» парадигм, а рациональная критика, Лакатос соглашался с мнением Поппера, которое в интерпретации Лакатоса звучит так: «Доблесть ума заключается не в том, чтобы быть осторожным и избегать ошибок, а в том, чтобы бескомпромиссно устранять их. Быть смелым, выдвигая гипотезы, и беспощадным, опровергая их». Если же принять точку зрения Куна, то, считал Поппер, научные революции становятся не рационально реконструируемым прогрессом знания, а своеобразным обращением в новую веру (читай — новую парадигму).И все же Кун оказался прав: в развитии науки действительно происходили смены типов научной рациональности, которые можно рассматривать как своеобразные результаты глобальных научно-мировоззренческих революций.

Глобальность научных революций состоит в том, что они приводили к перестройке оснований науки, к смене типов научной рациональности. И хотя исторические типы рациональности — это своего рода абстрактные идеализации, все же историки и философы науки выделяют несколько таких типов.

Нужно отметить, что рациональность не сводится только к научной. Вся европейская культура формировалась и развивалась под знаком рациональности, которая явилась формообразующим принципом жизненного мира европейского человека, его деятельности, его отношения к природе и к другим людям. Рациональность предполагала способность человека самостоятельно мыслить и принимать решения. И. Кант считал, что рациональность — это главный принцип Просвещения. Суть этого принципа в том, что субъект рационального мышления полностью ответствен за содержание своей мысли. «Имей мужество пользоваться собственным умом... без руководства со стороны кого-то другого», — таков девиз Просвещения, считал философ. Сформировалась уверенность в автономности и самодостаточности человеческого разума, сила которого проявилась в создании науки и техники.

В силу того, что ключевую роль в европейской рациональности стали играть наука и техника, возникла уникальная индустриальная цивилизация. В настоящее время ясно стало осознаваться, что все глобальные проблемы современности порождены этой цивилизацией, которая трансформировалась, переходя от индустриального этапа к постиндустриальному, информационному. Жизненно-практические угрозы, порожденные рациональной культурой Европы, и вызвали широкий интерес к проблеме рациональности вообще и научной в частности.

Поскольку европейская рациональность преимущественно была ориентирована на науку, которая вплоть до середины XX века рассматривалась как образец рациональности, то обсуждение вопроса о научной рациональности стало одной из главных тем философов науки. С 60-х гг. XX века начинается критический пересмотр претензий науки быть образцом рациональности. Некоторые философы и философы науки стали утверждать, что, во-первых, наука не является прототипом рациональности как таковой; а, во-вторых, претензии науки на истинную рациональность есть разновидность «рациофашизма» (П. Фейерабенд). Но это — крайние позиции. Постпозитивисты Т. Кун, Дж. Агасси, И. Лакатос, Ст. Тулмин и др. в процессе создания методологических моделей науки вышли на проблему исторических типов рациональности.

Исторически первичная рациональность впервые была открыта в Древней Греции. Это время (период между 800 и 200 годом до н. э.) характеризуется резкими изменениями в духовной жизни трех стран: Китая, Индии, Греции. Для Греции — это время Гомера, философов Парменида, Гераклита, Платона, историка Фукидида, ученого Архимеда. В этот же временной период Конфуций и Лао-цзы создали китайскую философию, а в Индии жил Будда и возникли «Упанишады». Следует добавить, что одновременно в Иране появляется учение Заратустры о борьбе добра и зла, а в Палестине пророчествуют Илия, Исайя, Иеремия, Второисайя. Это было время зарождения разума, осознания человеком своей способности мыслить. Европейская рациональность уходит корнями в культуру античной Греции.

Скрытым или явным основанием рациональности является признание тождества мышления и бытия. Само это тождество впервые было открыто греческим философом Парменидом, который выразил его так: «Мысль всегда есть мысль о том, что есть. Одно и то же — мышление и то, о чем мысль». Мысль никогда не может быть пустой.

Отметим сущностные характеристики открытого Парменидом тождества мышления и бытия. Во-первых, под бытием он понимал не наличную действительность, данную чувствам, а нечто неуничтожимое, единственное, неподвижное, нескончаемое во времени, неделимое, ни в чем не нуждающееся, лишенное чувственных качеств. Бытие — это истинно сущее Единое (Бог, Абсолют). Сам Парменид характеризовал Единое как полноту, в которой все есть, как сферу, как свет, как то, что тождественно Истине, Добру и Благу. Бытие — божественная, сверхчувственная реальность, характеристики которой не могут быть даны в чувственном опыте, опирающемся на телесные слух и зрение. Рациональность — это работа с истиной, т.е. с устойчивым, неизменным содержанием, например с идеями.

Во-вторых, тождество мышления (ума) и бытия означало способность мышления выходить за пределы чувственного мира и «работать» с идеальными «моделями», которые не совпадают с обыденными житейскими представлениями о мире. Впоследствии Платон, испытавший влияние Парменида, создал учение об идеях, обнаружить которые мы можем только чистым, т. е. внетелесным взлетом мысли. Неоплатоник Плотин называл такое умопостижение побегом из чувственного мира. Парменидова интуиция бытия как мысли есть открытие особой мысли, способной работать с идеальными моделями сверхчувственной реальности. Говоря современным языком, античная рациональность признала возможность умозрительного постижения принципиально ненаблюдаемых объектов, таких как бытие (Парменид), идеи (Платон), Перводвигатель (Аристотель).

Идеальный план деятельности вообще стал в дальнейшем одной из главных характеристик рационального типа отношения к реальности и, прежде всего, научной рациональности. Открытая греками работа мысли с идеальными объектами заложила основы традиции теоретизма. В теории человек выходит в мир вечного, теоретическое движение мысли не знает преград и перед ней открыты бесконечные перспективы. Открытое античностью идеальное измерение мышления стало судьбоносным для европейской культуры и науки.

В-третьих, свою способность «работать» с идеальными моделями мышление может реализовать только в слове. Рациональность нуждается в надситуационном слове, т.е. слове, выражающем не сиюминутную ситуацию в жизни человека, а нечто всеобщее, превышающее эмпирический ряд значений слов в обыденном языке. Аристотель утверждал, что всякое определение и всякая наука имеют дело с общим. Отсюда в европейской культуре, начиная с античности, повышенное внимание к слову, к его артикуляции. Тождество содержания мысли и бытия предполагает возможность адекватно выразить то и другое содержание в слове. Такая возможность может быть реализована, если слова имеют точное и определенное значение. Поиску способов фиксации в языке идеальных объектов, выявлению смыслового ядра понятий, обозначающих красоту вообще, добро вообще, благо вообще и т. д., уделял много внимания Платон. Слово — это форма присутствия отсутствующего (для чувственного восприятия). Появляется возможность «работать» с отсутствующим через его представленность в слове. Это и есть рациональное познание, характеризующееся непрагматическим любопытством. Рациональное знание нельзя построить с помощью слов, имеющих «размытые» значения. Определенность, точность, однозначность значений слов есть необходимое условие построения рационального знания. Не случайно Аристотель кодифицировал правила логики, грамматики, поэтики, риторики.