Доклад службы военной разведки сухопутных сил США 1 страница

12 мая 1946 года

НАЗВАНИЕ: «Инцидент у горы Рисовая Чашка,

1944 год. Отчет»

РЕГИСТРАЦИОННЫЙ НОМЕР:

PTYX-722-8936745-42216-WWN

 

Беседа с Сигэнори Цукаяма (52 года), профессором лаборатории психиатрии медицинского факультета Токийского императорского университета, проходила в ставке Верховного главнокомандующего войсками союзников в Токио и длилась около трех часов. Беседа записывалась на магнитофонную ленту. Дополнительный регистрационный номер хранения: PTYX-722-SQ, стр. 267-291. (Примечание: отсутствуют стр. 271 и 278).

 

Впечатления младшего лейтенанта Роберта О'Коннора, проводившего беседу:

«Профессор Цукаяма держится с подобающим специалисту спокойствием. В Японии он считается авторитетом в области психиатрии. Опубликовал целый ряд превосходных научных работ. В отличие от многих японцев, избегает туманных выражений. Проводит четкое различие между фактами и предположениями. До войны по профессорскому обмену работал в Стэнфордском университете, довольно свободно говорит по-английски. Видимо, пользуется у людей доверием и расположением».

 

Мы занимались обследованием этих детей и беседовали с ними по приказу военного командования. Это было в середине ноября 1944 года. Такого рода просьбы или распоряжения поступали к нам от военных только в исключительных случаях. Как вы знаете, у них имелась собственная медицинская служба, довольно крупная. Это вообще самодостаточная организация, для которой главное изначально заключалось в охране секретов. Почти всегда они обходились своими силами и к частнопрактикующим врачам и ученым из негосударственных учреждений не обращались. За исключением тех случаев, когда требовались специальные знания и подготовка.

Поэтому, услышав об этой истории, я, естественно, предположил, что мы имеем дело именно с таким «особым случаем». Сказать по правде, я не любил работать на военных. Обычно они требовали либо какого-то заключения, которое соответствовало бы их представлениям о той или иной проблеме, либо элементарной эффективности. В логике они слабо разбирались. Однако шла война, и прекословить генералам было невозможно. Ничего не оставалось, как молча делать то, что скажут.

С большим трудом, под американскими бомбежками, мы кое-как продолжали исследования в университетской лаборатории. Почти всех наших студентов и научных сотрудников забрали в армию, университет опустел. У студентов-психиатров никаких отсрочек от призыва не было. Получив распоряжение военного командования, мы прервали свою работу, сели на первый же поезд и поехали в префектуру Яманаси, в город ***. Нас было трое: я, мой коллега по лаборатории и еще один врач-нейрохирург, который долгое время работал вместе с нами.

По прибытии на место нас сразу строго предупредили, что мы ни в коем случае не должны разглашать то, что здесь услышим, потому что это – военная тайна. Дальше рассказали, что произошло в начале ноября. Шестнадцать детей на прогулке по горам упали в обморок, а потом сами пришли в себя. Они абсолютно ничего не помнят о том, что с ними было. И один мальчик из этой группы так и не пришел в сознание и лежит в коме в Токио, в армейском госпитале. Осматривавший детей после этого происшествия военный врач дал нам подробные разъяснения о проведенной им терапии. Майор медицинской службы Тояма. Среди военврачей попадается немало людей бюрократического склада, которые не лечат, а только и думают о том, как бы уберечься от неприятностей. К счастью, Тояма оказался практиком, причем превосходным. Мы были совершенно посторонними людьми, однако он не напускал на себя важности, не сторонился нас. Изложил суть дела, все необходимые факты объективно, конкретно и максимально исчерпывающе. Показал все истории болезни. Видно было, что человек первым делом хочет помочь разобраться в случившемся.

Самое главное, что мы уяснили из материалов, которые передал нам военврач: с медицинской точки зрения, для детей все обошлось без последствий. Проведенные после того случая осмотры и анализы, все без исключения, не показали никаких физических отклонений – ни внешних, ни внутренних. Дети были совершенно здоровы – так же, как до происшествия. В результате более тщательного обследования кое у кого из ребят нашли глистов, но это так… ничего серьезного. Головных или каких-то других болей, позывов к рвоте, потери аппетита, бессонницы, вялости, расстройства желудка, кошмаров во сне и прочих подобных симптомов у них не наблюдалось.

Но при этом те два часа, что они пролежали без сознания, начисто стерлись из их памяти. Это касалось всех ребят. Никто из них не помнил даже того момента, когда они оказались на земле. Выпало из памяти – и все. Произошла не просто «потеря» памяти, а скорее «провал», «полное выпадение». Это не специальные термины, я сейчас так говорю исключительно для удобства, но между «потерей» и «провалом» разница очень велика. Как бы это проще объяснить… Представьте идущий по рельсам грузовой состав. Груженые чем-то вагоны. Из одного вагона исчезает груз. Такой пустой вагон – это «потеря». А если исчезает не только содержимое вагона, но и сам вагон – тогда это «провал».

Могли дети надышаться каким-то ядовитым газом? Мы обсудили такую возможность. Военврач Тояма сказал: «Такая версия, естественно, принималась во внимание, поэтому военные и вмешались в это дело. Однако, если сейчас смотреть на вещи реально, это очень маловероятно. Вообще-то это засекреченная тема, и я особенно не могу об этом распространяться…»

То, что он нам рассказал, сводится примерно к следующему: «Можно не сомневаться, что в армии под покровом секретности разрабатывается химическое оружие – отравляющие газы и что-то для бактериологической войны. Однако этим в основном занимаются спецподразделения, дислоцирующиеся на материке, в Китае. В самой Японии такие работы не ведутся. Из-за скученности населения и малой территории это слишком опасно. Хранится в стране такое оружие или нет, я вам наверняка не скажу, но гарантирую, что по крайней мере сейчас в Яманаси его нет».

 

То есть военврач утверждал, что в префектуре Яманаси запасов отравляющих газов и другого специального оружия не было?

 

Да. Он четко это сказал. Нам ничего не оставалось, кроме как верить его словам, а он производил впечатление человека, которому верить можно. Далее мы пришли к выводу, что версия о том, что газ распылили американцы с «Б-29», маловероятна. Если бы они разработали такое оружие и решили пустить его в ход, то выбрали бы для этого крупный город, чтобы получить максимальный эффект. А сбрасывать что-то с большой высоты на горный район, который от всего далеко… Что получилось? Какой результат? Никак не проверишь. Даже если предположить, что распылили газ слабой концентрации, какой смысл, с военной точки зрения, в отравляющем газе, от которого дети только на два часа потеряли сознание и потом – никаких последствий?

Насколько мы понимаем, ядовитых газов, которые никак не влияют на человеческий организм, – будь то газы, созданные искусственным путем, или воздух, в который отрава попала из природной среды, – не бывает. Тем более что в данном случае речь идет о детях, которые более чувствительны к таким воздействиям, нежели взрослые, и имеют более слабый иммунитет. Мы обязательно зафиксировали бы следы воздействия на глаза и слизистую оболочку. Возможность пищевого отравления можно исключить по той же причине.

Таким образом, оставались только проблемы, связанные с психикой или мозговой деятельностью. Предположим, причины происшедшего с детьми имели отношение к психике. Тогда обнаружить какие-либо признаки в плане терапии и хирургии чрезвычайно трудно. Такие признаки неразличимы визуально и не могут быть выражены численными значениями. Нам наконец стало понятно, почему военные привлекли нас к этому делу.

 

Мы беседовали со всеми ребятами, которые были на горе и потеряли сознание. Поговорили с их классной руководительницей и работавшим в школе врачом. К нам присоединился военврач Тояма. Однако ничего нового эти беседы не дали. Лишь подтвердили то, что рассказал нам военврач. Дети о происшествии совершенно ничего не помнили. Видели высоко в небе что-то блестящее, вроде самолета. Потом поднялись на Рисовую Чашку и начали собирать в лесу грибы. И тут все оборвалось. Очнулись на земле, в окружении встревоженных учителей и полицейских. Чувствовали они себя неплохо, ничего у них не болело. Настроение нормальное. Только в голове легкий туман. Как утром, когда просыпаешься. И больше ничего. Все повторяли одно и то же – слово в слово.

Закончив опрос детей, мы решили, что скорее всего имеем дело со случаем коллективного гипноза. Судя по симптомам, которые учительница и врач наблюдали у детей, пока те находились в обморочном состоянии, это вполне естественное предположение. Упорядоченное движение глазных яблок, некоторое замедление частоты дыхания и пульса, снижение температуры, провалы в памяти. В общих чертах симптомы совпадают. А то, что классная руководительница не потеряла сознание, можно объяснить тем, что нечто, устроившее сеанс коллективного гипноза, на взрослого человека по какой-то причине не повлияло.

Определить, что представляет собой это нечто, мы были не в состоянии. Вообще говоря, для коллективного гипноза необходимы две вещи. Во-первых, однородность той или иной группы людей, поставленных в рамки определенной ситуации. И второе – механизм, который приводит все в движение. Нужно, чтобы все члены группы практически одновременно испытали на себе действие этого «спускового крючка». В данном случае его роль мог сыграть блеск, исходивший от того объекта, который ребята видели перед подъемом на гору и приняли за самолет. Зрение каждого из них зафиксировало его в одно и то же время. И через некоторое время начались обмороки. Конечно, это не более чем предположение, ясности в этом деле нет, но могло иметь место и такое, что послужило пусковым механизмом. Я сказал военврачу Тояме, что, возможно, это был «коллективный гипноз», оговорившись, что «это лишь гипотеза». Двое моих коллег в основном со мной согласились. То, с чем мы столкнулись, пусть и не напрямую, но было связано с темой наших исследований.

«Звучит разумно, – подумав, заметил Тояма. – Хотя это не моя специальность, мне кажется, это наиболее вероятно. Непонятно одно. Что же сняло этот коллективный гипноз? Ведь должен быть какой-то спусковой механизм с обратным знаком».

Я признался, что не знаю ответа на этот вопрос. На этот счет можно лишь строить гипотезы. Полагаю, что по прошествии определенного времени автоматически включился механизм, прекративший действие гипноза. Я хочу сказать, что в системе, поддерживающей в порядке наш организм, изначально заложен очень большой запас прочности, и даже если временно контроль над ней захватывает какая-то иная, чужая система, через какое-то время организм, скажем так, подает сигнал тревоги и срочно запускает программу, которая должна устранить чужеродные элементы, блокирующие изначальные защитные функции организма – в нашем случае, воздействие гипноза – и депрограммировать их. Может быть, так?

Я объяснил военврачу Тояме, что за границей к тому времени было зарегистрировано несколько подобных случаев. Точных цифр, к сожалению, привести я не смог, поскольку не имел под рукой материалов. Все эти случаи отнесены к разряду «необъяснимых». Во всех – довольно многочисленные группы детей, одновременный обморок у членов группы, возвращение сознания через несколько часов. И полная потеря памяти на это время.

То есть случай, о котором идет речь, несомненно, необычен, однако не беспрецедентен. В 1930 году, по-моему, в английском графстве Девоншир, на окраине маленькой деревушки, произошел непонятный случай. Группа школьников, человек тридцать, шла по дороге. Вдруг ни с того ни с сего ребята один за другим без сознания стали падать. Но через некоторое время все очнулись и пешком дошли до школы, как будто ничего не случилось. Их тут же осмотрел врач и не нашел абсолютно ничего необычного с медицинской точки зрения. Что с ними было, никто из детей не помнил.

Примерно такое же происшествие зарегистрировали в конце прошлого века в Австралии. В пригороде Аделаиды около пятнадцати учениц частной женской школы, от десяти лет и выше, упали в походе в обморок, а потом пришли в себя. Ни травм, ни осложнений. Ничего. Посчитали, что это солнце виновато, хотя все девочки и сознания лишились, и в себя пришли почти одновременно. И никаких симптомов солнечного удара у них не обнаружили. Так этот случай и остался загадкой. Говорят, и день был нежаркий, но другого объяснения не нашли, поэтому и списали все на солнечный удар.

Происшествия похожи одно на другое: группа детей – мальчики или девочки; место действия – где-то в стороне от школы; все одновременно теряют сознание, почти в одно время приходят в себя и все обходится без последствий. Вот такое сходство. Что касается взрослых, которые оказались в такой ситуации, то некоторые теряли сознание, как и дети, а некоторые – нет. Каждый раз по-разному.

Были и другие случаи в этом роде, но только два из них, о которых я рассказал, либо четко запротоколированы, что дает основания говорить о данных, имеющих под собой научную основу, либо как-то задокументированы. Но у случившегося в Яманаси есть особенность – один мальчик так и остался под действием гипноза или потери сознания. Естественно, мы решили, что этот паренек – ключ, с помощью которого можно установить, что же все-таки произошло. Закончив работу на месте, мы вернулись в Токио и отправились в армейский госпиталь, куда его положили.

 

Значит, армия заинтересовалась этим происшествием, так как полагала, что оно может быть вызвано применением отравляющих газов?

 

Думаю, да. Но если вы хотите получить более точную информацию, лучше, наверное, прямо спросить у военврача Тоямы.

 

Майор медицинской службы Тояма погиб в марте 1945 года при исполнении служебных обязанностей во время бомбардировки Токио.

 

Очень жаль. Сколько одаренных людей на этой войне погибло.

 

Однако военное командование пришло к выводу, что так называемое «химическое оружие» здесь ни при чем. Почему? Пока неясно. Возможно, они посчитали, что это не имеет отношения к ходу военных действий. Как вы думаете?

 

Пожалуй. Военные к тому времени расследование данного происшествия уже завершили. Но тот мальчик – его звали Наката – все еще лежал без сознания в госпитале. Благодаря военврачу Тояме – он был лично заинтересован в этом деле, а в госпитале с ним считались. Таким образом, мы могли каждый день наведываться в госпиталь, ночевали там посменно и всесторонне обследовали лежавшего на койке мальчика.

Несмотря на потерю сознания, его организм функционировал совершенно нормально. Ему вводили через капельницу питательный раствор, почки работали исправно. Когда в палате с наступлением ночи гасили свет, он закрывал глаза и погружался в сон. Утром глаза открывал. Не будь мальчишка в бессознательном состоянии, можно было подумать, что он совершенно здоров. Можно сказать, он впал в кому, спал без сновидений. Когда человек видит сон, это можно понять по движению глазных яблок, выражению лица. Сознание реагирует на то, что снится. Более того – у человека учащается пульс. Однако у этого мальчика – Накаты – ничего из этих признаков мы не наблюдали. Частота пульса и дыхания, температура тела были чуть ниже обычного. Зато все эти показатели оставались на удивление стабильными.

Может быть, мои слова покажутся вам странными, но, глядя на него, возникало ощущение, что перед нами лишь физическое тело, оболочка. Она как бы осталась присматривать за порядком в отсутствие хозяина – постепенно снижала уровень жизнедеятельности организма и поддерживала минимально необходимые жизненные функции. А сам хозяин в это время находился где-то в другом месте и занимался чем-то другим. «Отделение духа от тела», – подумал я. Слышали про такое? Упоминания об этом часто встречаются в японских преданиях. Душа на время покидает тело и улетает куда-то далеко-далеко, за тысячу миль. Сделает там свои дела и возвращается обратно в тело. В «Повести о Гэндзи» [19]есть такие персонажи – «живые духи». Это примерно то же самое. Душа может оставлять тело не только когда человек умирает, но и когда он жив, хотя такое даже представить трудно. Или, может быть, такое отношение японцев к духам с древних времен укоренилось в сознании как нечто естественное, от природы. Однако научно доказать это совершенно невозможно. Даже гипотетически говорить об этом неудобно.

От нас, конечно, хотели, чтобы мы прежде всего вывели мальчика из комы. Привели его в чувство. И мы изо всех сил старались отыскать «контрприводной механизм», с помощью которого могли бы снять гипноз. Все перепробовали. Приглашали к нему родителей, громко звали по имени. Так несколько дней подряд. Но никакой реакции не добились. Использовали все применяемые в гипнозе способы воздействия – подвергали внушению, так и сяк хлопали в ладоши перед лицом мальчика, включали знакомую музыку, зачитывали на ухо отрывки из учебников. Приносили в госпиталь его любимую еду в надежде, что от знакомых запахов он очнется. Принесли из дома кота, в котором он души не чаял. В общем, делали все возможное, чтобы вернуть его к нормальной жизни. И никакого эффекта. Ноль, в буквальном смысле слова.

Но через две недели, когда мы, исчерпав все средства, выбились из сил и потеряли всякую надежду, мальчик неожиданно пришел с себя. Нашей заслуги в этом не было никакой. Такое впечатление, что пришло время и он просто взял и проснулся.

 

Тот день чем-то отличался от других?

 

Ничего заслуживающего особого упоминания не происходило. Все было как обычно. В десять утра медсестра брала у мальчика кровь. Да, вот что… У сестры дрогнула рука, и кровь случайно попала на простыню. Совсем чуть-чуть, несколько капель, и сестра простыню тут же сменила. Вот, пожалуй, и все. А спустя примерно полчаса мальчик открыл глаза. Он вдруг приподнялся на кровати, потянулся и огляделся вокруг. К нему вернулось сознание, и врачи могли бы сказать, что он практически здоров, – во всяком случае, он ни на что не жаловался. Но скоро выяснилось, что он ничего не помнит. Даже своего имени. Ни адреса, ни школы, ни родителей. Совсем ничего. Разучился читать. Не представлял, что находится в Японии, на Земле. Что такое Япония? Что такое Земля? Эти слова для него абсолютно ничего не значили. Парень вернулся в этот мир с абсолютно пустой головой. Как чистый лист бумаги.

 

Глава 9

 

Я очнулся в густых зарослях кустарника – лежа как бревно на сырой земле. Вокруг было темно; ничего не разглядишь.

Не обращая внимания на уткнувшиеся прямо в лицо колючие ветки, я сделал вдох поглубже. Воздух пропитался запахом ночных растений и земли, к которому примешивался еле заметный аромат собачьего дерьма. Между ветками просвечивало ночное небо. Ни месяца, ни звезд – только небо. Какое-то странное, светлое. На облака, его затянувшие, будто на экран, проецировалось исходящее от земли свечение. Завыла сирена «скорой помощи». Приблизилась, потом начала отдаляться. Прислушавшись, можно было разобрать шуршание автомобильных шин по асфальту. Значит, я где-то в городе.

Надо как-то собраться. Походить туда-сюда, аккуратно собрать себя по кусочкам, как рассыпавшийся паззл. Такое со мной уже не впервые. Похожее ощущение я испытывал раньше. Когда же? Я старался зацепиться памятью за что-нибудь, но тонкая нить сразу обрывалась. Я закрыл глаза и дал ход времени.

Время шло, и вдруг я вспомнил: а рюкзак?! Меня охватила легкая паника. Рюкзак…

Где же он? Ведь в нем всё… Нельзя его терять. Такая темнота, что ничего не видно. Я попробовал встать, но даже не смог опереться – не было сил.

С трудом удалось приподнять левую руку (почему она такая тяжелая?) и поднести к лицу часы. Напряг зрение. На циферблате светились цифры – 11:26. 11:26 вечера. 28 мая. Я перелистал в уме страницы своего дневника. 28 мая… Порядок! День – по-прежнему тот же самый. Всего несколько часов прошло с тех пор, как я вырубился. Хорошо хоть часов, а не дней. Часа четыре, наверное.

28 мая… Обыкновенный день. Все, как обычно. Ничего особенного не случилось. Сначала я поехал в спортзал, потом в библиотеку. Поработал на тренажерах по обычной программе, читал на любимом диване Нацумэ Сосэки. Поужинал у вокзала. Точно… Рыбу ел. Кету. Две плошки риса. Мисо [20]и салат. А потом… Потом – не помню.

Острая боль пронзила левое плечо. Возвращалась чувствительность, а вместе с ней – и боль. Такая, будто я обо что-то сильно ударился. Правой рукой я погладил это место поверх рубашки. Раны вроде нет, опухоли тоже. Под машину я, что ли, попал? Да нет – одежда не порвана и болит только под мышкой. Скорее всего, просто ударился.

Я заворочался в кустах и стал ощупывать землю, насколько доставали руки. Но касался только веток, согнутых и измочаленных, как душа замученного зверя. Нет рюкзака! Я пошарил в карманах. Бумажник на месте. В нем какие-то деньги, карточка-ключ от гостиничного номера, телефонная карта. Еще кошелечек для мелочи, носовой платок, шариковая ручка. На ощупь, вроде, все при мне. Я был в кремовых шортах из грубой хлопчатой ткани, белой майке с клинообразным вырезом, поверх которой надел рубашку из дангери с длинными рукавами. И в темно-синей куртке. Кепка подевалась куда-то. Из гостиницы я вышел в бейсболке с эмблемой «Нью-Йорк Янкиз», а теперь она исчезла. Наверное, свалилась, или оставил где-нибудь. Ну и ладно. Всегда новую можно купить.

Наконец я наткнулся на рюкзак. Он стоял у подножия сосны поблизости. Как получилось, что я его там оставил, а сам полез в чащобу и там свалился? И вообще – где я? Память как будто застыла. Хорошо хоть рюкзак нашелся. Я вытащит маленький фонарик и посветил им, проверяя содержимое. Похоже, ничего не пропало. Во всяком случае, конверт со всей моей наличностью – точно. Я с облегчением вздохнул.

Продравшись через кусты с рюкзаком за спиной, я выбрался на какую-то узкую дорожку. И пошел по ней, освещая путь фонариком, пока не увидел свет. Наверное, какой-то храм. Значит, я потерял сознание в рощице, здесь, на задворках.

Храмовая территория оказалась довольно приличная. Ртутная лампа на единственном высоком фонаре отбрасывала холодный безразличный свет на святилище, ящик для пожертвований и эма [21]. Моя тень причудливо растянулась по гравию. Я запомнил название храма, которое прочитал на доске объявлений. Вокруг – ни души. Немного впереди стоял туалет. Я заглянул – более-менее чисто. Снял рюкзак, умылся под краном и посмотрел на себя в тусклое зеркало над раковиной. Я, конечно, догадывался, какой у меня может быть вид, но то, что увидел, превзошло все ожидания. Мертвенно-бледные щеки ввалились, затылок в грязи, волосы дыбом.

Я заметил, что на груди белой майки налипло что-то черное, по форме – вроде большой бабочки с раскрытыми крыльями. Попробовал счистить – не вышло. Что-то непонятное, клейкое. Чтобы успокоиться, я нарочно тянул время.

Потом снял рубашку, стянул через голову майку. В мерцающем свете люминесцентной лампы стало понятно: это темно-красное кровавое пятно. Кровь свежая, еще не засохла. Довольно много. Я наклонил голову и понюхал пятно. Никакого запаха. Брызги крови – совсем немного – оказались и на рубашке, которую я надевал на майку. На темно-синей рубашке кровь была не так заметна. А на белой майке – такая яркая, свежая.

Я попробовал постирать майку в раковине. Кровь смешалась с водой, и белый фаянс умывальника стал ярко-красным. Но сколько я ни тер ткань, следы крови не смывались. Хотел было засунуть майку в ближайшую урну, но передумал. Уж если выбрасывать, то где-нибудь в другом месте. Я как следует выжал ее, положил в целлофановый пакет и запихал в рюкзак. Смочил и пригладил волосы. Достал из сумочки с умывальными принадлежностями мыло и принялся мыть руки – они все еще мелко дрожали. Я делал это тщательно, долго тер между пальцами. Кровь была везде, даже под когтями. Намочил полотенце и стер с груди кровь, просочившуюся сквозь рубашку. Потом надел ее, застегнул до самой шеи пуговицы, заправил в шорты. Надо хоть как-то привести себя в порядок, чтобы не привлекать внимания.

Но испуг все не проходил. Зубы так и стучали, и я ничего не мог с этим поделать. Вытянул руки перед собой – дрожь не унималась. Руки были как чужие. Жили словно бы сами по себе. Кожа на ладонях так горела, будто я схватился за раскаленный железный лом.

Опершись обеими руками о края раковины, я с силой прижался головой к зеркалу. Хотелось плакать. Хотя плачь не плачь – кто придет на помощь? Кто…

 

Ого! Откуда столько крови? Что ты натворил? Но ведь ты не помнишь ничего. Совершенно. А сам цел, ни царапинки. Только синяк на левом плече. Но это разве боль? Пустяки! Значит, кровь не твоя. Чужая.

В любом случае, тебе здесь больше оставаться нельзя. Наткнешься в таком месте на полицейский патруль, да еще весь в крови, всё – спектаклю конец. Идти прямо в гостиницу? Тоже вопрос. А вдруг там тебя кто-нибудь ждет? Осторожность – прежде всего. Может быть, сам того не зная, ты оказался замешан в каком-нибудь преступлении. Может, ты это самое преступление и совершил.

Хорошо еще, что все вещи при тебе. Ты всегда таскал с собой тяжеленный рюкзак со всем своим добром. И в результате оказался прав. Так что особо можно не беспокоиться. Нечего бояться. Обойдется как-нибудь. Ведь ты же самый крутой парень в мире. Среди пятнадцатилетних – круче всех. Побольше уверенности! Дыши спокойно, пораскинь мозгами как следует. И все будет в порядке. Но надо быть очень осторожным. Пролилась чья-то кровь. Настоящая. Много крови. Вдруг тебя сейчас кто-нибудь по-серьезному ищет?

Так что давай, шевелись. Других вариантов у тебя нет. И идти больше тебе некуда. Только туда. Ты сам должен знать, куда.

 

Я сделал глубокий вдох, чтобы дыхание выровнялось, и с рюкзаком за плечами вышел из туалета. Ртутная лампа освещала гравий, он шуршал у меня под ногами. Я шел и изо все сил старался расшевелить свои мозги. Нажимаю переключатель, кручу ручку – голова вот-вот должна заработать. Бесполезно. Аккумулятор сел, с таким мотор не заведешь. Нужно теплое надежное место. Чтобы отлежаться там какое-то время, разобраться что к чему. Но где такое место найти? Библиотека! Библиотека Комура. Но она откроется только завтра, не раньше одиннадцати, а до этого еще столько времени! И надо его где-то провести.

Кроме библиотеки Комура больше ничего в голову не приходило. Выбрав уголок, где меня бы никто не увидел, я присел и вытащил из кармана рюкзака мобильник. Он по-прежнему работал. Я достал из кошелька листок с телефоном Сакуры и стал набирать. Пальцы еще не слушались – я несколько раз сбивался, пока, наконец, не справился с ее длинным номером. К счастью, телефон не на автоответчике. После двенадцатого гудка она взяла трубку. Я назвал себя.

– Послушай, – пробурчала она недовольно. – Сколько сейчас времени, как ты думаешь? Мне завтра вставать рано.

– Я знаю, что не вовремя, – сказал я, понимая, что хриплю как несмазанная телега. – Но тут такое дело… По-моему, я серьезно влип, а посоветоваться, кроме тебя, не с кем.

Сакура ответила не сразу. Казалось, она прислушивается к моему голосу, как бы оценивает его на вес.

– Это… что-нибудь серьезное?

– Кто его знает? Хотя, похоже, дело плохо. Может, ты чем-нибудь поможешь. Один раз всего. Больше постараюсь тебя не доставать.

Сакура на минутку задумалась. Не колебалась, нет. Просто задумалась.

– Ты сейчас где?

Я сказал, как называется храм. Она о таком не слышала.

– Это в городе? В Такамацу?

– Точно не знаю, но вроде в городе.

– Ну ты даешь! Заблудился что ли? – изумилась она.

– Долгая история.

Сакура вздохнула.

– Тогда бери такси и дуй к «Лоусону». Квартал **, блок второй, на углу. «Лоусон», магазин круглосуточный. Там здоровая вывеска, так что сразу увидишь. Деньги-то на такси есть?

– Есть, – отозвался я.

– И то хорошо, – сказала она и отключилась.

 

Миновав ворота храма, я вышел на широкую улицу и стал ловить такси. Машина подкатила сразу. Я спросил водителя, знает ли он «Лоусон» на углу квартала **, блок два. Он сказал, что знает. Далеко до него? Да нет. В пределах тысячи иен.

Такси остановилось у «Лоусона», я расплатился. Дрожь в руках никак не унималась. Закинул рюкзак за спину и вошел в магазин. Я приехал слишком быстро – Сакуры еще не было. Купив маленькую упаковку молока, я разогрел его в микроволновке и не спеша стал пить. Теплое молоко прошло по горлу, попало в желудок. Стало немного спокойнее. Продавец покосился на мой рюкзак – боялся, видно, как бы я чего не стянул. Больше никто на меня внимания не обратил. Прикинувшись, что выбираю журналы на полке, я посмотрел на свое отражение в стекле. С волосами я все же не справился – они так и торчали в разные стороны, зато кровь на рубашке почта не заметна, далее если приглядываться. Подумаешь, грязная рубашка! Только и всего. Оставалось только унять дрожь в теле.

Минут через десять появилась Сакура. Был уже почти час ночи. Серая водолазка, линялые джинсы. Волосы на затылке собраны в пучок, на голове синяя кепка с лейблом «New Balance» [22]. Я взглянул на девушку, и зубы наконец перестали выбивать мелкую дрожь. Сакура подошла, посмотрела на меня так, будто заглядывала в пасть собаке и, ничего не говоря, как-то хмыкнула – со вздохом. Потом два раза несильно хлопнула меня по заду: «Пошли».