Судорожно отталкивала Жюльена, бросившегося ей на помощь.

"Вот он, грех прелюбодеяния! - подумал он. - Возможно ли, чтобы эти

мошенники попы были правы? Чтобы эти люди, сплошь погрязшие в грехах, знали,

что такое, в сущности, грех?.. Просто непостижимо!"

Прошло минут двадцать после того, как г-н де Реналь ушел из комнаты, и

Все это время Жюльен видел перед собой женщину, которую он любил, все в той

Же неподвижной позе, - уткнувшись головой в постельку ребенка, она словно

застыла в беспамятстве. "Вот женщина поистине совершенно исключительная, -

Думал он. - И пот она сейчас доведена до полного отчаяния только из-за того,

Что узнала меня.

Время идет час за часом. А что я могу сделать для нее? Надо решиться.

Здесь теперь уж дело не во мне. Что мне до людей и их пошлых кривляний? Но

что же я могу сделать для нее? Бросить ее?.. Но ведь она останется тогда

Одна-одинешенька со своим ужасным горем. От этого ее истукана-мужа больше

Вреда, чем пользы. Он ее еще как-нибудь заденет по своей грубости. Она с ума

может сойти, в окошко выброситься!

Если я оставлю ее, перестану ее сторожить, она ему откроется во всем. И

как за него поручиться? Вдруг он, невзирая на будущее наследство, поднимет

грязный скандал. Да она способна - господи боже! - во всем признаться этому

негодяю, аббату Малону! И так он под предлогом того, что здесь болен

Шестилетний ребенок, не вылезал из их дома, и, разумеется, неспроста. Она в

Таком отчаянии, в таком страхе перед богом, что уже забыла, что он за

человек, - сейчас он для нее только служитель божий".

- Уйди отсюда, - внезапно произнесла г-жа де Реналь, открывая глаза.

- Ах, тысячу раз я отдал бы жизнь мою, чтобы хоть узнать, как тебе

можно помочь! - отвечал он. Никогда я так не любил тебя, ангел мой, или,

Вернее, только сейчас начинаю я обожать тебя так, как должно. Что будет со

Мной вдали от тебя, да еще когда я все время буду думать, что ты из-за меня

несчастна! Но что говорить о моих мучениях! Да, я уеду, уеду, любовь моя. Но

Ведь стоит мне только тебя покинуть, стоит мне только перестать оберегать

Тебя, непрестанно стоять меж тобой и твоим мужем, ты ему все расскажешь - и

Тогда ты погибла. Ты подумай, ведь он тебя с позором выгонит из дома, и весь

Верьер, весь Безансон только и будут болтать, что об этом скандале. Чего

Только на тебя не наплетут, никогда уж тебе после такого срама не

Подняться...

- Этого-то я и хочу! - вскричала она, вставая с колен. - Буду страдать,

Так мне и надо...

- Но ведь такой ужасный скандал и для него несчастье.

- Нет, это мой позор, я все на себя приму; пусть меня втопчут в грязь,

- может быть, это спасет моего сына. Вот этому-то сраму подвергнуться,

погубить себя в глазах всех, - может быть, это и есть казнь публичная!

Сколько я могу рассудить моим слабым рассудком, разве это не самая

величайшая жертва, какую я могла бы принести богу?.. Может быть, он

Смилостивится, примет мое уничижение и оставит мне моего сына. Укажи мне

Какую-нибудь другую жертву, еще более мучительную, - я готова на все.

- Дай мне наказать себя. Я ведь тоже виноват, тоже! Хочешь, я сделаюсь

Затворником-траппистом. Эта суровая жизнь может умилостивить твоего бога...

О господи! Как это ужасно, что я не могу взять на себя болезнь Станислава...

- Ах! Ты любишь его! - вскричала г-жа де Реналь, бросаясь ему в

Объятия.

Но в тот же миг она с ужасом оттолкнула его.

- Я верю тебе, верю! - простонала она, снова падая на колени. - Ты мой

единственный друг! Ах, почему не ты отец Станислава! Тогда бы это не был

Такой ужасный грех - любить тебя больше, чем твоего сына.

- Позволь мне остаться с тобой, и с этой минуты я буду любить тебя

Только как брат. Это, по крайней мере, хоть разумное искупление, - оно может

Смягчить гнев господень.

- А я? - вскричала она, вскакивая, и, обхватив голову Жюльена обеими

руками, заглянула ему в глаза. - А я? Я могу любить тебя как брата? В моей

ли власти любить тебя как брата?

Жюльен залился слезами.

- Как хочешь, как хочешь! - воскликнул он, падая к ее ногам. - Только

скажи, что мне делать! Я послушаюсь. Больше мне теперь ничего не остается. У