Калаба, ну, может, ты ей скажешь, — разочарованно произнес Прим. — Тебя-то она послушает. 34 страница

— Сначала отец, потом Клавдий, потом Кай... — сказала Калаба. — И вот теперь ты позволяешь править тобой своему брату и еще какому-то гладиатору, который в Риме всего лишь раб. Ох, Юлия, — устало произнесла она. — Когда ты, наконец, поймешь, что ты сама имеешь полное право распоряжаться своей жизнью?

Юлия села, сраженная доводами Калабы и своими собственными неукротимыми желаниями.

— Если бы я знала такого мужчину, которому могла бы довериться настолько, чтобы выйти за него замуж, мне пришлось бы спрашивать согласия Марка.

— Вовсе не обязательно. Ты ведь знаешь, что такое брак по расчету, узус?

— Это когда ты просто заключаешь с мужчиной договор?

— Да, между тобой и тем мужчиной, которого ты выберешь, можно заключить договор, но даже это не обязательно. Такой брак очень прост, и ты имеешь полное право распоряжаться им так, как сама хочешь. И можешь распоряжаться своими деньгами.

Юлия повернулась к ней.

— Многие женщины именно так сохраняют за собой право на свое имущество, — продолжала Калаба. — Возьмем конкретный пример. Если бы этот гладиатор был свободен и хотел на тебе жениться, как ты думаешь, он бы позволил тебе распоряжаться теми деньгами, которые принадлежали тебе до брака? Ты думаешь, что могла бы и дальше жить так, как тебе хочется? Я видела его только один раз, но мне этого было достаточно, чтобы понять, как он любит властвовать. И если бы ты вступила в брак по расчету с кем-нибудь другим, он не получил бы такой власти. За тобой остались бы и твои деньги, и твоя свобода, и он никак не мог бы тебя всего этого лишить. Но если ты выйдешь за него, все твое станет принадлежать ему.

— А если тот мужчина, за которого я соглашусь выйти замуж по расчету, захочет завладеть моим имуществом?

— Тогда ты просто уйдешь от него. Все очень просто. Я же сказала, Юлия, такой брак обязывает тебя ровно настолько, насколько ты сама этого хочешь.

Идея понравилась Юлии, однако оставалась одна проблема.

— Но я не знаю никого, с кем могла бы заключить такой брак.

После долгого и тяжелого молчания Калаба тихо сказала:

— Есть Прим.

— Прим? — Юлия вспомнила этого красивого молодого человека, которого Марк часто приглашал на свои пиры. У Прима были большие политические связи. Он был красивым, очаровательным, немного забавным — но что-то было в нем такое, что отталкивало Юлию. — Он непривлекателен.

Калаба мягко засмеялась.

— Было бы странно, если бы он оказался привлекателен для тебя. Он ведь влюбляется в мальчиков, катамитов.

Юлия побледнела.

— И ты предлагаешь мне вступить в брак с гомосексуалистом?

Калаба начинала терять терпение.

— Как всегда, ты рассуждаешь, как ребенок или как какая-то зануда, — настолько стандартно, что не видишь, какую из этого можно извлечь пользу. Прим живет лишь своей альтернативной и вполне приемлемой жизнью. Ты влюблена в своего гладиатора, но знаешь, что стоит тебе выйти за него, как ты станешь менее свободной, чем сейчас. Живя под одной крышей с Примом, ты сможешь делать то, что тебе хочется. Атрет останется твоим любовником, а ты сохранишь за собой свои деньги и свою свободу. Лучшего мужа, чем Прим, тебе не найти. Он прекрасно выглядит, интеллигентен, интересен. Он близкий друг проконсула. Используя связи Прима, ты сможешь войти в высшие круги общества Рима и Ефеса. А самое главное — Примом легко управлять.

Она снова села рядом с Юлией и положила свою руку на ее руки.

— Я предложила тебе Прима, потому что любой другой мужчина будет рассчитывать на определенные отношения с твоей стороны, на которые ты наверняка не согласишься ни с кем, кроме твоего гладиатора. Прим же не будет требовать от тебя ничего.

— Но он ведь наверняка захочет от меня что-то взамен.

— Финансовую поддержку, — сказала Калаба.

Юлия встала.

— Мне не нужен еще один мужчина, который, как Кай, будет высасывать из меня все мои средства.

Калаба наблюдала за ней, чувствуя явное удовлетворение. Юлия шла по тому пути, на какой Калаба наставила ее еще в Риме. Калабе приятно было осознавать, какой она обладает властью, — властью, о которой Юлия даже не догадывается. Пока не догадывается. Но скоро все поймет.

— Об этом можешь не беспокоиться, Юлия, — сказала она успокаивающим тоном, и ее мелодичный голос звучал почти гипнотически. — Прим не любит азартных развлечений и не будет тратить деньги на любовниц. Он предан своему любовнику, который преклоняется перед ним. Прим живет просто, но хотел бы жить хорошо. Он живет на небольшой вилле, недалеко отсюда. Ты могла бы жить у него там, пока не получишь право распоряжаться своими финансами. У него там прекрасная спальня. И как только ты получишь законные права на свое имущество, вы могли бы приобрести виллу побольше, в лучшем районе города. Например, поближе к храму. — Усмехнувшись, она добавила: — Или, если хочешь, поближе к лудусу.

Юлия долго стояла в молчании, и на ее прекрасном лице попеременно отражались различные эмоции.

— Я подумаю, — сказала она наконец.

Калаба улыбнулась, зная, что фактически Юлия уже согласна.

Хадасса несла воду из колодца в перистиль, когда одна из рабынь подошла к ней и сказала, что ее ждут в покоях хозяина дома. Феба стояла возле дивана, на котором полулежал Децим, положив руки ему на плечи. Его бледное лицо стало совсем худым, но глаза оставались такими же загадочными и пристальными. Феба посмотрела на маленькую арфу Хадассы.

— Хадасса, мы сейчас позвали тебя не для того, чтобы ты нам сыграла, — сказала она серьезным голосом. — Мы хотим задать тебе несколько вопросов. Сядь. — Жестом она указала ей на стул рядом с диваном.

Садясь рядом с ними, Хадасса почувствовала, как от страха у нее все холодеет внутри. Она села и стала ждать, сцепив руки на коленях.

Децим заговорил первым, и его голос был искажен не покидавшей его болью:

— Ты христианка?

Сердце Хадассы забилось, как попавшаяся в сети птичка. Один утвердительный ответ мог ей сейчас стоить жизни. На мгновение у нее перехватило дыхание.

— Ты можешь не бояться нас, Хадасса, — мягким голосом сказала ей Феба. — То, что ты нам тут скажешь, дальше стен этой комнаты не уйдет. Можешь говорить смело. Мы только хотим больше узнать о твоем Боге.

По-прежнему испытывая страх, Хадасса кивнула.

— Да, я христианка.

— А я все время думала, что ты иудейка, — сказала Феба, удивленная тем, что догадки Децима подтвердились.

— Мои отец и мать были из колена Вениамина, моя госпожа. Христиане поклоняются Богу Израиля, но многие иудеи не приняли Мессию, когда Он пришел.

Децим заметил, как из прилегающего к покоям кабинета появился его сын. Увидев Хадассу, Марк остановился, и на его скулах заиграли желваки.

— Мессия? — спросила Феба, не заметив его. — А что это означает, Мессия?

— Мессия означает «помазанный», моя госпожа. Бог пришел на землю в человеческом облике и жил среди нас. — Хадасса перевела дух и договорила: — Его зовут Иисус.

— Звали, — сказал Марк, входя в комнату. Когда он заговорил, Хадасса вся напряглась. Он увидел, как покраснели ее щеки, но она не пошевелилась и не взглянула в его сторону. Он смотрел на нежный изгиб ее шеи и мягкие пряди ее кудрявых волос, закрывавших ее шею сзади. — За последние несколько недель я кое-что узнал об этой иудейской секте, — резко добавил он.

Он заплатил нескольким людям за то, чтобы они выяснили, что это за культ, и они назвали ему имя одного отставного римского сотника, который жил за пределами Ефеса. Марк отправился к нему. Он мог быть вполне доволен тем, что ему удалось узнать, потому что полученные сведения могли поколебать основы той веры, которой следовала Хадасса. Но вместо этого несколько дней Марк пребывал в депрессии, избегая возможных встреч с Хадассой.

И вот теперь она распространяла эту веру в его собственной семье, разъясняя ее родителям.

— Этот Иисус, Которого христиане называют своим Мессией, был бунтовщиком, распятым в Иудее на кресте. Вера Хадассы основана на эмоциях, а не на фактах, на неспособности найти ответы на те вопросы, на которые вообще нельзя найти ответов, — заговорил Марк, обращаясь к родителям. Потом он посмотрел на Хадассу. Иисус не был Богом, Хадасса. Он был простым человеком, который бросил вызов власти и поплатился за это. Он бросил вызов синедриону и всей Римской империи. Просто Его именем прикрывались, для того чтобы поднять бунт. И до сих пор прикрываются!

— А если это все-таки правда, Марк? — сказала Феба. — Что, если Он все-таки действительно Бог?

— Да не был Он Богом. Епенет, тот человек, которого я встретил и который сам видел, как все это было, рассказал мне, что Он был ловким фокусником, о Котором по той земле пошли слухи и Который творил в Иудее какие-то знамения и чудеса. Иудеи долго ждали Спасителя, и их легко было убедить в том, что Иисус и есть Тот самый долгожданный Мессия. Они думали, что Он изгонит римлян из Иудеи, а когда этого не произошло, Его последователи разочаровались в Нем. Один из Его собственных учеников выдал Его суду. Этого Иисуса отправили к Понтию Пилату. Пилат хотел отпустить Его, но иудеи сами требовали распять Его за то, что Он был, как они утверждают, «богохульником». Он умер на кресте, потом Его сняли и похоронили, и на этом все и закончилось.

— Нет, — тихо сказала Хадасса. — Он воскрес.

Глаза у Фебы широко раскрылись от удивления.

— Он снова ожил?

Марк в сердцах выкрикнул проклятие.

— Да не ожил Он, мама. Хадасса, послушай же меня, наконец! — Марк опустился возле нее на колени и резко повернул ее лицо к себе. — О том, что Он воскрес, стали говорить Его ученики, но все это были только слухи, которые Его последователи хотели раздуть, чтобы распространить этот культ.

Хадасса только закрыла глаза и покачала головой.

Марк слегка потряс ее за плечи.

— Да. Епенет был в Иудее, когда все это произошло. Он уже старый человек и живет недалеко отсюда, за городом. Если ты не веришь мне, я могу отвезти тебя к нему. Можешь выслушать его сама. Он был одним из сотников, охранявших эту могилу. Он сказал, что тело украли, чтобы заставить людей поверить, что Иисус якобы воскрес!

— Он сам видел это? — спросил Децим, интересуясь тем, почему его сын так усердно старается заставить эту юную рабыню отказаться от дорогой ее сердцу веры.

Марк не увидел в глазах Хадассы никаких перемен. Он отпустил ее и встал.

— Епенет сказал, что сам не видел, как тело выносили из гробницы, но только так можно логически объяснить его исчезновение.

— И это произошло прямо под носом у римских стражников?

— Ты что, хочешь поверить в эту смехотворную чушь? — сердито спросил его Марк.

— Я хочу знать правду! — сказал Децим. — Как этот Епенет до сих пор жив, если ему было приказано охранять гробницу? За неисполнение приказа полагается смертная казнь. Почему же тогда его не казнили?

Марк тогда задал Епенету тот же самый вопрос.

— Он сказал, что Пилат устал разбирать иудейские междоусобицы. Его жену мучили сны накануне того дня, когда к нему привели Иисуса, но синедрион и толпа иудеев требовали распять Мессию. Пилат по поводу этого дела умыл руки. Ему больше не хотелось связываться с религиозными фанатиками, и он не желал, чтобы его воины отвечали за исчезновение тела какого-то там иудея!

— Мне кажется, что для всех заинтересованных лиц лучше было бы сделать все, для того чтобы тело оставалось в гробнице, — заметил Децим.

— Он воскрес, — снова повторила Хадасса, совершенно спокойно реагируя на разглагольствования Марка. — Господь предстал потом перед Марией Магдалиной и Своими учениками.

— Которые наверняка солгали, чтобы история об их Мессии продолжала жить, — возразил Марк.

— Господа видели еще более пятисот человек одновременно, — продолжила Хадасса.

Марк видел, как его мать отчаянно верит во все, что только можетпомочь его отцу. Она верила в богов и богинь, во врачей и жрецов, в магов и целителей, но все, что они ни делали, только лишало его отца сил.

— Мама, не впутывайся в это. Это всего лишь ложь, придуманная корыстными людьми.

Хадасса слегка повернулась на стуле и посмотрела на Марка. Ееотец был корыстным человеком? И Иоанн, и многие другие? Она вспомнила, как ее отец ходил по улицам Иерусалима, чтобы говорить людям истину. Зачем? Она сама обращалась к нему с этим вопросом. Зачем? И вот теперь она смотрела на Децима, Фебу и Марка — и видела страдание, отчаяние и разочарование — и знала, как сильно Марк заблуждается.

— А зачем им было нужно лгать? — тихо спросила она.

— Деньги, власть и уважение людей, — сказал Марк, думая, что наконец-то достучался до нее и открыл ей глаза. — Вот ради чего лгут многие люди.

— Значит, по-твоему, я тоже лгу?

Марк смягчился. Ему хотелось опуститься перед ней на колени, взять ее за руки и попросить прощения за то, что обидел ее. Ему хотелось защитить ее. Ему хотелось любить ее. Он хотел, чтобы она принадлежала ему. Но между ними стояла эта вера в несуществующего Бога.

— Нет, — уныло сказал он, — я не думаю, что ты лжешь мне. Я не думаю, что ты вообще способна кому-то лгать. Я думаю, что ты веришь в эту дикую историю только потому, что ты на ней выросла. Ее вдолбили тебе в голову с самого твоего рождения. Но это неправда.

Хадасса покачала головой.

— О Марк, — грустно сказала она. — Как же ты ошибаешься. Это правда! Иисус воскрес. Он жив! — Она прижала руки к груди. — Он здесь.

— Он мертв! — в отчаянии воскликнул Марк. — Почему ты не хочешь прислушаться к фактам?

— Каким фактам? Словам какого-то стражника, который ничего не видел? Какую выгоду получили те люди, которые последовали за Иисусом? Ни денег, ни власти, ни уважения людей. Их унижали так же, как унижали Иисуса. Иакову отрубили голову по приказу Ирода Агриппы. Андрея побили камнями в Скифии. В Армении с Варфоломея живьем содрали кожу, а потом его обезглавили. Матфея распяли в Александрии, Филиппа в Иераполе, Петра в Риме. Иакову меньшему отрубили голову по приказу Ирода Антипы. Симон Зилот в Персии был разрублен надвое. И никто из них не отрекся от веры. Даже перед лицом смерти они проповедовали Иисуса Мессию. Что же, они умирали ради того, чтобы жила ложь? Отец рассказывал мне, что, когда Иисуса распяли, они все очень испугались. Они разбежались и спрятались. А после того как Иисус воскрес и пришел к ним, они изменились. Они стали совсем другими людьми. Не извне, а изнутри, Марк. Они проповедовали Благую Весть, потому что знали, что это правда.

— Что такое Благая Весть? — вся дрожа, спросила Феба.

— Весть о том, что Господь пришел не обличать этот мир, а спасти его, моя госпожа. Он есть воскресение и жизнь. И всякий, кто поверит в Него, будет жить, даже после того как умрет.

— На горе Олимп, наверное, со всеми другими богами, — едко сказал Марк.

— Марк, — укоризненно произнесла Феба, огорченная его насмешкой.

Марк посмотрел на отца.

— В одном Хадасса права. Разговоры об Этом Мессии несут страдание и смерть. И для нее тоже, если она будет настаивать на своем. Этот Иисус учил, что человек отвечает только перед Богом, но не перед кесарем. И если она будет распространять эту религию, то закончит жизнь на арене.

Хадасса побледнела.

— Иисус учил отдавать кесарю то, что принадлежит кесарю, а Богу то, что Божье.

— И, по твоим словам, все, что ты собой представляешь, и все, что ты делаешь, служит твоему Богу! Разве не так? Ты принадлежишь Ему!

— Марк, — сказала Феба, расстроенная агрессивностью своего сына, — почему ты так нападаешь на нее? Она не по собственной воле пришла говорить нам о своем Боге. Мы сами позвали ее сюда, чтобы расспросить ее.

— Тогда хватит расспросов, мама. Пусть ее Бог так и останется невидимым, чтобы о Нем поскорее забыли, — сказал Марк. — Ее вера зиждется на Боге, Которого нет, и основана на событиях, которых никогда не было.

В комнате повисло молчание. И голос Хадассы раздался в нем подобно эху в каньоне сознания этих людей, или мерцанию света в темноте:

— Иисус воскресил из мертвых моего отца.

— Что ты сказала? — прошептала Феба.

Хадасса подняла глаза.

— Иисус воскресил из мертвых моего отца, — повторила она, и на этот раз в ее голосе не было ни малейшей дрожи.

— Но как?

— Не знаю, моя госпожа.

Децим подался немного вперед.

— Ты сама видела, как это произошло?

— Это было задолго до моего рождения.

— Хадасса, — сказал Марк, пытаясь скрыть свое раздражение, — ведь ты только слышала об этом от других.

Хадасса посмотрела на него, и в ее глазах ясно читалась ее любовь к нему.

— Ничто из того, о чем я говорю, не может тебя убедить, Марк. Это может сделать только Святой Дух. Но я знаю, что Иисус воскрес. И я чувствую, что Он сейчас здесь, со мной. И то, что Его Слово истинно, я вижу каждый день. С самого сотворения весь мир говорит о Божьем плане, явленном через Его Сына. Он подготовил каждого из нас с самого начала. В смене времен года, в том, как цветы расцветают, умирают и бросают семена, чтобы началась новая жизнь; в закате и восходе солнца. И жертва Иисуса также видна нам каждый день, если только у нас есть глаза, чтобы видеть.

— Нет, как это ты не видишь? Это всего лишь естественный ход вещей.

— Нет, Марк. Так Бог говорит с человечеством. И Он вернется.

— Твоя вера слепа!

Хадасса посмотрела на Децима.

— Если ты смотришь на солнце и отворачиваешься, ты видишь солнце, мой господин. А если ты смотришь на смерть, ты видишь смерть. В чем твоя надежда?

Глаза Децима заблестели. Он откинулся назад.

— У меня нет никакой надежды.

Марк отвернулся. Он увидел, как потускнели глаза у отца, какая боль отразилась на его лице. Внезапно Марка охватило чувство стыда. Возможно, он был неправ. Может быть, лучше иметь ложную надежду, чем не иметь ее вообще.

— Можешь идти, Хадасса, — сказала Феба, поглаживая Децима по плечам, пытаясь тем самым как-то утешить его.

И тут Хадасса впервые не сделала того, что ей было велено. Она опустилась на колени возле дивана и, в нарушение всех неписаных правил, взяла в свои руки руку хозяина. Затем она совершила и вовсе непростительную вещь, посмотрев Дециму прямо в глаза и заговорив с ним на равных.

— Мой господин, чтобы принять Божью благодать, необходимо жить с надеждой. Если ты только исповедуешь свои грехи и поверишь, Господь простит тебя. Проси, и Он придет, чтобы жить в твоем сердце, и ты обретешь тот покой, которого тебе не хватает. Нужно только верить.

Децим увидел в глазах Хадассы любовь, ту самую любовь, которую он всегда хотел видеть у своей собственной дочери. Простые черты лица Хадассы и ее карие глаза светились теплом, исходящим изнутри, и в какой-то момент Децим увидел в ней ту красоту, которую видел в ней и которой хотел обладать его сын. Эта девушка верила в невероятное. Она верила в невозможное. Причем верила не с упрямством и гордостью, а с той чистой и детской невинностью, которую этот мир испортить не мог. Не задумываясь о том, какому риску подвергает себя, она делилась со смертельно больным человеком своей надеждой, которую он мог принять.

Наверное, Децим не мог поверить в то, что она говорила, он не мог поверить в ее невидимого Бога, — но он верил в нее.

Грустно улыбнувшись, он прикоснулся другой своей рукой к ее щеке.

— Если бы не Юлия, я дал бы тебе свободу.

Хадасса нежно сжала его руку.

— Я свободна, мой господин, — прошептала она. — И ты тоже можешь стать свободным. — Она медленно встала и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

* * *

Атрет поднялся на колесницу и приготовился к помпе, или церемонии открытия. Его золотые и серебряные латы и шлем были тяжелыми и нагрелись на солнце, хотя еще стояло раннее утро. Он поправил красный плащ на плечах и огляделся, чтобы посмотреть, как готовятся к зрелищам другие гладиаторы. Всего их было двадцать четыре человека; чтобы завоевать свободу, ему предстояло убить пятерых.

Серт на этот раз выставил самый пестрый состав. В колесницах стояли димахери, гладиаторы, вооруженные кинжалами; самниты с мечами и щитами; велиты, или гладиаторы, которые были вооружены копьями, и сагиттарии, вооруженные луками и стрелами. Было четыре есседария, которые правили своими собственными украшенными колесницами, каждая из которых была запряжена двумя лошадьми, а за ними следовали андабате, сидевшие верхом на сильных боевых конях, лица этих воинов были закрыты забралами — это означало, что они сражались с ограниченным полем зрения. В колеснице, которая стояла сразу за колесницей Атрета, стоял африканский ретарий с трезубцем и сетью. Толпа будет без ума от этого зверинца.

— Жрецы выходят, — сказал возница Атрета, ловко беря в руки поводья. Атрет увидел жрецов, одетых в белые туники, украшенные красными узорами. Жрецы выводили белого быка и двух баранов, чтобы принести их в жертву. Жертву приносили, для того чтобы этот день был удачным для зрелищ. Атрет цинично скривил губы, зная, что для зрелищ хорош любой день. Ни один жрец не осмелится отменить зрелища, какие бы недобрые знамения он ни увидел в обряде жертвоприношения.

Заиграли трубы, и открылись ворота. «Вперед», — произнес возница, пристраиваясь сразу за римлянами, которые организовали эти зрелища и вложили в них деньги. Серт находился прямо перед Атретом.

Толпа взревела. Атрет услышал, как зрители снова и снова выкрикивали его имя, а также имена еще нескольких гладиаторов. В Ефесе он не был известен так, как в Риме, но сейчас ему было все равно. Все его мысли были теперь заняты тем, что его ждало впереди, поэтому, пока процессия следовала вокруг арены, он присматривался к другим гладиаторам и оценивал их сильные и слабые стороны. Только один раз он позволил себе отвлечься. Проезжая мимо трибуны, где сидел проконсул, он поднял глаза и внимательно посмотрел на гостей, которые сидели рядом с этим политиком. Среди них была Юлия. На ней был красный наряд, в котором Атрет увидел ее в храме Артемиды. При виде Юлии сердце Атрета забилось чаще, и он тут же отвернулся. Больше он не будет смотреть на нее, пока не кончатся зрелища.

Колесницы сделали еще несколько кругов вокруг арены, затем выстроились перед проконсулом. Гладиаторы сошли с колесниц я встали в ряд, при этом некоторые сняли свои накидки, а другие, к неистовому восторгу публики, сняли с себя и все остальное. Атрет не сделал ни того, ни другого. Он стоял, слегка расставив ноги и положив руку на меч, и ждал. Когда остальные закончили прихорашиваться перед публикой, Атрет вынул свой меч и поднял его над головой, воскликнув вместе с остальными гладиаторами:

— Славься, кесарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Проконсул начал говорить краткую речь. Атрет не смотрел на Юлию, стараясь отыскать глазами странную маленькую рабыню. Она была среди зрителей. Толпа одобрительно взревела, когда проконсул объявил состязания открытыми. Атрет и другие гладиаторы снова поднялись на колесницы, а возницы взялись за плети и объехали вокруг арены в последний раз, после чего направились к воротам, под дикий шум зрителей.

В подтрибунном помещении было прохладно и темно, стоял сильный запах масла для светильников. Высоко в каменной стене виднелось зарешеченное окно. Никто не разговаривал. Атрет снял свои сияющие доспехи и надел простую коричневую тунику. Прежде чем кого-то из них вызовут на арену, пройдет не один час.

Накануне вечером Серт зачитал им либелл, программу предстоящих событий. Помпа должна была проведена проконсулом, который посвящал зрелища императору. Затем должен был состояться большой парад открытия с речами; потом должны были выступить акробаты и искусные наездники; потом шли собачьи бега. Затем планировалось распять двух грабителей, а охотничьи собаки должны были разорвать их на куски. Потом охотники, или бестиарии, должны были охотиться на кенийских медведей, после чего планировалось вывести на арену пленников, которых скормят голодным львам.

Иногда в середине дня объявляли часовой перерыв, во время которого арену очищали и посыпали свежим песком. Зрителям раздавали еду, распродавали лотерейные билеты, проводились альковные фарсы. Однако все эти развлечения не шли ни в какое сравнение с тем, что происходило на арене, на потеху публике, одурманенной наркотиком насилия и крови.

Поединки смерти должны были состояться далеко за полдень.

От страха у Атрета свело в животе. Двенадцать пар гладиаторов... большинство из тех, кого он сейчас видел, в отдельные дни убивали до трех соперников. Сегодня ему предстоит убить пять человек, одного за другим... Если только он сам выживет.

Однако нервозность и волнение у Атрета вызывали вовсе не эти потенциальные соперники, а мучительное и долгое ожидание. Ожидание было самым страшным его врагом, потому что именно в предшествующие схваткам часы надежды и страхи полностью овладевали его сознанием, и ему казалось, что он сойдет с ума.

* * *

Ладони у Юлии вспотели, и она едва воспринимала то, что говорит проконсул. Ее совершенно не интересовали ни политика, ни экономика; все ее мысли сейчас занимал Атрет и то обстоятельство, что сегодня он может погибнуть. С тех пор как они рассорились неделю назад, она его не видела. Ей хотелось послать за ним Хадассу, но она боялась, что он по-прежнему на нее сердится и не придет. Поэтому она ждала, надеясь, что он сам даст о себе знать. Когда же этого не произошло, она смирила свою гордыню и отправилась в храм, надеясь застать его там. Но он не приходил и туда.

Едва Юлия увидела, как Атрет выезжает на арену во время церемонии открытия, ее сердце бешено заколотилось. Когда гладиаторы подъехали к проконсулу и выстроились там, она ждала, что он посмотрит на нее. Несколько часов ушло у нее на подготовку к зрелищам, и она знала, что сейчас выглядит такой красивой, какой, пожалуй, никогда еще не была. Но он даже головы не повернул в ее сторону. Он стоял спокойно, с высоко поднятой головой, тогда как другие гладиаторы изо всех сил старались продемонстрировать толпе все свои прелести и достоинства.

— Смотри, он даже не замечает тебя, — презрительно сказала Калаба. — Если его приветствует такая толпа, то что ему до того, что он разбивает твое сердце?

— Атрет! Атрет! — кричали тем временем со всех сторон зрители, кидая ему на арену цветы и монеты.

Воспоминания жгли Юлии душу, в ней разгоралась ревность, и Юлия сжала губы, почувствовав ядовитый оттенок насмешек Калабы. Рядом сидел Прим, взглядом знатока оценивающий гладиаторов.

— Ставлю на германца, — сказал он, отправляя в рот круглую лиловую виноградину.

— Пятьсот сестерциев на африканца, — произнес другой зритель.

— Ха! Да кто сможет устоять против есседариев. Что может против колесницы даже самый хороший меч? — высказался кто-то еще.

— Вряд ли они выставят есседария против самнита, — с тревогой в голосе произнесла Юлия.

— Поначалу, может быть, и нет, но не забывай, что это смертельные поединки, — сказал Прим. — И в пары будут ставить тех, кто останется. Лакеарий против самнита, андабата против ретария, фракийец против мурмиллона. Ты уже обратила внимание, что сегодня вышли все виды гладиаторов. Лучшие в каждом классе. Это-то и интересно. И те, кто привык сражаться против меча, сегодня, может быть, вместо этого будет сражаться против копья. Поэтому победителя предугадать трудно.

Сердце Юлии екнуло, и она испытала внезапный страх за Атрета. Про себя она стала молиться всем богам о том, чтобы они оставили его в живых. Она хотела расслабиться и отвлечься беседой с кем-нибудь. Прим был достаточно забавным молодым человеком и, казалось, был готов развлечь ее.

Смотреть на висящих на кресте грабителей Юлии было явно неприятно.

— Почему на них не натравят диких собак или просто не отрубят им головы? На них уходит слишком много времени.

— Люди жаждут крови, — так же разочарованно ответил Прим. — Пойдем, Юлия. Отведу тебя вниз, к лавкам, и посмотрим, что там тебя заинтересует.

Не находя покоя и не в силах избавиться от напряжения, Юлия быстро согласилась. Она вышла в проход, и Прим взял ее за руку. Торговцы тут же обступили их, наперебой предлагая свой товар, — фрукты, мясо, хлеб, меха с вином. «Персики из Персии, сочные, спелые!» Их стаккато перемежались с криками толпы, доносившимися с трибун. «Мясо со специями. Три порции всего за сестерций!»

Другие зрители, которым тоже скучно было смотреть на висящих на кресте преступников, слонялись по подтрибунным помещениям, стараясь найти для себя что-то интересное. Юлия прохаживалась с Примом между торговцами и предсказателями будущего. Вскоре они подошли к лавкам, где происходило нечто более развратное и необычное. Среди нарядных зрителей разгуливали маленькие раскрашенные мальчики, одетые в туники, подтянутые выше ягодиц. Прим мрачно посмотрел на них.

— Таким же был и Прометей, пока я не спас его.

Испытывая неловкость при упоминании о любовнике Прима, Юлия ничего не сказала. Она остановилась, чтобы посмотреть на мавританских танцовщиц, плавно передвигавшихся под примитивные удары в барабаны и кимвалы.

— Калаба тебе уже говорила о моем предложении... — сказал Прим, и было непонятно, спрашивает он или говорит утвердительно.

— Да, — без особой радости сказала Юлия. — Я много думала об этом.

— И что ты решила?

— Я скажу тебе, когда закончатся зрелища.

* * *