Ученики древности и их современные конкуренты

 

Все перипетии, связанные с согласием учителя мистики принять ученика, первые годы послушничества, уготованные ученику испытания и обстоятельства, сопровождающие его духовное прозрение, представляют прекрасный материал для увлекательного романа. По всему Тибету ходит множество историй об удивительных приключениях наших дней или же дней давно минувших. Они записаны в биографиях знаменитых лам, закреплены преданием, рассказываются очевидцами. При переводе на чужой язык, при чтении в странах, где мысли, нравы, внешность - все совсем другое, чуждое Тибету, - очарование этих причудливых ламаистских "золотых легенд" рассеивается. Но когда хватающие за сердце интонации рассказчика звучат в полумраке монашеской кельи или под каменными сводами пещеры отшельника, в них снова трепещет душа Тибета во всей своей самобытности - примитивная и могучая, томящаяся по неведомому совершенству.

Прежде всего я расскажу легендарную и символическую историю приобщения Тилопы-Бенгальца к доктрине "Прямого пути". После его смерти это учение было занесено из Индии в Тибет и передавалось от учителя к ученику в секте Кхагиуд-па. Тилопа считается духовным предком этой секты. (Отмечу мимоходом: лама Ионгден мой коллега и приемный сын - начал в возрасте восьми лет испытательный срок своего ученичества в одном из монастырей секты Кхагиуд-па).

... Тилопа сидит, погруженный в изучение какого-то философского трактата. За его спиной появляется старая нищенка, читает у него через плечо (или делает вид, что читает) несколько строк и резко спрашивает: "Ты понимаешь, что читаешь?". Тилопа приходит в негодование: как смеет ничтожная попрошайка задавать ему такой наглый вопрос! Он не успевает выразить обуревающие его чувства: женщина плюет прямо в раскрытую книгу. Монах вскакивает. Что себе позволяет эта чертовка? Она осмеливается плевать на Священное писание! В ответ на его яростные упреки старуха плюет еще раз, произносит какое-то непонятное слово и исчезает.

Как ни странно, но услышав это слово, показавшееся ему нечленораздельным звуком, Тилопа сразу забывает о своем гневе, его охватывает тягостное чувство, в душе пробуждается сомнение в своей учености. В конце концов, может быть, он действительно не понимает ни доктрины, изложенной в оплеванном трактате... ни вообще ничего не понимает, и он просто-напросто тупоумный невежда? Что сказала эта странная женщина? Что за непонятное слово она произнесла? Он хочет его знать. Он обязательно должен его знать.

Тилопа отправляется на розыски неведомой старухи. После долгих утомительных скитаний он встречает ее как-то ночью в пустынном месте в лесу (некоторые утверждают - на кладбище). "Ее красные глаза горели во мраке, как раскаленные угли".

Следует понимать, что злая старуха была Дакини. Эти волшебницы играют в тибетском ламаизме очень важную роль; они приобщают к тайному учения своих почитателей или колдунов, принудивших их к этому своими чарами. Их часто именуют словом "мать". Обычно Дакини является в образе пожилой женщины и ее узнают по зеленым или красным глазам.

В разговоре в лесу старуха дала Тилопу совет отправиться в страну Дакини и повидаться с королевой. Она предупредила монаха, что на пути туда его подстерегают множество опасностей: пропасти, бурные потоки, свирепые звери, коварные миражи, страшные привидения, голодные демоны. Если только он поддастся страху и свернет с узкой как нитка тропы, петляющей по этой ужасной стране, его сожрут чудовища. Если, мучимый голодом и жаждой, он напьется из прохладного источника или отведает плодов с ветвей окаймляющих дорогу деревьев, или же не устоит перед чарами юных красавиц, манящих его порезвиться в цветущих рощах, он потеряет рассудок и память и заблудится. В качестве пропуска старуха снабдила его магической формулой. Он должен был повторять ее беспрерывно, сосредоточив на ней все свое внимание и помыслы, глухой и слепой ко всему окружающему, и не произносить ни слова.

Некоторые люди совершенно уверены в реальности фантастического путешествия Тилопы. Другие, лучше знакомые с капризами восприятия и ощущения, сопровождающими определенные экстатические состояния, полагают, что речь здесь идет о психических явлениях. Наконец, третьи считают описание приключений Тилопы простой аллегорией. Во всяком случае, как повествует легенда, в соответствии с предсказаниями старухи Тилопу атаковали на пути устрашающие или соблазнительные видения. Он взбирался на головокружительную высоту, преодолевал бурлящие стремнины, замерзал среди снегов, в знойных песчаных пустынях его палило солнце, но ни на мгновение не отвлекался он мыслью от спасительной магической формулы. Наконец он добрел до подступов к замку Дакини. Его бронзовые, раскаленные добела, стены дышали жаром и разливали ослепительный свет. Исполинские чудовища-самки широко раскрывали готовые его проглотить огромные пасти. Ему преграждали дорогу деревья с острыми ножами и саблями на ветвях. Несмотря на все препятствия, Тилопа все-таки вошел в зачарованный дворец. Многочисленные роскошные покои переплетались в сложный лабиринт. Тилопа прошел через него и оказался у двери в апартаменты королевы.

Там на троне восседала королева божественной красоты, вся увешанная чудесными драгоценностями. Когда доблестный путник перешагнул порог ее покоя, королева милостиво ему улыбнулась. Но, равнодушный к ее прелестям, Тилопа, все время повторяя магическое заклинание, взошел по ступеням трона, сорвал сверкающие украшения королевы, растоптал гирлянды цветов, разодрал золотую парчу одежд и изнасиловал ее, обнаженную, на разгромленном троне.

Покорение Дакини, насилием ли, средствами ли магии постоянная тема в мистической литературе ламаистов. Это аллегория, означающая овладение истиной и определенной психический метод духовного развития.

Тилопа передал свое учение Нароте,* (*Нарота - настоящее имя; тибетцы переделали его в Наропу. - Прим. авт.) а ученик последнего, Марпа, распространил его по всему Тибету. Выдающийся последователь святого Марпы, знаменитый пустынник-поэт Милареспа, в свою очередь, посвятил в тайны этого учения своего ученика Тагпо Лхаджи. Линия преемственности не прерывалась и продолжается в наши дни.

В биографии философа Нароты, духовного наследника Тилопы, мы находим занимательное (и гораздо больше соответствующее действительности, чем можно было бы подумать) описание искусов, придуманных наставником "Прямого пути" для тренировки своего подопечного. История двенадцати больших и двенадцати малых испытаний ученого Нароты слывет среди тибетских мистиков классической, и наставники-ламы любят пересказывать ее в назидание молодым "налджорпа".

Привожу эту историю в общих чертах, чтобы дать о ней представление читателю.

Нарота родился во втором столетии в Кашмире. Он был сыном брамина, слыл очень ученым вообще и знатоком магии в частности. Нарота исполнял обязанности жреца дворцового храма у одного раджи. Однажды раджа оскорбил его, и Нарота решил отомстить за обиду оккультными средствами. Он заперся в нежилом уединенном строении и, желая вызвать смерть раджи, построил магический круг. Как только он приступил к надлежащим заклинаниям, перед ним явилась Дакини и спросила, сумеет ли он направить "дух" умершего в благоприятную сферу или же вернуть этот дух в покинутую им оболочку и оживить мертвое тело. Магу пришлось признать, что для этого его знаний недостаточно. Тогда Дакини стала грозно ему выговаривать: никто не смеет разрушать того, чего он не в силах восстановить и объявила, что следствием его злобного неразумного поступка будет возрождение в одном из чистилищ. Перепуганный Нарота осведомился, нет ли возможности избежать такой жестокой участи. Он получил совет отправиться к Тилопе и упросить мудреца приобщить его к доктрине "прямого пути", уничтожающей последствия всех поступков, каковы бы они ни были, и обеспечивающей достижение нирваны за одну земную жизнь. Если ему удастся постигнуть смысл тайного учения, и усвоить его плоды, он избежит следующего перевоплощения, и, следовательно, мучений в чистилище. Нарота. отбросил свой "кйилкхор" (магический круг) и поспешил в Бенгалию, где жил Тилопа.

Когда Нарота отправился на розыски Тилопы, последний уже пользовался большой популярностью. После своего посвящения (удивительные перипетии которого я только что рассказала) он сделался одним из отшельников "авадхута". Это о них сказано: "Они ничего не любят, ничего не ненавидят, ничего не стыдятся. Им чуждо тщеславие. Они отрешились от всего мирского, разорвав узы семьи, общества, религии". Нарота представлял полную противоположность этому идеалу. Он был правоверным индусом, преисполненным сознания собственной исключительности как ученый и как брамин. Встреча таких разных по характеру людей должна была разрешиться ситуацией, на наш взгляд забавной, но для Нарота она вылилась в мучительную драму.

В первый раз он увидел своего будущего наставника во дворе буддистского монастыря. Тилопа, почти совершенно голый, сидел на земле и ел жареную рыбу, складывая возле себя в сумку обглоданные рыбьи кости. Нарота с брезгливостью чистой касты собрался было обойти его подальше, как вдруг из кухни вышел монах и набросился на старика с упреками за отсутствие жалости к живым созданиям. К тому же старик демонстрировал свое жестокосердие в ограде буддийского монастыря, поедая блюдо, стоившее жизни бедным рыбам. Монах приказал ему убираться, Тилопа не удостоил его ответом. Он махнул рукой, произнес какую-то мантру, и рыбьи кости покрылись мясом и снова превратились в рыб. Рыбы поднялись в воздух и затем исчезли. От безжалостной трапезы не осталось и следа, и Тилопа удалился.

Нарота остолбенел от удивления, но вдруг его осенила яркая, как молния, мысль: этот удивительный чудотворец, должно быть, и есть тот, кого он ищет. Он кинулся всех расспрашивать, и когда его предположение подтвердилось, попытался догнать мага. Но Тилопу не так-то просто было найти. Тут настала для Нароты пора бесконечных дальних странствий. Этот период его жизни биографы, несомненно, постарались растянуть во времени и приукрасить, но в основном предания, вероятно, соответствуют истине. Из одного селения к другому, из города в город гоняется незадачливый кандидат в ученики за неуловимым учителем. Он спешит всюду, где, по слухам, можно застать Тилопу. Но неизменно, как только он туда приходит, оказывается, Тилопа был здесь, но уже ушел. В пути у Нароты бывают встречи и приключения. Он считает их случайными, но на самом деле они - создания воли мага, все умножающего число окружающих Нароту иллюзорных явлений.

Однажды усталый Нарота постучался в дверь стоящего на краю дороги дома, собираясь попросить пищи. Дверь открыл человек, который предложил ему вина. Нарота отказался.* (*Пить настоянные на закваске напитки для брамина - осквернение. - Прим. авт.) Мираж мгновенно рассеялся, дом.исчез. Он снова очутился на дороге один и услышал злорадный голос незримого Тилопы: "Это был я".

Дальше ему попался на пути селянин и попросил Нароту помочь содрать шкуру с дохлого осла. Такая работа выполняется только "неприкасаемыми" (париями); контакт с ними, даже только близость с ними, оскверняет индуса чистой касты. Брамин Нарота, полный гнева и отвращения, спасся бегством, а голос невидимого Тилопы издевался над ним: "Это был я".

В другой раз он увидел человека, волочащего за волосы рыдающую женщину. Женщина взывала о помощи. Свирепый человек сказал Нароте: - Это моя жена, помоги мне ее убить, а если не хочешь, то по крайней мере, ступай себе мимо. - Но Нарота пришел в негодование, бросился на негодяя, избил его до полусмерти, освободил его жертву и... снова все исчезло, и тот же голос презрительно хохотал: "Это был я".

Все дальнейшие приключения развиваются аналогичным образом. Искусный волшебник Нарота никогда и представить себе не мог подобной фантасмагории. Он чувствует, что сходит с ума. Но его желание разыскать Тилопу и стать его учеником только возрастает. Он бредет по стране наугад, громко взывая к чародею и, зная теперь, что тот может явиться под какой угодно личиной, простирается у ног каждого встречного.

Как-то вечером Нарота пришел на кладбище. В одном его углу алел развалившийся костер. Из него еще вырывались время от времени языки мрачного пламени, освещая среди головешек покоробленные, почерневшие человеческие останки. Нарота смутно различил у костра лежащую на земле фигуру. Он подошел с намерением получше рассмотреть ее... и услышал знакомый ехидный смешок. Он понял и пал ниц, хватая ноги учителя и ставя их себе на голову. На этот раз Тилопа не исчез.

В течение многих лет бывший жрец раджи повсюду следовал за учителем, не проявлявшим ни малейшего намерения обучать его чему бы то ни было. Наоборот, Тилопа, всеми способами испытывая его покорность, его доверие, подвергал его множеству различных искусов. Приведу только некоторые из них.

По обычаю аскетов Индии Нарота отправился как-то за подаянием и, вернувшись с чашей, полной риса и пряностей, предложил ее учителю по правилам ученик может поесть только после того, как насытится учитель. Тилопа уничтожил все до единой крошки и заявил, что он с удовольствием съел бы еще. Нарота не стал ждать более категоричного приказания, взял пустую чашу и снова отправился в гостеприимный дом, где его так хорошо угостили. Дома никого не оказалось, и дверь была на запоре. Ревностного ученика это обстоятельство нисколько не смутило, он высадил дверь, нашел на кухне стоявший на огне рис и овощи и принялся наполнять чашу кушаньем, показавшимся Тилопе таким вкусным. Хозяева застали его на кухне за этим занятием и хорошо проучили. Жестоко избитый Нарота притащился к учителю, но тот не выразил ни малейшего сочувствия.

- В какую, однако, скверную историю ты из-за меня попал, сказал он, усмехаясь, - не раскаиваешься ли ты, что стал моим учеником?

Нарота со всей энергией, какую только мог собрать в своем плачевном состоянии, принялся уверять, что он не только не жалеет, что последовал за таким гуру, но считает, что нельзя заплатить слишком дорого за честь быть его учеником, даже если пришлось бы купить эту честь ценой своей жизни.

В другой раз, проходя вдоль канавы для стока нечистот, Тилопа сказал сопровождавшим его ученикам: "Кто из вас напьется отсюда воды, если я прикажу?"

Нужно понимать, что речь шла не только о преодолении естественного чувства отвращения, но и о совершении акта ритуального осквернения, имеющего для индуса чистой касты очень серьезные последствия: он ведет за собой исключение из касты и превращает в парию. Но, пока остальные колебались, брамин Нарота бросился вперед и напился зловонной жидкости.

Следующее испытание было еще более варварским. Учитель и ученик жили тогда в хижине на лесной опушке. Однажды, вернувшись из селения, Нарота застал святого за странным занятием: за время его отсутствия Тилопа выточил из бамбука много длинных иголок и теперь закалял их на огне. Он с удивлением осведомился, что учитель собирается делать с ними.

Маг улыбнулся странной улыбкой. - Можешь ты стерпеть боль, если я ее тебе причиню? - спросил он.

Нарота ответил как всегда - он принадлежит учителю всецело, учитель властен делать с ним все, что ему заблагорассудится.

- Хорошо, - сказал Тилопа, - протяни руку. Нарота повиновался, и учитель вонзил ему под каждый ноготь по иголке. Справившись со всеми пальцами на руках, он проделал то же со всеми пальцами на ногах. Затем, заперев мученика в хижине, приказал оставаться там, пока он не вернется и, как ни в чем не бывало, спокойно ушел. Свирепый гуру вернулся только через несколько дней. Ученик сидел скорчившись на полу хижины, и иголки по-прежнему торчали у него из-под ногтей.

- О чем ты думал, пока сидел здесь один?, - спросил Тилопа. - Не считаешь ли ты меня бесчеловечным? И не лучше ли для тебя уйти от такого учителя?

- Я думал, - ответил Нарота, - какое страшное существование ждет меня в чистилище, если меня не озарит по вашему милосердию свет истинного учения "Прямого пути", и я не смогу избежать нового воплощения.* (*Излагаемые теории и практика не имеют ничего общего с древним ортодоксальным буддизмом. - Прим.авт.)

Я приведу еще одно испытание, на этот раз забавное, по крайней мере для всех, кроме героя приключения. Тилопа прогуливался с несколькими своими учениками. Ему навстречу попалась свадебная процессия, сопровождавшая новобрачную в дом мужа. Маг спросил окружавших его последователей: - Кто из вас пойдет и приведет ко мне эту женщину? Я желаю ее. - И на этот раз, не успел Тилопа закончить фразу, как Нарота уже бежал к свадебному шествию. Признав брамина, участники празднества позволили ему приблизиться, думая, что он хочет благословить невесту, а благословение брамина приносит счастье... Но когда брамин схватил девушку, и потащил ее прочь, все набросились на него и избили до бесчувствия всем, что попалось под руку - палками от паланкина, канделябрами, сундучками со свадебными подарками, и слишком ревностный ученик остался лежать бездыханным на дороге. Когда он очнулся от бесчувствия, ему стоило больших усилий догнать учителя. Тилопа встретил его обычным вопросом: - Не жалеешь ли ты?... И как всегда Нарота уверял, что даже тысяча смертей - слишком малая плата за честь быть его учеником.

В дальнейшем он бросался вниз с высокой колокольни, ходил по раскаленным угольям и совершил еще много разнообразнейших и удивительнейших упражнений, не раз подвергая свою жизнь смертельной опасности. В конце концов Нарота был вознагражден за долгие страдания. Но награда пришла совсем не в форме посвящения или систематических занятий учителя с ним. Если верить преданию, Тилопа применил в этом случае оригинальный метод, несколько напоминающий некоторые приемы китайских учителей секты Тс'ан. Нарота не получил в прямом смысле никаких наставлений, но, тем не менее, за время своего беспокойного ученичества, без сомнения, непроизвольно усвоил многие из исповедуемых учителем истин. Во всяком случае, об обстоятельствах, сопровождавших его духовное озарение, известно следующее.

Нарота сидел со своим гуру под открытым небом у костра. Вдруг учитель, не говоря ни слова, разулся и башмаком ударил его изо всей силы по лицу. У бедняги из глаз посыпались искры, и в то же мгновение глубокий смысл тайного учения "Прямого пути" озарил его сознание.

У Нароты было много учеников. Он обращался с ними хорошо и, не желая причинять им страдания, избавил их от жестоких искусов, так как испытал их бесчеловечность на самом себе.

Некоторое время он пользовался славой блестящего философа, затем многие годы (по преданию двенадцать лет подряд) посвятил беспрерывному созерцанию и достиг "совершенного успеха", т.е. состояния Будды. Уже в очень преклонном возрасте Нарота удалился в пустыню в Гималаях.

Нарота известен в Тибете главным образом как гуру Марпы. Последний, в свою очередь, был духовным наставником Милареспы. Имя, житие и священные песнопения Милареспы до сих пор очень популярны среди тибетцев.

Если Нарота был добр к своим ученикам, то Марпа примеру своего учителя не последовал. В течение многих лет он мучил несчастного Милареспу, приказывая ему строить самому, без посторонней помощи, дом, и затем заставлял разрушать его и снова строить - бесконечное число раз. Милареспа должен был откапывать камни для постройки и переносить их на плечах. От тяжелых камней у него образовались страшные гнойные язвы на спине. Духовный отец труженика не подавал виду, что замечает его мучения. Когда его жена, любившая Милареспа как сына, стала со слезами упрекать мужа в жестокости, он посоветовал злополучному ученику положить на спину кусок войлочной циновки, вырезав в ней отверстие на месте ран (в Тибете так лечат вьючных животных).

Дом, построенный Милареспой, до сих пор стоит в местности Лхобраг, в южном Тибете.

Тибетцы свято, до мельчайших подробностей верят в достоверность преданий. Мы с ними в доверчивости соревноваться не можем, но было бы опрометчивым считать все странные приключения послушников "налджорпа" только вымыслом или же делами давно минувших дней, в наше время немыслимыми. Психика тибетцев со времени Марпы (XI век) не изменилась. Мне доводилось видеть у многих лам точное, до мельчайших подробностей воспроизведение домашнего быта и нравов, описанных в священных книгах.

Молодой монах, желающий найти гуру, хотя и не может соперничать по рвению и вере с Наротой или Милареспой, всегда бывшими исключениями, но готов на многие жертвы и постоянно пребывает в предвкушении многих чудес. Каждый день во многих частях "Страны Снегов" разыгрывается все та же удивительная трагикомедия. Под влиянием тоски и страха, терзавших его, пока он раздумывал, принимая решения, и порой очень далекого путешествия по безлюдной стране, кандидат в ученики добирается до обители выбранного им учителя в нужном состоянии духа. Часто дикий, мрачный вид местности, где спасется отшельник, и его репутация колдуна еще больше поражает воображение молодого человека, и он, конечно, ждет чудес на каждом шагу. С этого дня и в течение всего курса теоретической и духовной подготовки он будет жить в мире беспрерывных фантасмагорий: небо и земля будут отплясывать вокруг него неистовый танец: боги и демоны будут преследовать его видениями - устрашающими, пока он не победит страх, а затем смущающими и ироническими. Доводящая до потери рассудка беспрерывная смена самых невероятных происшествий будет продолжаться долгие годы - пять лет, может быть, двадцать. Эти события будут терзать монаха до смертного часа, если только в одно прекрасное утро он не проснется просветленный и не уйдет, безропотно припав на прощание к ногам своего ужасного учителя.

Я расскажу сейчас историю такого беспокойного ученичества, выбранную из многих других и рассказанную мне самим ее героем, потому что она особенно типична для тибетцев, и мне знакомы места, служившие ареной действия.

Иешес Гиатзо уже неоднократно жил в затворничестве "тсхамс". Он старался найти разрешение одного мучившего его вопросы: - "Что такое дух?" - спрашивал он себя. Он прилагал огромные усилия, чтобы удержать, схватить его, для того, чтобы можно было изучать, анализировать, но неуловимое естество ускользало от него, "как вода, зажатая в кулачке ребенка". Его духовный руководитель один из лам монастыря, к братии которого принадлежал и Гиатзо, посоветовал ему разыскать одного анахорета и упросить этого святого взять его в число своих учеников.

Путешествие заняло немного времени - только три недели, для Тибета совершенная безделица. Но тропа, проложенная к убежищу святого, пересекала обширные пустыни и перевалы более, чем пяти тысяч метров высотой. Иешес Гиатзо отправился в путь, захватив с собой несколько книг и немного провизии, состоящей из мешочка "тсампы", куска масла и небольшой щепотки чая. Шел второй месяц года.* (*Новый год приходится в Тибете на начало февраля. - Прим.авт.) Все горы были одеты мощным снежным покровом. Паломник всю дорогу созерцал ослепительную и грозную панораму гигантских ледяных вершин, и ему чудилось, будто он странствует уже на том свете. Наконец, вечером, на закате солнца он добрался до жилища гомтшена. Огромная пещера выходила на небольшую площадку, обнесенную стеной из обломков выветрившегося камня. На некотором расстоянии ниже по склону находились хижины, служившие приютом для четырех или пяти учеников, получивших разрешение временно поселиться вблизи учителя. Жилища отшельников были расположены на верхних уступах горного мирка черных скал и отражались внизу в маленьком озере изумрудно-зеленого цвета.

Мне самой пришлось побывать здесь в сумеречный час, и я знаю, что мог почувствовать жаждущий приобщиться к оккультной мудрости монах, очутившись в этом безрадостном месте.

Учителю доложили о прибытии Гиатзо, но он его не принял. В этом не было ничего удивительного. Иешес не огорчился и воспользовался гостеприимством одного из учеников, разделившего с ним свою келью. Прошло около недели. Иешес с робостью попросил товарища напомнить о нем учителю. Ему передали категоричный ответ: гомтшен приказывает ему немедленно уйти и вернуться в свой монастырь. Не помогли ни громкие мольбы, возносимые к орлиной обители ламы, ни коленопреклонения у подошвы горы - все было напрасно. Иешесу пришлось отправиться восвояси. В первый же вечер по лежавшему на его пути засушливому плато пронесся свирепый ураган с градом. Монах отчетливо видел угрожавшие ему гигантские призраки. Он заблудился во мраке и всю ночь брел наугад. Следующие дни перехода были полны злоключений: все время бушевала непогода, у него не осталось никаких припасов; он чуть не утонул, переходя поток, и вернулся, наконец, в монастырь изможденный, больной, в отчаянии. Но его интуитивная вера в высокую духовную мудрость отшельника не поколебалась. Через три месяца он снова отправился в путь, вступив в единоборство со стихиями, уверенный, что это или лама спустил их с цепи, чтобы испытать его твердость и мужество, или же непогоду вызвали враждебные ему духи, желая воспрепятствовать его посвящению в тайное учение. Гиатзо опять прогнали. В следующем году он проделал это путешествие еще два раза, и во второй раз был, наконец, допущен пред лицо учителя.

- Вы сошли с ума, мой милый. - без обиняков начал старец, - почему вы так упорствуете? Мне совсем не нужны новые ученики. Кроме того, как мне уже известно, вы изучали философию и не раз подолгу предавались медитациям в уединении. Я простой старик. Чего вы хотите от меня? Если вы хотите приобщиться к тайному знанию, разыщите ламу X. из Лхасы. Этот лама - ученый схоласт. Он изучил до конца священное писание и постиг до конца все тайное предание. Именно такой наставник нужен подобному вам молодому ученому.

Иешес прекрасно знал, что так говорит всякий учитель, желающий проверить степень доверия к нему кандидата в ученики. Кроме того, он действительно в него верил. Он не отступился и в конце концов добился своего.

Я знала другого монаха, воодушевляемого в своем стремлении обрести духовного наставника далеко не такими возвышенными целями. Его история послужит контрастом к первой и даст читателю представление о другой стороне психологии тибетцев.

Карму Дорджи из бедной и незнатной семьи еще совсем ребенком поместили в монастырь. Там он оказался мишенью для насмешек и презрения монашков из более состоятельных и знатных семейств. Когда Дорджи подрос, издевательства над ним не прекратились, но характер их несколько изменился. Многие его товарищи постоянно, даже молча, умели подчеркнуть разницу в их происхождении. Карма Дорджи отличался гордостью и редкой силой воли. Он рассказывал мне, как еще маленьким мальчиком дал себе клятву стать выше всех унижающих его товарищей. Благодаря простому происхождению и сану монаха, перед ним был открыт только один путь: нужно было стать отшельником, великим магом, одним из тех, кто порабощает демонов, превращая их в покорных работников. Тогда он увидит, как затрепещут перед ним все его обидчики.

Обуреваемый такими, весьма неблагочестивыми мечтами, Дорджи попросил настоятеля монастыря дать ему отпуск на два года, так как он желает предаваться медитации в лесном уединении. В таких просьбах отказа никогда не бывает, Дорджи взобрался на высокую гору, нашел подходящее место у родника и построил там себе хижину. Чтобы лучше уподобиться аскетам, владеющим искусством развивать внутреннее тепло, он, не теряя времени, разделся догола и перестал стричься. Люди, изредка приносящие ему припасы, всегда, даже среди зимы находили его обнаженным и сидящим в позе глубокого созерцания. О нем начали поговаривать, но это было еще очень далеко от вожделенной славы. Он понял, что отшельничеством и наготой многого не добьется, и снова спустился в монастырь. На этот раз он просил разрешения уйти на поиски гуру в чужие края. Никто его не удерживал.

Его странствия были гораздо удивительнее, чем путешествия Иешеса Гиатзо. Последний, по крайней мере, знал, куда идет, а Карма Дорджи не имел об этом ни малейшего представления. Ему никак не удавалось найти для себя достойного учителя, и он решил прибегнуть к оккультным средствам. Вера Кармы Дорджи в богов и демонов была беспредельной. Он знал наизусть историю Милареспы, обрушившего дом на головы своих врагов. Он помнил еще много преданий о "Великих духах зла", приносивших по требованию мага в середину магического круга "кйилкхор" окровавленные головы его недругов. Дорджи был немного знаком с искусством "кйилкхор". Он построил магический круг из камней на дне глубокого ущелья и начал заклинать грозных духов направить его к одному из повелевающих ими магов-учителей. На седьмую ночь раздался оглушительный гул. Протекавший по ущелью поток неожиданно вздулся. Водяной вал, возникший, должно быть, из-за прорыва горного резервуара или выпавшего выше в горах ливня, внезапно хлынул в ущелье и смыл молодого монаха вместе с "кйилкхором" и его нищенскими пожитками. Ему необыкновенно повезло. Он не утонул. Перекатывая Дорджи вместе с валунами, поток выбросил его при выходе из ущелья на мель в огромной долине. Когда рассвело, Карма увидел прямо перед собой на склоне горы приютившийся под сенью каменной стены "рите" (обитель отшельника).

В лучах восходящего солнца выбеленный известью домик был облит бело-розовым сиянием. Чудом уцелевшему монаху показалось, будто от домика к нему тянутся, осеняя ореолом его чело, длинные золотые лучи. Конечно, так долго разыскиваемый учитель живет именно здесь. Никаких сомнений о вмешательстве оккультных сил, ответивших на его призыв, у Дирджи не было. Ведь он собирался подняться по ущелью, а они его направили (правда, немного бесцеремонно) вниз в долину, прямо к этому рите. Карма Дорджи, приятно польщенный оказанной ему услугой, даже не вспомнил об унесенных потоком припасах и одежде. В том же виде, в каком он, в подражание Херуки (персонаж ламаистского пантеона, изображаемый в виде нагого анахорета) священнодействовал возле своего кйилкхора - т.е. совершенно голый - он отправился к обители учителя.

В это время один из учеников пустынника спускался с горы по воду. При виде возникшего перед ним удивительного прохожего, он чуть было не уронил кувшин. Климат Тибета сильно отличается от климата Индии. Если в Индии нагих аскетов или лже-аскетов легион, и никого они удивить не могут, в "Стране Снегов" дело обстоит по-иному. Только очень немногие из налджорпа присваивают себе обычай ходить без одежды, но они живут в стороне от всех дорог, в складках высоких горных хребтов, и их обычно никто не видит.

- Кто живет в этом рите? - осведомился Карма Дорджи.

- Мой учитель, лама Тобсгиес, - ответил монах.

Кандидат в маги больше ни о чем не спрашивал. О чем еще ему было спрашивать? Он знал все заранее - боги привели его к достойному его учителю.

- Ступай, скажи ламе, что Тше-Кионг* (*"Покровители религии", боги или демоны, по верованиям тибетцев, давшие клятву защищать буддистское учение от его противников. - Прим.авт.) прислали ему ученика, - торжественно произнес Карма Дорджи.

Совсем ошалев, молодой водонос отправился с докладом к учителю, и тот приказал ввести посетителя. Карма Дорджи благоговейно распростерся перед ламой и снова представился в качестве ученика, приведенного высшими существами "к самым ногам учителя".

Лама Тобсиес был ученым. Внук китайского чиновника, женатого на тибетке, он несомненно унаследовал от того предка склонность к любезному агностицизму и, по-видимому, удалился в пустыню просто из-за аристократического пристрастия к одиночеству и желания спокойно работать, а не по какой-нибудь другой причине. По крайней мере, из описания Кармы Дорджи я его представляю себе именно таким. Дорджи рассказывал о нем со слов прислуживавших ламе монахов, поскольку его знакомство с ламой (как это выяснится дальше) было очень кратковременным.

Обитель Кушога Тобсгиеса по своему местоположению соответствовала правилам, изложенным в древнебуддийском Священном Писании: "не слишком близко к селению и не слишком далеко от селения". Перед окнами ламы широко раскинулась пустынная долина. За горным перевалом на расстоянии, по меньшей мере полудня ходьбы, находилась деревня.

Домик был обставлен с аскетической простотой, но в нем была большая, хорошо подобранная, библиотека, и несколько красивых "тхангка" (картины, написанные на ткани, которую можно свернуть наподобие японских какемоно) на стенах давали понять, что отшельник не был беден и хорошо разбирался в искусстве.

Карма Дорджи, здоровенный детина, все одеяние которого состояло из шевелюры, заплетенной в одну длинную, до пят, и еще удлиненную хвостом яка косу, должен был представлять странный контраст с миниатюрным изысканным ученым. Лама выслушал рассказ о кйилкхоре, чудесном разливе ручья и, когда Дорджи опять повторил, что к ногам учителя его привели оккультные силы, ограничился замечанием: место, куда Дорджи доставили воды потока, находится довольно далеко от его обители. Затем он осведомился, почему кандидат в колдуны путешествует без одежды. В ответ Дорджи, преисполненный сознания собственной значительности, поведал ему о своей двухлетней жизни в лесу нагишом. Лама с минуту его рассматривал, затем позвал одного из слуг и сказал ему просто:

- Проводите этого беднягу на кухню, посадите у очага и дайте ему очень горячего чаю. Постарайтесь еще найти для него старую одежду из овчины. Он мерзнет уже много лет.

И лама отпустил его. Конечно, Карме Дорджи было приятно напялить пожалованный ему меховой плащ, хотя это были сплошные лохмотья. После ванны хорошо было погреться у огня и подкрепиться горячим чаем, щедро приправленным коровьим маслом. Но это чисто физическое удовольствие омрачалось чувством оскорбленного тщеславия. Лама не оказал ему приема, подобающего прибывшему таким чудесным образом ученику. Тем не менее, Дорджи надеялся, что когда его силы восстановятся, он сумеет лучше объяснить учителю, кто он такой и чего добивается. Но лама Тобсгиес больше его не приглашал и, казалось, забыл о его существовании. Все-таки, было ясно, что он сделал относительно Дорджи распоряжения, так как его очень хорошо кормили и выделили место у очага.

Шли дни за днями. Дорджи начал терять терпение. Уютная кухня стала казаться ему темницей. Он попытался было работать - ходить по воду, собирать топливо, но ученики ламы к работе его не допустили. - Учитель велел, чтобы он ел и грелся у огня, - говорили они, - никаких других приказаний не поступало. Карме Дорджи было стыдно: с ним обращались как с домашней кошкой или собакой - о них заботятся, но ничего с них не спрашивают. Он все больше тяготился своим бездействием. Первое время он не раз просил товарищей напомнить о нем учителю, но те просили извинить их: они не могут себе этого позволить. Римпотше ("драгоценный", чрезвычайно почтительный титул в разговоре с ламой или о нем) позовет его, если захочет его видеть. Карма больше не смел повторять свою просьбу. Единственным утешением для него стало теперь подстерегать появление ламы, изредка выходившего отдохнуть на маленьком балкончике перед своей комнатой, или же прислушиваться, как лама объяснял иногда какой-нибудь философский трактат ученикам или случайному гостю. Если не считать этих редких просветов в его существовании, время для него тянулось медленно и бесплодно, и он снова мысленно переживал все приключения, направившие его в эту обитель. Так прошло немногим больше года. Дорджи захандрил. Он мужественно перенес бы по воле ламы самые тяжелые испытания, но такое полное забвение приводило его в отчаяние. Он уже начинал подозревать, не узнал ли Кушог Тобсгиес, благодаря своему оккультному могуществу, о его низком происхождении (Дорджи его предусмотрительно скрыл от ламы) и не презирает ли его теперь. Оказываемое ему гостеприимство было просто подаянием из жалости. Он не мог избавиться от этой мысли, она его терзала. Дорджи был убежден - его привело к ламе чудо, и во всем мире для него другого учителя не существует. Ему и в голову не приходило возобновить свои поиски. Но, порой, его стала посещать мысль о самоубийстве.

Карма Дорджи совсем погибал от отчаяния, когда к анахорету прибыл с визитом племянник. Племянник был ламой-тюльку, настоятелем одного монастыря, и путешествовал в сопровождении многочисленной свиты. Блистательный лама, сияя золотом парчовых одежд, в искрящейся, похожей на остроконечную пагоду, шляпе из позолоченного дерева, в окружении приближенных остановился у подножия горы. Слуги раскинули красивые палатки, и, освежившись чаем, присланным дядей-отшельником в огромном серебряном чайнике, тюльку поднялся в домик своего родственника. В один из последующих дней племянник заметил странную фигуру Кармы Дорджи в лохмотьях мехового плаща и с ниспадающей до пят шевелюрой. Он заговорил с ним, спросив, почему он всегда сидит у очага. Дорджи ухватился за этот случай, как за новую милость богов, наконец-то снова обративших к нему свои взоры. Он представился ламе, перечислив все свои заслуги и знания, не забыв упомянуть о своем отшельничестве в лесу, кйилкхоре в горах, разливе потока, прибытии к сияющему рите, об отраженных от обители и осенивших его чело лучах. Он закончил жалобой на забвение, в котором пребывает теперь по воле ламы, и просьбой к тюльку походатайствовать о нем перед дядей. Судя по рассказам Дорджи, тюльку был по своему складу похож на своего дядюшку и не был склонен видеть вещи в черном свете. С удивлением рассматривая верзилу Дорджи, он спросил, чему он хочет научиться у ламы. Наконец-то нашелся человек, принимающий в нем участие! Кандидат в колдуны преисполнился прежней самоуверенности. - Я хочу, - ответил он, - приобрести магические способности, летать по воздуху и сотрясать землю. Из предосторожности Дорджи не заикнулся о причине своих желаний. Тюльку все это, должно быть, позабавило. Тем не менее, он обещал просителя замолвить за него словцо дяде. Но за две недели пребывания в их обители лама ни разу больше не посмотрел в его сторону. Тюльку распростился с дядей и собирался спуститься в долину, где ждала наготове его свита. С порога домика ламы были хорошо видны слуги, державшие под уздцы горячих коней, покрытых попонами из красного или желтого сукна. Седла и сбруя с украшениями из полированного серебра сияли в лучах утреннего солнца. Карма Дорджи машинально созерцал это зрелище, думая: "Вот уезжает мой заступник, не передав никакого ответа на просьбу". С его отъездом он терял последнюю надежду. Он собирался по обычаю приветствовать ламу прощальными коленопреклонениями, как вдруг тот отрывисто бросил ему:

- Следуйте за мной.

Карма Дорджи немного удивился. От него здесь никогда не требовали никаких услуг. Чего хочет от него тюльку? Палатки и поклажу, упакованные слугами, отправили еще на заре с караваном вьючных животных. Может быть, он забыл что-то передать дяде?

Спустившись с горы, тюльку обратился к Дорджи:

- Я передал Кушогу Римпотше о вашем желании овладеть магическими знаниями, о которых вы говорили, - сказал лама. - Он ответил, что вам для этого нужно изучить некоторые оккультные труды. Здесь в обители их нет, но они имеются в моем монастыре, и Римпотше приказал мне взять вас с собой и дать вам возможность начать обучение. Для вас приготовлена лошадь. Вы поедете с моими трапа. Сказав это, он отвернулся от Дорджи и присоединился к небольшой группе монастырских сановников из сопровождающей его свиты.

Все склонились в прощальном поклоне в направлении обители, почтительно приветствуя ламу Тобсгиеса, а затем вскочили с седла, пустив лошадей с места крупной рысью. Карма Дорджи остолбенел. Один из слуг толкнул его, вручая ему уздечку лошади... Не сознавая, что с ним происходит, он очутился в седле и поскакал вместе со слугами. Путешествие прошло без приключений. Тюльку не обращал ни малейшего внимания на Дорджи, разделявшего трапезу и ночлег со слугами-монахами.

Монастырь тюльку был не таким огромным, как некоторые тибетские гомпа, но, несмотря на свои скромные размеры, выглядел очень благоустроенным, и действительность соответствовала его внешнему виду.

На четвертый день по приезде один из трапа пришел известить Карму Дорджи, что тюльку приказал отнести в "тсхамс кханг" собрание книг, которые Кушог Тобсгиес рекомендует ему прилежно изучать, если он хочет добиться желаемой цели. Монах прибавил: во время затворничества Дорджи будут регулярно присылать из монастыря необходимые припасы. Монах привел Дорджи к домику, расположенному в красивом месте недалеко от монастыря. Из окна был прекрасный вид на позолоченные кровли монастырских строений, под ними расстилалась долина в рамке из поросших лесом склонов. Возле маленького алтаря на полках стояло около тридцати огромных фолиантов, тщательно обернутых и зажатых ремешками между покрытыми резьбой дощечками. Будущий маг обрадовался: наконец-то к нему начинают относиться с должным почтением.

Уходя, трапа предупредил его - тюльку совсем не предписывает ему строгого затворничества "тсхамс". Он волен жить, как ему заблагорассудится - ходить по воду к ближайшему источнику и даже на прогулку. Потом трапа показал, где сложены провизия и топливо, и ушел.

Карма Дорджи погрузился в чтение. Он выучил наизусть множество магических формул и повторял их, надеясь в конце срока обучения узнать точную их интонацию у своего гуру, ламы Тобсгиеса, так как рассчитывал с ним потом увидеться. Он построил множество кйилкхоров по рецептам из этих книг и расходовал муку и масло для изготовления ритуальных пирогов "торма" самых разнообразных форм больше, чем для собственного стола. Кроме того, следуя изложенным в книгах указаниям, он предавался частым медитациям. Его рвение не ослабевало в течение почти полутора лет. Он выходил только зачерпнуть воды, ни единым словом не обмолвился с трапа, приходившим дважды в месяц пополнить запасы провизии, и ни разу не позволил себе подойти к окну. Мало-помалу в его медитации начали просачиваться совсем новые для него мысли. В некоторых всплывающих в памяти фразах из прочитанных книг, в некоторых диаграммах для него вдруг открывался новый смысл. Наконец, однажды он остановился перед открытым окном, глядя на хлопотливо снующих монахов, вышел, поднялся на гору, подолгу рассматривая растения, камни, струи неутомимого ручья, летучие тучки в небе, игру света и тени; потом долго сидел, созерцая разбросанные в долине селения, наблюдая работу крестьян в поле, бредущих по дороге вьючных животных и пасущийся на пастбище скот.

Каждый вечер Дорджи зажигал маленький светильник на алтаре и погружался в медитацию. Но теперь он не стремился выполнять описанные в книгах обряды, чтобы вызывать духов в разных обличьях. До глубокой ночи, иногда до рассвета он оставался недвижим, без чувств и без мыслей, и ему чудилось, будто он сидит на берегу призрачного океана и видит, как наплывает готовая поглотить его ослепительно-белая стихия.

Прошло еще несколько месяцев. Однажды, днем ли, ночью ли - он не знал - Карма Дорджи почувствовал, как тело его приподнялось со служившей ему сиденьем подушки. Не меняя позы медитации, со скрещенными ногами он перенесся через порог и полетел вперед. Скоро он увидел внизу родной край и свой монастырь. Было утро. Трапа выходили с общей молитвы, Карма узнал многих: сановников, тюльку, прежних товарищей. Они выглядели усталыми, озабоченными и печальными. Он рассматривал их с участливым любопытством. С высоты, на которой он парил, они казались такими маленькими! Как они поразятся, испугаются, когда увидят его! И все падут ниц перед ним - магом, владеющим сверхъестественным могуществом. Последняя мысль заставила его улыбнуться от жалости. Он вдруг почувствовал усталость при виде этих пигмеев, они его больше не интересовали. Он вспомнил о блаженстве, наплывавшем на него вместе с приливами странного океана белого цвета. Ни одна волна не бороздит его безмятежной поверхности. Нет, он им не покажется. Какое ему дело до того, что они думают, что ему до его собственных размышлений об их былом пренебрежении, о сладости мести... Он полетел прочь. Вдруг монастырские здания внизу зашатались, затряслись, развалились. Окружающие горы беспорядочно задвигались, вершины обрушились и на их месте стали возникать новые. Солнце низринулось и промчалось, пересекая небо, как метеор. Продырявив небесную твердь, явилось второе солнце. Ритм этого фантастического хаоса все возрастал. Дорджи теперь различал только пенящиеся волны неистового потока, состоящего из всех существ и вещей вселенной...

Подобные видения у тибетских мистиков не редкость. Их не следует смешивать со снами. Переживающий их не спит и, зачастую во время своих необыкновенных странствий чувствуя смену местности и обстановки, сохраняет достаточно четкое сознание своей личности и места, где он на самом деле находится. Очень часто также при возникновении видений, мистик в состоянии транса вполне сознательно желает, чтобы никто не пришел, не заговорил с ним, не позвал, не постучал в дверь и т.д., и боится этого. Хотя он не в силах ни заговорить, ни пошевелиться, он слышит и понимает все, что вокруг него делается. Шум, суета часто вызывают у него болезненные ощущения и, если его насильственно выводят из этого психического состояния, или же по какой-нибудь причине ему приходится самому с большой затратой сил освобождаться от него, испытываемое при этом нервное потрясение вызывает сперва мучительный шок, а потом длительное недомогание. Именно чтобы избежать этого шока и пагубных последствий для здоровья при его повторении, были выработаны правила, определяющие способ выхода из состояния медитации, даже обычного, если оно несколько затянулось. Например, рекомендуется медленно поворачивать голову справа налево, массировать себе лоб, вытягивать руки, соединяя кисти рук за спиной и откидывая назад торс и т.д.Каждый выбирает подходящие для себя упражнения.

Среди членов секты Зен в Японии монахами практикуется групповая медитация в общем помещении, где специальный опытный наблюдатель, умеющий распознавать признаки усталости, подбадривает утомленных, оживляя в них энергию сильным ударом палки по плечу. Все испытавшие это средство единодушно утверждают, что получали при этом приятное ощущение нервной разрядки.

Вернувшись из своего необыкновенного путешествия, Карма Дорджи посмотрел вокруг себя: книги на полках, алтарь, очаг - ничего не изменилось, все было таким же, ставшим уже привычным за три года жизни в этой келье. Он встал и подошел к окну монастырь, долина, поросшие склоны гор - все выглядело обычно, буднично, и все-таки было совсем другим. Карма очень спокойно развел огонь. Когда дрова вспыхнули, он взял нож, отрезал свои длинные волосы налджорпа и бросил их в пламя. Потом приготовил чай, степенно поев, собрал немного провизии, взвалил котомку на плечи и вышел, старательно заперев за собой дверь "тсхамс кханга". В монастыре Дорджи направился к резиденции тюльку и, встретив по дороге слугу, попросил его сообщить ламе, что он уходит и благодарит ламу за его доброту к нему. Затем он удалился.

Дорджи отошел уже довольно далеко, когда услышал, что его кто-то зовет. За ним бежал один из монахов знатного происхождения из свиты ламы.

- Вас завет Кушог Римпотше, - сказал монах. Карма Дорджи вернулся.

- Вы нас покидаете? - вежливо осведомился лама. - Куда вы направляетесь?

- Поблагодарить моего гуру, - ответил Карма. Тюльку помолчал немного, а затем сказал печально:

- Вот уже больше шести месяцев, как мой уважаемый дядя покинул этот мир скорби.* (*"Покинуть мир скорби" (нья-ниен лес дес сонг) - почтительное выражение, означающее, что святой лама скончался, т.е. достиг нирваны.)

Карма Дорджи не произнес ни слова.

- Если вы хотите отправиться в его "рите", я дам вам лошадь, продолжал лама. - Это будет прощальный подарок покидающему меня гостю. В "рите" сейчас живет один из учеников Римпотше. Вы его там увидите.

Карма поблагодарил, но ничего не принял. Через несколько дней он снова увидел маленький домик, когда-то излучавший осенившее его голову сияние. Он вошел в комнату, где побывал только один раз, в день своего прихода в обитель, и долго лежал, распростершись, перед креслом ламы. Затем он провел ночь в медитации. Утром он распрощался с новым отшельником и тот передал ему принадлежавший покойнику-ламе зен: старый лама, умирая, распорядился отдать его Дорджи, когда он выйдет из своего "тсхамс кханга".

С этого времени Карма Дорджи бродил по стране, как и знаменитый аскет Милареспа, которым он восхищался и глубоко уважал. Когда я познакомилась с Дорджи, он был уже не молод, но, по-видимому, не собирался обосноваться где-нибудь постоянно.

Далеко не все тибетские анахореты начинают свое подвижничество столь необычным способом, как Карма Дорджи. Обстоятельства, сопровождавшие его вступление на путь духовного совершенствования, исключительны, - поэтому я и рассказала о них так подробно. Но история послушничества всех учеников гомтшенов почти всегда отличается какими-нибудь любопытными особенностями. Я многое о них слышала, а мой собственный, часто весьма суровый, опыт послушника в "Стране Снегов" заставляет меня верить, что многие из этих рассказов вполне соответствуют действительности.

 

Глава 6

 

Духовный спорт. - Бегуны "лунг-гом-па". - Как согреваться без огня среди снегов. - Послания, передаваемые "по воздуху"

 

Под общим названием "лунг-гом" тибетцы объединяют многочисленные упражнения, преследующие различные цели: одни - духовные достижения, другие - физические. Эти упражнения комбинируют концентрацию мысли с разнообразной дыхательной гимнастикой. Но название "лунг-гом" применяется преимущественно для обозначения особого вида полудуховной, полуфизической тренировки, развивающей сверхъестественные скорость и легкость движений. Знания "лунг-гом-па" удостаивается атлет, способный пробегать с необыкновенной быстротой большие дистанции, нигде не отдыхая и ничем не подкрепляясь в пути. Тибетцы любят рассказывать о "лунг-гом-па", и во многих древних преданиях можно найти примеры сверхъестественных пешеходных переходов, совершаемых со сказочной быстротой. В автобиографии Милареспы мы читаем о жившем у его учителя черной магии монахе, бегавшем быстрее лошади. Сам Милареспа гордился, что после соответствующей тренировки ему удалось совершить в несколько дней переход, обычно продолжающийся больше месяца. По словам Милареспы, в основе этой необыкновенной способности лежит умелое регулирование "внутреннего воздуха".

Следует отметить, что для подвигов "лунг-гом-па" нужна скорее необыкновенная выносливость, чем быстрота хода в течение определенного отрезка времени. Задача состоит не в пробеге с максимальной скоростью дистанции в 12-15 км, как в наших спортивных состязаниях, но, как уже говорилось выше, в безостановочных переходах в несколько сот километров равномерным, необычайно быстрым шагом.

Дополнительно к полученным понаслышке сведениям о методах тренировки "лунг-гом-па", мне довелось видеть несколько из них в действии. Очевидно, хотя большинство монахов и выполняют упражнения системы "лонг-гом-па", все же очень немногие из них достигают желаемых результатов, и настоящие "лунг-гом-па" встречаются очень редко.

Моя первая встреча с "лунг-гом-па" произошла в пустыне трав на севере Тибета. На склоне дня мы медленно ехали по обширному плато. Наши лошади шли шагом. Вдруг далеко впереди, немного левее тропы, я заметила крошечное черное пятнышко, при рассмотрении в бинокль оказавшееся человеком. Меня это очень удивило: в этом крае трудно кого-либо встретить. За десять дней мы не видели никого. Кроме того, одинокие пешеходы никогда не отваживаются странствовать по необъятным тибетским пустыням. Что это за человек? Один из слуг высказал предположение - путник, должно быть, отстал от купеческого каравана, спасаясь от напавших на него разбойников, и теперь заблудился в пустыне. Это было правдоподобно. Если дело действительно обстояло так, мы захватим беглеца с собой и довезем его по пути до стойбища пастухов или куда он попросит. Продолжая смотреть в бинокль, я заметила, что человек передвигается удивительно быстро и какой-то очень странной поступью. Хотя вначале мои слуги могли различить только двигающуюся в траве черную точку, очень быстро они тоже увидели, с какой необычайной скоростью эта точка перемещалась. Я передала им бинокль. Один из них, посмотрев в него в течение нескольких минут, пробормотал: По-видимому, это лама лунг-гом-па.

Слово "лунг-гом-па" сразу пробудило во мне любопытство. До сих пор мне еще никогда не удавалось видеть настоящего "лунг-гом-па", совершающего один из невероятных переходов, о которых столько рассказывают в Тибете. Неужели мне так повезло?

Человек приближался, и становилось все заметнее, как быстро он шел. Что мне следует предпринять, если это действительно "лунг-гом-па"? Мне хотелось рассмотреть его поближе, поговорить с ним, расспросить и даже сфотографировать... Желаний у меня было много. Но стоило мне только об этом заикнуться, как слуга, первый узнавший в путнике "лунг-гом-па", воскликнул:

- Почтенная госпожа, вы не остановите ламу и не заговорите с ним! Ведь он умер бы от этого. Этим ламам нельзя прерывать медитацию во время ходьбы. Если лама перестанет повторять магические формулы, вселившееся в него божество ускользает и, выходя раньше положенного срока, так сильно сотрясает тело ламы, что убивает его.

Предостережением, выраженным в подобной форме, пренебрегать не следовало, хотя по содержанию оно и казалось абсурдным. Из того, что мне было известно о явлении "лунг-гом", я могла предположить, что этот человек шел в состоянии транса. Значит, вполне вероятно, что если внезапно и насильственно вывести его из этого состояния, он, хотя и не умрет, но испытает мучительный нервный шок. В какой степени такое потрясение окажется опасным для его жизни, мне было неизвестно. Я не хотела делать ламу объектом эксперимента, может быть, жестокого, поскольку последствий я не могла предугадать. Мне помешала удовлетворить любопытство еще и другая причина. Тибетцы признали и приняли меня в свою семью в качестве женщины-ламы. Им было известно, что я исповедую буддизм, но они не могли уловить разницы между буддизмом ламаистским и моим чисто философским пониманием буддизма. Итак, если я желала пользоваться и впредь доверием и уважением, гарантируемыми мне монашеским облачением,* (*Я имела законное право на ношение монашеского одеяния и никогда не позволила бы себе воспользоваться им для маскарада. - Прим. авт.) приходилось соблюдать тибетские обычаи, и, особенно строго, обычаи религиозные. Необходимость эта создавала серьезные препятствия для проведения некоторых научных исследований, но этой ценой приходилось платить за проникновение в область еще более охраняемую, чем территория самого Тибета.

Я снова была вынуждена отказаться от научного анализа явления и ограничиться простым наблюдением удивительного путешественника.

Последний подошел к нам совсем близко. Уже можно было отчетливо различить его бесстрастное лицо с широкого открытыми глазами, устремленными ввысь на какую-то точку в пространстве. Нельзя было сказать, что лама бежал, казалось, будто при каждом шаге он воспарял в воздух и двигался скачками, как упругий мяч. На нем было обычное монашеское одеяние и тога - и то, и другое порядком потрепанное. Левой рукой, наполовину скрытой тканью одежды, он держался за складки тоги; в правой был зажат ритуальный кинжал "пурба". Монах на ходу слегка заносил вперед правую руку с кинжалом, ритмически соразмеряя шаг, и казалось, будто он острием высоко поднятого ножа касался земли и опирался на кинжал, как на тросточку. Слуги сошли с лошадей и, когда лама проходил мимо, распростерлись на земле. Но он не остановился и, очевидно, совсем нас не заметил.

Я начала уже сожалеть о своей сдержанности, мне хотелось продолжить наблюдения за "лунг-гом-па". Решив, что согласие не останавливать путника - вполне достаточное свидетельство моего уважения к обычаям страны, я приказала слугам снова сесть на лошадей и следовать за ламой, успевшим между тем отойти довольно далеко. Не пытаясь его догонять, мы старались только, чтобы расстояние между нами не увеличивалось и, благодаря нашим биноклям, мы с сыном не теряли его из виду. Не различая больше лица ламы, мы все же отмечали удивительную легкость и ритмичность его упругого шага, размеренного, словно движения часового маятника. Так мы проехали вслед за ним около трех километров. Но тут "лунг-гом-па" сошел с тропы, взобрался по крутому склону и исчез в извилинах окаймлявшего плато горного хребта. По таким откосам всадники за ним следовать не могли, и нашим наблюдениям поневоле был положен конец. Мы повернули назад.

Сознавал ли лама, что его преследовали? Хотя мы держались от него на почтительном расстоянии, всякий нормальный человек должен был бы услышать за собой стук лошадиных копыт. Но я уже говорила: "лунггом-па" был, по-видимому, в состоянии транса, и именно поэтому нельзя было с уверенностью определить притворился ли он, будто нас не видел, и взобрался на гору, желая избавиться от нашего назойливого присутствия, или же действительно не знал, что за ним следят и изменил направление в соответствии с намеченным маршрутом.

Через четыре дня после этого события мы прибыли поутру в местность Тхебгиай, где расположены многочисленные стойбища "докпа". Я не преминула рассказать пастухам, как на ведущей к их пастбищам тропе мы встретили "лунг-гом-па". Оказалось, как раз накануне нашей с ним встречи, некоторые пастухи тоже его видели, когда на закате гнали свои стада с пастбища. Это сообщение позволило мне сделать приблизительный подсчет, - если из числа часов, затраченных нами на переход, при обычной скорости передвижения наших животных вычесть время привалов и отдыха, то можно заключить, что с момента, когда его заметили пастухи, "лунг-гом-па" должен был идти не останавливаясь и с одинаковой скоростью всю ночь и весь последующий день, чтобы к вечеру дойти до места, где мы его увидели. Удивительной была тут именно равномерность этой скорости, так как суточные переходы без отдыха для тибетских горцев самое обычное дело.

Во время путешествия в Лхасу из Китая лама Ионгден и я часто совершали длительные переходы по двенадцать часов в сутки без еды и питья и не разу не останавливаясь. Но разумеется, нам не по силам было бы соревноваться с крылатой поступью "лунг-гом-па". Кроме того, он стартовал совсем не из Тхебгиай, где его видели пастухи. И какое расстояние ему еще оставалось пройти, когда он свернул в сторону и исчез из виду за горным склоном? Бесполезно было строить какие-либо предположения. Пастухи предполагали, что он шел из Тсанга, так как некоторые монастыри в этой провинции в течение многих веков специализировались в обучении скороходов "лунг-гом-па". Во всяком случае, на территории Тхебгиай пересекается много троп, и поскольку пастухи с ламой не разговаривали, им так же, как и мне, пришлось ограничиться догадками. Невозможно было производить серьезные научные исследования в этой пустыне. На них пришлось бы затратить много месяцев, к тому же без всякой гарантии, что результаты будут удовлетворительными.

Я только что упомянула о монастырях провинции Тсанг и их славе как центре обучения скороходов. Будет уместно здесь вкратце изложить древнее предание о его возникновении. Героев легенды двое - знаменитые ламы Иунгтон Дорджи Пал и историк Бутон.

Первый из них - Иунгтон Дорджи Пал - родился около 1284 года. Он считался седьмым воплощением Субхути, ученика исторического Будды. Эта преемственная линия "возрождений" была позднее продолжена Траши-ламами, и Траши-лама наших дней являются шестнадцатым перевоплощением Субхути и в то же время тюльку Евпамеда. Иунгтон Дорджи Пал был знаменитым и могущественным магом, занимавшимся главным образом покорением злых духов. Считают, что его учителем был мистик-лама по имени Тзурванг Севне. О последнем - если не считать совсем фантастических преданий - никаких сведений не сохранилось. Иунгтон Дорджи Пал жил некоторое время при дворе китайского императора и умер в возрасте девяноста двух лет.

Бутон родился в Тжо Пхуг в окрестностях Жигатзе в 1288 году. Он известен как автор нескольких значительных исторических трудов. Он же объединил все буддистское Писание, переведенное с санскрита, в один большой сборник "Кхандиур".

Как-то раз маг Иунгтон решил совершить торжественный обряд с целью поработить бога смерти Шиндже. Эту церемонию необходимо совершать через каждые двенадцать лет. Если нарушить это правило, то, как гласит предание, зловещий бог будет каждый день пожирать одно живое существо. Лама намеревался подчинить Шиндже своей воле и заставить его дать клятвенное обещание не употреблять в пищу ничего живого. Взамен спасенных жизней божество получало дары сперва во время обряда, а затем ежедневно.

Бутон узнал о намерении Иунгтона. Желая знать, действительно ли его друг обладает достаточным могуществом, чтобы покорить ужасное божество, он отправился к нему в сопровождении троих ученых лам. Когда ламы пришли, они узнали, что Шиндже уже ответил на призыв мага. Как гласит предание, его гигантская особа закрывала собой все небо ("его существо было огромно, как небо"). Иунгтон объявил посетителям, что они явились как раз вовремя и теперь получат возможность доказать насколько сильно развито в них чувство сострадания. Для блага всего живого он вызвал бога смерти, и теперь остается только умиротворить его приношениями. И, - продолжал маг, - если один из лам принесет себя в жертву, то сотворит благо. Все три товарища Бутона отклонили эту честь, и под различными предлогами поспешили удалиться. Оставшись один со своим другом, Бутон сказал, что если для удачного исхода обряда действительно нужна человеческая жертва, он готов добровольно броситься в широко раскрытую чудовищную пасть Шиндже. Но Иунгтон возразил на великодушное предложение друга, что он найдет какое-нибудь другое средство для завершения церемонии, и Бутону не придется расставаться с жизнью. Но он хочет доверить ему и его преемникам обязанность совершения обряда каждые двенадцать лет. Бутон взял на себя это обязательство. Тогда Иунгтон создал бесчисленное множество призраков ("тюльпа") голубей и бросил их в пасть Шиндже. С этого времени ламы, слывущие перевоплощениями Бутона, регулярно совершают в монастыре Шалю церемонию умилостивления бога смерти. По-видимому, со временем к богу Шиндже были прикомандированы в помощь еще и другие божества, так как ламы монастыря Шалю рассказывают теперь о заклятии во время обряда не одного, но множества демонов.

Для приглашения демонов из различных частей страны требуется гонец. Этот гонец именуется "Махекетанг" (зовущий буйвол).

Буйвол - верховое животное бога смерти Шиндже. Оно славится своим бесстрашием и даже осмеливается призывать злых духов. По крайней мере, в Шалю ему дают именно такую характеристику.

Гонца выбирают поочередно в монастырях Нианг Тод Кйид и Самдинг. Претендующие на роль буйвола монахи должны сначала пройти курс тренировки в одном из указанных монастырей. Она состоит из дыхательных упражнений и специальной гимнастики, выполняемых в абсолютно темном "тсхамс кханг", в условиях строгого затворничества продолжительностью в три года, три месяца, три недели и три дня.

Одно из упражнений очень популярно среди многих так называемых мистиков, обычно с весьма средним уровнем развития. Не только монахи, но и миряне - мужчины и женщины - подолгу живут в затворничестве, предаваясь отработке этого упражнения. Оно состоит в следующем. Практикант садится, скрестив ноги, на большую толстую подушку. Он медленно и долго вдыхает, как бы желая раздуться. Затем, задержав дыхание, он должен, не меняя позы и не пользуясь руками для опоры, подскакивать и снова падать на подушку. Некоторые ламы достигают таким образом умения прыгать на очень большую высоту. Тибетцы убеждены: кто много лет занимался такой тренировкой, приобретает способность "сидеть на хлебном колосе, не сгибая его стебля" или же "усаживаться на кучу зерна, не сместив при этом ни зернышка". Цель этого упражнения - развитие способности левитации. Для проверки успеваемости придумали очень любопытный экзамен. Считается, что выходящий из состязания победителем уже может выполнять все описанные выше удивительные действия, или, по крайней мере, уже близок к их совершению. Для совершения испытания выкапывают яму, глубиной равную росту испытуемого. Над ямой сооружают нечто вроде купо