Как образуются золотоносные жилы 3 страница

Чаша стояла посреди небольшого двора, а в соседнем дворе была старая шахта, богатая водой. Второй ишак приводил в движение примитивный насос, который выкачивал эту воду и подавал ее по жолобу к чаше, где она смачивала раздробляемый кварц и затем стекала через отверстие у дна, унося с собой кварцевую муку. Эта жидкость грязномолочного цвета собиралась на промывочный аппарат — длинный жолоб с ровным дном, к которому через небольшие промежутки были прибиты плоские деревянные рейки. Жолоб имел небольшой наклон, и вода медленно стекала по нему, оставляя частицы золота, как самые тяжелые, во впадинах между рейками и унося большую часть кварца.

Так была устроена эта мельница. Измельчение кварца производилось недостаточно полно, воды нехватало, особенно под вечер, а в жолобе улавливалось не все золото — часть его уносилась с мукой дальше и попадала в отвал, т. е. выбрасывалась. Целые холмы такой промытой кварцевой муки возвышались на пустыре возле мельницы и ждали техники с более совершенными приемами извлечения золота.

Время от времени ишаков останавливали, приток воды и катание жернова прекращали и из промежутков между рейками в жолобе выгребали накопившуюся в них кварцевую муку с частицами золота, которую владелец домывал окончательно, т. е. отделял от кварца ручным способом в плоской железной чаше. При этой домывке всегда присутствовал надзиратель, оберегавший казенные и свои интересы, чтобы рудокоп не утаил часть золота.

Настала очередь Мафу и Лю Пи. Чаша была выметена, желоба очищены, и предшественник домывал свое золото под зорким оком надзирателя возле небольшого пруда, занимавшего часть двора и наполнявшегося водой, стекавшей из жолоба после промывки. Из этой воды на дно пруда осаждалась принесенная ею кварцевая мука, которую время от времени приходилось выгребать и отвозить на соседний отвал. Отстоявшейся водой пользовались для промывки, когда нехватало воды в шахте.

Мафу и Лю Пи засыпали лопатами свою руду на дно чаши; погонщик Ли Ю щелкнул бичом, и ишак, отдыхавший во время чистки, свесив уши и полузакрыв глаза, встрепенулся и зашагал по кругу. Заскрипели оси, заскрежетал кварц под тяжестью катившегося по нему жернова. Одновременно на соседнем дворике забегал второй ишак, подгоняемый мальчиком, помощником Ли Ю, и из жолоба полилась в чашу вода.

— Да будет вам обильный выход! — сказал Ли Ю, когда кварц заскрипел под жерновом.

— Благодарю, — ответил Лю Пи, поднимая вверх правую руку, сжатую в кулак, с оттопыренным большим пальцем, что обозначало радость по поводу доброго пожелания.

— Ну, в этот раз ничего хорошего не будет, жила обеднела, — проворчал Мафу.

— Шш, болтун, — зашипел его товарищ. — Разве можно ругать жилу во время промывки? Демоны скроют все золото за такие речи.

— Ну, у тебя везде демоны! — усмехнулся Мафу. — Выдумки все это, бабьи россказни! Сколько дней я ковыряюсь в шахте, а демонов не видел и не слышал.

— Они невидимы для людей, — сердито сказал Лю Пи, принявшийся за дробление крупных кусков руды, — но слышать их можно. Когда перестанешь в шахте бить по кварцу, всегда услышишь: то щелкнет здесь, то треснет там, то запищит, как мышь. Это они при полете задевают крыльями за выступы.

— Я думаю, что это просто совы, которые живут в шахтах, — сказал Мафу. — И те огненные глаза, которые ты видел в чужой шахте на Дарбуты, тоже были совиные.

— Еще что выдумал! — крикнул Лю Пи. — Сов я видал и знаю. Помолчи лучше, если не можешь сказать ничего разумного!

Мафу улыбнулся, но спорить перестал. Некоторое время длилось молчание, зато усердно стучали молотки, дробя кварц, а жернов аккомпанировал им своим скрежещущим гулом. Вода однообразно журчала, падая из жолоба, ишак также равномерно стучал копытами по твердой земле. Ли Ю сидел на корточках, и как только ишак начинал замедлять свой ход, покрикивал: «и, и, и» или щелкал бичом. По временам Лю Пи или Мафу, прерывая дробление руды, поднимались, шли вслед за ишаком и взрыхляли слой давленого кварца на дне наши или подсыпали свежей руды, равномерно ее разбрасывая.

Рудокоп, домывавший руду, ушел с надзирателем в фанзу, где последний взвешивал золото и отделял долю казны и плату за помол.

Воспользовавшись отсутствием надзирателя, погонщик Ли Ю сказал рудокопам:

— Когда лое будет вешать ваше золото, смотрите в оба.

Лю Пи кивнул головой и сказал:

— Приходи сегодня ужинать. Жарко, надо съесть мясо, а то испортится.

— А что, лое припрятал все мясо? — поинтересовался Мафу.

— Все как есть убрал в кладовую. Целый месяц не будем покупать баранов у калмыков, сказал.

— Разве мало у него денег? Скряга! — сказал Лю Пи. — Каждый день золото с нас собирает…

— В Чугучак отсылает, семейство кормит, долги платит. За свою должность немало заплатил, — пояснил Ли Ю.

— Видно, доход имеет большой, иначе не стал бы покупать эту службу?

— Как поживаете? Кушали уже или не кушали?^[15] — раздался пискливый голос появившегося во дворе китайца, опрятно одетого в длинную синюю курму^[16], буро-зеленые панталоны, завязанные у щиколоток, и синие туфли на толстой подошве. Из-под черной атласной шапочки с красной шишечкой свешивалась сзади коса, искусственно удлиненная вплетенными в нее шелковыми нитками.

— О, Ван Ли уже вернулся! — воскликнул Лю Пи, отвечая на приветствие. — Как это ты успел? Или тебя хый-фын принес на крыльях воздушных демонов?

— Именно он! — засмеялся Ван Ли, присаживаясь на корточки вблизи рудокопов и доставая кисет и длинную трубку с нефритовым мундштуком.

— Какой разумный китаец поедет в далекий путь, когда хый-фын на примете? — продолжал Ван Ли, высекая огонь. — А что, сегодня много золота намоешь? Свой долг уплатишь? — обратился он к Лю Пи.

— Едва ли много, жила плоховата стала, тверда, как кремень, — ответил Лю Пи несколько смущенно.

Лавочник Ван Ли, которому многие рудокопы задолжали за припасы, имел обыкновение приходить на мельницу, когда его должники мололи руду, чтобы взыскать долг, или хотя бы часть его, тут же на месте из намытого золота. Лю Пи, не ожидавший столь быстрого возвращения Ван Ли, рассчитывал на этот раз ускользнуть от уплаты из своей рудной выручки и был неприятно поражен появлением лавочника. Но приходилось «сохранять свое лицо».

— Вот в следующий раз, наверно, золота будет больше, — сказал он.

— Все вы так говорите, — проворчал Ван Ли. — Что-то плохо стали работать в Чий Чу. Или золото кончается, или люди обленились. Каждый месяц долги нарастают. Хоть закрывай лавку…

— Правда, — подтвердил Мафу. — Исхудали наши жилы.

— Не каркай, ворон! — рассердился Лю Пи. — Накличешь худа. В жилах всегда то густо, то пусто. Перетерпим — опять хорошо будет.

ЖАДНЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ

Ван Ли посидел с рудокопами и пошел в фанзу к надзирателю, с которым также имел счеты. Часа через три руда Лю Пи была перемолота и промыта. Мафу занялся очисткой чаши. Лю Пи вызвал надзирателя и в присутствии его и Ван Ли собрал драгоценные остатки из жолоба и промыл их у пруда в ручной деревянной чаше, имевшей вид плоского конуса. Положив в нее несколько горстей кварцевой муки с золотом и налив воды, Лю Пи приводил чашу в быстрое вращательное движение; вода взмучивалась и, выплескиваясь через борта, постепенно уносила кварц, тогда как золото собиралось в центральном углублении. В несколько приемов были промыты все собранные в жолобе остатки, и надзиратель понес золото в фанзу. Лю Пи, Мафу и Ван Ли последовали за ним.

Фанза надзирателя состояла из двух небольших комнат и кухни с земляными полами, окнами, заклеенными бумагой, и камышовыми потолками-крышами, как и в жилищах рудокопов. В первой комнате под окном стояли квадратный стол и неуклюжее жесткое кресло, на столе лежали свертки бумаги, несколько книг, кисть для писания и тушь, растертая на квадратном блюдце из мягкого сланца.

Надзиратель уселся в кресло и вынул из плоского футляра маленькие китайские весы-безмен, на костяном коромысле которого были нанесены какие-то черточки и точки. К одному концу на шелковых шнурках была подвешена медная чашечка, в которую ссыпалось золото, а на другой конец надевалась на шнурке медная гирька. Взяв двумя пальцами шнурок, продетый через коромысло ближе к чашке, и передвигая гирьку в ту или другую сторону, можно было уравновесить чашку с золотом, а по черточкам коромысла в том месте, где шнурок гирьки был остановлен, отсчитать вес золота.

Лю Пи и Мафу, стоя позади кресла, внимательно следили за взвешиванием. Устройство безмена, употребляемого во всем Китае, было им известно, и черточки на коромысле они разбирали свободно. Но при весах этого рода точность взвешивания зависит от того, соответствует ли употребляемая гирька делениям на коромысле. Если взять гирьку более тяжелую — она уравновесит и большее количество груза на чашке, но шнурочек ее ляжет на деление, соответствующее меньшему грузу, уравновешиваемому гирькой, сделанной для данного безмена.

У надзирателя гирька по внешнему виду была правильная, с теми же значками, как на чашке безмена, но в ней часть меди была высверлена и заменена более тяжелым свинцом. Эту разницу в весе удаленной меди и заменившего ее свинца надзиратель утаивал из взвешиваемого золота в свою пользу, сверх вычета за помол руды и казенного налога, так как безмен всегда показывал вес золота немного меньше действительного.

Уравновесив весы, надзиратель дал Лю Пи взглянуть на коромысло.

— Видишь, твое золото весит ровно один лан, четыре цына и семь фынов ^[17]. Немного же ты наработал за последнее время! Ленился, видно. Много мяса кушаешь — оно вредно для рабочего человека:

— Жила пошла бедная, лое, — оправдывался Лю Пи. — Кварц, что кремень, такой твердый.

— Бьешь, бьешь, все руки отобьешь, а руды мало добываешь, — прибавил Мафу.

— Поздно идешь в шахту, рано вылезаешь, вот отчего мало руды, — укорял надзиратель. — А в шахте сидишь и куришь.

— Напрасно говоришь это, — возразил обиженно Лю Пи. — Не первый год работаю в Джаире. И просо, которое человек сеет сам на поле, растет не везде одинаково — то гуще, то реже. Тем более золото в жилах.

 

Надзиратель в это время писал кисточкой какие-то иероглифы на бумажке и, показывая ее Лю Пи, заявил:

— В казну следует пятнадцать фынов, за мельницу семь с половиной фынов, за ногу моего ишака, которую ты пожелал кушать, два цына…

— Лое, как же так! Ногу ишака мы получили за его доставку на мельницу! — воскликнул Лю Пи, пораженный словами надзирателя.

— Мы ее честно заработали, спасли тебе всего ишака от волчьих зубов, — добавил Мафу.

— Это слишком много за такую пустяшную работу. За нее я дал вам ослиное ухо, — спокойно возразил надзиратель, ссыпая золото Лю Пи на бумажку и укладывая весы в футляр.

— Но Ли Ю обещал нам именно ногу, заднюю ногу, а не ухо! — горячился Мафу.

— Если Ли Ю обещал ногу, то и должен был дать, но только от своего ишака, а не от моего. Он не имел права распоряжаться ногой моего ишака, — сказал надзиратель спокойно и внушительно.

— Если бы мы не пришли на помощь Ли Ю, от твоего ишака не осталось бы даже шкуры, лое. Будь справедлив, прими это во внимание, — уговаривал Лю Пи.

— Хорошо, я буду справедлив. За вашу помощь я даю вам половину ноги в награду, а за вторую половину вы заплатите мне один цын — сущие пустяки за такое молодое и жирное мясо.

— Нет, это несправедливо! — воскликнул Мафу. — Сначала обещать даром, а потом брать деньги.

— Тебе тут, собственно, нечего разговаривать, приятель, — ответил надзиратель, повышая голос. — Отвод отдан Лю Пи, он принес золото, я с ним считаюсь, а тебя я не знаю. Кто ты такой? Может быть, беглый солдат или преступник?

— Это мой компаньон, лое, — заявил Лю Пи.

— Это ничего не значит. За отвод ты один отвечаешь, потому что ты здешний, старый рудокоп. Ну, так вот: за переднюю ногу ишака я назначаю для ровного счета девять с половиной фынов, уступаю вам полфына. Если не согласны — принесите ногу назад, мы ее свесим, и половину вы получите даром в награду за помощь.

— Но она уже жарится и варится! — не утерпел Мафу.

— Тогда вам придется только согласиться на мое предложение, — спокойно возразил надзиратель, — в казну пятнадцать фынов, за мельницу семь с половиной фынов, за мясо девять с половиной, всего нужно удержать из твоего золота три цына два фына. Верно?

— Придется так, — угрюмо сказал Лю Пи. — Не вынимать же мясо из котла.

— Стало быть, — сказал надзиратель, — тебе причитается выдать золота один лан, один цын и пять фынов.

Лю Пи сделал в уме вычисления и сказал:

— Да, один лан и полтора цына.

— Вот и отвесим их.

С этими словами надзиратель опять достал весы из футляра, но только на этот раз с гирькой более легкой, слегка подпиленной. Он поставил шнурочек гирьки на деление в один лан полтора цына и затем стал насыпать золото с бумажки на чашку, пока весы не пришли в равновесие.

— Получай свое золото. В следующий раз, надеюсь, ты принесешь больше. Небеса да помогут тебе!

Лю Пи взял бумажку со своим золотом, бросив подозрительный взгляд на кучку, оставшуюся на бумажке у надзирателя и казавшуюся ему слишком большой для веса в 32 фына. Но взвешивание было произведено на его глазах и проверено им — возражать нельзя. Отвесив положенный поклон, оба рудокопа вышли из комнаты.

Надзиратель потер руки от удовольствия. Его проделка вполне удалась. Он поднял вопрос об оплате ноги ишака только для того, чтобы вызвать возмущение рудокопов, отвлечь их внимание от весов и незаметно переменить гирьки. Но Лю Пи оказался более податливым, чем он ожидал, и надзиратель прикарманил не только излишек золота, полученный при помощи обвеса неверными гирями, но и девять с половиной фынов за мясо.

— Пожалуй, на половину нового ишака я уже набрал, — пробормотал мошенник, отпирая шкатулку, спрятанную у него в изголовье постели, и ссыпая туда золото Лю Пи.

Рудокопы, выйдя от надзирателя, наткнулись на поджидавшего их у дверей лавочника Ван Ли.

— Теперь зайдем ко мне, приятель, — пригласил последний. — Выкурим трубочку, подведем счеты, возьмете опять товару.

— Обедать пора, — возразил Мафу. — Мы придем после обеда.

— Пустяки, до лавки два шага отсюда, а до вас далеко. Мы покончим быстро, мясо не убежит.

— Иди домой, Мафу, — предложил Лю Пи, — присмотри за обедом. Надо ведь посчитаться, да и табак на исходе, соли нет, еще кое-чего нехватает.

Мафу побежал домой, а Ван Ли и Лю Пи отправились в лавку, где почти все золото рудокопа пошло в уплату долга за продовольствие. Выкурив пару трубочек и поспорив, как полагается, при проверке записей счета, нередко возбуждавших сомнение, Лю Пи нагрузился мешочками с табаком, солью, гуамянью, пшеном и другими припасами, сложил их в свою пустую корзину за спиной и медленно зашагал домой.

Он был расстроен и недоволен. Он упрекал себя за то, что был слишком уступчив и не отторговал всей ноги.

— Слыханное ли дело, — бормотал он, шагая под жгучими лучами полуденного солнца по каменистой тропе между унылыми оградами отводов, не дававшими тени, — слыханное ли дело, чтобы надзиратель рудника терял свое лицо, не краснея! Два цына за ногу дохлого ишака! Киводер, обманщик! И весы у него неверные. Его кучка должна была быть почти в четыре раза меньше моей, а она была меньше только раза в три. Нет, не нравится мне этот лое! Только и остается уйти отсюда в другое место. Поработаю еще дня два-три в шахте и, если жила не станет лучше, пойду в Ван-Чжу-Ван-цзе брать новый отвод. Там, говорят, лое хороший и место куда лучше — река, рощи, камыш, трава; веселое место. Пусть Мафу кончает, что осталось от жилы, а я пойду в Дарбуты. Места знакомые.

Так размышлял Лю Пи, шагая по раскаленной каменистой почве пустынной улицы к своей фанзе.

Недалеко от своего отвода он увидел бегущего ему навстречу Пао. Мальчик издали кричал.

— Иди же скорее, дядя! Мафу грозится, что съест все один, пока мясо не сгорело и не разварилось. Он уже сел на кан и ругается.

— Беги, скажи этому обжоре, что я иду, — усмехнулся Лю Пи, прибавляя шагу, несмотря на тяжелую ношу.

Обед вышел на славу. Наевшись досыта, рудокопы не захотели лезть в шахту и решили устроить себе полупраздник. Выспались основательно, потом пили чай, за которым Лю Пи сообщил Мафу о своем решении и обсудил с ним подробности переселения. К ужину Мафу состряпал пирожки с мясом и поджарил их в котле на кунжутном масле. Погонщик с мельницы Ли Ю не замедлил явиться, как только солнце закатилось, и компания весело провела вечер, беседуя о скупом надзирателе, его проделках и придирках, вспоминая его предшественников и разные события из жизни золотоискателей.

СЧАСТЬЕ ЛЮ ПИ

На второй день после описанных событий, уже под вечер, Лю Пи ковырял свою жилу на уступе. Работал он нехотя, так как жила была попрежнему твердой, быстро тупила инструменты, а золота давала мало. Внизу колотил Мафу с тем же успехом, еле сдерживая проклятия по адресу подземных демонов, скрывших золото.

— Еще час поработаю — и будет! — пробормотал Лю Пи, присев отдохнуть и покурить. — Видно, ничего не получим здесь, только все кирки перепортили. Завтра пойду в Ван-Чжу-Ван-цзе искать отвод. Попадется хороший — переберемся туда. Если нет — придется сходить еще в Дагун или в Кату.

Набив трубку и закурив ее от лампочки, Лю Пи взял несколько кусочков кварца из кучки, набитой им после ухода рудоносов, и стал их рассматривать. В одном куске блеснуло крупное желтое зерно.

— Неужели золото? И хороший кусочек, пожалуй, на целый цын будет. Жила, видно, не хочет, чтобы я ушел завтра, — засмеялся Лю Пи, отложив кварц в сторону. — Ну-ка, посмотрим, нет ли еще?

Он перебрал дрожащими от волнения руками всю свою кучку руды и нашел еще в нескольких кусках зерна золота различной величины.

— Как же это я не заметил их раньше? Забрал бы их Пао в корзину, и пошли бы они на мельницу, а потом в карман к этому мошеннику.

Отложив кусочки с золотом, Лю Пи, забыв о погасшей трубке, стал рассматривать жилу сверху донизу. Золото блестело в разных местах вдоль висячего бока то мелкими, то крупными зернами, то целыми нитеобразными прожилками. У рудокопа от волнения сперло дыханье, и рука, водившая лампочку вдоль жилы, задрожала.

— Давно не видел я столько золота в жиле! — подумал Лю Пи. — Пожалуй, ни разу даже не видел. Вот так счастье привалило! А я-то хотел уйти, бросить жилу…

— Оно уходит и вниз, — бормотал он, проследив золотые нити и вкрапления до подошвы своего забоя. — Значит, и Мафу попадет на него, когда подвинется вперед на размах. Нужно сказать ему, чтобы он работал проворнее и не прозевал.

Лю Пи шагнул к краю своего уступа и позвал хриплым шопотом.

— Мафу, о-о, Мафу, иди сюда!

Мафу в это время присел отдохнуть и покурить, и ему не хотелось вставать.

— Ну, что нужно? Уж не демона ли опять увидел? — отозвался он недовольным тоном.

— Иди же! Золото показалось!

— Ну, и пусть тебе показалось! Мне-то что?

— Да иди же посмотреть, лентяй! Оно и у тебя будет. Большое золото!

— Правда? Ну, иду!

Мафу лениво поднялся и, цепляясь за выступы, полез на уступ к Лю Пи. Последний осветил жилу лампочкой.

— Видишь, сколько его тут? И к тебе спустилось, смотри!

— Ой, ой! — только и сказал Мафу, пораженный богатством жилы. Ему, работавшему в шахте недолго, до сих пор приходилось видеть только мелкие зерна благородного металла, изредка попадавшиеся в кварце и различимые лишь при тщательном осмотре. Здесь же золото сразу бросалось в глаза даже неопытному человеку. Оно приветливо блестело в молочно-белом кварце, отражая свет лампочки отдельными гранями зерен, искрившимися, подобно маленьким звездам. Мафу присел на корточки у забоя и впился жадным взором в кварц; его рука невольно поднялась и стала ласкать эти зерна и нити благородного металла, спускаясь по ним до самой подошвы забоя.

— Ты только, смотри, не болтай, — сказал Лю Пи, — ни соседям, ни мальчикам ни слова, а то худо будет. Лое шкуру сдерет с нас, если узнает, что пошло богатое золото. Ой, кажется, мальчики идут за рудой.

Лю Пи замолк, и оба замерли, прислушиваясь. Из мрака шахты донесся шорох скатившегося камешка и глухой возглас.

— Идут! Спустись к себе! — скомандовал Лю Пи и, схватив кусок смятого, размокшего от подземной сырости сланца, стал замазывать им золотые зерна и нити на кварце забоя, чтобы они не бросились в глаза рудоносам и не выдали тайны.

Мафу стал спускаться на дно шахты.

— Задержи мальчиков у себя немного, пока я откину богатый кварц в сторону, — бросил ему вслед Лю Пи и принялся за сортировку кучи руды, набитой за последние часы. Одной рукой он держал лампу над кучей, другой брал кварц кусок за куском, быстро осматривал их и отбрасывал в сторону те, в которых видно было золото.

Спустившись к своему забою, Мафу осмотрел его и, убедившись, что золота в нем не видно, разыскал брошенную впопыхах трубку, набил ее и стал курить в ожидании рудоносов. Последние не замедлили вынырнуть один за другим из мрака.

— Ой, ой, как ты мало наколотил, Мафу! — воскликнул Пао, бросив взгляд на приготовленную руду. — И полкорзинки не будет.

— У Лю Пи не больше наберется. Вот, посидите немного тут, мы еще набьем, если вам мало, нахалы.

Мальчики не заставили себя просить и присели на корточки в стороне. Мафу поднялся и стал бить кварц с такой силой, что искры так и сыпались из-под его кирки. Куски руды отрывались и падали вниз, увеличивая кучку у подножия забоя.

Проработав минут пять, Мафу остановился, чтобы перевести дух.

— Хватит! — сказал Пао. — Накладывай в корзину.

— Эй, что вы там застряли! — послышался голос Лю Пи с уступа. — Хун, ползи сюда.

Когда рудоносы, погрузив кварц, собрались- уходить, Лю Пи крикнул им вслед:

— Сегодня больше не нужно приходить, мальчики. Руды будет мало. Отправляйтесь за топливом в холмы.

— Только не бегайте до ночи, — проворчал Мафу. — Ужин варить нужно.

Едва мальчики ушли, Лю Пи спустился к Мафу и осмотрел его забой.

— У тебя золота еще нет, — заявил он. Мы сегодня же начнем толочь кварц. Немного погодя ты сходи наверх и принеси сюда ступку. Теперь зевать и отдыхать нельзя. Гони свой забой вовсю, чтобы скорее добраться до золота.

Он полез к себе наверх и принялся за работу. Мафу последовал его примеру.

Целая неделя прошла в усиленном труде. Перед обедом, отправив рудоносов и наказав им заняться варкой пищи, и перед ужином оба рудокопа занимались усердным толчением кварца, отложенного Лю Пи в сторону. Потом Лю Пи промывал богатую муку в чаше, черпая воду из ямы в самом глубоком месте шахты. Крупинки золота и золотой песок, получавшиеся после этой промывки, он тщательно собирал в тряпку и прятал в укромной щели отвода, куда мальчики не заглядывали. Хранить их в фанзе Лю Пи боялся — мальчики могли случайно наткнуться на скрытое сокровище.

К концу недели забой Мафу настолько подвинулся, что и в его верхней части появилось золото. В забое Лю Пи оно также держалось все время то в большем, то в меньшем количестве. Теперь предстояло еще усиленнее заняться толчением и промыванием.

Проговорился ли Мафу, или мальчики заметили, что в выносимой ими руде чаще попадается видимое золото, чем раньше, и начали выковыривать его потихоньку, обменивая у лавочника на табак и сласти, но в поселке стали поговаривать, что в отводе Лю Пи появилась богатая руда. Один сосед спросил его об этом, встретив в обеденное время на улице. Другой сам заглянул в фанзу к рудокопам после ужина и передал о слухах. Мафу и Лю Пи их отрицали, утверждая, что как-то попалось несколько зерен, но теперь идет опять мало-мало, как раньше.

С тех пор Лю Пи спал беспокойно. Он вставал несколько раз в течение ночи, подкрадывался к устью шахты и подолгу, притаившись, прислушивался. Над затихшим после дневной работы поселком чернело небо, усеянное звездами; серп луны на ущербе появлялся из-за далеких холмов и тускло освещал тесный дворик. Но шахта была безмолвна, и только изредка из темной глубины ее доносились обычные звуки: шорох сползавшего мелкого щебня или стук скатившегося камня. Порой ветер гудел в ущельях Кату и стонал, словно больной человек, заставляя Лю Пи вздрагивать.

Так прошло еще несколько дней. Тряпка с золотом в укромной щели порядочно набухла, и пришлось взять вторую. В забое Мафу золота оказалось не меньше, и перед каждым приходом мальчиков за рудой оба забоя тщательно замазывались грязью, взятой со дна ямы.

Однажды под вечер опять подул хый-фын, не такой сильный, как в прошлый раз, но не менее шумный. Тотчас же после ужина, под гул ветра, Мафу и мальчики заснули. Но Лю Пи был встревожен больше обычного и не мог задремать; последние дни он даже перестал раздеваться, чтобы при первой тревоге не терять времени на одевание.

Когда совершенно стемнело, он поднялся, тихонько вышел из фанзы и, притаившись возле дверей, стал всматриваться в темноту и вслушиваться. Небо было обложено густыми тучами, и порывы ветра проносили порой крупные капли. Стояла такая темень, что в трех шагах не увидишь человека. Подождав немного, рудокоп стал потихоньку подвигаться к устью шахты, считая шаги, чтобы не свалиться в невидимую дыру. Ветер трепал его жидкую косичку, надувал рубаху, забирался в шаровары и, после теплого кана, заставлял ежиться от холода; крупные и мелкие песчинки сыпались градом на голову.

Дойдя до устья шахты, рудокоп прилег на землю, свесив голову над еле черневшей щелью, и стал напряженно вслушиваться. Вначале из-за ветра ничего не было слышно, но вот хый-фын затих на несколько секунд — и из глубины шахты донеслись явственные, хотя и глухие, удары.

«Эге, вор работает, золото крадет!» — подумал Лю Пи, и сердце его затрепетало от негодования. Ветер опять зашумел, но Лю Пи остался на месте, ожидая новой минуты затишья. Он лежал плашмя, всматриваясь в мрак бездны и стараясь уловить признак самого слабого света.

Хый-фын снова затих, и Лю Пи превратился в слух, зажмурив даже глаза. Снова глухие удары донеслись из глубины, и как будто блеснул слабый свет.

— Ага!.. Так!..

Лю Пи вскочил, вернулся в фанзу, ощупью добрался до Мафу и стал его расталкивать. Рудокоп ворчал и ругался сквозь сон, пока не понял в чем дело.

— Вор, говоришь, золото крадет, — проговорил он, наконец, присев на своем ложе и натягивая шаровары. — Что же мы будем с ним делать?

— Схватим, свяжем руки, золото отберем. Вора отведем к лое.

— Зачем к лое?

— Не можем же мы сами наказать его!

— Почему нет? Отлупим так, чтобы помнил и больше не приходил. А если иметь дело с лое, он станет из нас жилы мотать — за суд, за следствие, за прокорм вора в тюрьме…

— Твоя правда, Мафу. От лое дешево не отделаешься.

— Он еще тебя посадит в тюрьму за то, что скрыл богатое золото, не сдавал всей руды на мельницу. Отвод, пожалуй, отберет.

— Правда, правда, Мафу. Лое — жадный, бессовестный человек.

Мафу слез с кана, нащупал в углу веревку и прихватил на всякий случай кирку. Лю Пи достал запасную рудничную лампочку, сунул за пояс кисет, к которому были привязаны огниво и трут, и оба рудокопа вышли на двор. Мальчики ничего не слышали: завернувшись с головой в одеяла, они спали, как мертвые.

Прохладный хый-фын обдал рудокопов своим песчаным дыханием.

— Ну, и дует же, проклятый! — проворчал Мафу, вздрогнув от холода. — Лампочку не даст засветить.

— Мы спустимся размаха на три без огня, а там засветим.

— Только не бей сильно. Не убил бы ты его сгоряча, — встревожился Лю Пи.

— Ну, ладно, не бойся, — успокоил его Мафу.

НОЧНОЙ ГОСТЬ

Пойдя до устья шахты, Лю Пи осторожно стал спускаться в темную щель, нащупывая ногами уступы. Мафу ждал, чтобы его хозяин засветил. огонь: он не решался лезть во мрак. Когда на некоторой глубине порывы хый-фына перестали ощущаться, Лю Пи высек огонь, зажег лампочку и продолжал спуск. Мафу осторожно и бесшумно следовал за ним.

Добравшись до конца спуска, рудокопы подвесили лампочку к выступу скалы и повернули по штреку, подвигаясь медленными шагами. У забоя они теперь увидели полуобнаженного китайца, который, присев на корточки, рылся в куче набитой им руды, одной рукой придерживая огарок сальной свечи, а другой отбирая богатый золотом кварц. Он так был поглощен своей работой, что не заметил приближения рудокопов.

Подойдя почти вплотную к вору, Лю Пи быстро схватил его руку с огарком, чтобы сохранить свет, а Мафу одновременно сильным нажимом на плечи опрокинул его на спину.

— Oil, ой, не убивайте меня! — завопил испуганный китаец, не пытаясь даже сопротивляться.

— Золото воруешь, негодяй! крикнул Лю Пи.

— Я только так, посмотреть пришел. Слышал, у вас хорошее золото пошло…

— Вот я тебе покажу хорошее золото! — проворчал Мафу и, повернув пленника лицом к земле и придавив коленями ноги, начал хлестать его толстой веревкой по плечам, спине и ниже пояса. Китаец стонал и выл, вздрагивая под сильными ударами.

— Будешь ходить к нам еще? Будешь воровать золото? — приговаривал Мафу.

Когда вся спина вора покрылась красными и синими подтеками и кровь выступила коралловыми каплями на смуглой коже, Лю Пи, державший свечу, заявил:

— Довольно, Мафу! Пускай идет к чорту!

Мафу стегнул еще раз-другой и встал, переводя дух. Вор продолжал лежать, дрожа всем телом.

— Не убил ли ты его? — встревожился Лю Пи.