Постгравматическая оборона

У Стефании и Александра, как и у многих других детей, попытка регрессии в послеразводном кризисе потерпела неудачу. Ребенок познал массивный срыв отраженных инстинктивных порывов, выходящих далеко за рамки пройденных этапов развития и первоначально примененных в качестве средства преодоления возникших внутренних конфликтов, появившихся на основе изменившегося поведения окружающих, а также изменившейся его оценки со стороны оставшихся помилованными регрессией частей «Я». Этот «второй регрессивный сдвиг» носит не оборонительный, а травматический характер, т.е. он ведет не к преодолению аккумулированных страхов, а предоставляет ребенка во власть этих страхов более чем когда бы то ни было.

Таким образом, дети, жизнь которых схожа с жизнью Стефании и Александра, долгое время после развода находятся в растерянном психическом состоянии как Манфред и Катарина, для которых уже само сообщение о разводе родителей стало травмой. В какой-то момент на пути между срывом выработанной системы обороны — будь то в результате переживания по поводу самого развода или в результате пос-леразводного кризиса — и полным растворением «Я» путем регрессии должен произойти новый «поворот» внутрипсихи-ческой динамики. В регрессии или посттравматической борьбе Манфреда и Катарины непреодоленные страхи вынуждают этих детей прибегать к более действенным механизмам обороны. (Разумеется, речь здесь идет о бессознательных процессах.) Эта новая оборона хотя и защищает детей от полной деструкции, но неизменно приводит к психотическим картинам болезни. Достигнутое таким образом равновесие будет в результате состоявшейся регрессии выстроено на той ступени развития, которая находится ниже достигнутого перед разводом или перед послеразводным кризисом уровня развития. Но это имеет большое влияние на будущее развитие ребенка. Чем «архаичнее» страхи, возникающие в ходе конфликтов влечений, тем массивнее оказывается оборона. И чем примитивнее оборонительные механизмы, находящиеся в распоряжении ребенка, тем большие части «Я» страдают от появления симптомов, следующих за обороной. Итак, послеразводный кризис заканчивается инфантильным неврозом — это цена вновь достигнутого равновесия, причем в данном случае под «равновесием» понимается усмирение тайных страхов. Вид невроза и формы симптоматики — по отношению к разводу — являются совершенно неспецифичными и зависят от вида активированных конфликтов, влечений и реакции окружающих — в данном случае в первую очередь матери. Невротическое развитие Стефании можно причислить к истерической форме. Она вытеснила свои разрушительные и сексуальные импульсы и заменила их недетски-материнской манерой предусмотрительности и опеки над матерью и другими взрослыми и детьми. Стефания заботится обо всем, помогает, где может, и ищет любой возможности понравиться каждому. Мать Стефании была счастлива, считала, что дочь преодолела переживания развода, ей и в голову не приходило посмотреть на «хороший характер» дочери как на невротический симптом. Собственно, даже не прибегая к психологическому исследованию, с помощью которого стали очевидными вытеснение и процессы обороны, есть все основания тем не менее рассматривать «отрадное» развитие девочки как невротический характер. Стефания так старается понравиться и завоевать признание, — и это ей порой ненадолго удается, — что со временем она со своей готовностью помочь стала действовать многим детям на нервы. Но вместе с тем ее не в чем упрекнуть. Таким субтильным способом она завоевывает признание окружающих с тем результатом, конечно, что она не любима по-настоящему и это заставляет ее только усиливать свои старания. Далее, оборонные функции ее поведения отказывают в те моменты, когда этот путь не может обеспечить ей признание, привязанность окружающих или возможность контроля над ними. Если ее отругала мать или она чувствует себя преданной со стороны друга или подруги, с ней начинается истерика. Если мать возвращается домой позже обычного или машина приближается слишком близко к тротуару, кто-нибудь играет с открытым огнем, как и во многих других вполне безобидных случаях, Стефания впадает в панику, кричит, истерично плачет, кидается на пол или убегает прочь. Что принесет Стефании будущее — трудно предсказать. Ясно одно — инфантильные неврозы занимают мощную диспозицию в развитии невротических явлений в переходном или зрелом возрасте, даже если в ближайшие годы актуальная симптоматика перестанет о себе заявлять.

Манфред и Катарина также должны справиться со страхами, вызванными травмой. Но эти дети, для которых мир изменился не в результате обстоятельств, последовавших за разводом, а уже в результате самого факта развода, находятся в более выгодном положении. В отличие от Стефании и Александра их оборона разрушилась не в ходе радикального ухудшения климата отношений. Кроме того, их симптоматика по поводу переживания развода была достаточно очевидна и было маловероятно, что родители отнесут изменения в поведении детей не на счет факта развода. Вспомним Катарину. Девочка вела себя так, как если бы она действительно была брошена одна в этом мире. С помощью психоаналитической консультации — встревоженная мать прибегла к ее помощи уже через несколько дней после травматического срыва ребенка — ей удалось начать «борьбу» в качестве любящего объекта в переживаниях Катарины. Она старалась быть «милой», где это только возможно, и препятствовать образованию прежде всего агрессивных влечений (а они уже сами по себе могут являться источником страха), которые грозили завладеть ребенком. Это было, конечно, нелегко, мать должна была, в буквальном смысле, держать ребенка в руках. В это время консультант стоял перед главной задачей — помешать возникновению страхов матери перед ребенком и перед собственным вмешательством, а также идентификации матери с агрессиями ребенка, проецированными на мать, что помогло ей в результате не реагировать на проявления ребенка с подобным же бессильным гневом. Через несколько дней отчаянной борьбы с матерью Катарина, буквально, упала в ее объятия, которые та держала наготове раскрытыми. На коленях у матери, обхватив ее шею руками, плакала девочка не менее получаса о потерянной и вновь обретенной любви. Многочисленные беседы и игры, которыми воспользовалась мать по совету консультанта, помогли Катарине в течение нескольких недель постепенно, «порциями», избавиться от ужаса, который она пережила с известием о разводе родителей. По нашему мнению, Катарина смогла освободиться от массивного посттравматического сдвига системы обороны, который грозил изменить ее личность и развить невроз.

С Манфредом получилось по-другому. Сцены, которые он закатывал дома и в школе, не заставили ни учительницу, ни мать растянуть спасательную сеть, которая так помогла Катарине. Мать не желала мириться с его «истерическими припадками», как она позже сама выразилась, и пыталась «вновь внушить ему благоразумие», иногда такими методами, как домашний арест, пощечины и постоянный крик. Через год после ухода отца когда-то живой и развитой мальчик впал в депрессивное состояние, потерял друзей, часами сидел перед телевизором и грыз ногти. Так же, как и Стефании, Манфреду ничего не оставалось, как методом борьбы с его внутренними конфликтами, выбрать массивное их вытеснение, которое влечет за собой образование невротических симптомов.

Ознакомление с известием об окончательном разводе родителей и возникновение невротических симптомов в ходе посттравматической обороны образуют начало или конец спектра различных психических процессов, которыми дети реагируют на переживание развода родителей. Мы только что познакомились с некоторыми типичными вариантами душевных реакций на развод — их не следует смешивать с различными формами «внешних», так сказать, видимых изменений поведения после развода. И у нас создалось определенное впечатление о взаимосвязи между различными душевными процессами у детей и поведением окружающих (прежде всего родителей, особенно матери) в ходе развода и после него. Прежде, чем мы будем в состоянии составить некую обобщенную картину этих процессов и обрисовать определенные факторы, нужно ответить на некоторые, оставшиеся открытыми вопросы.

1. Несмотря на то что взаимосвязь между травматической регрессией и отношениями «родители — ребенок» в послераз-водной фазе вполне ясна, мы должны все же предположить существование и других факторов, которые решают:

* в каком количестве необходима ребенку поддержка окружающих для того, чтобы он нашел в себе силы вновь обрести душевное равновесие;

* как долго может ребенок или его система обороны выносить (временное) отсутствие материнской компетентности;

* в какую стадию прежнего развития отношения к объекту он регрессирует;

* на какое место, а также в какой отрезок времени и к какому виду страха «возвращает» его этот процесс и какие («посттравматические») методы обороны он активирует.

2. Психоаналитический опыт склонен в таких вопросах видеть зависимость от рода и доброты сложившихся структур объектоотношения, и прежде всего здесь большую роль играет не слишком обремененный конфликтами опыт объектоотношения первых трех лет жизни, который, несомненно, лучше вооружает ребенка в борьбе с трудностями переживаний развода и послеразводного кризиса. Это теоретическое, основательно подтвержденное предположение, кажется, все же противоречит той группе детей, чья система обороны в нашем обследовании показала себя более или менее устойчивой в тяжелые недели и месяцы после развода. Речь идет о тех детях, чье отношение к родителям, и прежде всего к матери, уже перед разводом сильно пострадало в результате массивных агрессий и ссор, и эти дети проявляют в период после развода минимально заметные изменения поведения, максимум — (чаще всего небольшое) повышение агрессивной симптоматики. Кажется, что (агрессивное) изменение материнского объекта или его душевной репрезентации, которое другие дети так тяжело переживают, для этой группы детей не так уж обременительно. Похоже, что они просто уже привыкли к ослаблению обоюдных запросов, как и к агрессивному обострению вытекающих отсюда конфликтных отношений. Значит ли это, что они уже раньше преодолели страхи, возникшие из сложившегося положения, которые столь сильно овладели такими детьми, как Стефания?

3. Вопрос — какие психические факторы и, что называется, какая предыстория детей являются для переживаний, связанных с разводом, более выгодными или, наоборот, более обременительными, будет правомочен, если мы вспомним о детях, которые, как Манфред и Катарина, травматически отреагировали уже на сам факт развода и не только предавались скорби и гневу по поводу того обстоятельства, что они больше не будут жить вместе с отцом, а просто не могли себе представить такой жизни. Что придало отцам Манфреда и Катарины столь эксистенциональное значение?

До сих пор мы обозначали развод родителей или извещение детей о таковом в психическом воздействии на детей в качестве «нулевого пункта». Теперь мы будем придавать большее значение той роли, которую должно играть для конкретного протекания послеразводного кризиса психическое развитие ребенка перед разводом. В последующих главах я попытаюсь по меньшей мере частично проследить эти взаимосвязи.