Калаба, ну, может, ты ей скажешь, — разочарованно произнес Прим. — Тебя-то она послушает. 17 страница

Юлия была права. Все обвиняли только ее. Некоторые выступали даже против Хадассы — только за то, что она служила Юлии иоставалась ей верна. Ей отдавали должное за то, что она служила иКлавдию, помогая ему в его исследованиях, но теперь она была не с ними.

Горе Юлии было вызвано ее виной, и теперь ее истерия переросла в неосознанный страх, что рабы захотят ее смерти. Она ни за что не хотела покидать своих покоев. Она не могла есть, не могла спать.

— Я не должна была выходить за него, — сказала она однажды, бледная и обезумевшая. — Я не должна была соглашаться на этот брак, что бы мне ни говорил отец. Этот брак был обречен с самого начала. Клавдий был несчастен. Я оказалась не той женой, которая ему была нужна. Ему была нужна такая же жена, какой была его первая жена, которой были интересны эти его нудные исследования. — Юлия снова заплакала. — Я не виновата втом, что он умер. Я не хотела, чтобы он поехал вслед за мной... — Слезы полились ручьем. — Во всем виноват отец! Если бы он не настаивал на этом браке, ничего бы не случилось!

Хадасса делала все возможное, чтобы развеять опасения Юлии и вразумить ее, но Юлия ничего не хотела слушать. Она отказывалась есть, боясь, что рабы, работающие на кухне, отравят ее.

— Они ненавидят меня. Разве ты не видела, как она на меня посмотрела, когда вносила поднос? Персис теперь хозяйничает вдоме и ненавидит меня так же, как любил Клавдия.

Наконец Юлия уснула, но вскоре проснулась от того, что ее мучили кошмары. Хадасса уже не на шутку стала бояться, что ее хозяйка стала одержима этими необузданными фантазиями и страхами.

— Никто не хочет причинить тебе зла, моя госпожа. Они беспокоятся за тебя.

Это было действительно так, рабы беспокоились; они уже прослышали о диких и необоснованных подозрениях Юлии, что они якобы хотят ее убить. Если Валериан узнает и поверит этому, им несдобровать.

Децим Валериан не приехал. Он отплыл по своим делам в Ефес еще до того, как произошло несчастье. И о смерти Клавдия он узнал только после возвращения. Феба приехала с Марком на третий день после смерти Клавдия. Катия прибежала к покоям Юлии, постучалась в дверь, и сообщила об их приезде. — Не открывай! — зашептала Юлия, глядя на Хадассу дикими от бессонницы глазами. — Я знаю, это ловушка.

— Юлия, — раздался за дверью спустя несколько минут голос Фебы. — Юлия, родная моя, впусти меня. — Только услышав голос матери, Юлия вскочила с постели, устремилась к двери и отворила ее. — Мама! — закричала она и со слезами упала в объятия Фебы. — Мама, они все хотят меня убить. Они ненавидят меня. Они все хотят моей смерти, а не смерти Клавдия! Феба ввела Юлию обратно в комнату.

— Успокойся, Юлия. Сядь, пожалуйста, и успокойся, — повернувшись к Хадассе, Феба велела: — Прикажи кому-нибудь сейчас же принести сюда мои вещи. У меня там есть кое-что успокоительное.

Хадасса увидела стоявшего в дверях Марка, лицо его было мрачным и в то же время обеспокоенным. В том, что сказала Юлия, не было и доли истины, но если бы Марк поверил сказанным в гневе обвинениям, их было бы достаточно, чтобы погубить жизнь всех рабов в этом доме. Юлия неудержимо плакала, не отпуская от себя мать.

Как только Хадасса вернулась, вслед за ней вошел раб, который нес две поклажи. Феба велела Хадассе достать из ее косметического набора небольшую амфору:

— Капни несколько капель в кубок с вином.

— Я не буду пить вино в этом доме! — воскликнула Юлия. — Они же отравили его!

— Вовсе нет, моя госпожа, — сказала в бессилии Хадасса. Дрожащими руками она налила в кубок вина и сделала глоток. Потом она показала кубок Юлии и посмотрела на Фебу, готовая тоже расплакаться. — Клянусь тебе, никто здесь не хочет причинить ей зла.

Марк взял у нее кубок.

— Где, ты говоришь, мама, твоя амфора? — Достав амфору из багажа, он добавил в кубок капли и передал матери, после чего проследил, как сестра выпила содержимое. — Мама, если я тебе не нужен, то я займусь подготовкой к похоронам, — мрачно сказал он. Она понимающе кивнула.

Марк крепко схватил Хадассу за руку и почти что вытолкнул ее в коридор, плотно закрыв за собой дверь.

— Неважно ты выглядишь, — сказал он, вглядываясь в ее бледное лицо и тени под глазами. — Сколько времени Юлия в таком состоянии?

— Три дня, мой господин. С тех пор как она узнала о смерти Клавдия.

Марка поразило то, каким тоном Хадасса произнесла «Клавдия». Может, она влюбилась в него?

— Судя по тому, что нам сказали, это был несчастный случай, — сказал Марк. Глаза Хадассы наполнились слезами, которые она пыталась скрыть. Слезы потекли по ее щекам. — Ладно иди, отдохни, — сказал ей Марк. — Я с тобой потом поговорю.

Пока мать утешала Юлию, Марк ходил по дому и отдавал необходимые распоряжения. Он пришел в ужас от того состояния, в которое пришла вилла. Было видно, что уже несколько дней в доме не велись никакие работы. Клавдия так и не похоронили. Марк приказал, чтобы это было сделано немедленно.

— Его жена похоронена здесь? — спросил он Персиса, который ответил утвердительно. — Значит, и вашего хозяина похороните здесь. И быстрее! — Всю мебель из пропахших зловонием комнат Клавдия сожгли, а комнаты вычистили и проветрили.

Закрывшись в библиотеке, Марк стал внимательно изучать все подробные записи и документы, касающиеся виллы и прилегающей к ней территории. Попивая вино и делая подсчеты, он цинично улыбался. Юлия будет довольна, когда поймет, что смерть Клавдия открыла перед ней хорошие перспективы, хотя вряд ли ей достанется что-то существенное от всего этого имущества.

В отсутствие отца Марк обладал полной властью принимать те решения, которые считал нужным принимать. Юлия не скрывала, что ненавидит Капую, и Марк знал, что она ни за что не захочет здесь оставаться. Он пригласил юриста, чтобы тот осмотрел имение. Та цена, которую назвал Марк, повергла юриста в шок. Марк его успокоил:

— Я назову тебе имена двух сенаторов, которые готовы с удовольствием приобрести имение в Капуе, — и после этих слов юрист сдался.

Зная, что мать рядом, Юлия немного успокоилась. Она снова обрела аппетит и сон. Марк сообщил ей о своем решении продать виллу, и страх Юлии окончательно сменился радостью от осознания того, что она вернется в Рим.

— А как быть с рабами? Что ты сделаешь с ними?

— А что ты хочешь, чтобы я с ними сделал?

— Делай что хочешь. Со всеми... кроме Персиса. Он никогда не уважал меня. Его надо отправить на галеры. Я настаиваю на этом, — сказала она.

— Здесь ты ни на чем не можешь настаивать, — раздраженно сказал Марк. — Ты снова будешь под опекой отца, я же являюсь в его отсутствие исполнителем воли опекуна.

У Юлии загорелись глаза.

— Я что, не имею слова? Я была женой Клавдия.

— Судя по твоим рассказам, я бы этого не сказал...

— Еще и ты меня обвиняешь! — закричала Юлия, и из ее глаз снова потекли слезы.

— Чтобы приехать сюда и разобраться с твоими делами, мне пришлосьбросить свои. Ты уже не маленькая, Юлия! Не усложняй и без того непростую ситуацию, — сказал Марк, чувствуя, что теряеттерпение при виде ее слез.

Каждый вечор он в одиночество выходил в сад, бесцельно слоняясь и не находя покоя. Ему было интересно, выходит ли Хадасса по-прежнему ночью в сад молиться, как это она всегда делала. И какому богу нужно молиться ему, чтобы разобраться в этой путанице? Что ему делать с рабами? Марк знал, что ему надо принять какое-то решение, но как это было нелегко!

Он взошел на холм и сел под фанумом, небольшим храмом. Прислонившись спиной к мраморному столбу, Марк стал бесцельно смотреть в лунную ночь. Он с самого начала знал, что этот брак был большой ошибкой, но, конечно же, вовсе не хотел Клавдию таких мучений. Юлия за последние дни рассказала ему многое, и он понял, как здесь было ужасно. Он знал, что во многом виновата и она сама. Теперь нужно было заботиться еще и о сестре.

В этом доме о ней не заботился никто. Эти несколько дней Марк наблюдал за обстановкой в доме, ему стало интересно, справедливыми ли были упреки и обвинения Юлии. Возможно, рабам и в самом деле в голову не приходило убивать ее, но они ее и не оберегали.

— Мой господин?

Удивленный, он привстал. Когда он увидел стоящую в тени Хадассу, его сердце забилось чаще.

— Так, значит, ты по-прежнему молишься по ночам своему невидимому Богу, — сказал он, снова прислоняясь к столбу.

— Нет, мой господин, — сказала Хадасса, и он почувствовал улыбку в ее голосе. Она подошла ближе. — Могу я говорить с тобой откровенно? — Он кивнул в знак согласия. — Я не думаю, что господин Клавдий согласился бы с тем, чтобы Персиса и других рабов убрали из этого дома.

Губы Марка сжались. Он уединился здесь, чтобы хоть на какое-то время уйти от проблем, и теперь ему меньше всего хотелось к ним возвращаться.

— Персис обвинял Юлию в смерти Клавдия? — спросил он.

Молчание затянулось.

— Мой господин, нельзя обвинять кого-либо в действиях другого человека.

Он приподнялся и в гневе сказал:

— Ты не ответила на мой вопрос, а он не такой уж сложный. Теперь я вижу, что обвинения Юлии не так уж несправедливы.

— Никто не хотел ей причинить никакого вреда, мой господин. Пусть то и то сделает мне Господь и еще больше сделает, если я говорю неправду. Персис оплакивает своего хозяина, как родного отца. Все его мысли были всегда только о нем. Господин Клавдий привел его сюда, когда тот был еще ребенком. Персис служил ему преданно, с любовью, и господин Клавдий доверял ему во всем, относился к нему как к сыну. Персис никогда не хотел причинить никакого вреда твоей сестре.

— Твои слова пока некому подтвердить, — резко оборвал ее Марк.

— Говорю перед Богом, что я никогда тебе не лгала.

Марк поверил ей, но легче ему не стало. Он по-прежнему не находил покоя.

— Сядь со мной и расскажи, что произошло в тот день, — он указал ей место на мраморе, рядом с ним. Она медленно села, обхватив руками колени. Марку хотелось взять ее за руки и дать ей понять, что она может доверить ему все, но он понимал, что такой поступок может привести к совершенно противоположному эффекту. — Рассказывай. И ничего не бойся.

Хадасса изложила ему голые факты. Юлия захотела отправиться в лудус, Клавдий был против. Юлия уехала одна, а Клавдий отправился за ней, чтобы вернуть ее. Марк знал все это от самой Юлии.

— А когда Клавдия нашли и привезли сюда, кто отправился за Юлией? — спросил он, многозначительно посмотрев на Хадассу, заранее зная, что никто этого не сделал. Не дождавшись ответа, он добавил: — Юлия сказала мне, что направилась в Рим. — Он рассердился, когда узнал об этом от сестры. Выйдя из себя, она совершенно утратила чувство здравого смысла. — Ты знаешь, что может произойти с одинокой женщиной на Аппиевой дороге? Она может оказаться беззащитной добычей грабителей... в лучшем случае. Так кто за ней отправился, Хадасса?

— Это моя вина, — сказала она. — Да простит меня Бог, но я, как и все в доме, не стала тогда искать госпожу Юлию. Я не знала, куда она отправилась и что мне делать. Я только ждала. В этом виновата в первую очередь я сама — ведь я отвечаю за нее.

Марк рассердился на Хадассу за то, что она пыталась защитить остальных рабов в доме и брала всю вину на себя.

— Ты винишь себя за бездействие всех остальных? Ты ведь все время думала только о ней. После того как она узнала о смерти Клавдия, ты ее ни на минуту не оставляла. Когда я приехал, я же видел, как ты извелась, потому что все время заботилась о ней.

Он встал.

— Возможно, тому есть еще одна причина, о которой я не хотел говорить, но о которой постоянно твердит Юлия. Ты опасалась за ее жизнь?

— Нет, мой господин! — сказала Хадасса, испугавшись такого поворота его мыслей. — Никто и никогда ей здесь не угрожал. Никогда.

— Как никто и не помогал ей, — добавил Марк, отвернувшись от Хадассы.

— Они любили Клавдия. И до сих пор его любят.

— Довольно! — оборвал ее Марк. — Больше никогда не подходи ко мне просить за них.

— Они не виноваты в том, в чем она их обвиняет, — сказала Хадасса, проявляя в этот момент необычную для нее смелость, не подчинившись его приказу.

Марк уставился на нее.

— В чем же тут невиновность, если раб не выполняет того, что должен выполнять, Хадасса? Требование Юлии послать Персиса на галеры — это еще милость по сравнению с тем, чего он заслуживает. После того как он не позаботился о безопасности своей госпожи, его вообще следовало бы убить.

У Хадассы перехватило дыхание от его слов.

— Я знала, что именно так ты и подумал, — она подошла к Марку ближе, — но прошу тебя, Марк, умоляю тебя. Не бери на свою голову грех невинной крови.

Пораженный услышанным и тем, что Хадасса назвала его по имени, Марк стоял и смотрел на нее. Ее глаза наполнились слезами, и Марк задумался. За кого же она в действительности пришла просить — за Персиса, или за него?

— Ну что ж, приведи мне хоть один практический довод в пользу того, чтобы пощадить Персиса, — сказал наконец Марк, заранее зная, что таких доводов нет.

— Персис умеет читать и писать, причем делает это красиво, — ответила Хадасса.

— Таких людей множество.

— Господин Клавдий научил его управлять всеми делами имения.

— А почему он сам не управлял имением? — нахмурился Марк.

— Чтобы заниматься только своими исследованиями. Мой господин, госпожа Юлия сказала, что ты собираешься продать виллу сенатору, который хочет устроить здесь место для загородного отдыха. Почему бы рабу со знаниями и способностями Персиса не остаться здесь и не доказать своему новому хозяину, что он прекрасно справится с этим домом в его отсутствие?

Марк добродушно засмеялся.

— Да-а, железная логика, маленькая Хадасса, — он постоял какое-то время в раздумье, потом покачал головой, — вот только мнение Юлии все же придется принять во внимание.

— Нужно, чтобы госпожа Юлия как следует подумала обо всем, а не мстила за то зло, которого никто и никогда ей не причинял.

Марк знал, что Хадасса права, но почему вокруг жизни какого-то раба столько шума? Если он исполнит желание Юлии относительно рабов, она немного успокоится, но этот поступок причинитболь Хадассе — тут Марк снова поймал себя на мысли, что ему будет тяжело это сделать.

— Вся эта трагедия произошла из-за ее капризов, — сказал Марк, потирая сзади шею. Он нуждался в бане и массаже.

— Не нужно винить ее, — тут же сказала Хадасса.

Марк удивился тому, что она с такой готовностью встала на защиту его сестры.

— Она же не послушалась своего мужа, и он отправился за ней. Логично предположить, что виновна именно она.

— Но ведь Юлия не виновата в том, что Клавдий выпил вина, перед тем как отправиться за ней. Она не виновата в том, что он не был хорошим наездником и упал с лошади. Она не виновата и в том, что он решил разыскать ее. Каждый человек в ответе за свои поступки, и даже в таких случаях окончательное решение остается за Богом.

— Следовательно, Клавдий мертв по прихоти какого-то невидимого Бога, — сухо сказал Марк.

— Не по прихоти, мой господин.

— Нет? — спросил он с ухмылкой. — Но все боги действуют по своей прихоти. Чем же твой отличается от остальных?

— Бог не похож на тех идолов, которых люди сами себе создают и которых наделяют своими качествами. Бог не думает и не действует так, как люди. — Хадасса сделала шаг в сторону Марка, как будто от этого он лучше поймет ее. — А каждый из нас подобен нитке в огромном гобелене, сшитом Богом. Только Он видит всю картину в целом, и ни одна птичка в мире не упадет без Его воли.

Она говорила не как рабыня, а как женщина, которая знает, что говорит.

— Я вижу, что те беседы, которые ты вела с Клавдием в его библиотеке, развязали тебе язык, — отметил Марк. Хадасса склонила голову, он протянул руку и приподнял ее подбородок. — Ты хочешь сказать, что смерть Клавдия является частью какого-то божественного плана?

— Ты смеешься надо мной.

Марк отпустил ее.

— Нет. Мне только интересен твой Бог, Который так легко уничтожает Свой народ и убивает человека, единственное преступление которого состоит в том, что он наскучил своей молодой жене. Мне интересно, что ты по-прежнему поклоняешься этому жестокомуБогу и тебе не приходит в голову выбрать себе другого.

Хадасса закрыла глаза. Ей так ничего и не удалось ему объяснить. Она даже не смогла избавиться от своих собственных сомнений.

Господи, зачем Ты взял Клавдия? Зачем, если я уже была так близка к тому, чтобы привести его к Тебе? Зачем Ты сделал это сейчас, когда я уже набралась смелости, для того чтобы говорить о Тебе? У него было столько вопросов, и я пыталась ему все объяснить. Но, Господи, я так и не привела его к Тебе. Он не понимал всего. Он не поверил в Тебя в полной мере. Зачем Ты его взял? А теперь я не могу помочь все понять Марку Валериану. И теперь он идет к гибели.

— Бог все делает во благо, — сказала она не столько Марку, сколько самой себе.

Он засмеялся мягко, но цинично.

— О, да. Это благо мы уже почувствовали. Смерть Клавдия сделала Юлию свободной. — Марк увидел, как Хадасса подняла руку к горлу, услышав эти бездушные слова. Он пожалел о сказанном, и ему захотелось взять свои слова обратно, потому что он понимал, что обидел Хадассу, которая искренне горевала о смерти Клавдия Флакка. — Увы, такова реальность, — произнес он как бы в оправдание.

Хадасса долго молчала, потом тихо сказала:

— В Риме у госпожи Юлии будет меньше свободы, чем здесь, мой господин.

Он изучал ее лицо, освещенное луной, и теперь она показалась ему гораздо интереснее, чем когда-либо.

— Ты очень проницательна.

Когда Юлия поняла, что практически не сможет распоряжаться теми средствами, которые достались ей в наследство от Клавдия, она сопротивлялась этому, как могла.

Такое же сопротивление она окажет, когда отец скажет свое последнее слово относительно ее дальнейшего общественного положения. Марк понимал, что скоро ему предстоят большие неприятности, которые очень быстро будут усугубляться. Мать будет его умолять воздействовать на Юлию, тогда как отец прикажет ему не предпринимать никаких усилий. Что касается самой Юлин, то она всеми силами будет стараться делать все по-своему.

Владение виллой в Кампании обещало определенные сложности. Марк устало вздохнул. По крайней мере, одна тяжесть с плеч свалилась. Он теперь знал, что сделает с Персисом и другими рабами. Ничего. Вообще ничего.

— Иди спать, Хадасса. Ты сделала то, что хотела, можешь теперь ни за кого не бояться. Персису и другим рабам ничто не угрожает.

Она говорила с ним так мягко и тихо, что он знал, она больше не собирается сказать ему: «Больше всего я боюсь за тебя, Марк».

Он смотрел, как она уходит вниз по дороге, и понимал, что все те вечера, что он проводил в саду, он ждал ее и того покоя, который она приносила с собой.

Децим взял Фебу за руку и сжал ее в своей руке, когда они шли по вымощенной садовой дорожке, прилегающей к императорскому дворцу. По бокам стояли мраморные скульптуры, а из фонтанов доносилось мягкое журчание воды. Молодые люди смеялись и пробегали мимо Децима и Фебы, тогда как другие пары прохаживались не спеша, как они, наслаждаясь красотой дня.

Посреди клумбы, на которой обильно росли цветы, стояла статуя обнаженной женщины, льющей воду из кувшина. Звук текущей воды навеял Дециму приятные воспоминания. «Посидим здесь», — сказал он и опустился на каменную скамью, освещенную солнцем.

Путь в Ефес был тяжелым, и Децим устал. Его голова всегда была занята делами, но в последние дни ему не давали покоя какие-то странные и путаные мысли. Болезнь вызвала в нем и духовный кризис, — болезнь самой души, если у него вообще была душа.

Зачем он так упорно трудится все эти годы? Ради какой цели? Ему казалось, что вся жизнь прошла зря, его достижения оказались пустыми. Его семья была процветающей, богатой, жила в достатке. Его уважали в римском обществе. И все же, вместо того чтобы греться в лучах славы его достижений, его семья разрывалась от разных идеологий и представлений о жизни. Единства больше не было — сын не соглашался с Децимом ни в чем, от политики до вопросов воспитания детей, а его дочь не думала ни о чем, кроме своей независимости. Он всю жизнь трудился, для того чтобы создать некую империю, дать своим детям все, что только возможно, и результаты превзошли даже самые смелые его ожидания. Но что он получил взамен, кроме пустого триумфа?

Марк вырос красивым, интеллигентным, красноречивым, проницательным. Юлия была красивой, очаровательной, полной жизни. Оба получили хорошее образование и пользовались уважением сверстников. И все же Децим испытывал какое-то болезненное отчаяние, такое чувство, что он не стал достойным отцом.

Кто мог бы подумать, что сознание само по себе может оказаться самым настоящим полем боя? Если бы не Феба, Децим с радостью вскрыл бы себе вены и разом покончил с отчаянием своей души и физической болью, которая не давала ему ни минуты покоя.

Наверное, приближение смерти открыло ему глаза на жизнь и заставило видеть все гораздо лучше. Да, он был слеп и не замечал всвоей жизни многих проблем, поэтому, вероятно, не страдал от эмоциональных мук. Он надеялся, что приезд в Ефес, на родину даст ему какой-то покой. Но покоя он не мог найти нигде.

Подошел раб с навесом, чтобы укрыть Децима в тени, но Децим нетерпеливо отмахнулся от него. Ему как раз нужно было солнечное тепло, чтобы избавиться от озноба, вызванного нехорошими предчувствиями. Феба взяла его руку и прижала к своей щеке.

— Я оказался неудачником, — отрешенно сказал он.

— В чем, родной мой? — мягко спросила она.

— Во всем, что в этой жизни важно, — Децим снова сжал ее руку в своей.

Феба опустила голову, вспомнив последнюю ссору между Децимом и Юлией. Юлия хотела поехать на зрелища, но Децим ей не разрешил, напомнив, что она в трауре по Клавдию. Последующая сцена повергла в шок и Фебу, и Децима. Юлия закричала, что ей плевать на Клавдия, что она не обязана оплакивать какого-то идиота, который и в седле-то не умеет сидеть как следует. Децим дал ей звонкую оплеуху, и Юлия какое-то время стояла ошеломленная, уставившись на него. В следующую минуту ее состояние изменилось настолько, что, казалось, она и сама не сознает, что делает. Казалось, что противодействие отца ее желаниям пробудило в ней все темные силы, и ее глаза загорелись такой яростью, что Фебе стало по-настоящему страшно.

— Это ты виноват в смерти Клавдия, — зашипела Юлия на своего отца. — Ты и оплакивай его, если хочешь, а я не буду. Я рада его смерти. Ты слышишь меня? Я счастлива, что избавилась от него. И перед всеми богами говорю, что буду рада избавиться и от тебя тоже! — с этими словами она убежала в свои покои и оставалась там все оставшееся утро.

Феба посмотрела на каменное лицо Децима.

— Юлия не отдает себе отчета в том, что наговорила тебе, Децим. Она потом сама об этом пожалеет.

Да, Юлия извинилась за эти слова позднее, гораздо позднее, уже после того, как Феба поговорила с ней и объяснила, какими последствиями грозит Юлии ее поступок. Децим вспомнил о том, как Юлия со слезами на глазах просила у него прощения за свое ужасное поведение, но ему не давало покоя выражение ее глаз в тот момент. Она ненавидела его, ненавидела настолько, что ему хотелось умереть. Ему стало страшно при мысли о том, что тот ребенок, которого он породил, которого он так любил, теперь ненавидел и его, и все то, что было для него дорого и свято.

— Как же так получилось, что наши дети настроены против всего, во что мы верим, Феба? Что же стало с добродетелью, честью, идеалами? Марк убежден, что истины нет и что все дозволено. Юлия вообще считает, что на свете существуют только ее удовольствия. Я всю жизнь трудился, для того чтобы дать моим детям все, чего не было у меня в их возрасте, — богатство, образование, положение в обществе. И вот теперь я смотрю на них и думаю, не прошла ли моя жизнь впустую. Они стали эгоистами, не способными умерить свои аппетиты. И ни малейшего представления о нравственности...

В его словах звучала неподдельная горечь, и Феба изо всех сил старалась защитить своих детей:

— Не суди их так строго, Децим. Здесь нет ни твоей, ни моей, ни их вины. В этом виноват тот мир, в котором они живут.

— Акто делает этот мир, Феба? Они сами хотят полностью распоряжаться своей жизнью. Они хотят избавиться от старых норм. Для них хорошо все то, что им приятно. Они готовы уничтожить всякого, кто встанет у них на пути. Они требуют разорвать цепи нравственности и не понимают, что только нравственные ограничения и делают человека цивилизованным существом. — Децим закрыл глаза. — Говорю перед богами, Феба, я слушаю свою дочь, и мне становится стыдно.

Глаза Фебы наполнились слезами, и она закусила губу.

— Юлия еще ребенок и ничего не понимает.

— Ребенок и не понимает, — отрешенно повторил он. — А какое оправдание мы найдем для Марка? Ему двадцать три года, он уже совсем взрослый мужчина. Вчера он мне сказал, что Юлии нужно дать свободу поступать так, как она считает нужным. Он говорит, что траур по Клавдию — всего лишь фарс. Феба, человек умер из-за открытого неуважения и эгоизма нашей дочери, а ей до этого нет никакого дела! Что же, Марк тоже слишком молод и поэтому не признает никакого чувства чести и приличия по отношению ко всему тому, что случилось в Кампании?

Феба отвернулась, чтобы скрыть свои слезы, испытывая боль от такой резкой оценки дочери. Децим снова нежно прикоснулся к ее щеке.

— Я ни в чем не виню тебя. Ты оказалась благороднейшей из матерей.

Она внимательно всмотрелась в измученное лицо мужа, покрытое морщинами.

— Наверное, в этом и заключается проблема, — она дотронулась до его висков. Волосы Децима за последние дни стали еще более седыми. Видят ли Марк и Юлия, что их отец тяжело болен? Так ли необходимо Марку спорить с ним по любому поводу? Имеет ли Юлия право докучать ему своими бесконечными требованиями?

Децим вздохнул и отпустил руку Фебы.

— Я боюсь за них, Феба. Что происходит с обществом, в котором нет никаких ограничений? Я вижу, как наши дети радуются виду крови, которая проливается на арене. Я вижу, как они не могут насытиться удовольствиями. Куда все это приведет? Как может быть свободным развращенный ум, если они стали рабами их собственных страстей?

— Наверное, мир изменится.

— Когда? И как? Чем больше наши дети имеют, тем больше им хочется и тем меньше они задумываются над тем, как они это обретут. И такой кризис испытываем не мы одни. Я об этом слышу каждый день в банях. От этого страдает большинство моих друзей! — Обеспокоенный, Децим встал. — Пойдем.

Они пошли по дорожке, проходя мимо молодой пары, поклонявшейся Эросу в тени развесистого дерева. Чуть дальше на скамье сидели и целовались двое мужчин. На лице Децима отразилось отвращение. Греческое влияние захлестнуло римское общество, которое приняло гомосексуализм и сделало его нормой жизни. Децим не осуждал это явление открыто, но и не испытывал от него никакой радости.

Ради свобод и прав простого человека Рим относился терпимо даже к тому, что противно человеческой природе. Граждане больше не скрывали своих извращений, многие даже открыто ими гордились. И те, кто еще придерживался каких-то нравственных норм, не могли пройти по общественному парку, не увидев мерзких картин.

Что произошло с общественными цензорами, которые защищают большинство граждан от морального разложения? Неужели свобода означает отказ от всех приличий? Неужели свобода означает, что каждый может делать все, что захочет, не задумываясь о последствиях?

Децим приказал приготовить паланкин. Ему не терпелось вернуться домой и оказаться в стенах своей небольшой виллы, отгородившись таким образом от того мира, которому он уже не принадлежал.

* * *

Юлия бросила игральные кости на мозаичные черепицы пола в своей спальне и радостно рассмеялась. Октавия застонала.

— Всегда тебе везет, Юлия, — сказала она и встала. — Надоело играть. Пойдем лучше на рынок, может, купим чего-нибудь.

Оставив кости разбросанными по полу, Юлия встала.

— Отец не дает мне никаких денег, — мрачно произнесла она.

— Вообще никаких? — в ужасе спросила Октавия.

— Мне нравятся жемчужные украшения, а отец говорит, что они совершенно лишние, потому что у меня, видите ли, и без того полно золотых и бриллиантовых украшений, — сказала Юлия, передразнивая отца.

— Клянусь всеми богами, Юлия, тебе надо просто заявить в суд о своих правах делать то, что тебе хочется. И твоему отцу тогда придется отдать тебе часть денег Клавдия. Он должен будет либо уступить тебе, либо запятнать свою репутацию, которой он так дорожит.

— Уменя не хватит смелости на такое, — устало сказала Юлия.

— Но ведь эти деньги по праву принадлежат тебе, разве не так? Ты была замужем за этим старым глупцом. Ты же заслужила какую-то компенсацию за то время, что жила в Кампании!

— Марк это имение уже продал. Большую часть средств, вырученных за имение, он вложил.

— Во что? — спросила Октавия с явным интересом. Марк славился в Риме своим талантом финансового предпринимателя. Ее отец будет рад любой информации, связанной с деятельностью брата Юлии.

— Я не спрашивала.

Глаза у Октавии сделались круглыми.

— Тебе, что, не интересно, куда идут твои деньги?

— Я целиком доверяю Марку.

— Разве я не говорила тебе, что не следует так поступать? Я считаю, что женщина всегда должна быть в курсе всех дел. — Октавия налила себе еще вина. — Есть у меня одна подруга, с которой тебе не мешает познакомиться. Зовут ее Калаба. Она была замужем за Аурием Ливием Фонтанеем. Ты не помнишь его? Низкорослый, толстый и вообще страшный, но безумно богатый. Иногда он сидел на зрелищах вместе с Антигоном и твоим братом.