Глава VIII как американцы противоборствуют индивидуализму с помощью учения о правильно понимаемом интересе

Когда миром правила немногочисленная группа могущественных и богатых индивидуумов, они с готовностью поощряли формирование возвышенных идей об обязанностях человека; им нравилось проповедовать взгляды, согласно которым истинной славы было достойно самоотречение, поскольку человеку, как и самому Творцу, приличествует совершать добрые дела, нисколько не будучи в них заинтересованным. В те времена данное учение играло роль официальной морали.

Я сомневаюсь в том, что люди в аристократические века были лучше, чем в другие времена, однако совершенно определенно, что тогда они беспрестанно говорили о красоте добродетели и лишь втайне изучали ее полезные свойства. По мере того как воображение перестает парить столь высоко и каждый концентрируется на себе самом, моралисты начинают опасаться этой идеи самопожертвования и не осмеливаются более предлагать ее людям. Поэтому они ограничиваются поисками той личной выгоды, которую могут получить граждане, работая для блага всех, и, когда им удается открыть еще одну из тех точек, в которой личные интересы пересекаются и смешиваются с общими интересами, они торопятся выставить ее на всеобщее обозрение. Таким образом изолированные наблюдения становятся общей теорией и люди в конце концов начинают верить в то, что человек, служа себе подобным, служит самому себе и что добрые дела отвечают его личному интересу.

Я уже отмечал в различных местах этой работы, что жители Соединенных Штатов почти всегда знают, каким образом свое личное благополучие можно сочетать с благополучием своих сограждан. Здесь я хочу подчеркнуть то, что добиваться этого умения им помогает общая теория.

В Соединенных Штатах почти не говорится о красоте добродетели. Уверяют, что она полезна, и ежедневно доказывают это. Американские моралисты не домогаются того, чтобы человек жертвовал собой ради окружающих просто во имя свершения славного

подвига, но они смело заявляют, что подобные жертвы столь же необходимы тем, кто на них идет, как и тем, кому они полезны.

Они заметили, что в их стране и в их время сила, заставляющая человека постоянно думать о самом себе, необорима, и, потеряв надежду ей противостоять, они думают лишь о том, чтобы ею управлять.

Поэтому они не отрицают того, что каждый человек может руководствоваться собственными интересами, однако они изо всех сил стараются доказать, что честность и добропорядочность отвечают интересам любого человека.

Я не хочу входить здесь в подробности их аргументации, так как это слишком далеко увело бы меня от моей темы; мне достаточно констатации того факта, что они сумели убедить своих сограждан.

В свое время Монтень сказал: «Если я не выбираю прямую дорогу по причине ее прямизны, я выберу ее в конце концов, узнав на личном опыте, что это по обыкновению—самый счастливый и удобный путь».

Таким образом, учение о правильно понимаемом интересе не ново, однако американцами наших дней оно признано повсеместно. Оно стало здесь популярным и служит обоснованием всех видов деятельности. Оно насквозь пронизывает все их рассуждения. На устах бедняков оно звучит не реже, чем в беседах богатых людей.

В Европе в отличие от Америки учение об интересе имеет далеко не столь изящные и стройные формы, к тому же оно значительно менее распространено и в особенности не столь активно проповедуемо; его сторонники ежедневно оказывают ему знаки преданности, которой они более не чувствуют.

Американцам, напротив, нравится объяснять почти все свои поступки с помощью этого учения; они охотно подчеркивают, что просвещенная любовь к себе постоянно заставляет юс помогать друг другу и вызывает в них готовность жертвовать на благо государства часть своего времени и состояния. Я думаю, что в данном отношении они часто не вполне справедливы к себе самим, так как подчас в Соединенных Штатах, как и повсюду, можно видеть граждан, охваченных вполне естественным для людей бескорыстным, нерасчетливым порывом. Американцы, однако, едва ли склонны признаваться в том, что могут подчиняться такого рода душевным движениям; они скорее предпочтут отдать должное своей философии, нежели самим себе.

Здесь я мог бы закончить, не пытаясь вынести суждение по поводу того, что описал. Чрезвычайная сложность данного предмета послужила бы мне вполне достаточным извинением. Но я не хочу снисхождения и предпочту, чтобы мои читатели, ясно видя мою цель, отказались бы следовать за мной, чем оставлю их в неведении.

Теория правильно понимаемого личного интереса — не возвышенное, но ясно и четко разработанное учение. Оно не стремится к достижению великих целей, однако добивается без особых усилий всего того, что намечает. Поскольку оно доступно для любого разумения, каждый с легкостью его постигает и запоминает без труда. Замечательно приспосабливаясь к человеческим слабостям, это учение обретает большую силу, и ему нетрудно сохранять ее потому, что оно направляет личный интерес против самого себя и, управляя страстями, пользуется тем же самым кнутом, который эти страсти возбуждает.

Учение о правильно понимаемом интересе не порождает великой самоотверженности, но оно ежедневно требует маленьких жертв. Само по себе оно не способно сделать людей добродетельными, однако оно воспитывает множество благоразумных, воздержанных, степенных, предусмотрительных граждан, умеющих держать себя в руках; и если оно не ведет волю людей прямой дорогой к добродетели, то неприметно приближает их к ней с помощью благоприобретаемых привычек.

Если бы учению о правильно понимаемой заинтересованности когда-либо удалось полностью стать господствующим в нравственной области, примеры высокой добродетели, без сомнения, встречались бы реже. Но я думаю, что в этом случае грубая порочность также была бы менее распространенной. Это учение, быть может, помешает немногим достичь нравственных высот, значительно превосходящих средний уровень, но многие из тех, кто опустился бы ниже этого уровня, хватаются за него, и оно их удерживает. Если иметь в виду отдельные личности, то оно их унижает. Если же иметь в виду все человечество, то оно облагораживает людские души.

Не побоюсь сказать, что из всех философских теорий учение о правильно понимаемом интересе представляется мне наиболее полно отвечающим потребностям людей нашего времени, а также то, что в нем я усматриваю самую надежную из оставшихся у них гарантий против самих себя. Поэтому внимание современных моралистов должно быть главным образом направлено на данное учение. Даже несмотря на то что они могут считать его несовершенным, оно все же должно быть принято как необходимое.

Говоря в целом, я не думаю, что у нас эгоизма больше, чем в Америке; единственное различие заключается в том, что там эгоизм носит просвещенный характер, а здесь — нет. Каждый американец умеет жертвовать частью своих личных интересов, чтобы спасти остальное. Мы хотим сохранить все и часто все теряем.

Вокруг себя я вижу лишь людей, желающих, по-видимому, ежедневно внушать словом и делом своим современникам мысль о том, что полезное никогда не бывает бесчестным. Удастся ли мне в конце концов найти такого человека, который бы взялся объяснить им, что честность полезна?

На земле нет силы, способной помешать росту равенства условий существования и тому, что оно, нацеливая человеческий разум на поиск полезного, побуждает каждого гражданина заниматься лишь самим собой.

Следует поэтому ожидать, что личный интерес в большей мере, чем когда бы то ни было, станет главной, если не единственной движущей силой человеческой деятельности; остается, однако, выяснить, как каждый человек будет понимать свои личные интересы.

Если граждане, становясь равными, останутся невежественными и грубыми, трудно предположить, до какой глупой крайности они дойдут в своем эгоизме, и нельзя сказать заранее, сколь постыдную нищету и досадные беды они сами навлекут на свои головы, страшась пожертвовать толикой своего благосостояния для процветания окружающих.

Я не думаю, что учение об интересе в том виде, в каком его проповедуют в Америке, представляется несомненно положительным во всех отношениях; однако оно заключает в себе множество столь очевидных истин, что достаточно дать образование людям, и они сами постигнут эти истины. Поэтому во что бы то ни стало просвещайте их, ибо век слепой самоотверженности и инстинктивной добродетельности давно уже миновал, и я вижу, что наступает время, когда сами свобода, гражданский покой и общественный порядок не смогут обойтись без просвещения.