Германских истребителей не видно

 

Пехотные подкрепления прибыли на следующую ночь. Используя точные чертежи нашей «крепости», я подробнейшим образом обсудил с командиром батальона в его бункере атаку, которая должна была проводиться утром. Так что перед каждым отделением ставилась конкретная задача. Предстоящая операция также обеспечивалась артиллерийской поддержкой. Поскольку все четыре мои танка были выведены из строя в течение дня, мне придавались четыре машины из 3-й роты. Это означало, что придется действовать с незнакомыми людьми. Несмотря на это, все шло хорошо, потому что они уже меня знали.

 

С началом артподготовки мы быстро двинулись. Достигли подножия холма перед тесниной прежде, чем батареи перенесли огонь на возвышенность. Русские даже носа не высовывали из траншей, и мы уже накрывали их огнем. В соответствии с договоренностью с нами пехота к этому времени продвинулась почти так же далеко, как и мы.

 

Мы подвергли траншеи интенсивному обстрелу, в то время как наши солдаты пошли в атаку и заняли первую траншею вдоль нижнего края обрыва. Два задних танка обстреливали две русские противотанковые пушки, установленные на маленьком пятачке леса. Тем самым они защищали наши фланги. У этих двух танков также была задача двигаться по диагонали влево и вверх по склону. В то же время я со своими двумя танками должен был продвигаться по теснине. Я подождал, пока наша артиллерия перенесет огонь, а затем быстро двинулся вглубь с тем, чтобы оставить эту теснину позади себя.

 

К счастью, я вовремя заметил, что тропа заминирована немецкими минами, лежащими на земле. Ситуация стала критической, потому что время поджимало. В конце концов, нельзя было допустить, чтобы вся операция провалилась из-за нескольких немецких мин. Поэтому мне не оставалось ничего иного, как вылезти и отбросить их в сторону.

 

Я вылезал с некоторой опаской, в то время как мои товарищи прикрывали меня, заставив русских спрятать голову в траншее. Каким-то чудом я фактически одним махом забрался обратно в танк, и мы поползли по своему «коридору». Сегодня мы с улыбкой вспоминаем об этом, но тогда громадная ноша свалилась с наших плеч. Мы целыми и невредимыми достигли верха. Без самой малости удачи даже лучший солдат не многого добьется…

 

Наша пехота очищала систему траншей, когда нас накрыл невероятно сильный огонь русской артиллерии. Нам повезло, что мы избежали прямого попадания. Но как же выглядели наши старые добрые «тигры» после этого огневого вала?

 

Они были так сильно залеплены грязью, что мы могли бы развести на них мини-огороды. Просто чудо, что мы вышли из этой передряги невредимыми. В довершение всего и к нашему величайшему удивлению, несколько штурмовиков также атаковали нас. Самолеты пронеслись так низко над гребнем, что казалось, вот-вот нас прихлопнут. Но нам не принесли вреда ни многочисленные бомбы, ни ракеты. К сожалению, как всегда, не было и намека на наших летунов.

 

Мы долго пробыли на гребне, являя собой хорошую мишень для русской артиллерии. Нам было не суждено выбраться из этой заварухи невредимыми. Во время смены позиции у одного танка в ходе разворота, когда он пятился вверх по склону, соскочила гусеница.

 

«Тигр» встал, обездвиженный. Два других танка, которые продвинулись по обратному склону еще левее, не остановило то, что танк Везели вышел из строя. Они тоже решили попытать счастья. В оба эти танка, конечно, сразу же попали. Мне пришлось немедленно прийти к ним на помощь, так как экипажи не могли вылезать из машин под сильным огнем. Русские следили за каждым движением, и ни одному из танкистов не удалось бы выбраться живым. Я занял такую позицию рядом с обоими танками, чтобы люди из первого танка могли вылезти из люка и пробраться в мою машину, не попав под обстрел противника. Все они получили легкие ранения. Потом я вызволил экипаж второго танка. У командира танка было тяжелое ранение в голову. Мне пришлось немедленно увезти его на батальонный командный пункт, потому что в противном случае оставалась угроза для его жизни.

 

Добросовестный майор вытаращил глаза, должно быть от удивления, когда я вернулся один со своим «тигром». Прежде чем я успел доложить, он уже кричал на меня. Как можно возвращаться одному, бросив товарищей на фронте! Мой ответ был очень кратким:

 

— Докладываю, все танки повреждены! Остальные возвращаются пешком и будут с минуты на минуту.

 

Потом я резко повернулся и ушел, так, чтобы он не видел, как у меня из глаз брызнули слезы, потому что я потерял три своих верных «тигра». Мои нервы были сжаты, точно пружина, после запредельной нагрузки на них. Несмотря ни на что, у нас была причина для того, чтобы чувствовать удовлетворение. Пехота вновь заняла старые позиции, значит, поставленная цель достигнута.

 

Мы воспользовались ночной темнотой, чтобы вызволить расстрелянные танки. Как только сгустились сумерки, я отправился с двумя танками, чтобы отбуксировать машины, которые находились прямо за нашими позициями. Мы взяли с собой персонал ремонтного взвода. Они должны были сварить гусеницу одного из «тигров» на «еврейском носе». Танк стоял как раз перед нашими позициями на ничейной земле. От неизбежного яркого света при пайке защищали защитные маски. Я поставил свой танк перед другой машиной, чтобы он служил прикрытием для работавших.

 

Снова у нас возникли проблемы с пехотой. Приходилось постоянно вбивать солдатам в голову, чтобы они не пускали осветительные ракеты в то время, когда ремонтники занимаются починкой танка. Однако находились люди, которые поступали, как им вздумается, и пускали эти ракеты высоко в небо. Русские легко могли сообразить, чем мы там занимаемся, поскольку стоим там как истуканы при свете огней. К счастью, во время этой операции обошлось без потерь.

 

Непосвященному трудно представить себе такую работу. Надо испытать на себе, каково тащить на буксире «тигр» с одной гусеничной лентой по пересеченной местности. В нашем случае это означало еще и двигаться вниз с холма и через теснину. Как только прошли теснину, по нас стали вести пулеметный огонь из разбитого танка Везели. Русские уже засели за «тигром» на вершине холма. В довершение всего буксируемый танк угодил в небольшую воронку от бомбы. Мы были счастливы, когда наконец вытащили его из опасной зоны.

 

В тот день водитель лейтенанта Эйхорна обер-ейфрейтор Лустиг, что по-немецки означает «забавный», оправдал свою фамилию. Ничего никому не сказав, он отправился осмотреть свой вышедший из строя танк, который находился прямо перед нашими передовыми позициями на ничейной земле. Он оказался в таком виде, что было легко понять: русские тут уже побывали. Однако, к великой радости, Лустиг нашел бутылку ликера, которую те, вероятно, не заметили. Прихлебывая для храбрости из бутылки, он заставил свой танк снова двигаться. Когда мы, готовые взять на буксир следующий «тигр», двигались вверх по теснине, «брат Лустиг» приблизился к нам. Мы сразу же прицепились к нему, так что одновременно могли вытащить оба танка, которые все еще были на возвышенности. Но Лустиг оказался так пьян, что не мог ехать по прямой линии, и мы то и дело едва не сталкивались. Вызволение танков потребовало от нас изрядного терпения.

 

К утру мы вернули все «тигры», за исключением танка Везели, возле которого засели русские. При поддержке дозорных из пехоты на следующую ночь мы попытались добраться и до этой машины. Однако вскоре оставили опасную затею, чтобы не допустить жертв среди пехотинцев. Утром мы подожгли «тигр» Везели. Несмотря на ослаблявшие нас потери, мы могли пожаловаться только на одну безусловную утрату. Мы лишний раз убедились: на спасение танка после операции обычно тратится больше нервов, чем на саму операцию. По этой причине, когда мы оказывались в обороне, я предпочитал вступать в бой, задействовав как можно меньшее число «тигров».

 

Наш успех доказал мою правоту. Мы самостоятельно достигли прежних боевых рубежей на «еврейском носе», то есть той цели, которой не смог достичь целый батальон. Наша вторая попытка еще более усложнилась из-за того, что русские успели за это время лучше укрепить свои позиции.

 

Они также были готовы к новой атаке в ходе второй операции. Хочу заметить, что фактор неожиданности, безусловно, способствовал бы успеху операции во время первой попытки. Но и в том, что мы добились успеха при второй попытке, несмотря на отсутствие этого преимущества, не было никакого чуда. Напротив, успех свидетельствовал о пользе детального обсуждения каждой фазы операции вместе с пехотой и артиллерией. Если бы наш командир позволил отсрочить первую операцию для того, чтобы детально подготовить атаку, то все прошло бы столь же легко, как воскресная прогулка за городом, особенно поскольку атаковал весь батальон, а русские еще как следует не подготовились. Решающим в любой операции является то, насколько хорошо подразделения взаимодействуют друг с другом!

 

Я всегда замечал, что хорошего пехотинца, который уже побывал на фронте, невозможно заставить влезть на танк даже под угрозой применения силы. Он, конечно, ценит преимущество, которое дает нам броня, но также знает недостатки нашей «жестянки». Мы представляем для противника гораздо более крупную цель, и нам приходится выдерживать огневой вал, который, кажется, сосредоточен на нас. Пехотинец, напротив, имеет место для маневра. Он умело использует каждое углубления в земле, зарывается в нее в поисках укрытия.

 

Танковый командир всегда отвечал за успех атаки, и в его собственных интересах было убедиться в том, что пехота идет следом. Но этого нельзя сделать, если закрываешь люки и слепо устремляешься к цели. Пехотинцы никогда не двинутся за танками, если с ними потерян контакт. Сражение в первый день атаки, которое окончилось безуспешно, лишний раз это доказало. Теперь говорят о конструировании шлемов со встроенными приемниками. Даже если из танка осуществляется радиосвязь с каждым пехотинцем в современной войне, необходимость личного контакта никогда не останется в стороне. Это особенно справедливо, когда командиру танка неизвестно число солдат. Можно передавать очень долго, прежде чем пехотинец переключится на «прием»! Каждому хорошему командиру периодически приходится расставаться со своей машиной — он должен показать пехоте, что в этих «жестянках» есть жизнь и что танкисты тоже готовы показать себя на открытой местности без нашей обычной защиты.

 

Мне всегда удавалось возродить захлебнувшуюся атаку, и раньше никогда не приходилось попадать в ситуации, когда наши войска оставались бы на месте, в то время как танкист опережал их, подавая хороший пример. И еще кое-что помогало: ни у кого из нас, танкистов, не было каски. Это создавало совершенно ложное впечатление, будто мы абсолютно бесстрашные солдаты. Каски конечно же имелись, но висели снаружи у башни каждого танка, чтобы не занимать слишком много места в машине, поэтому они быстро терялись. Внимательные пехотинцы предлагали мне надеть каску, когда я ходил с ними на разведку, но никогда не находилось нужного размера.

 

Танкистам, которые были новичками на фронте, тоже следовало кое-чему научиться в этом отношении. Например, они делали вывод, что уже близко к линии фронта, на том основании, что у пехоты каски на головах или висят на ремешке за спиной. На самом деле солдаты просто не знали более удобного способа пристроить имевшиеся у них каски — они мешали, будучи подвешенными на пояс. Находясь вне танка, мы пытались оправдать отсутствие у нас на голове касок словами лейтенанта Ригера:«Для чего нужна каска, если мне попадут в живот!» В этих словах заключалась мрачная ирония судьбы. Во время отступления к позициям на Нарве Ригер и в самом деле умер от ранения в живот.

 

 

«Немедленно прибыть в часть»

 

После успешной операции у «еврейского носа» батальон вернулся в свой район сосредоточения в тылу. Лейтенант Карл Руппель из 3-й роты и я были посланы в Ревель, в дом отдыха в прифронтовой полосе, чтобы немного восстановить силы. Наверное, предполагалось, что это компенсирует неожиданно прерванный отпуск.

 

Кроме того, в случае необходимости нас всегда можно было немедленно вызвать из Ревеля. Нам суждено было убедиться в том, насколько мы нужны, скорее, чем того хотелось. Более подробно об этом будет сказано ниже.

 

Я был направлен в дом отдыха в Ревеле на основании заключения, написанного батальонным врачом. Медосмотр был проведен после моего преждевременного возвращения из отпуска по болезни. В документе отмечалось, что не выявлено более никаких признаков нарушений в работе сердца. Впервые симптомы болезни обнаружили весной 1943 года. Это означало, что я выздоровел на удивление быстро! Но далее выводы врача сводились к следующему: «Четырехнедельный период отдыха был бы целесообразен в связи с нестабильностью в работе сердца и ухудшением общего состояния здоровья, несмотря на отпуск. Строгое воздержание от никотина и алкоголя еще одно необходимое требование для обеспечения полной готовности к выполнению обязанностей. В случае будущих продолжительных физических стрессов вероятна возможность новых сердечных приступов и приступов астмы».

 

Карл Руппель и я экспрессом отправились в Ревель. Сегодня трудно поверить, что мы находились в пути восемь дней. Для нас, отпускников, в этом было мало веселого.

 

Не успевал поезд проходить хоть какое-то расстояние, как паровоз перетаскивал вагоны на другой путь. Для разнообразия была еще одна остановка из-за партизан. И так продолжалось всю дорогу до Ревеля.

 

Управляющий домом, который знал меня еще с 1943 года, прислал машину к железнодорожной станции. Нам предоставили чудесные комнаты с водопроводной водой, туалет со сливным бачком и ванной. Все были размещены с такими удобствами. Превосходное питание и полный покой не оставляли сомнений, что мы вернемся на фронт в великолепной физической форме.

 

В первый день утром мы завтракали вместе с семьей управляющего домом. Мы как раз рассказывали им, что нам довелось пережить в последнее время, когда появился порученец. Он протянул каждому из нас по телеграмме.

 

Мы переглянулись, потому что во время нашей поездки я побился об заклад с Руппелем, что у нас ни за что не получится три недели отдыха в Ревеле. Теперь я уже знал, что выиграл пари. В вечер нашего прибытия мы услышали из информационной сводки вермахта о прорыве русских на фронте у Витебска.

 

Я, естественно, имел представление о том, что было в телеграмме: «Немедленно прибыть в часть!» Мы ругались на чем свет стоит, и только мое хорошее воспитание не позволяет мне повторить эти слова. Мы были расстроены не столько тем, что срочно понадобились, сколько тем, что совершили нудную поездку совершенно напрасно. Впереди у нас была такая же утомительная поездка обратно, так что мы вернулись в войска еще более раздраженными, чем перед отъездом.

 

Мы обнаружили на фронтовом контрольном пункте в Плескау, что наша часть уже совершила марш-бросок в район к югу от Дюнабурга. Она была нацелена на открытый фланг русских, которые быстро наступали на Вильно.

 

Противник многому научился у нас и теперь двигался по тому же маршруту, который мы избрали в 1941 году, к сожалению в противоположном направлении. Первоначально это было направление Вильно — Минск — Витебск-Смоленск. На этот раз русские двигались в направлении Смоленск — Витебск — Минск — Вильно! Боги войны были настроены против нас.