II. Становление древнеРусской государственности 8 страница

Все более выделяются в купеческой среде крупные предприниматели, в своей деятельности выходящие за рамки собственно торгового дела, включающиеся в скупку, а затем и производство ремесленной продукции, приобретая земли не меньшие по размерам, нежели у иных бояр.

Заметна политическая роль купечества в целом. Оно участвовало вместе со всем Новгородом в отстаивании независимости от князей, его представители входили в состав делегаций для переговоров с князьями, иностранными государствами. Купцы были участниками военных мероприятий; поскольку торгов­ля в те времена была делом весьма опасным, они и сами были хорошими воинами, и нередко содержали дружины для защиты товаров, которые использовались в общеновгородских походах, в обороне от нападений.

Купцы относились к разряду податных, но в то же время привилегированных в области суда и повинностей групп. Они имели право не пла­тить дикую виру, князьям было запрещено привлекать их к повозной повинности[182], переманивать новгородских купцов, превращая их в закладников. В последнем случае, впрочем, речь шла не столько о привилегиях купцов, сколько об ограничении прав князя, поскольку закладничество здесь было не столько долговым обя­зательством под личный или имущественный залог, сколько добровольным подданством, в любой момент могущим быть расторгнутым по желанию закладника. Становясь закладником, купец платил князю подати, получал от него суд и защиту, оставаясь при этом купцом. Сделка была взаимовыгодна: князь получал дополнительные доходы, купец, жертвуя свободой, получал покровительство.

Большинство населе­ния Новгорода составляли ремесленники. Неблагоприятные условия для занятия сельским хозяйством и вытекающая отсюда значительная роль промыслов наряду с выгодным расположением города на перекрестке путей несомненно способствовала развитию здесь ремесленных специальностей.

Как предполагает абсолютное большинство исследователей, ремесленники были организованы в некие объединения по про­изводственному принципу (по аналогии с купеческими), хотя источники дают для таких утверждений весьма немного оснований. Ссылки обычно делаются на такие факты как строительство представителями той или иной ремесленной специальности церквей, расселение по производственному принципу, закрепившееся в территориальных названиях (Гончарский ко­нец, Плотницкий конец), наличие необходимости в проведении артельных работ (прежде всего – строительных) и существование крупных дружин каменщиков, плотников, лоцманов, носильщиков, лодочников.

Если о существовании объединений можно обнаружить хотя бы какие-то, пусть и косвенные сведения, то о внутренней их организации источники молчат вовсе.[183] Поэтому историки как правило, опираются на логические предположения. Уже само отсутствие информации подводит к выводу о том, что ремесленная организация находилась едва ли не в зародышевом состоянии и вряд ли могла соответствовать западноевропейской цеховой системе. Правда, в Псковской судной грамоты мы встречаем мастера и учеников, аналогично тому делению, которое существовало в Европе, но, во-первых, само по себе внутреннее устройство мастерской мало, что дает для понимания характера взаимоотношений между мастерскими, а во-вторых, она не проясняет и вопроса об организации отношений мастер – ученик, кроме того, что последний за учебу должен платить «учебное». Предполагается, что коль существовало объединение, должно было существовать и какое-то руководство – староста или ма­стер, но каковы его функции и полномочия, сказать что-либо трудно.

Как сами ремесленники, так и окружающие вовсе не рассматривали их как единую социальную группу: знают лишь кузнецов, плотников кожевников, мастеров, и т.д. Вероятно, ремесленная элита, владельцы крупных мастерских высокопрофессиональные мастера, подобно крупным торговцам, воспринимались в качестве житьих, тогда как большинство характеризовалось как молодшие, черные люди. Однако где проходила эта граница, сказать практически невозможно.

Отсутствие понимания собственной особенности, отличности от других (а значит собственного интереса), включенность в состав клановых боярских группировок (мно­гие ремесленники жили на тер­ритории усадеб, находясь в зависимости от их хозяев) делала ремесленников удобным средством, используемым в межбоярской борьбе.

Особое место в социальной системе Новгорода играло духовенство. Опираясь на значительные земельные богатства монастырей, тесную связь церкви с торговлей и значительную роль во власти владыки, оно активно участвовало как в экономической, так и общественно-политической жизни.

Духовенство играло немалую роль в продолжающемся процессе христианизации, что также увеличивало его влияние на протекание процессов, происходящих в Новгородской земле. В то же время, отдаленное от митрополии, и, тем более, основных центров православия, оно сосредоточилось не столько на развитии религиозной жизни, сколько на укреплении материального положения, теряя в результате и внутреннюю гармонию, и авторитет в глазах части населения. Недаром в XIV – XV вв. в Новгороде и Пскове возникает крупное еретическое движение стригольников, обвиняющее духовенство в обмирщенности, пьянстве, склонности к стяжательству и взяткам и ставящие под сомнение «в праве духовенства быть посредником между людьми и богом»[184].

Внутренняя жизнь духовенства определялась, как и раньше, ее внутренними уставами. Одновременно, вокруг церкви формировался слой церков­ных людей, полностью ею контролировавшихся и управ­ляемых (нищие, задушные, прощенники).

Земледельческое население в Новгороде – это «смерды», «сироты», «крестьяне», «селяне», «миряне», однако чаще других названий используется термин «смерды». В отечественной литературе за долгие годы сложилась традиция отождествлять их с крестьянами (хотя есть и иные подходы, разбиравшиеся в гл. 5 раздела II). Новгородские смерды в своем развитии вместе с государством прошли длительную эволюцию в развитии своего социального и правового статуса. Первоначально они – собственники, или, точнее, сособственники, совладельцы земли совместно с го­сударством и в рамках системы общинного землевладения. Государство как верховный собственник имело право передачи этих территории во владение того или иного боярина, монастыря, а также провести размежева­ние земель общины и частного владельца. Однако и смерды (как община, так и отдельные лица), в свою очередь, могли возражать против передачи земель опреде­ленному владельцу или способа размежевания.

Наряду с государственными пожалованиями, источником попадания смердов в зависимость могли стать сугубо индивидуальные причины: разорение земледельца, недостаток земли, неурожай и многие др. В зависимости от формы приобретения нового статуса или условий, на которых он был получен, такие смерды назывались «закладниками», «половниками», «за­хребетниками».

Смерды были объединены в общины – ор­ганы крестьянского самоуправления, избиравшие старосту, вероятно, руководившего общим схо­дом и текущей общинной деятельностью. Важнейшей обязанностью общины был разруб повинностей.

Однако постепенно внутри общины начинают появляться и формы индивидуального землевладения, по крайней мере, об этом свидетельствуют факты купли-продажи земель смердами. Таким образом, общинное землепользование подрывается как извне – наступлением боярского и монастырского землевладения, так и изнутри – выделением внутри общины земель, находящихся в распоряжении отдельных крестьян.

Вместе с этим формируются и различные группы смердов: с одной стороны, государственные «черносошные», сидевшие на своей земле на общинном или индивидуальном праве, единственным хозяином которых являлся Новгород, и к которому они «тянули повинностями», с другой – владельческие, выполняющие повинности в пользу непосредственного господина. Предполагается, что на первых порах повинности и тех, и других мало чем отличались по уровню обременительности для крестьян. Передача земель из фонда государственных земель в частное владение не вызывала смены положения, поэтому нам мало что известно о каких-либо заметных конфликтах, связанных с изменением статуса земель. Хотя общее бремя их несомненно возрастало.

В обязанности смердов по отношению к городу входила уплата дани с различных видов сельскохозяйственного производства – скотницких кун (от скотоводства) и поралеского (с земледелия), судебных пошлин, выполнение подводной повинности (перевозки городских грузов, доставка дани в город), обеспечение кормом прибывавших из городов представителей администрации, участие в градострои­тельстве. Владельческие крестьяне несли близкие по видам и объему повинности («по старине»), однако по соглашению с об­щиной (которая сохранялась и при пере­ходе земли к боярину или монастырю, но дополнялась вотчинной администрацией) часть из них могла заменяться. Ряд исследователей (Б.Д. Греков, В.Л. Янин) полагали, что и после передачи земли частным владельцам за Новгородом сохранялась какая-то часть повинностей, однако источники не подтверждают этого. В то же время, по всей видимости контроль за взаимоотношениями смердов и новых владельцев земли со стороны Новгорода сохранялся.

Наряду с экономической зависимостью новые владельцы получили и права управления крестьянским населением своих земель. Первыми такие права в соответствии с княжескими уставами получили монастыри, но с XIV в. подобный же процесс начинается и в отношении частных землевладельцев. Первоначально объем власти над крестьянами был ограниченнее, чем у церкви, однако к середине XV в. их права, в основном, сравнялись.

Более высокий уровнем зависимости характеризовались новго­родские половники, обрабатывавшие арендованные у господина земли орудиями труда, приобретенными благодаря полученной от него ссуде, и обязанные за это выплачивать долю (не обязательно половину) произведенного продукта (а не абсолютную норму, характерную для крестьян-общинников).

Несмотря на переход в иную систему зависимости, крестьянин не терял свободы окончательно (другое дело, что в средневековом обществе, где каждый человек является членом какой-либо корпорации – родовой, сословной, служебной, общинной и т.д. – и связан с ней обязательствами понятие «свободы» более чем относительно). Он мог перейти от одного господина к другому или на свободные земли, естественно, при условии выполнения своих обязательств. Поскольку источники дают сведения о частых случаях ухода крестьян, можно предположить, что для многих повинно­сти были нелегкими.

В целом, если говорить о тенденциях в отношении крестьян, можно отметить постоянное уменьшение числа государственных и увеличение владельческих смердов, расширение власти господ над ними и ограничение их свободы. В то же время, процессы эти не получили своего завершения в рамках Новгородской республики и приобрели позднее новые черты в результате распространения на них московских и общерусских порядков.

Дальнейшее развитие получает и институт холопства, называемый в Новгороде одерноватой челядью. С одной стороны, он сохраняет черты, хорошо известные по Русской правде – бесправный статус, выражавшийся, в частности, в безнаказанности господина за его убийство. С другой стороны, по-видимому, можно говорить о некотором уменьшении абсолютной власти господина над холопом, о чем свидетельствует появление с XIV в. в договорах с князьями формулы «а холопа… не судити твоим судиям без господаря». Тем самым, если до сих пор даже в случае совершения преступления вне господского двора холопу запрещалось выступать в суде в качестве какой-либо из сторон, то теперь он становился самостоятельным объектом княжеского судебного разбирательства, хотя и при обязательном участии хозяина. Новгородская судная грамота уже до­пускает и участие холопа в суде в качестве свидетеля (если обвиняемый – холоп), тогда как Русская правда случае разрешала только сослаться на его показания при отсутствия других доказательств с обязательной оговоркой о «словах холопа». Все это отчетливо показывает укрепление положения холопа.

Таким образом, развитие социальных институтов в Новгороде характеризуется несомненным, хотя порой и архаизированным демократизмом, усилением процессов социализации и социальной дифференциации, усложнением системы социальных отношений, укреплением индивидуального начала, интенсификацией взаимодействия государства и личности и даже некоторой «гуманизацией».

Это, в частности, можно увидеть и в увеличении влияния женщин в Новгороде по сравнению со временами Киевской Руси. Правда, если одни обращали внимание лишь на некоторые правовые изменения, вроде уравнения имущественных прав мужа и жены (М.Ф. Владимирский-Буданов), то другие полагали, что они достигли здесь полного равенства с мужчиной (Н.И. Костомаров). Как бы то ни было, но пример Марфы Борецкой, на завершающем этапе истории республики фактически взявшей на себя руководство сопротивлением Москве, позволяет говорить о возможности для новгородских женщин участвовать в общественной жизни.

Важным новшеством новгородской социально-экономической системы является формирования института собственности в отношении земли, начало осуществления различных операций с ней (купля-продажа, дарение, аренда). Первые дошедшие до нас документы, касающиеся купли-продажи земли, относят уже к XII в. – это данная Антония Римлянина о покупке земли «у Смехна да у Прохна у Ивано­вых детей у посадничьих» (не позднее 1147 г.) и вкладная посадника Славенского конца Ивана Фомина на остров Муром и озеро Муромское 1181 – 1186 гг., в которой продавец подтверждает свои права на землю ссылкой на купчую грамоту деда.[185] Подлинность непосредственных датировок этих грамот вызвала споры в исторической литературе, но каковы бы ни были их действительные даты, более важен сам факт становления института земельной собственности.

Конечно, сам термин «собствен­ность» в Новгороде еще отсутствует, однако именно это содержание вкладывается в понятие «владения». Новшеством являлось и прекращение действия древнего принципа приложения труда как опре­деляющего фактора права на землю и замена его на прямо противоположный: собственность на землю есть основание воспользоваться ее плодами («Чья земля, того и хлеб»; «На чьей земле, того и сено»).

Основанием для возникновения права земельной собственности в Новгороде являлись во-первых, овладение никому не принадлежащей землей (независимо от того, была ли она ничья, или бывший собственник от нее отказался), во-вторых, приобретение прав на землю в связи с осуществлением должностных функций, в-третьих, давность владения («старое владенье»), и в-четвертых, – переход права на землю от первого приобретателя путем за­конных передач и укреплений. Если на начальном этапе преобладали первые способы укрепления земли в собственность, то в последующем наиболее распростра­ненным стал последний.

В особую форму землевладения в Новгородской республике оформилась общая земель­ная собственность. Хотя она обладала чертами коллек­тивности и выделилась из общинной собственности, ничего общего с последней она не имела. По мнению О.В. Мартышина совместные владельцы земли в Новгороде «получили специальные названия – «земцы», «сябры» (себренники)»[186]. Земцы и сябры объединяются им в общую категорию не по социаль­ному, а по правовому принципу: среди них были представители всех слоев населения и сословий – и городского, и сельского, и бояр, и купцов, и великих смердов, и мастеров, и т.д. Сябры – это люди, имевшие долю в общем земельном участке, т.е. совме­стные владельцы земли. «Каждому из совладельцев принадлежала определенная доля общей недвижимости, не выделяемая в натуре. Практика… выработала правило, запрещающее отчуждать долю в общей собственности минуя совла­дельцев, если последние желали ее приобрести. Совместное владение прекращалось разделом».[187]

Таким образом, развитие системы землевладения в Новгородской земле характеризовалось заметным продвижением в сторону формирования собственности в виде индивидуально-частного института, несомненного сокращения как государственных, так и коллективно-общинных форм. Более того, забегая вперед, можно, по-видимому говорить, что в этом отношении Новгород превзошел не только предшествующую «киевскую» систему поземельных отношений, но и последующую – «московскую».

Да и в целом, в жизни Новгородской земли проявился ряд тенденций, часто представляющихся исследователям в качестве своего рода неосуществленной альтернативы последующим историческим процессам, особенно заметно ставшим проявляться после того резкого поворота в развитии, который произошел в результате монголо-татарского нашествия.