Мазила и новое западное изобразительное искусство 3 страница

 

ЗАМЕТКИ КЛЕВЕТНИКА

 

Мне вспоминается беседа с Ученым. Я говорил, что так называемое учение о мире (мировоззрение) есть чисто идеологическое явление, ничего общего, кроме словесной формы, не имеющее с наукой. Ученый, который всегда с презрением отзывался о философии, к моему удивлению встал в данном случае на ее защиту. Потом я неоднократно убеждался в том, что представители конкретных наук при всем их как будто бы пренебрежительном отношении к философии являются оплотом последней. Само их презрение есть форма признания, чисто субъективный и общепринятый способ выражения того, что у них за душою нет ничего другого позитивного. Когда говорят, что наше мировоззрение тесно связано с наукой, то говорят правду. Легко презирать то, что сделали другие. Попробуй, предложи что-то получше!

Какая-то доля истины во всем этом есть, говорил Ученый. Вот, скажем, утверждение о том, что в мире все изменяется. Это же действительно так! Банально, конечно, но верно. А все ли, спросил я. Изменяются ли неизменные предметы? А как изменяется, скажем, круглый квадрат? Это софистика, запротестовал Ученый. Вы же понимаете, о чем идет речь! К чему эти словесные придирки! Да, говорю я. Я-то понимаю, о чем идет речь. И потому не считаю это словесными придирками. Речь идет об определенных языковых выражениях. И я вправе смотреть на них именно как на факты языка. Придирки тут обязательны, если, конечно, Вы стремитесь к ясности. Вот Вы, например, утверждаете, что в мире все взаимосвязано. Что Вы этим хотите сказать? Что любое явление связано с другим любым явлением? А что Вы имеете в виду, употребляя слова "связаны" и "взаимосвязаны"? Откуда у Вас уверенность в этом? Подумайте, и Вы сами убедитесь в том, что Ваше утверждение - пустая бессмысленная фраза. Но Вы даже и не подозреваете о том, какие ловушки таятся в таких заявлениях. Ладно, допустим мы как-то уточнили эту фразу и получили утверждение, что все явления причинно или как-то иначе обусловленны. Вы здесь употребляете слово "все". Значит, это касается и таких явлений, которые причинно не обусловленны. Получится, что причинно не обусловленные явления обусловленны причинно. Ученый запротестовал. Мы же имеем в виду существующие явления, сказал он. Существующие - когда? Сейчас, вчера? Где? Но это все равно не решает парадокса. Пусть все существующие эмпирические (добавим еще это ограничение!) явления причинно обусловленны. Согласно правилам самой техники построения языковых выражений всякое существующее причинно не обусловленное явление есть существующее эмпирическое явление, и к нему также относится общее утверждение. Так что все равно получим неразрешимый парадокс: причинно не обусловленное явление будет причинно обусловленно. Совершенно аналогично обстоит дело с утверждением "Все изменяется". Возьмем его даже в ограниченном виде: "Всякое существующее эмпирическое явление изменяется". Опять встает вопрос: как быть с эмпирическими явлениями которые не изменяются? Принять, что таковые не существуют? Прекрасно! Но с точки зрения техники построения научных языковых выражений это равносильно принятию такого соглашения: будем называть эмпирическими такие явления, которые обладают такими-то признаками и в том числе - изменяются. Но идеологию это не устраивает. Для идеологии утверждение о том, что все изменяется, должно быть итогом длительного и мучительного познания человеком мира. Оно должно быть великим открытием, а не банальным соглашением о смысле слов. Начните докапываться до простой сути, дела изложите свои результаты публично, и тогда на своей шкуре испытаете, что это такое. Идеология тоже фиксируется в языковых выражениях. Но языковые идеологические феномены образуются, живут и действуют на людей совсем по иным правилам, чем языковые выражения науки.

Ладно, сказал Ученый, допустим, что в учении о мире вообще Вы в какой-то мере правы. Хотя мне тут еще многое не ясно. Но учение об обществе! Это же не философия! Это же наука! Какая разница, сказал я. Возьмем в качестве примера хотя бы идею бесклассового общества.

 

ОТСУТСТВИЕ ЯСНОСТИ

 

Споры кончались ничем или, в лучшем случае, руготней. Но начинались снова. И темы их были примерно одни и те же. Был Хозяин гений или нет? Был Хряк великий деятель или нет? Чтобы было бы, если бы не революция? Что бы было, если бы не Хозяин? Что бы было, если бы Правдеца в свое время напечатали? И так далее в таком же духе. Есть разные люди и среди порядочных людей, говорил Болтун. Одни сразу определяют свою позицию и начинают действовать: пишут, выступают, протестуют и т.п. Другим нужна интеллектуальная ясность. В особенности тем, для которых поиски ясности являются призванием и даже иногда профессией. Люди не могут действовать все одинаково. Если мое призвание и мое действие есть нахождение истины, почему я должен бежать на площадь и кричать "Долой"! Вот, к примеру, Т. Он вырос в деревне. У них в семье было много детей. Работали в сохозе. Труд адский, а зарабатывали крохи. Да и то по ночам, урывками. Воровали, естественно. Иначе сдохли бы от голода. И все же в сохоз пошли охотно. Думаете, их обманули? Нет. Большинство прекрасно знало, чем обернется для них сохоз. И если бы потом им предложили обратно единоличное хозяйство, большинство отказалось бы. Разговоры на эту тему велись неоднократно. А им Друг пред другом врать было ни к чему. В чем же дело? Тут много сторон. В частности, в семье Т все дети вышли в люди. Один стал директором завода, другой полковником, третий доктором. Сестры уехали в город, стали домашними хозяйками или просто рабочими (одна - шофером). Но главное, все так или иначе приобрели свой угол, свою комнатушку (это было огромным счастьем!). Да и сам труд в сохозе имел не только недостатки. С людей, например, снималась забота. Появились машины. Я не хочу вам говорить общеизвестные вещи. Надо учитывать фактическое положение дел. А оно было таково, что революция и все последующие мероприятия были также и величайшим благом для народа. Иначе вы никак не поймете всего, что там происходило и происходит. Надо быть круглым идиотом, чтобы рассматривать революцию и всю последующую деятельность правительства только как злодейства и глупость. Не бывает умных революций. Не бывает незлодейских революций. И неверно, что было частью добро, частью зло, что того-то больше, а того-то меньше. Было другое: была история. И есть другое: есть исторические проблемы. Не вчерашние, а сегодняшние и завтрашние. Вот, скажем, Правдец. Почему такой эффект? Страшные факты прошлого? Ерунда. Это лишь материал для размышлений о сегодняшней ситуации. Литературная и идеологическая формы для раздумий нашего современника о наших проблемах. Это явление сегодняшней жизни на фактах прошлой истории. И смысл ему придается различный у нас и у них. Будем говорить откровенно. Затрагивает он проблемы, непосредственно волнующие широкие слои населения? Незначительно. Мимоходом. Бесхозяйственность, головотяпство и т.п. Это не есть социальная проблема для самого населения. А интересы чиновничества? Разве реально сейчас угрожают чиновничеству массовые репрессии? Нет. А остальное - мелочи, ибо оно власть. Интеллигенция? А что это такое? Деятели науки и культуры в подавляющей массе такие же чиновники, служащие. И она в том же положении. Имеют они основания для недовольства? Да. Но что это за недовольство? Люди всегда будут недовольны. А это их недовольство не таково, чтобы приобретало характер социального. Что же остается? Весьма разнородная оппозиция, в которой, как бы это дико ни звучало, представителей власти и лиц, близких к ней, не меньше, чем гонимых и ущемляемых.

 

ОПЯТЬ ПОРАЖЕНИЕ

 

Превосходно, сказал Болтун. Еще один удар, и я начну верить в то, что надгробие разрешат. Но что, собственно говоря, произошло? Я сам не понимаю, сказал Мазила. Приехал главный. Был в восторге. Расхваливал так, что неудобно было. И притом все время допытывал, как относятся к этому делу вверху. Я говорю, прекрасно. Все утверждено. Все бумаги подписаны. Теперь нужна лишь Ваша санкция и распоряжение начальству кладбища. И больше ничего. А он все юлит и юлит. Кажется, я понял, в чем дело. Они там не дали ему никаких указаний. В общем, свалили дело на него. Будет скандал - он виноват. Будет хорошо - их заслуга. А он жук. Он на себя ответственность брать не хочет. Теперь все зависит исключительно от него. А он без гарантий ничего не сделает. Ему нужно не одобрение надгробия как явления в скульптуре, а указание свыше поставить надгробие. Причем, безразлично, какое именно. А такого указания нет. И что же теперь, спросил Болтун. Все начинать сначала, сказал Мазила.

 

ВСЕ РЕШАЮТ ЛЮДИ

 

По-твоему выходит, что от воли самих людей не зависит ничто, говорит Мазила. Почему? Потому что от них зависит все, говорит Болтун. Это игра слов, говорит Мазила. Хорошо, говорит Болтун. Пусть будет так: кое-что зависит и кое-что не зависит от воли людей. Ты "то хочешь услышать от меня? Нет, говорит Мазила. Это пустота. Но что-то делается само собой? Да, говорит Болтун. Но последствия сказываются через тысячелетия. И притом опять через волю людей. Ты чувствуешь, как движутся материки? Внутри таких геологических эпох общества социальная жизнь автономна. Возьми любую сферу жизни и увидишь: везде люди стоят перед проблемой свободного выбора. Я вынужден говорить опять парадоксы. Именно свобода рождает зависимость. Назови мне хотя бы один случай в нашей социальной жизни, когда решение не зависело бы от воли человека. Все зависит от того, сколько людей, где, когда и как скажут свое "нет". Это основа основ. На другое надеяться бессмысленно. Другого просто нет в природе общества и человека. Так значит, говорит Мазила, эти люди, сжигающие себя на площадях, объявляющие голодовку, кончающие жизнь самоубийством, сочиняющие свои глупные книжонки... Да, говорит Болтун, и они делают нашу историю. Но я же многих знаю, говорит Мазила. Они плохо образованы, многие психически больны, уродливы, неспособны, неустроены... А ты хочешь вступить в такую страшную борьбу и сохранить при этом душевное равновесие, хороший оклад, работоспособность, здоровую семью, физическое здоровье, спросил Болтун. Почему же они идут, спросил Мазила. Потому, что не могут не идти, сказал Болтун.

 

ТИПЫ ТРАГЕДИИ

 

Для творческой личности, говорит Неврастеник самому себе, самая большая трагедия - невозможность сделать дело, которое, как чувствует личность, ей по плечу. Это общеизвестно. Мой вклад в эту проблему - типология трагедий. Я различаю здесь три типа. Первый тип - тип трагедии Правдеца. Ему не нужно от общества ничего, кроме возможности быть услышанным. Второй тип - тип трагедии Мазилы. Ему от общества требуется помимо этого еще большие материальные средства (например, бронза, камень, большое помещение, площадь и т.п.). Третий тип - тип трагедии Клеветника. Ему от общества требуются люди, ибо он непосредственно должен делать людей. Правдец и Мазила нуждаются в людях, воздействуют на людей. Но их непосредственная творческая продукция - речь, книга, картина, скульптура. Клеветник - воспитатель. Книги для него второстепенное дело, подспорье и побочный продукт. Главное для него лепить сознание конкретно данных людей. Каждого из представителей этих типов можно лишить возможности делать свое дело. Но - разными способами и с разными последствиями. Обратите внимание. Правдеца выгнали из Ибанска силой. Мазила убежит сам. А Клеветник? Клеветник сам не сбежал бы, а если бы даже захотел, его не выпустили бы. Клеветник должен был просто исчезнуть, раствориться, сойти на нет. Не знаю, что хуже и что лучше. А еще хуже то, что мы даже не ощущаем трагичности происходящего. Мы делаем все, что в наших силах (а для этого мы всесильны!), чтобы погрузить трагедию в месиво житейской пошлости. Мы могли бы жить среди цветов. Но они нас раздражают. И мы втаптываем их в свою собственную грязь. Без надобности. Потом Неврастеник, тронутый красотой своих мыслей, стал обдумывать свое выступление на предстоящей своей защите.

 

ПУБЛИКАЦИЯ КНИГИ

 

Это неверно, говорит Неврастеник, будто у нас трудно печататься. Наоборот, мы обязаны печататься. Есть даже нормы. Я, например, был обязан каждый год печатать пять-шесть авторских листов. Представляешь, - два года - книга. А Институт каждый год обязан создавать целую библиотеку научных открытий. И имей в виду, нам предписывается печатать только высоковалифицированные творческие оригинальные работы, вносящие вклад в развитие передовой науки. С каждым годом уровень наших работ должен повышаться. С целью обеспечить этот неудержимый прогресс разработана грандиозная система.

Само собой разумеется, что есть общая установка, определяющая развитие всей науки на данном историческом этапе. И все происходящее происходит в рамках и в свете этой установки. Через множество ступеней установка устремляется вниз в виде разного рода императивных документов вплоть до рядовых сотрудников. Те хватаются за голову и начинают думать, что бы такое им запланировать на предстоящие десять дет, затем на ближайшие пять лет и, наконец, на висящий на носу год. Что именно планировать, роли не играет, так как все равно все будут делать то же самое. Главное - придумать новое название, которое порадует душу начальства или хотя бы не вызовет сильного гнева. Названия с трудом изобретаются. Из них комплектуется примерный план группы, сектора, отдела, института. Проекты планов теперь движутся обратно вверх, обогащенные конкретным содержанием. Доработанные и утвержденные вверху, они затем опять спускаются вниз, но уже как руководства к действию. Теперь сотрудник, включивший задуманное им сочинение в план, обязан это сочинение сдать в установленные сроки для обсуждения в назначенной для этого группе. Пройдя благополучно все эти инстанции и учтя критические замечания, сотрудник получает право включить книгу в план редакционной подготовки. После этого рукопись дорабатывается и снова проходит все инстанции, обрастая документами с печатями и подписями и отзывами. После обсуждения на Ученом Совете и на Дирекции рукопись направляется в Издательство, где ее просматривает редактор, старший редактор, литературный редактор, заведующий редакцией. Затем включается в план издания. После многочисленных встреч автора и редакторов рукопись, наконец, попадает в типографию, где ее и набирают. Сначала отвратительно. Потом плохо. Потом опять плохо, но несколько лучше. Наконец, плохо, но хотя бы терпимо. После серии дополнительных подписей и печатей рукопись идет в тираж и, побывав предварительно в Главлите (псевдоним цензуры), выходит в свет.

Если ты ленив и не укладываешься в сроки (читай: тема трудная, надо серьезнее отнестись к делу!) или сочинил нечто в высшей степени заурядное (читай: обнаружил высокую квалификацию, знание предмета, умение творчески решать проблему!), вся эта система даже не замечается. Ее как будто бы совсем нет. Тебя торопят или дают дополнительные сроки, хвалят, дают советы. Все друзья предлагают дать требующиеся отзывы. Ты можешь даже ухитриться гонорар отхватить, а уж премию - наверняка. Но боже упаси тебя сделать что-нибудь из ряда вон выходящее или, страшно подумать, выдающееся! Сразу обнаруживаются все звенья системы, и каждое звено обнаруживает свою несокрушимую власть. Тогда обнаружится, что любой желающий может провалить твою работу или, по крайней мере, задержать на неопределенный срок под любым предлогом. Даже под тем предлогом, что излагается новая, неапробированная точка зрения, торопиться не надо, надо еще как следует обсудить. При этом совершенно не играет роли то, что у тебя куча публикаций, что ты широко известен, имеешь хорошую репутацию. Незаурядная работа проходит так, будто ты - начинающий автор, и пытаешься протащить свою первую стряпню. Все, причастные к прохождению незаурядной работы, вдруг оказываются специалистами в этой области, пусть даже сама эта область впервые открыта именно в этой работе. Причем, более квалифицированными, чем автор работы, хотя они и не имеют ни одной публикации по этой теме. Если лицо, причастное к прохождению работы, обнаруживает непонимание какого-то места в этой работе, то это означает, что автор в данном пункте допустил какой-то промах. В проходящей работе все должно быть правильным и ничего не должно быть неправильного. Все в ответе за нее. Всех заботит одно - интересы мировой науки (или отечественной, в зависимости от конъюнктуры).

Не печатать? Какое-то время можно, конечно, писать без печатания. В стол. Или в мусорную корзину. Но человек не может долго нести свою дорогу с собой. Он ее должен оставлять сзади. Или ничего не делать. Или делать, как все.

 

УДАЧА

 

Как хорошо, что мы - вымышленные персонажи, говорит Шизофреник. Мы можем говорить о страданиях, не испытывая голода, холода и боли. Мы можем говорить о неустроенности быта и не чинить водопроводный кран, не травить клопов и не нервничать из-за шумных соседей. Да, говорят Болтун, нам здорово повезло, что нас нет на самом деле. Мы, кроме того, можем делать открытия и не утруждать себя заботами о публикации книжек и о получении гонораров. Можем делать шедевры искусства и не мучить себя низменными хлопотами о выставках. В этом даже есть своеобразная приятность и красивость.

 

ПЛАГИАТ

 

Замысел Претендента был гениально прост: плагиат! Кис, пишущий статью для Троглодита, должен вставить в нее большой кусок из чьей-нибудь основательно забытой работы. Вставить без каких бы то ни было исправлений, иначе плагиата не будет. В условиях, когда все заимствуют у всех без указания источников, для плагиата нужно нечто большее, чем простое заимствование, сопровождавшееся обычно незначительными текстуальными исправлениями. Нужен достаточно большой (по крайней мере несколько страниц) кусок, делающий ситуацию юридически бесспорной. Идея плагиата напрашивалась сама собой. Троглодита уже уличали в плагиате родственники посмертно реабилитированных коллег Троглодита, на которых он в свое время писал открытые и закрытые доносы. Но это были пустяки. Во-первых, тогда Троглодит заимствовал целые статьи и главы для книг (некоторые намекали, что даже целые книги, но это не было доказано, так как репрессированные были еще большие дегенераты, чем сам Троглодит), а доказать воровство большой работы труднее. Почти невозможно. Во-вторых, тогда все объяснялось трагизмом ситуации. Тем более Троглодит воровал у своих жертв такую дребедень, что образованная комиссия, из молодых, расследовавшая дело, плакала от хохота. Теперь иное дело. Теперь не свалишь на историческую необходимость. А удар по Троглодиту - удар в самое сердце реакции. Только имей в виду, сказал Претендент Кису, вставишь плагиат в статью после того, как Неврастеник ее доработает. А то этот болван наверняка переработает и это место.

Работая над статьей Киса для Троглодита. Неврастеник, отъявленный лодырь по натуре, вписал в статью штук десять маленьких и побольше кусков из передовицы на ту же тему в прошлогоднем номере Журнала. Статью молниеносно напечатали в Установочном журнале. И на другой же день во все ответственные учреждения посыпались десятки писем, уличающих Троглодита в литературном воровстве. Создали комиссию на высоком уровне. И тут всплыли обстоятельства, которые поспешили замять, а инцидент постановили считать не имевшим места. Дело в том, что Кис вставил в статью Троглодита кусок из статьи Заместителя, взятый составителем статьи Заместителя из старой статьи Троглодита, которую тот спер у своего реабилитированного предшественника. А куски, вставленные Неврастеником, в свою очередь, оказались позаимствованными из передовицы Журнала тех времен, когда редактором был Секретарь. Откуда они были позаимствованы тогда, выяснять не стали, так как цепочка, судя по всему, могла привести к Основоположникам, а от них куда-нибудь подалее. Хотя история с плагиатом вроде бы кончилась ничем, все заинтересованные в ней почувствовали некоторое удовлетворение и истолковали в свою пользу.

 

ОППОЗИЦИЯ

 

Оппозиция у нас, говорит Болтун, есть факт. И она играет социальную роль. Но она неоднородна, и это надо принимать во внимание, в первую очередь. У нее нет общих объединяющих интересов. Вот ее примерное строение. Во-первых, либералы, стремящиеся к власти и воображающие, что они организуют жизнь лучше, чем консерваторы. Но их либерализм вырождается в демагогию или глупости. Во-вторых, деловые люди, недовольные тем, что плохо идут дела с чисто производственной точки зрения. Они даже не либералы. Они целиком и полностью в рамках системы. В-третьих, лица, недовольные тем, что в рамках данной системы они не могут развернуться и добиваться своих целей. Сюда входят даже некоторые уголовники. Им наплевать на моральные и социальные соображения. Они хотят, но им не дают. В-четвертых, творческая интеллигенция, не имеющая возможности реализовать свои возможности из-за высших установок и усилий выражающих установки коллег; в-пятых, лица, знакомые с западным образом жизни и недовольные тем, что они не могут жить аналогично здесь. В-шестых, лица, аккумулирующие в себе всеобщее недовольство крайностями режима, в первую очередь - террором и насилием. Это, прежде всего, Правдец. В-седьмых, лица, так или иначе обиженные обстоятельствами у нас. Таков, например, Хряк. В-восьмых, лица, глубоко задумывающиеся над сутью бытия независимо от насилий, Запада, интересов дела и т.п. и, естественно, испытывающие враждебное отношение к себе со стороны всех. Таковы были Клеветник и Шизофреник. Все группы оппозиции, за исключением шестой и последней, рядятся в благородные одежды. Последняя срывает их с них. И потому ее положение самое тяжелое. Лица шестой группы, по крайней мере, имеют скрытое сочувствие со стороны почти всей оппозиции. А если теперь взять конкретных лиц, то часто их нельзя отнести к той или иной группе с определенностью. Они частично тут, частично там. А если взять оппозиционное сознание, то несовпадение может оказаться еще большим. Вот и требуй тут какого-то единства действий. Его нет. И не может быть.

Разумеется, оппозиция не может пройти бесследно. И она оказывает свое влияние на ход ибанской истории. Как? Случаи индивидуальных и даже групповых действий тебе известны. Их нельзя сбрасывать со счета. Они свое дело делают. Но это не есть главная линия действия оппозиции. А главная линия действия оппозиции проходит через работу всего аппарата управления обществом. Причем здесь возможны даже такие случаи, когда действие аппарата, направленное против каких-то элементов оппозиции, имеет конечным результатом реализацию каких-то ее желаний. История, к сожалению, идет так, что идеи выдвигают одни, реализуют их другие, а плодами пользуются третьи. А человек живет один лишь раз.

 

ВЫЖИВАЕТ СРЕДНЕЙШИЙ

 

У нас в искусстве посредственность имеет больше шансов на успех, говорит Мазила. Я это знаю по опыту. Неврастеник утверждает, что так обстоит дело и в науке. Но неужели и в производстве так? Там же есть какие-то законы дела. Они же навязывают какой-то уровень и стиль работы. Во всяком деле, говорит Неврастеник, есть свои правила, свой уровень и стиль работы. И в твоем тоже. И в науке тоже. Какая разница? Притом я говорю о посредственности как о среднем. И не об успехе в данном деле, а о социальном успехе. Это все разные вещи. В искусстве, очевидно, посредственность не может добиться больших успехов в творчестве, но может добиться больших успехов в смысле званий, почета, денег, выставок. Посредственность может стать знаменитостью и почитаться всеми за выдающийся талант. Это социальный успех. Тебе все это хорошо известно. Причем, посредственность это не обязательно плохо. Я оценочные категории вообще не употребляю как многосмысленные. Все это касается и различного рода учреждений, раз они тоже суть социальные индивиды. Судя по моим наблюдениям, прав Неврастеник, говорит Карьерист. Понимаешь, если учреждение начинает работать заметно лучше других, на него обращают внимание. Если оно официально признается в качестве такового, оно скоро превращается в липу или в показной образец, который тоже со временем вырождается в среднюю липу. Если это не происходит, другие учреждения, которые задевает его успех, принимают меры. Возможности тут неограниченные. Например, не только для хорошей работы, но и вообще для любой нормальной работы приходится нарушать какие-то законы, инструкции, правила и т.п. Их столько и составлены они так, что не нарушить их нельзя. Так что всегда можно прицепиться. Раскол и склоки в руководстве. Зависть и желание кого-то спихнуть директора. Доносы и т.п. Одним словом, время идет, и так или иначе успех либо оказывается незаконным, либо дутым, либо временным и ненормальным и т.п. Наиболее выгодный вариант - золотая середина и для видимости некоторое превышение ее, не раздражающее других. В общем, как все. А это в целом дает тенденцию к снижению уровню деятельности ниже реальных технических возможностей. Законы дела, конечно, навязывают какой-то уровень и стиль работы. Но тут возможны варианты. Есть учреждения, в которых действует технический принцип: если дело делается, то оно делается хорошо; если дело делается плохо, то оно не делается вообще. Например, на плохо сделанном космическом корабле не полетишь на Венеру. Но есть учреждения, где действует другой технический принцип: даже плохо сделанное дело является сделанным. За примерами тут ходить не приходится. Подсчитать, какой вид имеет с этой точки зрения наше производство, невозможно практически. Так что трудно сказать, как фактически сказываются общие социальные тенденции на функционировании производства страны в целом. Это очень интересная и сложная проблема. Но, насколько мне известно, этим никто не занимается. Официально ведь считается, что у нас действует соревнование за лучшие показатели и взаимопомощь.

 

ИЗ РУКОПИСЕЙ БОЛТУНА

 

Сначала я никак не мог понять, почему люди, создающие видимость (имитацию) дела, добиваются больших успехов, чем люди, делающие настоящее дело. Почему Имитация дела жизнеспособнее самого дела. Не могу сказать, что я разобрался в этой проблеме до конца. Но кое-что теперь я понимать начал.

Проблема на первый взгляд представляется ошеломляюще парадоксальной. Для дела часто нужно совсем мало людей (иногда - буквально два или три или от силы пять человек). В имитацию дела оказываются втянутыми большие массы людей. В десятки и даже сотни раз больше. Сначала я думал, что есть какой-то закон, согласно которому для осуществления дела нужна какая-то людская оболочка, подобно тому, как кости и мускулы обрастают жиром. Потом я убедился в том, что в большинстве случаев имитация дела возникает без самого дела, независимо от дела или уничтожает само дело, но при этом процветает еще успешнее. Дело часто можно сделать за несколько дней, месяцев. Имитация дела может тянуться годами и десятилетиями. Я искал некий общий механизм, объясняющий эти явления. И не нашел. Не то, что не сумел найти. А убедился в том, что в каждом случае работают разные обстоятелства. Из анализа их можно получить лишь некоторые общие суждения, не имеющие доказательной силы, но и не оставляющие места для сомнений. Вот некоторые из них. Для дела требуется ограниченное количество людей. Число людей, вовлекаемых в имитацию дела, в принципе не ограничено. Один мой знакомый, превосходный имитатор науки (как текстов науки, так и организации исследований) ухитрился создать исследовательскую организацию из нескольких сот человек и истратить не один миллион на проблему, которая не стоит выеденного яйца и решается в течение нескольких минут, причем - отрицательно. Попытка разоблачить его не удалась, ибо в деле оказались заинтересованными высокие организации, а разоблачители сами были проходимцы. В деле нужен конечный результат, отчуждение его, беспощадная проверка по независимым от создателей принципам, внешняя оценка. В имитации дела достаточна лишь видимость результата, точнее - лишь возможность отчитаться за прожитое время, проверка и оценка результатов производится лицами, участвующими в имитации, связанными с нею, заинтересованными в сохранении имитации. Ход дела - незаметная, обыденная, скучная работа. Труд. Имитация - житейская суета. Ход имитации может быть представлен как грандиозное театральное предствление. Совещания, симпозиумы, отчеты, поездки, борьба групп, смена руководства, комиссии и т.д. Для дела нужен профессиональный отбор наиболее способных. Дело отсекает неотобранных, не заботясь о их судьбе. Участие в имитации доступно для многих. Здесь происходит какой-то отбор, устанавливающий некоторую профессиональную градацию. Но он не отсекает неотобранных. Последние остаются в имитации. Короче говоря, как сказал бы Шизофреник, имитация дела есть чисто социальное явление, защищенное всеми средствами социальной защиты. Для нее дело - лишь повод, средство, форма. Дело же есть антисоциальное явление. Оно беззащитно само по себе. Оно нуждается в покровительстве. Его терпят лишь в той мере, в какой отсутствие или плохое состояние его угрожает существованию имитации. Для осуществления дела нужны ум, способности, трудолюбие, добросовестность, самокритичность и другие редкие человеческие качества. Требуется, таким образом, социально наименее приспособленный индивид. Для имитации дела достаточен средний социальный индивид с социально средней профессиональной подготовкой.

Обычно имитацию дела и дело не разделяют и первую воспринимают как второе. Она часто содержит дело и позволяет ему как-то делаться. Она кормит большое число людей. Некоторые из них благодаря ей могут делать какое-то полезное дело. Однако иногда имитация дела становится причиной или сопричиной тяжких последствий. В особенности - когда объектом дела являются массы людей. Например, во время войны на дело руководства ведением войны наложилась мощная имитация системы руководства. Последствия этого общеизвестны. И вряд ли можно отрицать то, что имитация дела обеспечения государственной безопасности от врагов внесла свой существенный вклад в дело по уничтожению огромных масс людей, не представлявших никакой опасности для существования государства.