Глава 15 Первые опыты новой жизни профессора. Его беседа с И. Сцены из его прошлых жизней. Франциск и еще раз карлики 3 страница

И наоборот: как бы ни была низка видимость внешней оболочки человека и его условий, если дал тебе приказ Учитель, неси туда все знание, что он тебе велел, выполняй, не спрашивая, неси верность до конца.

Франциск умолк на несколько минут, показавшихся мне вечностью, так я жаждал слушать этот нежный и мужественный голос, и снова продолжал:

- Кажущаяся преданность ученика нередко - при проверке его деятельности - оказывается рядом неверных поступков, среди которых можно найти даже неосознанное предательство. Всякий раз, когда ученик преступил указание Учителя, хотя бы сам он даже ставил себе это в заслугу, считая, что кому-то активно помог, он не только не был в гармонии с Вечным Движением вселенной, но, наоборот, затруднил тому человеку, которому думал решительно помочь, его движение в эволюции Вечности.

Мы приближались к Общине, и я издали узнал шедшего к нам навстречу И. Я сам не мог дать себе отчета, точного и ясного, что в эту минуту так ошеломило меня в словах Франциска. Казалось бы, я все то знал, что он говорил мне. Но только сейчас я твердо, четко отдал себе отчет, что наибольшим врагом человека в его пути к совершенствованию стоит его "я". И не потому, что может быть он влюблен в себя, что он может ставить себя в своем самомнении выше других, а только потому, что ступень, когда это "я" перестает человеку мешать, начинается там, где одиночество человека кончается. Он никогда уже не бывает один, он всегда вдвоем: человек и его Единый. Быть может, по слабости ума и сердца, по узости кругозора, в котором не может уместиться Беспредельное, редко человек может дойти до такого слияния с Богом. Но до такого навеки неразделимого слияния с Учителем может дойти каждый ученик, если он верен до конца.

Точно молния осветила мне все таинственные уголки моей совести, моего ума, моего сердца, и я понял, как мне казалось навсегда, счастье того ученика, у которого упали закрепощающие перегородки между ним и его Учителем.

Не менее ясно мне стало, почему такие люди, как И., Ананда, сэр Уоми н Франциск, не ищут никаких путей, как обучать своих учеников, а просто живут рядом с ними и помогают им своим примером деятельности в простом трудовом дне.

Мне вспомнились Генри, Анна, Жанна. Я поймал о той гигантской силе доброты, которую нес людям Ананда, никогда не оставлявший людей, не имевших сил жить в самообладании и верности благодаря своей строптивости, без полной помощи, без своей им верности до конца...

- Что ты так задумчив, мой мальчик? - услышал я ласковый голос И. и только в этот миг понял, что И. уже поздоровался со всеми, что я один стою столбом на месте, а все уже двинулись вперед.

- О, дорогой мой И., мой милосердный Учитель, как я туп, как медленно входит в меня понимание всего великого, что я узнал от вас. Я сейчас точно вновь на свет родился и сию минуту только понял ясно, что такое освобожденность человека и где начинается его жизнь в ступенях вселенной.

- Ты еще сотни раз будешь так озаряться и просыпаться к новым пониманиям и к новому осознаванию своего места во вселенной. Дело не в том, что ты ощущаешь, будто в тебе озарился твой дух. Дело в том, что ты видишь, как движется в тебе Жизнь, которой ты освобождаешь все больше места для Ее действий. Те моменты, когда ученик, живущий на земле, ощущает как свои переходные и переломные грани, представляют из себя не более как спадание высыхающих его суеверий, предрассудков и всевозможных скорлуп его "я", которым нечем уже питаться в его сердце, и они рассыпаются пылью. В тебе ничего не произошло сейчас, чего в тебе не было за эти дни, чего бы я не видел в тебе уже сияющим. Но в твое собственное сознание оно дошло только сейчас, после того как сердце твое нашло силы еще раз поклониться страданию человека, по внешнему виду хуже животного. Завтра рано утром мы уедем в дальние Общины. Возьми эту маленькую книжечку, мой мальчик, и прочти ее леди Бердран. Постарайся найти слова утешения для бедной женщины, жажда к знанию которой чуть не лишила ее возможности поехать с нами. Никито легко было отдавать ей свои силы и помощь, и он не рассчитал, что и сколько может вместить хрупкий организм женщины. Он повторил ошибку Андреевой, которая тоже, горя любовью, чуть не разрушила всей нервной системы сестры Герды. Иди, друг. Сосредоточь крепко мысли на твоем вечном наставнике Флорентийце и неси мне помощь в этой встрече. Прочти Герде всю книгу, но ни одного из приложений к ней - а их здесь три -ни ей не читай, ни сам не смотри. Они и тебе, и ей еще не по плечу.

Я был счастлив выполнить поручение моего дорогого друга, вдвое был счастлив быть полезным милой леди Бердран и, взглянув в лицо И., увидя в его глазах столь знакомое мне ироническое выражение, весело рассмеялся:

- Вы снова подловили мои мысли, дорогой И. Конечно, я проштрафился, так как думал: "Я рад, я счастлив служить вам и сестре Герде". Неужели когда-нибудь я, наконец, пойму и пойду по ступеням вселенной и для меня зазвучит иная нота в сердце: Мир несу, Любовь пою, красоту творю, живу, дышу, ибо верностью моею иду за Учителем моим. И нет меня, есть только мое счастье жить, единственное счастье - верность до конца Учителю и творчество в ней.

- Неси Свет в путь каждого, дитя мое, и Свет этот не ищи в книгах, но в себе. Если несешь книгу и свой Свет, книга дойдет, ибо твой Свет - верность твоя Единому, ты им общался с человеком и с Учителем. Эта нота сердца звучит, и не срывается с нее человек, ибо она не им рождена, а он рожден ею.

Первый раз рождается человек, когда выходит из чрева матери, неся в себе плод своего вечного творчества на землю.

Второй раз он рождается, когда осознает, что он и его Единый живут вместе в его земной форме.

Третье рождение человека - его встреча с Учителем.

Четвертое рождение человека - его земная смерть.

Периоды между этими рождениями - периоды развития творческого духа - идут только по неизбежным и нерушимым законам причин и следствий. Иди же, милый, храни полное самообладание, в каком бы виде и состоянии ты ни нашел Герду. Ничем не поражайся, если надо, сражайся и приготовь ее к путешествию, забыв о себе и думая только о ней как о деле Учителя.

И. обнял меня. Я понесся сокращенными тропами к Герде, забыв, что я из плоти, таким я ощущал себя легким и счастливым. Я нисколько не задумывался над словами И.: "В каком бы виде и состоянии ни нашел ты Герду". Не все ли равно было мне: светило ли сейчас солнце, рычала ли буря, грохотала ли битва, - я несся в верности моей. Она была моею жизнью, моей песней, моим дыханием. Иначе жить я уже не мог. Каждое мое дыхание хвалило Бога и пело Ему славословие трудом для людей, поклоном их страданию и радости, их бунту и слабости, их миру и мужеству, всему их пути земли, составляющему неминуемую точку в эволюции Вечного для каждого из нас.

Глава 16 Я читаю маленькую книжку Герде. Наш отъезд из Общины. Первый день путешествия по пустыне. Оазис, встречи в нем. Ночь, проведенная у костра. Прощание И. с профессором. Последние его наставления ученому

Я долго пробыл у леди Бердран. Когда я вошел в ее комнату, бедная женщина уныло сидела на низеньком креслице, обхватив голову обеими руками. Бледное, исхудавшее личико казалось постаревшим, Герда совсем не походила на ту чудесную красавицу, с которой я встретился в доме И. после того, как она прожила под его наблюдением довольно долгое время.

Волна необыкновенного счастья, которое я испытывал, когда вошел в комнату, была так огромна, я чувствовал в себе столько сил, что даже не ощутил ни малейшего колебания в своей ауре от столкновения с тяжелыми эманациями скорби Герды.

- Левушка, как давно я вас не видела, - встретила она меня, печально и равнодушно произнося слова, точно для нее в жизни оставалась одна безнадежность.

- Это почему вы, дорогая сестра Герда, в таком миноре, точно все перед вами развалилось? - спросил я.

- Вот уж правильное слово вы употребили, Левушка. Действительно, все, что я с такими усилиями завоевывала, - развалилось. Вы уедете с И., а я останусь здесь.

- Как странно мне слышать от вас такую личную установку. Наш последний разговор с вами показывал мне совсем другую сторону вашей души. Но об этом после. Меня прислал к вам И.

Не успел я договорить своей фразы, как Герда вскочила, на щеках ее заиграли краски, вся она точно ожила и, всплеснув руками, вскрикнула:

- Неужели И. меня не забыл?

- Забыл? Хорошего же вы мнения о верности нашего дорогого друга. И. прислал меня к вам, чтобы прочесть, вернее, перевести вам эту маленькую книжечку. Прежде всего выполним его приказание, а потом уже поговорим о чем-либо другом, если слов книжки окажется недостаточно, чтобы ответить вам на все ваши вопросы и осветить в вас снова вашу энергию. В чем, впрочем, я очень сомневаюсь, так как знаю, как до конца любит И. всех нас и как его сердце, отдавая заботу, отдает ее во всей полноте сил и чувств.

Я развернул книжечку и стал переводить: "Раскрытие в человеке его внутренних сил есть путь каждого - неизменный и неминуемый - для людей земли, ищущих освобождения".

Герда села ближе ко мне, точно ей казалось, что в физической близости она яснее уловит всю мудрость книжки.

"Сомнение и жажда знания лежат неизбежными этапами на пути развития духовных сил начинающего свой путь освобождения человека. Оба эти качества имеют общее начало: борьба со своим "я".

Чем выше в человеке его понимание своего смиренного места во вселенной, тем меньше у него и сомнений, и жажды знания. Ибо ясно понимает Беспредельность, окружающую его со всех сторон. Ясно ощущает, что вокруг него нет пустого пространства, но все заполнено Жизнью.

Чем больше в человеке инстинктов самости, то есть чем сильнее он сосредоточивает свою мысль на своем "я", тем больше и глубже его сомнения, тем чаще катятся слезы из его глаз, тем яростнее его борьба со своей плотью, со своими страстями, со своими буйными, жаждущими, не знающими спокойствия мыслями.

В борьбе с самим собою еще никто и никогда не обретал спасения. Ибо идут вперед только утверждая, но не отрицая. Не борьба со страстями должна занимать внимание человека, а радость любви к Жизни, благословение Ее во всех формах, стадиях и этапах бытия.

Чем смиреннее принял человек свой час жизни на земле, чем глубже и радостнее он прожил день, созерцая жизнь в каждом живом существе, в каждой форме труда, тем больше он сделал для духовного развития сил в себе. Он провел свой день, радуясь всякому достижению ближнего, и в его сердце созрела за этот день сила, продвинувшая его к знанию и Мудрости.

Нет ни покоя, ни мира в тех существах, что ищут все новые и новые источники откровения. Все, что они подхватывают из попадающихся им записей и книг, - все это они всасывают верхними корками ума, но мало что проникает в их Святая Святых, составляя зерно их сердца.

Простые слова, возносимые с радостью, слова благоговения и мира, произносимые в мире собственного сердца, достигают цели скорее, чем сотни переписанных истин, выловленных из разных "источников".

Не имеет смысла жажда знания без наличия сил духа приложить эти знания к действиям дня.

Истина, прочитанная глазами, которые плачут, не озарит путь человека в его сером дне. И день его с его прочтенной истиной останется днем серым, днем сомнений и терзающих желаний.

Истина, прочтенная глазами, что перестали плакать, озарит серый день человека.

Она построит в его дне несколько храмов, так как человек ввел ее в дела своего дня. И день его стал сияющим днем счастья жить, а не днем уныния и разложения всех духовных сокровищ, что он собрал раньше.

Печаль сердца, трепет и мука о собственном недостоинстве живут в человеке до тех пор, пока он идет свой день в ступенях обывательской земной жизни. Когда раскрылось в сердце зерно Святыни, заботы о своих достоинствах и недостатках умерли, о себе забыл человек - он вступил в великий путь освобождения, где люди идут по ступеням вселенной.

Мир сердца не потому является признаком великого шествия по ступеням вселенной, что он сам по себе есть цель земной жизни, но потому, что он растит и укрепляет всем рядом идущим их ступени освобождения и помогает строить те храмы Света, где отдыхают от страстей ими одержимые.

Мужество - не качество, которого должен добиваться человек как такового.

Мужество - аспект Божества в человеке. Оно может сиять, как храбрость в великом грешнике, и все же оно будет аспектом, двинувшимся к Действию, хотя бы во всем остальном человек не светился ничем. И человек с одним двинувшимся аспектом Единого будет выше сотни "праведников", закутанных в покрывала трусливой богобоязненности. Ибо в них ни одно качество духа не вскрыто до конца, но все утонули в серой массе спутанных представлений обыденности. Они снизили все свои героические напряжения до тепленькой, внешне ласковой приветливости, коей цены в Вечности нет никакой. В масштабе вселенной эти люди равны паразитам.

Жаждая движения вперед, люби во встречном его энергию. И чем больше ты поможешь его энергии развиваться, тем дальше пройдешь ты сам, даже не заметив, как ты прошел. Ибо, растя энергию встретившегося тебе сердца, ты строил храм Жизни, и Свет Ее залил тебя и путь твой, как и пути встречных твоих".

На этом кончалась крупная печать маленькой книжечки. Дальше следовали приложения, написанные мелким шрифтом. Я закрыл книжечку и положил ее в карман.

- Как, - воскликнула Герда, - ведь вы прочли только треть. Зачем же вы спрятали книжечку, раз И. велел вам мне ее прочесть?

- Я прочел вам все то, что И. приказал. Дальше ни сам не прочту, ни вам не переведу, - ответил я. - Если вы желаете, - я могу еще раз прочесть вам все то, что уже прочел, но не больше.

Герда хотела прослушать еще раз все, что велел прочесть И" и я снова перевел ей все записи книжки, где иногда было только по одной записи на целой страничке.

- Я поняла, как я была ужасающе неправа. Я жаждала знать все больше и больше, а приложить к делу дня не сумела и капли. Я все ношусь с собой, со своими недостоинствами, а сейчас поняла, что вовсе не смирение, а скрытая гордость живет во мне. Левушка, не знаю - сила ли слов книжки, сила ли вашей радости, но мое уныние прошло. Если даже И. не возьмет меня сейчас с собой, я постараюсь не думать о себе, но найти радость и крепить ею энергию тех, с кем буду встречаться. Боже мой, каким потоком лились мои слезы эти дни! Я раскаивалась, что ввела Никито в неприятности. Но сейчас в сердце моем мир. Мой дорогой Левушка, примите мою благодарность за тот Свет, что вы мне принесли, за те ласку и мужество, что вы мне влили.

- Я очень хотел бы приписать себе силу вашего исцеления, дорогая сестра. Но, увы, то только И. шлет вам свою помощь и свой привет. Сейчас уже поздно. Мы рано выедем завтра. Я нисколько не сомневаюсь, что И. возьмет вас с собой. Ложитесь спать, и я побегу домой. Мне надо еще состряпать нечто вроде гнезда для моего спутника Эты. Он теперь так огромен, что это задача не маленькая, - сказал я, смеясь и целуя ручки леди Бердран.

- Ваш Эта так же огромен, как и вы, Левушка, - задумчиво произнесла Герда, провожая меня.

- Давно ли я был "заморышем", по чьему-то меткому определению, а теперь заслуживаю упрека в огромности. Недоставало только, чтобы и вы, как профессор, окрестили меня Голиафом, - смеялся я в ответ.

- Как далеко то время моей глупости, когда я подшучивала над вами. Теперь мне даже не стыдно, точно это не я была та глупенькая женщина. Но теперешняя моя глупость много более тяжела по своим последствиям и для меня, и для Никито.

- Не возвращайтесь больше мыслью к тому, что было. Ваше "сейчас" так прекрасно.

Пойте ему славу, поблагодарим еще и еще раз И. и постараемся в пути и в дальней Общине хоть чьей-либо энергии помочь нашей любовью.

На этом мы с Гердой простились, и я помчался домой строить гнездо для путешествия своему птенчику. Войдя в свою комнату, я был удивлен, найдя в ней свет. Оказалось, что Ясса - всеумелый, всезаботливый, обо всем всегда думающий Ясса - уже смастерил прелестную клетку-гнездо, где важно восседал сейчас Эта и не желал сойти со своей новой постели, несмотря на уговоры терпеливого Яссы. В момент этого комического спора я вошел в комнату.

Увидев прелесть, которую соорудил Ясса, я бросился на шею моему чудесному няньке-наставнику, благодаря его от всего сердца за его усердие и заботы.

Достаточно было мне обнять моего друга, как мгновенно мы оказались втроем, ибо ревнивый Эта не привык, чтобы первое объятие после моего возвращения домой предназначалось не ему, и закрыл нас обоих крыльями, прыгнув на мое плечо.

Пошутив над ревностью птички и успокоив ее, я сказал Яссе, горячо тронутый его любовью:

- Я положительно не знаю, как я буду обходиться без вас, дорогой мой Ясса, и в дороге, и в дальней Общине. Сколько замечаний я буду получать от И., который и не предполагает, кто заботится обо всем моем виде и вещах.

Ясса усмехнулся, кивнул на стол, где приготовил мне ужин, и сказал своим смешным говорком:

- Мне уже и список вещей прислал И., которые я должен взять для вас и Бронского. А вы сомневаетесь, как поедете без меня! Хотел бы я видеть вас обоих без меня. Вот был бы смех! Наверное, Эта три раза умер бы с голоду, имея такого ветрогона хозяина! Конечно, я еду и, вдобавок к своей нагрузке, еще и леди Бердран взял на себя. Что же касается остроглазой - так он всегда называл Андрееву, - я сказал Кастанде, что мне ее опекать бесполезно. Одеваться аккуратно я ее не научу, а вещи ее все равно соберет очень аккуратно американский лорд.

Пока Ясса, пришивая последнюю ленту к корзинке Эты, разговаривал, я поужинал и так захотел спать, что немедля отправился в ванную, принял душ и через несколько минут уже спал.

Как это очень часто со мной бывало, и на этот раз часы сна мелькнули как одна минута. Меня разбудили усердное дерганье моей подушки Эты, шаги Яссы и его смех.

- Скорее, скорее, ванна готова, все уже идут завтракать. Остроглазая чуть дышит от нетерпения, чуть ли не на мехари сидит, а вы еще в постели, - говорил мой друг-нянька, подавая мне совсем другую одежду, чем та, к которой я привык.

На мой удивленный взгляд он ответил мне, что путешествовать в обыкновенной одежде по пустыне нельзя и что сверх всего того, что я сейчас должен был надеть и что мне казалось таким несносно жарким, когда я вернусь из ванной, он наденет на меня еще два халата и свернет на моей голове тюрбан. А когда я сяду на мехари, поверх всего он набросит на меня нечто вроде арабского плаща, так как иначе меня сожжет солнце пустыни и осле питее свет.

Я пришел в истинный ужас от этой перспективы, но делать было нечего, надо было повиноваться. Невольно у меня мелькнуло воспоминание о пире у Али в К. и о том безобразном старике, черном и хромом, которого я увидел в зеркале, в тюрбане и с палкой, и в котором никак не мог узнать себя. Смех, мой вечно неуместный смех положительно давил меня, когда я думал о той минуте нестерпимого раздражения, когда я готов был стучать ногами об пол и чуть не плакать от досады, видя свое уродство. Хорош я буду и сейчас в ватном халате, под солнцем пустыни, которое, конечно, сделает меня черным, как араб, и уродливым, как старик в зеркале.

Недоставало только его неудобной туфли, которая заставила бы меня хромать.

Полный смеха над самим собой и своей недавней детскостью, я предоставил свою голову в распоряжение Яссы, который безжалостно обкорнал мои кудри и в момент свернул из длиннейшего куска мягкого прозрачного зеленого шелка на моей голове большой тюрбан. Затем он подал мне чашку молока и две небольшие, на вид малозавидные, но оказавшиеся превкусными лепешки, говоря:

- И. не приказал ни вам, ни Бронскому сытно завтракать. Артист сейчас придет сюда и получит такую же еду. И. просил вам объяснить, что в путешествии надо есть мало - только, чтобы поддерживать организм, но не более.

В эту минуту вошел Бронский, обливаясь потом и ворча на свой ватный халат и высокие сапоги. Ему был дан такой же завтрак, как и мне, и так же немедленно его голова была коротко острижена и покрыта тюрбаном. Но его тюрбан был из оранжевого шелка, чем я был и удивлен, и восхищен, так как он ему очень шел, я же казался себе зеленой лягушкой.

Ясса надел на меня бледно-зеленый халат, подал Бронскому оранжевый, и, изнемогая от жары и непривычной тяжести одеяний, мы спустились вниз, где нас уже ждал Зейхед с нетерпеливо стоявшими мехари. Как только мы были усажены на маленькие седла и укутаны, вернее сказать, завернуты, а кое-где буквально зашнурованы в плащи, вышел И. - в одну минуту был на мехари, и караван двинулся.

Мы ехали отдельными партиями. Во главе каравана мчался И., по обеим его сторонам - я и Бронский, за нами еще пять укутанных фигур, в которых я никого не мог узнать, так как не мог поворачиваться, и замыкал наш отряд Ясса. На некотором расстоянии - как только давала возможность разглядеть пыль - несся еще так же построенный отряд, во главе которого ехал Никито, скакуна которого я хорошо знал, и замыкал отряд Зейхед. Я понял, что нас немного, и думал, что это уже все, кого взял с собой И., но я ошибся. Когда мы свернули круто влево и выехали в голую пустыню, я увидел еще один отряд, гораздо многочисленнее двух первых. Я узнал во главе его Кастанду, а в самом конце увидел совсем неизвестного мне человека, ехавшего без всякого прикрытия, в одном халате и белом тюрбане, с совершенно темным, почти черным лицом и длинной седой бородой. На коротком повороте я мог заметить очень немногое, но отчетливо понял, что третий отряд движется гораздо медленнее нас, и расстояние между нами, даже при обманчивости прозрачного воздуха пустыни, очень большое.

- Левушка, не вертись в седле, ты ослабишь все свои ремни и завязки, и к концу первого рейса тебе будет очень трудно держаться в седле. Держи поводья осторожно. Хорошо дрессированные животные очень чутки к каждому движению всадника. Первый день путешествия в пустыне, хотя оно и будет таким коротким, как только возможно, заставит каждого из вас, совершающих его впервые на верблюдах, очень утомиться. Закрой плотнее плащ на лице, как бы тебе ни казалось под ним жарко, иначе сгоришь, и придется тебя оставить в оазисе.

Несмотря на то что верблюды шли галопом, И. говорил совершенно спокойно, даже не повышая голоса. Лицо его было открыто, так же как лица Яссы, Никито, Зейхеда, Кастанды и уже упомянутого старика, замыкавшего шествие.

- Тебя удивляет, что некоторые из путников не боятся солнца и блеска пустыни. Тут нет ничего чудесного. Кожа и тело у всех людей одинаковы, но внутреннее управление ими у всех разное. Тебе пора яснее понять, что между телом и духом так же не должно быть двойственности, как между умом и сердцем. Все слито в человеке в одно гармоничное целое. Чем выше его духовная чистота, чем дальше он проходит в своих знаниях, тем проще, легче и правильнее он управляет всем своим организмом. Если на земле встречаются такие случаи, когда чистые праведники болеют и даже умирают в больших страданиях, то это те исключительные единицы по своему самоотвержению, единицы вселенной, которые строят усиленный рост своих встречных, своих учеников или даже всего человечества. Они вбирают в себя мусор грешных эманаций людей за счет разорения своей плоти. Они, зная, нарушают гармонию своего организма, перенося через себя, как через фильтр, чрезмерную для их физических сил силу Жизни в план земли. Ты входишь теперь в ту стадию обучения, когда тебе надо выработать из себя шар полной гармонии, то есть научиться полному овладению телом, всеми его мускулами и функциями. Человек, знающий до конца работу своего организма, умеющий всегда перелить в ту или иную часть его поток энергии, не болеет никогда. Всякая болезнь тела - это только та или иная стадия духовного разложения, но никогда не наоборот. Человек, замыкающий караван, поразивший тебя своим видом и ростом, - хозяин оазиса, где мы остановимся вечером и останемся на ночь. Он глава целого небольшого племени, которое он привел сюда давно, выведя его с острова, погибшего в страшном землетрясении. Он вывел не так много народа, выбрав наиболее чистые создания из развращенной расы, но теперь он глава уже многочисленного народа. В большом оазисе, плодородном и живописном, вы увидите жизнь, культурную во всех смыслах, так как Али много помогал им всеми средствами устроиться в новой жизни. Вы встретитесь с народом, где нет не только неграмотных, но где все образованны, знают европейские языки, где нет ни богатых, ни бедных, где нет личного имущества, но все добывается коллективным трудом, и где каждому предоставляется все необходимое. Люди оазиса понятия не имеют о воровстве, хотя выведены из страны, где их предки много страдали от злого, развращенного и вороватого окружения. Я говорю вам об этом не для того, чтобы вы думали, что я везу вас в страну мечтаний, где лучшая человеческая жизнь введена как опыт, методами насильственно принимаемых мер. Нет, культура и живой пример нескольких сотен истинно любящих своих братьев людей помогли их потомкам сохранить мир в себе, и этот мир создал прочные устои доброжелательства друг к другу. Этот маленький, по масштабам вселенной, оазис не знает первого камня преткновения в духовном совершенстве: радости о падении ближнего своего. Доброжелательство друг к другу помогает всему их народу жить защищенным от всякой возможности проникновения к ним зла. Было сделано несколько попыток разрушить в них мир и посеять вражду друг к другу. Но все эти попытки потерпели фиаско только потому, что "просветители" были смешны просвещаемым и должны были удалиться, ужаленные смехом жителей оазиса. Владыку племени зовут Рассул Дартан. Когда мы остановимся в оазисе, и он освободится от своих обязанностей хозяина, я вас познакомлю с ним.

Теперь же старайтесь приготовить в себе самые чистые мысли. Думайте о нашей конечной цели, куда мы едем, о несчастных людях, к которым едем, и о не менее несчастных, которых туда везем. Подъезжая же к самому оазису, думайте о безмерных трудах любви, положенных в жизнь оазиса безвестными, затерянными в пустыне людьми, создавшими на никому не известном клочке земли кусочек царства мира. Несите в это царство все самое высокое, что в себе имеете, чтобы струи вашей любви-энергии омыли песок под ногами тех, кто будет ходить там в бунте и скорби.

Мы продолжали мчаться еще более часа, затем И. замедлил ход своего скакуна, и также не менее часа мы шли шагом, чтобы животные отдохнули, затем снова помчались.

Когда верблюды шли шагом, для меня наступали полосы очень мучительные. Я никак не предполагал, что меня будет так мутить, хуже морской качки, медленное движение животных. Кроме того, солнце и песок стали казаться мне огненной печью, а мой белый павлин Эта, который спрятался под мой плащ, вылезши из своей корзины, - пятипудовым грузом.

И., видя, что я изнемогаю, посоветовал мне дышать в ритм с шагами верблюда, что меня очень облегчило, и, подозвав Яссу, приказал ему взять от меня птицу. Это было не так легко, так как мой избалованный товарищ не желал меня покидать.

Наконец под взглядом И. он смирился и, недовольно отвернув от нас голову, вместе со своим гнездом был взят Яссой и покрыт белым плотным холстом.

Много раз переходя с карьера на шаг и обратно, причем периоды отдыха были все короче, а скачка все длиннее, мы стали приближаться к оазису, который заметили издали по высившимся пальмам. Солнце было еще высоко, когда мы въехали на территорию самого оазиса, и верблюды ступили на твердую землю. Довольно долго мы ехали через редкий пальмовый лес, который мне казался не лесом, а пальмовым садом, вернее, целым рядом пальмовых аллей.

Откуда-то пахнуло свежестью, пронесся ветерок, зашумела вода, точно журчало несколько ручейков, но их не видели мои жаждущие глаза.

- Мы сейчас остановимся у водопада, - сказал И. - Но воды его пить нельзя. Она очень полезна для почвы, насыщена минералами, но вредна людям. Вы можете намочить ладони, что вас очень освежит, но не более. Здесь мы сойдем с наших запыленных животных, снимем с себя верхнее, наиболее пропыленное платье и отправимся купаться в озеро с прекрасной водой недалеко отсюда.

И. сошел первым с опустившегося на колени мехари, а меня с Бронским Ясса и И. буквально сняли, так как все члены тела у нас онемели. Я едва стоял на ногах, не лучше был и Бронский. И., смеясь над нашей немощью, сказал:

- Профессор несколько ошибся, называя вас Голиафами. Но все ваше недомогание скоро пройдет. Старайтесь ступать по земле, пользуясь всею ступней до самых кончиков пальцев. Пойдемте, хозяева идут нам навстречу.

Я был настолько утомлен своим одеревенением, если можно так выразиться, что даже не имел сил интересоваться, кто шел за мной, кто впереди меня. Если бы я не опирался на Яссу, я не смог бы и шагу ступить. Я просто был чурбаном без мыслей и сил. Я сознавал, что вокруг меня люди, что слышится говор и даже смех, но самому мне казалось, что у меня вырывается из пересохшего горла нечто вроде стона. Я не помнил, как свалился и как Ясса унес меня на руках.

Я пришел в себя и почувствовал, что вернулся к жизни, когда сидел в ванне с теплой водой, и Ясса, все тот же милый Ясса, растирал меня.

- Ну, теперь вы отделаны в лучшем виде. Надевайте это платье, выпейте это питье и помогите мне привести в порядок Бронского. Ему еще хуже вашего, - говорил мне Ясса, отирая градом катившийся с него пот.

Мне было мучительно жаль Яссу, так много истратившего на меня сил. Но я не решился высказать ему ни своей благодарности, ни своего сочувствия, так как он этого очень не любил.