Глава 6. Голод как ускоритель развала.

Не колхозы, так монхозы.

У замечательного публициста, русского националиста и философа Константина Крылова есть один замечательный рассказ. "Белая Новь. Отрывок из романа-трилогии иеромонаха Михаила (Шолохова) "Генеральная линия"…"

Итак, на Дону встречаются два старинных приятеля: монах и станичный староста. Оба – ветераны победоносной Гражданской войны, где проклятые коммунисты были побеждены. А приехал монах на берега Тихого Дона-то как один из сорока тысяч таких же монахов, посланных на места разъяснять генеральную линию Вселенского Православия.

Сидят приятели, дни былые вспоминают, как жидовских комиссаров вместе в капусту рубили. Тут бы самогончику распить четверть, да монаху нельзя, и он к делу переходит. Дескать, будем новое дело начинать – монастыризацию сельского хозяйства. Вместо единоличных казацких хозяйств, стало быть, монхоз строить – монастырское хозяйство. И по всей стране так будет. Нужно урожайность повышать, товарность хозяйства. А значит, не обойтись без тракторов и вообще механизации села, без внедрения передовой агротехнологии и удобрений. Мелким крестьянским хозяйствам с их чересполосицей того не потянуть, тракторов-комбайнов крестьяне сами купить не могут, да и техника нерационально использоваться будет. Так что путь один: крупные монхозы создавать…

Смешно? Да не очень. Всё верно подмечено. В XX веке, даже если бы белые в Гражданскую победили красных, один чёрт пришлось бы на Руси проводить что-то вроде сталинской коллективизации. Пришлось бы решать проблему чудовищной перенаселённости русской деревни, её малоземелья и никудышной продуктивности нашего села. Пришлось бы принудительно-форсированно объединять земельные наделы, создавать машинно-тракторные станции и развёрстывать плановые задания. Потому что иначе Россия не выживала как единая страна. Иначе она не могла обеспечить развитие своей промышленности и ёмкого внутреннего рынка для неё. Без всего же этого страна оказывалась бессильной создать передовые системы вооружения, чтобы выстоять в жестоких войнах XX столетия.

 

Зёрна будущего раздрая.

 

В вышедшей недавно книге "Миф о красном терроре" А.Г. Купцов сделал гениальное открытие. Исследуя состояние дел в аграрной экономике Российской империи, он пришёл к выводу о том, что страна под властью расы клептократов уверенно пошла к своему экономическому распаду. Без всякой революции 1917 года.

Дело в том, что царская Россия и в аграрно-продовольственном плане в начале XX века стала выказывать признаки грядущего распада. Относительно устойчивое и высокотоварное (с большими излишками) производство зерна в старой России начала XX столетия стало чётко смещаться на казачий юг (нынешнее Ставрополье и Краснодарский край), в Малороссию и Новороссию (Причерноморье, часть нынешней "независимой" Украины). Именно там производилось больше всего продовольствия, которое широкой рекой лилось на экспорт, на Запад, в то время как Центральная, нечернозёмная Россия и Поволжье всё чаще голодали, с трудом себя прокормляя. Эти земли с точки зрения Юга и Юго-Запада Российской империи превращались в голодный балласт, который лучше было отбросить и богатеть самим. Тем паче, что экспорт хлеба для старой России был примерно тем же, чем вывоз нефти и газа для сегодняшней РФ.

Эта книга весьма интересна. Она написана бывшим антисоветчиком, успевшим отсидеть в СССР за свои взгляды, но затем превратившимся в ярого защитника советского строя. Причём с огромным фактическим материалом, почерпнутым из статистических первоисточников царской России. Я не разделяю некоторых положений автора. Скажем, он отрицает голод 1933 года, тогда как мне о нём в советские годы рассказывала бабушка и даже пела песню:

В тридцать третьем году

Люди падали на ходу.

В тридцать третьем году

Люди ели лебеду…

Мне не нравится подход автора – всё огосударствить, а зарплаты платить по штатному расписанию. Нет лучшего способа убить развитие: от такой уравниловки остановится совершенствование производства, начнётся дефицит и падение качества производимого. Но в остальном – книга архиинтересная!

Нищета и бескормица в коренной Руси в начале XX века была страшенной. В своих воспоминаниях граф, кавалергард, а затем и советский генерал А.А. Игнатьев ("Пятьдесят лет в строю") описывает то, как в 1900 году он, занимаясь в Академии Генштаба, был командирован проводить топографическую съёмку на Псковщине. Вот его впечатления:

"В моё время Изборск, как и многие старинные города в России, действительно "пал"… и в нём из казённых учреждений оставалась лишь "казённая винная лавка" – этот надёжнейший источник пополнения российского государственного бюджета.

Участок мой лежал в двадцати верстах за этим городом.

Крестьяне Псковской губернии жили в невероятной нищете, спали на хворосте, болели и умирали от постоянного недоедания. Деревни выглядели мрачно…"

Разлом намечался чисто конкретный. И уже наблюдалась уродливейшая картина: центр России голодает, а с юга, из черноморских портов, за границу идут миллионы тонн зерна и продовольствия. И ничего в рамках капитализма – свободного рынка правительство поделать не могло: хлеб вывозили частные хозяева. Из самых солнечных и хлебородных губерний Европейской России. И если они не желали кормить своим зерном остальную страну, никаких законных средств заставить их делать иначе просто не имелось. Деньги (экспортные доходы) объективно стали концентрироваться на территориях чернозёмного юга нынешних РФ и Украины. Когда мне говорят, что при окаянных коммунистах село в Центральной России было бедным, с убогими домишками, я отвечаю: так оно таким уже при царе перед путешественником представало!

Более того, в начале XX века именно сельское хозяйство в России было главным рынком сбыта для промышленности. Производимые ею плуги, сеялки-веялки, локомобили, ткани, обувь, инвентарь покупали прежде всего аграрии. А где они были богаче всего? Да в южных и юго-западных губерниях европейской части Российской империи. И потому именно в этих районах в начале XX века быстрее всего развивается русская промышленность. Именно здесь поднимаются фабрики и заводы, металлургические предприятия. Вовсю работает Донбасс. Растут Юзовка (нынешний Донецк), будущее Запорожье, Кривой Рог, Мариуполь, Екатеринодар и Екатеринослав. Расцветает Одесса. Богатеет Ростов.

Посмотрите, где размещается главная металлургическая база царской России в 1913 году: на нынешней Левобережной Украине. В Донбассе! Семь крупнейших металлургических заводов Юга дают тогда 37,6% чугуна страны, а 6,2% угольных шахт Донбасса – 67,1% всего добываемого в стране угля. Там же концентрируется производство сахара.

Где появляются самые крупные машиностроительные заводы царской России? Для строительства локомотивов и вагонов строятся гиганты: Коломенский, Сормовский, Брянский, Екатеринославский (Днепропетровский). То есть два завода – это всё тот же Юг, один – Поволжье.

А.Г. Купцов в "Мифе о красном терроре" показывает: из 490 крупных заводов Российской империи в 1911-м 105 гигантов работали в Новороссии (в северном Причерноморье). Но если взять общее производство сельхозтехники в 1911 году (плуги, рядовые сеялки, жатки и молотилки), то Новороссия производила львиную долю таких изделий: на 21 миллион золотых рублей из общероссийского производства в 38,2 миллиона.

Одновременно (данные на 1909 г.) казачьи войска, владея 14 миллионами 689 тысячами десятин земли, успели скупить практически все земельные угодья юга европейской части империи, за исключением дворянских и купеческих латифундий. Здесь вовсю использовался труд батраков и арендаторов-издольщиков из неблагополучных центральных губерний. Южностепные районы производили 17,35% всего зерна страны, Волго-Донской регион – 8,59%, Предкавказский район – 8,82%. "Южная Россия представляла из себя климатически удачливый регион с благоприятными условиями для ведения товарного сельского хозяйства, которые позволяли производить 34,76% зерна империи. Вот из этих-то губерний и начался зерновой экспорт, который реставраторы в сознании масс хитро отождествили со всей Россией!" – пишет А.Г. Купцов. Центральная-то, коренная Россия пребывала в нищете, многого купить тамошнее село не могло!

А параллельно при последних царях хирела старая промышленная база на Урале. Если ещё в 1890 году Юг производил менее половины чугуна от уральских объёмов, то уже в 1901-м вдвое превзошёл Уральский старопромышленный район, обеспечивая 53% всего производства чугуна в империи. К тому же времени Юг обгоняет Урал, Польшу и Центральную Россию по производству железа и стали, занимая долю в 40%.

"Южные, "казачьи", экспортные районы потихоньку смещали торговый оборот: хлеб шёл на вывоз за рубеж", – пишет Купцов.

Всё медленнее развивается старый Центральный промрайон вокруг Москвы. Иными словами, вызревали все предпосылки для отделения южной (причерноморско-прикавказской) части страны от прочей России.

И это неминуемо случилось бы, если бы не создание Советского Союза.

Вы никогда не задумывались над тем, почему уже в 1918 году казачьи области, вместо того чтобы выступить против большевиков на защиту единой и неделимой России, вдруг стали объявлять себя независимыми государствами? Почему Войско Донское отделилось от России с ходу? Почему казаки стали делать себя гражданами первого сорта в новом государстве, а прочих русских записывали в граждане качеством поплоше? Ну как в дудаевской Чечне! Почему именно на юге тогдашней России стали образовываться всяческие самостоятельные правительства? Разгадка очевидна: объективная экономическая реальность. Просто местная верхушка – помещики, капиталисты, владельцы латифундий, казачья старшина – решила, что она шикарно проживёт без остальной России. Ну, к чему делиться доходами с Питером и Москвой, к чему кормить нищую и голодраную Центральную Россию? Сами с усами. По той же причине проявился тогда и украинский сепаратизм (который, к счастью, не поддержали народные массы). Но попытка была сделана.

Одновременно наметился второй зерновой район – Поволжье. Хотя он не был таким же сильным, как Юг, но и там стали намечаться сепаратистские тенденции. Вспомним, как много антисоветских правительств стали образовываться в 1918 году и здесь. Например, Комуч в Самаре летом 1918-го.

Уже тогда люди из старого, нечернозёмного, "владимиро-суздальского" центра России (Святой Руси) стали уходить на заработки в более богатые земли. Ещё чуть-чуть – и пошла бы миграция русских оттуда на Юг и Юго-Запад, а также в Поволжье. Те, кто сегодня клянёт коммунистов за исчерпание старой Руси, за её опустошение, дураки. Они не понимают, что процесс пошёл уже при последних царях. Вся эта "русопятая падаль" (типа писателей-"деревенщиков"), лившая слёзы по поводу запустения коренной, нечернозёмной России, стенавшая по поводу "коммунизма, разорившего Святую Русь", не понимала, что всё это запустение пошло уже в милой их сердцу романовской стране под двуглавым орлом. Капитализм-с! И сырьевая экономика, зависимая от экспорта! На черноземах и поблизости от портов жить и работать выгоднее. И солнца побольше, и теплее там, и земля пожирнее.

А из Архангельска хлеб не больно-то повывозишь. Белое море – это тебе не Чёрное. Горький факт таков: колыбель великороссов, где стоят Новгород и Псков, Тверь и Москва, Владимир да Суздаль, есть земля суровая, с бедными почвами. Здесь мало солнечных дней, мало осадков – всего, что нужно для высокопродуктивного сельского хозяйства. Здесь нет полезных ископаемых. Во времена феодализма Московской Руси, когда всё это было не столь важно, а солнечные чернозёмные регионы оставались ещё опасным Диким полем, открытым для набегов крымских татар, и не входили в состав России, люди продолжали жить-быть на территориях Святой Руси. Но в начале XX века всё стало иначе. Немудрено, что центр аграрной деятельности сдвинулся на сравнительно благодатный Юг, приобретённый в ходе Русско-турецких войн XVIII столетия. И там же оказались сосредоточены главные для того времени полезные ископаемые: каменный уголь и железная руда. А где удобнее всего располагать промышленность? Да рядом с сырьевой базой. Что в царской России и происходило. В данном случае с Югом не могли соперничать ни Центральная Россия, ни Урал – он ведь лишён каменного угля.

Для выживания страны нужно было развить мощную промышленность в старой Руси. То есть дать работу местному населению, развивая предприятия в городах. Именно это и было сделано при Советском Союзе. Центророссия, обречённая при капитализме на обезлюдение и запустение, в СССР стала районом развития сложной, наукоёмкой промышленности. Здесь советские вожди разместили изрядную часть оборонной промышленности, здесь (Иваново) породили один из главнейших центров русского станкостроения. Здесь выпускали тракторы и землеройную технику, подъёмные краны и локомотивы. СССР ставил здесь ракетно-космическую промышленность.

Здесь размещались электронные производства и выпуск массы комплектующих. Здесь (Ковров и Тула) делали стрелковое оружие. (И одновременно советская власть спасла от упадка Уральский промышленный район, вдохнув в него новую жизнь.) В Нечерноземье СССР сохранил и лёгкую промышленность.

Совершить всё это можно было только некапиталистическим путём, путём плановым и мобилизационным. Ибо при капитализме промышленность уходила в названные районы, а село в Нечернозёмной зоне разорялось и пустело. СССР на 70 лет спас единство русских земель. Более того, советские вожди смогли развить новые промышленные базы в стране, не допуская перекоса в сторону Юга: в Сибири и на Дальнем Востоке. Но этого и не хотели понять плакальщики над избёнками и церквушками.

В 1975 году первый заместитель председателя Совета министров РСФСР (тогдашней РФ) Александр Алексанкин (параллельно – первый замминистра мелиорации и водного хозяйства СССР) докладывал: в Нечерноземье производится 40% молока и яиц РСФСР, более половины картофеля, треть мяса, почти весь лён. То есть Советский Союз сделал единственно возможное: превратил нечернозёмную, коренную Русь в центр незернового аграрного хозяйства. Однако даже в 1975 году здесь сохранялись живые следы примитивного сельского хозяйства царской России, перенаселённости деревень центра страны. Например, почвы и в тот момент были сильно истощены многовековой низкотехнологичной эксплуатацией, заболочены, "закочкарены". Средний размер обрабатываемых полей оказывался крайне мелок: 2,1-3,4 гектара, более трети пашни имело тракторный гон всего в 200 метров в длину. То были остатки небольших крестьянских наделов. С 1940 по 1973 год из оборота оказалось выведено 4,5 миллиона гектаров пашни. На тот момент в Нечерноземье (23 области и 6 автономных республик) жило 58 миллионов душ: 23% населения Советского Союза и 43% – населения Российской Федерации тех лет. Как и до революции, сей район оставался главным вместилищем народа нашей страны. Однако, в отличие от царских времён, теперь большинство людей Нечерноземья жило в городах.

Село в нечернозёмной России в индустриальном порядке должно было если не исчезнуть, то сильно сократиться, – что и происходило в Советском Союзе. Люди объективно уходили на заводы, в города. В тот же Владимир, например, в Москву, в города Подмосковья, в Тверь и другие старые русские центры. Шанс у здешнего села появлялся только к концу XX века, когда развитие нового транспорта, а также автоматизации сельского хозяйства и биотехнологий позволяли поставить на необъятных пустых пространствах (на месте умерших старых сёл) эффективные животноводческие комплексы, рыбоводные хозяйства, центры получения ценных биопродуктов, туристические базы.

Но случилась трагедия. Всякие козлы, плакавшие по избушкам-церквушкам, по "невинно убиенному царю" из проклятой династии якобы Романовых и ненавидящие всё советское, помогли прийти к власти в стране низшей расе воров и подонков. И те моментально вернули реалии царской России. Нечернозёмная Россия, где оказалась уничтоженной и остановленной промышленность, стала пустеть и деградировать с реактивной скоростью. Здесь образовался огромный очаг застойной бедности и тотальной алкоголизации населения. Здесь пошло почти моровое исчезновение народа. И ни избушек тебе, ни церквушек так и не появилось. Вы посмотрите на Псковскую или Архангельскую области: там же – полный мрак, работает только ликеро-водочная индустрия, да народ мрёт со скоростью в 3% ежегодно!

В то же время из состава РФ ушли те многие южные районы, что в начале XX века превращались в средоточие аграрно-промышленной и финансовой жизни. В составе "независимой Украины" оказались Донбасс и Новороссия (северное Причерноморье), Запорожье и Днепропетровск, Мариуполь, Одесса, Николаев, Крым… Правда, под властью низшей расы жёлто-голубого извода и там всё загибается или влачит "тлеющее" существование. Ну так два сапога пара. Низшая раса везде только гадит и ломает.

Таким образом, РФ вернулась к реалиям загнивающей Царскороссии в их усиленном варианте. И теперь целостность бело-сине-красной Росфедерации под вопросом. Однако нынче центр сепаратизма сместился в нефтегазодобывающие регионы. Теперь они уже думают: а надо ли кормить огромную Москву и деградирующую центральную Россию, где промышленность оказалось убитой? Всё равно они только потребляют. Уже видно, где пролягут трещины по телу Эрфии: по Уралу, по югу (там ещё сохранилось село и есть много плодородных земель) и по Северо-Западу (Питер с хинтерландом в виде Череповца и химических производств Киришей, Новгорода и т.д.).

И где вы теперь, трахнутые поповщиной козлы-русопяты, что четверть века назад рыдали над "Нечерноземьем, почерневшим от горя"?

Но вернёмся в начало XX века, во времена господства низшей расы в её дворянско-чиновно-поповском виде. Что она успела наворотить в сельском хозяйстве?

 

Царские голодные годы

 

В царской России голод приходил довольно часто, охватывая обширные районы страны. Получалось так: вот здесь – мрут от бескормицы, а вот тут – чай с сухарями попивают, блинки с маслом трескают и даже в Европу пшеницу вывозят. Из-за огромных проблем в деревне, из-за её малоземелья и перенаселённости, из-за примитивной агротехники сельское хозяйство старой России было крайне неустойчивой системой.

За вторую половину XIX столетия голод порождался неурожаями 1873, 1880 и 1883 годов. В 1891-1892 годах голод поразил 16 губерний Европейской России и Тобольскую губернию. В зону бедствия попали 35 миллионов человек. Тяжело пострадали Воронежская, Нижегородская, Казанская, Самарская, Тамбовская губернии. В менее обширном районе голод повторился и в 1892-1893 годах. При этом в 1891-1892 годах урожай хлебов в малороссийских, новороссийских, юго-западных, прибалтийских губерниях и на севере Кавказа был очень и очень хорош. Но перераспределения зерна царское правительство обеспечить не могло. Ибо это нарушало частные интересы: ну, хотелось богатым землевладельцам Юга не остальной стране помогать, а зерно в Европу вывозить. Сами же голодающие крестьяне были слишком бедны, чтобы купить зерно. Ведь вели они полунатуральное, почти первобытно-общинное хозяйство, денег у них не водилось. Кстати, во время голодовки 1873 года на самаро-оренбуржском левобережье Волги правая сторона (Саратовская губерния) ломилась от зерна и не могла продать его даже по низким ценам. Неограниченный рынок-с! Нет денег – нет спроса, а голодные соседи, не имея рублей, как бы и вовсе не существовали. Похожая история приключилась и в 1884-м, когда деревня в Казанской губернии траву ела, а на пристанях той же губернии гнило зерно: на него не находилось покупателя.

От такого дикого положения могла бы спасти государственная Хлебная корпорация – чрезвычайно умный механизм. В урожайные годы она скупает хлеб у крестьян в запас, не давая ценам упасть слишком низко и предотвращая разорение села. А в неурожайные – выбрасывает запасы на рынок, спасая страну от голода и от дикого взвинчивая цен на хлеб. Царской России такая корпорация была нужна как воздух. Но в тогдашней России правила низшая раса дворянско-капиталистических хапуг и сырьевых экспортёров – думать и работать она не желала, а тем паче ограничивать свои возможности наживаться на экспорте пшеницы. К слову, нет подобной корпорации и в нынешней Эрэфии.

Вернее, некий неполноценный аналог Зерновой корпорации царская Россия пробовала создать – на уровне губернских земских собраний. Положение 12 июня 1890 года о земских учреждениях пресловутым собраниям дало право создавать необходимые страховые запасы либо в натуральной форме, либо в денежной. Но в неурожай 1891 года оказалось, что земствам в пострадавших регионах удалось собрать максимум четверть от необходимого страхового норматива. А в Казанской, Рязанской, Самарской и Уфимской губерниях так вообще 15% оказалось, в Тульской и Олонецкой – по пяти процентов.

Таким образом, уже тогда центральное правительство России, так же как и нынешняя верховная власть РФ, стремилось к одному: переложить все проблемы на плечи регионов, а самой поменьше работать и ни за что не отвечать. Нам неизвестны подлинные масштабы жертв в голод 1891-1892 годов. Говорят о двух миллионах погибших.

Голод в царской России приходил "пятнами" на теле страны. Например, в 1900-1901 годах. Локальные очаги голода были в 1905,1906 и 1907 годах. В 1906-м году, например, пострадали Самарская, Казанская, Уфимская, Симбирская, Саратовская, Тамбовская, Нижегородская и Пензенская губернии. Урожай был скуден, муку при выпечке хлеба мешали с опилками и глиной. Массами крестьяне валили на заработки в города. А тут ещё и тиф грянул.

Да, царское правительство пробовало помогать голодающим. Но и тут всё подчас тонуло в воровстве и некомпетентности. В начале правления Николая II (недороды 1897-1898 гг.) гремели первостатейные скандалы. То полковник фон Вендрих, будучи инспектором министерства путей сообщения, загнал в тупики 11 тысяч вагонов с зерном, сгноив 6,5 миллиона пудов ржи и пшеницы, но был оправдан монархом. Случайно ли Вендрих творил всё это? Или, получив взятки, гнал вагоны с хлебом в тупики ради поддержания высоких цен на зерно внутри страны – на благо спекулянтам? Скорее всего, было именно это. Ведь на голоде (очагово-локальном или побольше масштабом) спекулянты зерном делали фантастические состояния, буквально не отходя от телефона или телеграфа. Но Вендриха, как видите, никто толком не покарал. Хотя его деятельность впрямую вела к разрушению государства и общества!

Или вот председатель самарской губернской земской управы (бывший управляющий палатой государственных имуществ, посол в Болгарии и экс-городской голова в Самаре) Алабин, получив от государства кредиты в 1,5 и 4,7 миллиона рублей, заключает сделки на поставку муки голодающим с фирмами Дрейфуса и Шихбадова. Ну а те впаривают губернии гнилую "муку пятого сорта" (Шихбадов) и зерно с примесью ядовитых семян куколя и иных сорных трав. К голоду добавились болезни и смерти крестьян от отравлений. Суд выяснил: Алабин брал взятки, но его не казнили, не посадили на нары, а оправдали. Мол, в силу "неумелости" Алабин так поступал. Вы, читатель, не смущайтесь малой по нынешним временам величиной сумм. Миллион царских рублей – это где-то сто миллионов нынешних долларов как минимум. В те времена за пять миллионов можно было построить большое океанское судно, а за семь миллионов – лёгкий крейсер. Рабочий на предприятиях фарфорового магната Кузнецова в те времена получал 42 копейки за 14-часовой трудовой день.

Позже фаворит царя, товарищ (заместитель) министра внутренних дел В.И. Гурко, получив распоряжение создать резерв зерна на 8 миллионов рублей, за взятку уступил это право иностранному дельцу – шведскому подданному Лидвалю. Последний авансовый платёж взял, а зерна не поставил. Подробности того скандала поведал А.Д. Константинов в книге "Коррумпированный Петербург".

"В начале XX века в Петербурге жил да был шведско-подданный купец Эрик Леонардо Иванович Лидваль. Личностью он был крайне интересной. В 1903 году Эрик Леонардо Иванович учредил в Санкт-Петербурге товарищество – торговый дом "Лидваль и К" для содержания конторы, занимавшейся продажей американских товаров, с уставным капиталом в полторы тысячи рублей. Сам шведско-подданный занимался мелким бизнесом и имел маленький счёт в банкирском доме Вавельберга. Никакого недвижимого имущества в Санкт-Петербурге у него не было, более того, в 1905-1906 годах ему вменялись множество исков и взысканий. Эрик Леонардо был неисправным должником и контрагентом, его товары и домашняя обстановка неоднократно описывались по судебным решениям. Кроме того, его имя фигурировало в нескольких делах, касавшихся организации в разных местах карточных игр (и не только коммерческих)…

Но была у Лидваля хорошая знакомая – содержательница женского хора в театре и саду "Аквариум", госпожа Сытова. А к этой самой госпоже Сытовой в "Аквариум" любил заезжать товарищ министра внутренних дел камергер Гурко, который частенько сиживал в 1906 году в особом кабинете "Аквариума" с самой Сытовой и с одной из её певиц – Диной Духовской. Чем занимался камергер в особом кабинете с содержательницей хора и певицей, следствие позже не установило – видимо, они там пели…

Как-то раз заглянул в "Аквариум", где находился чиновник МВД, и шведско-подданный Лидваль (интересно, что в своё время певице Духовской Сытова представляла Лидваля как "американца Никитина"). Состоялось приятное знакомство, а надо сказать, что во многих российских губерниях в ту пору случился неурожай и на министерство внутренних дел были возложены обязанности поиска путей закупки продовольствия для голодавшего населения…

В конце августа 1906 года товарищ министра Гурко получил письменное предложение о поставке десяти миллионов пудов ржи от шведского купца Эрика Леонардо Ивановича Лидваля (кстати говоря, позже, на суде, камергер Гурко заявит, что раньше, то есть до этого предложения, он никогда не знал и не видел Леонардо Ивановича). Шведско-подданный настолько очаровал Гурко, произвёл на него такое хорошее впечатление, что контракт (который, кстати, по инструкции должен был бы рассматриваться на особом совещании в МВД) был заключён – Лидваль-то заверял, что 5 миллионов пудов ржи у него на руках и, более того, он, Эрик Леонардо, не какой-нибудь шаромыжник, а работает в доле с самим владельцем мельницы в станице Урюпино. Судя по всему, именно упоминание урюпинского мельника и заставило Гурко полностью поверить Лидвалю…

Ну а если серьёзно – то в этой истории товарищ министра внутренних дел предстаёт либо полным идиотом, либо, что всё-таки, видимо, более вероятно, он что-то имел с подряда, данного Лидвалю. Когда подошла осень 1906 года (а Лидваль уже получил от МВД аванс в 800 тысяч рублей), выяснилось, что поставки ржи в голодающие губернии фактически не идут, а ведь Гурко 7 сентября распорядился выслать телеграммы десяти губернаторам о приостановлении всяких покупок ржи на местах. Когда стало ясно, что со шведско-подданного хлеба не получишь, губернаторам полетели новые телеграммы – чтобы они всё-таки закупали хлеб, но при этом цены на закупки в губерниях были уже существенно выше.

Поскольку деятельность Гурко и Лидваля вызвала существенные сокращения пайков голодающего населения, дело это не могло не дойти до суда, к которому было приковано внимание всего высшего света. Лидваль на суде говорил, что поставкам ржи воспрепятствовал бардак на российских железных дорогах. Гурко и вовсе нёс какую-то околесицу, заявляя, что промашка вышла исключительно из-за того, что он, Гурко, всю жизнь боролся против "трясины формализма". В защиту Гурко выступил даже могущественный министр внутренних дел Столыпин, но и это не помогло. Хорошие слова сказал на суде обер-прокурор: "Чем выше должностное лицо, тем больше вреда оно приносит, совершая незаконные проступки. Нельзя при этом забывать, что все эти поступки были совершены господином Гурко в годину бедствия нашего народа, переживавшего ужасы неурожая, изнемогавшая от голода Родина вправе была ожидать от товарища министра внутренних дел помощи, при высочайшей осторожности и полном напряжении сил". (Ах, как хорошо было бы, чтобы слова эти да были услышаны теми чиновниками, которые оказались у больших и маленьких кормил нашего Отечества в нынешнее время, которое очень походит на "годину бедствий".)

Правительственный сенат, где рассматривалось дело камергера Гурко, посчитал, однако, что действия помощника министра имели важные, а не особо важные, как настаивал прокурор, последствия… (То есть когда народ голодает по милости чиновника, заключившего весьма дурно пахнущий подряд, – это важно, но не особо.) В результате Владимир Иосифович Гурко был отрешён от должности – и только…

Но если кто-то полагает, что после показательного отстранения от должности помощника министра внутренних дел подрядные афёры прекратились, он жестоко ошибается. Несмотря на попытки честных чиновников правоохранительной системы (не нужно считать, что таковых в России не было) развернуть в 1908 году кампанию по разоблачению взяточничества, почти все их усилия завязали в бездонной трясине круговой поруки. Брат премьера Столыпина писал тогда на страницах "Нового времени": "Бесплодные попытки хоть как-нибудь сокрушить разбойничьи гнёзда, хоть как-нибудь распутаться в море хищничества заставляют предполагать, наводят на мысль об очень сильной и непобедимой организации…"

Гурко судили (следствие вёл сенатор Варварин). Отрешили урода от госслужбы, хотя надо было к стенке его ставить. И царь Николай Второй не забыл честного Варварина: вычеркнул его из списков кандидатов на пост членов Государственного совета. Будущий святой РПЦ вознаградил Варварина, так сказать, за честность и верную службу Отечеству. А вора Гурко спас.

Как видите, почти всех мерзавцев и казнокрадов – если они относились к дворянскому сословию – в царской России оставляли безнаказанными. Пусть даже их действия и несли угрозу разрушения страны и подталкивали её к революционному взрыву. Пусть даже они делали свой гешефт на голоде. Считаю, что в данном случае дворянская низшая раса, возомнив себя отдельным "народом господ", тем самым показывала: мы – избранные, мы имеем право делать с русским народом всё, что нам захочется. Наживаться на нём – наше "священное право", и тот, кто богат – тот и прав. Неважно, как сделаны деньги, главное – что их много. А "мужицкое быдло" всё стерпит, ему положено. Классическая психология поведения мрази, считающей себя "европейским народом господ", а Россию – колонией для эксплуатации.

В своих воспоминаниях министр земледелия России в 1915-1916 годах А.Н. Наумов писал, что в стране постоянно голодали то одна, то другая губернии, "очагами". А там – спекуляции зерном и взяточничество.

Однако настоящая катастрофа разразилась в 1911-1912 годах, уже при премьере Столыпине. Сильная жара и ветры-суховеи поразили Дон и Поволжье. Всё ухудшила слишком холодная зима 1911-1912 годов, после которой весной начались разливы рек – наводнения. Теперь беда распространилась на всё Поволжье, в Прикамье и на Западную Сибирь. Правительство Столыпина ввело механизм выдачи "голодных ссуд": один пуд муки на взрослого в месяц и по полпуда – на ребёнка. Но при этом такие ссуды нужно было потом отдавать. Кроме того, в помощи отказывали "бесхозяйным" крестьянам – батракам. То есть их обрекали на смерть.

Тогда случались и грабежи, и поджоги, и самоубийства, и торговля детьми. Общественность (честные русские, не относившиеся к низшей расе) помогала голодающим, священники и учителя организовали столовые при школах, где кормили детей тогдашней гуманитарной помощью. Сколько погибло в тот "голодомор"? Наверное, не менее двух миллионов несчастных. И это при том, что в 1911-1912 годах помещики и капиталисты продолжали вывозить за рубеж по 11 миллионов тонн зерна в год. А ведь запрет на экспорт мог бы полностью спасти страну от голода. Тогда только демографический взрыв с его ураганной рождаемостью (крестьяне заводили по 8-10 детей) спасал страну от депопуляции. Но вот от голода он не спасал. А подчас – даже усугублял его.

Давайте откроем знаменитую статью "Голод" в дореволюционной энциклопедии "Брокгауз и Ефрон" 1913 года (Новый энциклопедический словарь. Под общ. ред. акад. К.К. Арсеньева. Т. 14. СПб.: Ф.А. Брокгауз и И.А. Ефрон, 1913. С. 39-46.):

"…Первая земская продовольственная кампания 1867 –1865 гг. охватила нечернозёмные северные, а также западные губернии и особенно памятна по смоленскому голоду. Но уже с середины XIX в. центр голодовок как бы перемещается к востоку, захватывая сначала чернозёмный район, а затем и Поволжье. В 1872 г. разразился первый самарский голод, поразивший именно ту губернию, которая до того времени считалась богатейшей житницей России. И после голода 1891 г., охватывающего громадный район в 29 губерний, нижнее Поволжье постоянно страдает от голода: в течение XX в. Самарская губерния голодала 8 раз, Саратовская – 9. За последние тридцать лет наиболее крупные голодовки относятся к 1880 г. (Нижнее Поволжье, часть приозёрных и новороссийских губерний) и к 1885 г. (Новороссия и часть нечернозёмных губерний от Калуги до Пскова); затем вслед за голодом 1891 г. наступил голод 1892 г. в центральных и юго-восточных губерниях, голодовки 1897 и 1898 гг. приблизительно в том же районе; в XX в. голод 1901 г. в 17 губерниях центра, юга и востока, голодовка 1905 г. (22 губернии, в том числе четыре нечернозёмных, Псковская, Новгородская, Витебская, Костромская), открывающая собой целый ряд голодовок: 1906, 1907, 1908 и 1911 гг. (по преимуществу восточные, центральные губернии, Новороссия).

Если воспользоваться данными о выдачах из общеимперского продовольственного капитала, то окажется, что за период с 1891 по 1908 гг. 60% всех выдач (294 млн руб.) поглотили восемь приволжских губерний, 24% (117 млн руб.) падает на шесть центральных чернозёмных, 6% на две приуральских губернии, 5% на новороссийские, 3% на приозёрные, а на остальные районы израсходовано менее чем по 1% выданного капитала.

Каковы же причины современных русских голодовок? Подвоз хлеба в нуждающиеся местности в XX в. уже не встречает тех затруднений, как в старое время. Если ещё в 1833 г. правительству приходилось принимать экстренные меры для снабжения хлебом Петербурга, то в настоящее время с развитием жел.-дор. сети в Европейской России едва ли найдутся такие местности, которые голодали бы из-за невозможности подвезти хлеб из урожайных районов.

Причина современных голодовок не в сфере обмена, а в сфере производства хлеба, и вызываются прежде всего чрезвычайными колебаниями русских урожаев в связи с их низкой абсолютной величиной и недостаточным земельным обеспечением населения, что, в свою очередь, не даёт ему возможности накопить в урожайные годы денежные или хлебные запасы. Несмотря даже на некоторый подъём абсолютных величин русских урожаев (за последние пятнадцать лет на 30%), они всё ещё остаются очень низкими по сравнению с западноевропейскими, а самый подъём урожайности происходит очень неравномерно: он значителен в Малороссии (на 42%) и на юго-западе (47%) и почти не сказывается в Поволжье, где крестьянские ржаные посевы дают для последнего десятилетия даже понижение урожаев…"

Таким образом, причиной голода в 1913 году считались малоземелье крестьян (перенаселение деревни), примитивные аграрные технологии и – понимай – организационное бессилие государства. И здесь также чётко прослеживается тенденция к экономическому обособлению Юга Российской империи – Малороссии и Новороссии. Но продолжим читать дальше, делая выделения в тексте:

"…Наряду с низкой урожайностью одной из экономических предпосылок наших голодовок является недостаточная обеспеченность крестьян землёй. По известным расчётам Мареса в чернозёмной России 68% населения не получают с надельных земель достаточно хлеба для продовольствия даже в урожайные годы и вынуждены добывать продовольственные средства арендой земель и посторонними заработками. По расчётам комиссии по оскудению центра, на 17% не хватает хлеба для продовольствия крестьянского населения. Какими бы другими источниками заработков ни располагало крестьянство, даже в среднеурожайные годы мы имеем в чернозёмных губерниях целые группы крестьянских дворов, которые находятся на границе продовольственной нужды, а опыт последней голодовки 1911 г. показал, что и в сравнительно многоземельных юго-восточных губерниях после двух обильных урожаев 1909 и 1910 гг. менее 1/3 хозяйств сумели сберечь хлебные запасы. При всех этих предпосылках основной причиной русских голодовок является необычайно высокая колеблемость наших урожаев, в два раза превышающая колеблемость урожаев Германии и Англии и на 38% превосходящая неустойчивость урожаев для Австрии, максимальную в Европе (см. Д.Н. Иванцов. "Об устойчивости русских урожаев". "Вестник сельского хозяйства", 1913, вв. 4, 5). Отношение крайних сборов всех продовольственных хлебов за 1883-1911 гг. равно отношению 1 к 2.

Особенно рельефно выступают эти данные при рассмотрении их по районам. Наименьшей устойчивостью урожаев отличается юго-восток, приволжская и заволжская губернии, особенно часто подвергающиеся голодовкам за последние десятилетия. Для них коэффициент колеблемости (так назыв. квадратическое уклонение) почти в три раза выше среднего для России и равняется 44,1 и 45,9; отношение крайних сборов здесь также в несколько раз превышает среднее. Следующими наименее устойчивыми районами оказываются центрально-земледельческий и приуральский, для которого соответственные коэффициенты почти в полтора раза меньше (35, 31,5).

Характерно, что новороссийские губернии, которые за 1880-е годы занимали первое место по неустойчивости урожаев, теперь не только подняли абсолютную величину своих сборов, но и значительно повысили их устойчивость и среди районов чернозёмной России заняли в этом отношении (за период с 1889 по 1911 г.) пятое место. Если тем не менее первое десятилетие XX века и в Новороссии отмечено рядом голодовок, то по своим размерам и интенсивности они далеко уступают голодовкам приволжских местностей, в чём ещё сказывается и большая обеспеченность землёй новороссийского населения. В наилучшем положении в смысле устойчивости урожаев и наименьшей подверженности голодовкам оказываются в чернозёмном районе малороссийские и юго-западные губернии, причём и в этих районах, так же как и в новороссийских губерниях, колеблемость урожаев за последние три десятилетия постепенно понижается.

Для нечернозёмной полосы, за исключением приуральского района, устойчивость урожаев значительно выше. Для 1857-1889 годов, по исследованиям Гросса, число средних урожаев, составляющих для чернозёмной России только 28%, поднимается для северной до 56%. Для периода с 1889 и по 1911 год наибольшей устойчивостью урожаев отличаются северный и прибалтийский районы (квадратические колебания: 8,9, 9,4), наименьшей устойчивостью литовские губернии (коэффициент 15); среднее положение занимают белорусские (13,5), промышленные (13,4), приозёрные (11,5) губернии.

Однако тот полный параллелизм, который для чернозёмной России можно установить между колеблемостью урожаев и размерами голодовок, здесь в значительной степени нарушается другими экономическими моментами, ослабляющими зависимость крестьянского хозяйства от состояния земледелия. Исключительная неустойчивость русских урожаев объясняется, прежде всего, неблагоприятными климатическими условиями. Наиболее плодородные районы отличаются особой неравномерностью осадков.

Специфические особенности климатических условий отдельных районов всегда будут предрешать в значительной степени пестроту и колеблемость урожаев, оказывая, таким образом, сильнейшее влияние и на благосостояние земледельческого населения, и на вопрос о его продовольственном обеспечении. Но в настоящее время при господстве экстенсивного зернового хозяйства, при увеличении запашек и истощении земли значение климатических условий, несомненно, особенно велико. При низкой абсолютной величине урожаев неустойчивость их, как следствие неблагоприятных климатических условий, является основной причиной наших частых голодовок.

Ослабление зависимости крестьянского хозяйства от неустойчивости урожаев является поэтому одним из главнейших способов устранения голодовок. Отчасти наблюдающаяся неустойчивость урожаев, независимо от климатических условий, объясняется низким уровнем земледельческой техники. В этом отношении нынешнее положение крестьянского хозяйства значительно улучшилось за последние 15-20 лет. Широкое развитие агрономической помощи и распространение сельскохозяйственных знаний и орудий уже даёт осязательные результаты.

Но поскольку неустойчивость урожая есть явление, вообще свойственное зерновым культурам, избавить от риска недорода может только интенсификация земледелия, полный или частичный переход к многополью, введение в севооборот разнообразных, по преимуществу промышленных культур. В этом отношении положение крестьянского хозяйства очень медленно изменяется.

Правда, незерновые культуры получили в крестьянском хозяйстве уже значительное распространение. Особенное значение имеет промышленное льноводство, которое распространилось почти на всю нечернозёмную полосу России; в 1911 году под посевом льна в 25 губерниях европейской и 2 азиатской России насчитывалось 1,026 тыс. десятин. Неуклонно развивается возделывание клубне– и корнеплодов, отчасти с продовольственными, отчасти с промышленными целями. Крестьянские посевы свекловицы, увеличиваясь по преимуществу в юго-западных, привислинских, малороссийских и центрально-земледельческих губерниях, достигли в 1911-1912 годах почти 1/2 млн десятин. Возделывание картофеля имеет наибольшее значение для обеспечения народного продовольствия вне зависимости от урожая зерновых хлебов. Общая площадь под картофелем приближается в европ. России к 4 млн десятин, наибольшее распространение в крестьянском хозяйстве имеет картофель в нечернозёмной полосе, особенно в привислинских (19% посевн. площ.), литовских (10,6%), белорусских (10,1%) и прибалтийских (8,5) губерниях.

Несмотря на значительность абсолютных цифр и на то, что в отдельных районах распространение названных культур может содействовать большей устойчивости крестьянского хозяйства, для всей массы земледельческого населения России, особенно чернозёмной полосы, общим фоном по-прежнему остаётся трёхпольное хозяйство со всеми опасностями экстенсивной зерновой культуры. Значение промышленных культур в крестьянском хозяйстве ослабляется ещё тем, что, распространяясь под влиянием рыночного спроса на них, они вводятся вне связи с правильным севооборотом, ведут к истощеннию земель и, таким образом, неустойчивость зерновых урожаев заменяют своими собственными колебаниями, имеющими нередко ещё большую амплитуду. С другой стороны, значение неустойчивости зернового хозяйства имеет как будто тенденцию увеличиваться под влиянием вовлечения крестьянского хозяйства в меновой оборот. Из зерновых культур наибольшей абсолютной неустойчивостью урожаев отличаются пшеница и ячмень. Между тем под влиянием спроса на мировом рынке именно эти хлеба имеют тенденцию расширяться за счёт наиболее устойчивых ржи и овса.

Внедрение денежных отношений в крестьянское хозяйство оказывает воздействие на народное продовольствие и в других отношениях. Увеличение нужды в деньгах для уплаты налогов, аренды и для удовлетворения собственных потребностей заставляет крестьянина выносить на рынок всё большее количество произведений своего хозяйства. В результате на рынок вывозится осенью даже тот хлеб, который затем весною самим же крестьянам приходится выкупать обратно. Вся разница в осенних и весенних ценах ложится на крестьянское хозяйство как следствие такой своеобразной залоговой операции. И поскольку общая совокупность неблагоприятных экономических условий заставляет прибегать к ней всё более широкие и менее обеспеченные собственным хлебом группы крестьянских хозяйств, постольку возрастает возможность возникновения острой продовольственной нужды.

Ещё важнее общее значение перехода крестьянского хозяйства от натурального строя к денежно-меновым отношениям. Прежде всего сокращается значение натуральных хлебных запасов, которые раньше, переходя от урожайных годов к неурожайным, ослабляли силу продовольственной нужды. С другой стороны, условия рынка отражаются на конструкции всего крестьянского бюджета. Ещё в 1890-х годах исследования Ф.А. Щербины доказали преобладание натуральных долей во всех бюджетных районах. Новейшие исследования показывают, что денежные элементы крестьянского бюджета возрастают. Отчасти это следствие развития меновых отношений, отчасти результат длительного подъёма цен последнего десятилетия. Благодаря этим обстоятельствам осложняется продовольственный вопрос в крестьянских хозяйствах, прикупающих хлеб, ибо для них покупка хлеба остаётся одной из главных частей расходного бюджета. Если даже принять во внимание рост урожайности, то всё же останется очень значительный повсеместный слой крестьянских хозяйств, бюджетному равновесию которых, а следовательно, и продовольственному, при прочих равных условиях нанесён серьёзный удар длительным повышением хлебных цен за последнее десятилетие. В этом, быть может, одна из причин экстенсивного распространения продовольственной нужды за последние годы. Но, конечно, при этом не стирается та граница между северной (по преимуществу нечернозёмной) и южной Россией, которая проведена Ф.А. Щербиной и которая отделяет полосу с преобладанием покупающих хозяйств от полосы с наибольшим числом хозяйств, продающих хлеб. Неблагоприятные последствия высоких цен отражаются главным образом на северной полосе.

Наконец, весьма важным моментом, определяющим возможность возникновения Г., является степень развития побочных заработков в крестьянском хозяйстве. Вызываясь к жизни недостаточностью выручки от самого земледелия, они затем, развиваясь, увеличивают равновесие крестьянских хозяйств и эмансипируют его от слишком тесной связи с неизбежными колебаниями урожаев. Главные источники промысловых доходов – местные земледельческие заработки, отхожие промыслы и кустарная промышленность. Первый источник наибольшее значение имеет в районах с преобладанием частновладельческого хозяйства (западные, северо-западные, юго-западные, южные и отчасти промышленные губернии). Повышение урожайности и высокие хлебные цены благоприятствуют росту значения земледельческих заработков, раздробление же крупных хозяйств создаёт для всей России обратную тенденцию.

Кустарные промыслы, домашняя промышленность и ремесло, по новейшим подсчётам А.А. Рыбникова, занимают свыше 2 млн сельского населения, составляя частью главный и самостоятельный источник дохода, частью являясь подсобным к земледелию промыслом. Деревенские промыслы распространены неравномерно, занимая от 0,3% населения в Екатеринославской губ. до 13,3% в Московской. В общем, наибольшее значение для крестьянского хозяйства промыслы имеют в нечернозёмной полосе, особенно в промышленных, приуральских и приозёрных губерниях. Тесная связь деревенских промыслов с крестьянским потребительным, чаще всего местным же рынком, ослабляет в неурожайные годы их значение противовеса недостаточности и неустойчивости земледельческого хозяйства. Отхожие промыслы также наиболее распространены в нечернозёмной полосе. Значение их как регулятора продовольственной нужды ослабляется тем, что распространение их ограничено тесным спросом на рабочие руки и другими не зависящими от воли крестьянина экономическими условиями. Отлив избыточного населения в фабричную промышленность влияет на степень продовольственного обеспечения сокращением числа едоков и притоком денежных средств в деревню. Поскольку рабочие теряют связь с землёю, значение последнего фактора сокращается.

Подводя итоги, можно сказать, что русские голодовки являются следствием неблагоприятного сочетания общественных, экономических и климатических условий. Для отдельных районов условия комбинируются различно, чем и объясняется различная степень подверженности голодовкам различных местностей.

В первой половине XIX века в наиболее неблагоприятном положении была большая часть (за исключением востока) нечернозёмной полосы, как благодаря неплодородию почвы, так и сравнительно низкому земельному обеспечению. Последовавшее затем выселение избыточного населения, распространение промышленных культур и травосеяния, повышение урожайности хлебов и увеличение устойчивости её, а также развитие промыслов и побочных заработков способствовали ослаблению опасности продовольственной нужды. Фокус голодовок перемещается в чернозёмную полосу, главным образом в Поволжье, где уплотнение населения, сокращение земельного обеспечения, истощение земель, климатические условия и слабое развитие побочных промыслов создали особенно благоприятную почву для Г.

Что касается оценки положения всей России по отношению к голодовкам, то оно изменяется к лучшему лишь очень медленно. Общественно-правовые и культурные условия жизни деревни остаются прежними, налоговое бремя возрастает, общий уровень благосостояния населения остаётся весьма низким, промыслы развиты слабо, внеземледельческие заработки ограничены, скотоводство падает, и всё благополучие крестьян зиждется на земледелии. Земледельческая техника заметно совершенствуется, но интенсификация хозяйства совершается крайне медленно, господствует по-прежнему экстенсивное зерновое хозяйство, увеличение распашки истощает землю.

Вторжение меновых отношений в натуральный строй крестьянского хозяйства на первых порах уменьшает устойчивость экономически слабейших элементов крестьянского населения, а если присоединить сюда рост земельной тесноты, лишь отчасти компенсируемой мобилизацией земельной собственности в пользу крестьян, то придётся признать, что г., как определённое социально-экономическое явление, едва ли скоро покинет Россию…"

Пророческие слова!

То есть под властью низшей расы казнокрадов и прожигателей жизни царская Россия имела очень неустойчивое, погрязшее во взрывоопасных проблемах сельское хозяйство. Отчётливо обособлялся экспортно-ориентированный Юг. Революционный взрыв назревал в сёлах. Нужно было создавать крупные, интенсивные, механизированные латифундии. Что затем и будет сделано в СССР. После 1947 года голода в нашей стране больше не станет. Его угроза появится лишь с разрушением Советского Союза.

А в начале XX века проблемы только нарастали.

 

Недоедим, но вывезем.

 

К нашему великому сожалению, миф о благодатной царской России, что служила житницей всего Запада и едва зерном Европу не засыпала, действительности не соответствует. Вывозить-то вывозили – причём даже меньше, чем сейчас (РФ вывозит 10-12 млн тонн в год, царская Россия – ежегодно в среднем 9,9 млн. тонн в 1901-1910 гг.), но при этом часть страны регулярно голодала и подыхала от бескормицы. И именно это торило дорожку к распаду России уже в начале XX столетия.

Лозунг "Недоедим, но вывезем" принадлежит министру финансов Александра Третьего, математику Вышнеградскому. Как вы понимаете, он сие не для красного словца ляпнул: действительно, голодали – но вывозили. Причём вышнеградские всегда ели досыта, обрекая на голодуху русский народ. Главное – вывезти и получить валюту. Прошу, читатель, запомнить минимальный физиологический минимум для прокормления России при царях: не менее 19,2 пуда на душу населения (15,3 пуда на хлеб для людей, 3,9 пуда – на минимальный корм скоту. Это – нормы Госплана СССР начала 1920-х годов). Меньше – уже голод или недоедание. Запомнили? Пойдём дальше.

Чтобы нас не обвинили в предвзятости, предоставим слово антисоветчику высокой пробы, стороннику идеи народной монархии Ивану Солоневичу:

"Факт чрезвычайной экономической отсталости России по сравнению с остальным культурным миром не подлежит никакому сомнению. По цифрам 1912 года народный доход на душу населения составлял: в САСШ (США. – Прим. ред.) 720 рублей (в золотом довоенном исчислении), в Англии – 500, в Германии – 300, в Италии – 230 и в России – 110. Итак, средний русский ещё до Первой мировой войны был почти в семь раз беднее среднего американца и больше чем в два раза беднее среднего итальянца. Даже хлеб – основное наше богатство – был скуден. Если Англия потребляла на душу населения 24 пуда, Германия – 27 пудов, а САСШ – целых 62 пуда, то русское потребление хлеба было только 21,6 пуда, включая всё это и на корм скоту. Нужно при этом принять во внимание, что в пищевом рационе России хлеб занимал такое место, как нигде в других странах не занимал. В богатых странах мира, как САСШ, Англия, Германия и Франция, хлеб вытеснялся мясными и молочными продуктами и рыбой – в свежем и консервированном виде…"

То есть, читатель, русский при царях вынужден был кушать в основном углеводы, кашу и хлеб. До минимума социальной стабильности – 19,2 пуда – производство зерна в Росимперии не дотягивало. Белков не хватало. Мясо простой русский вкушал по большим праздникам: для мяса нужны зерновые корма. А зерна и людям недоставало. (Вернее, на Юге люди мясцом питались лучше: в Новороссии и на Дону были излишки хлеба.)

Рыбой заменить мясо в рационе было невозможно: в дореволюционной России не существовало больших пресноводных рыбных хозяйств, а морской рыболовецкий флот был ничтожен (как, впрочем и торговый флот вообще). Большой флот траулеров (уже океанских) создаст только СССР. При Сталине рыба буквально спасёт послевоенный Союз, а в дальнейшем мы выстроим мощный рыболовецкий флот. Рождённый в 1966 году, я помню магазины семидесятых и восьмидесятых годов, забитые океанской рыбой всевозможных пород. Камчатских крабов не было, красная и чёрная икра в дефиците числились, но всякими минтаями, ивасями, ставридой прилавки полнились. Были кальмары, креветки, паста "Океан", сыр плавленый с крилем. При этом рыба была дешевле мяса! И когда последнее стало дефицитом в середине 1970-х, можно было белки за счёт рыбки добирать. А сейчас рыба тоже есть: только стоит она подчас дороже мясца. Наверное, как в царской Расее, где селёдка, оказывается, завозилась из Голландии. Потому русские без белкового питания были в основном малорослыми и не отличались развитой мускулатурой.

Солоневич пишет о перенаселённости русской деревни: на одного крестьянина приходилось по 1,6 га посевной площади, тогда как Германия имела 1,3 га, а США – 3,5. При этом урожайность русских полей из-за примитивности технологий была втрое-вчетверо ниже немецкой. Солоневич издевается:

"Таким образом, староэмигрантские песенки о России, как о стране, в которой реки из шампанского текли в берегах из паюсной икры, являются кустарно обработанной фальшивкой: да, были и шампанское, и икра, но – меньше, чем для одного процента населения страны. Основная масса этого населения жила на нищенском уровне…"

Что из этого следует? Что старая Россия, где в селе жило 85% населения, была в основном нищей и крайне несытой. Из-за низкой урожайности доходы основной массы крестьянства оставались на средневеково низком уровне, а потому покупательная способность львиной доли русского народа была страшно низкой. Это суживало внутренний рынок для промышленности, замедляло её развитие. Чтобы расширить рынок сбыта, нужно было укрупнить сельские хозяйства, по сути дела, провести коллективизацию (латифундизацию) с механизацией, а высвободившихся крестьян переправить в города, обучив их на мастеровых и рабочих. Но царский режим с его сырьевым, полуаграрным капитализмом сделать этого не мог. А потому приходилось искать новые рынки сбыта, завоёвывая колонии в духе общемирового капитализма начала XX столетия. Именно поэтому царь полез в Китай (Маньчжурию), пытался колонизировать пол-Кореи и даже в Тибете почву щупал. Однако уже знакомство с Китаем обескуражило многих русских. Дадим слово графу Игнатьеву. Вот его впечатления 1904 года:

"От нечего делать мы стали присматриваться к жизни Ляояна… Но чем больше приглядывался я к этому городку, тем меньше понимал: что же нас гнало сюда, в Маньчжурию? Чем хотели мы здесь торговать, какую и кому прививать культуру? Любая китайская фанза просторнее и чище нашей русской избы, а чистоте здешних дворов и улиц могут позавидовать наши города. Какие мосты! Каменные, украшенные древними изваяниями из серого гранита!..

Я слыхал в России, что наше купечество интересуется Маньчжурией как новым рынком. Однако, глядя на тёплую одежду китайцев, на их добротные и зачастую шёлковые халаты, я видел, что наши морозовские кумачи и ситцы могут ещё спокойно лежать на складах. Говорили также про недостаток соли, но и этого не было видно. Почта здесь работала лучше нашей. Правда, культура и в особенности нравы здесь были своеобразные, но при нашей тогдашней собственной культурной отсталости не нам было их переделывать. Зачем же мы забрались сюда?"

Но вот беда: Япония нам в Маньчжурии дала по зубам. Царизм продул войну 1904-1905 годов. Чтобы воевать и успешно захватывать новые территории (отбивая их у других империалистических хищников), требовалось современное вооружение. А для того, чтобы его делать, нужна высокоразвитая промышленность, каковая в царской России не могла развиваться из-за нерешённости аграрного вопроса и слабости внутреннего рынка. Получился замкнутый круг. И потому России в 1904 году не хватало пулемётов и пушек, а десятью годами позже – уже не только этих двух предметов, но и винтовок, и аэропланов, и автомобилей, и гаубиц, и взрывчатки.

Вот почему слабость средневекового, общинно-чересполосного, низкопродуктивного села в старой России порождала не только голод и вызревание для южного сепаратизма, но и диктовала слабость русской индустрии. Слабая индустрия – это слабая техническая наука. Слабая промышленность – это слабый ВПК и плохо вооружённая армия в то время, как наступала эпоха "войны моторов". В условиях XX века с его глобальными машинно-бомбардировочными и танково-механизированными войнами это предопределяло гибель нашей страны. Кое-как ещё можно было потянуть в Первой мировой, но она в любом случае была незавершённой, беременной Второй. И Вторая мировая неизбежно разражалась, даже если бы наша страна не попала бы под власть красных. А вот такую войну полуаграрная Россия уже не выдерживала. Даже если бы и сохранилось единство страны – всё одно западные враги с их танками и пикирующими бомбардировщиками, боевыми газами и "летающими крепостями" стёрли бы нас в мелкий порошок.

А потому, читатель, даже перевешав большевиков и победив в Первой мировой, старая Россия моментально столкнулась бы с необходимостью готовиться к новой большой войне. И ей бы даже без коммунистов пришлось бы осуществлять всю ту же коллективизацию-латифундизацию: жестоко, с кровью сгонять крестьян с земли, заменяя их тракторами, и раскрестьяненное население загонять на фабрики. И времени на то, чтобы дать процессу течь сравнительно мирно (позволить кулакам доесть общину и завладеть её землями) у русских не было. Восхождение кулака ещё лет пятьдесят могло продолжаться, а стране нужно было решить аграрную проблему в считанные годы, ибо требовалась формированная индустриализация. Вот почему прав мой товарищ Сергей Кремлёв: и белую Россию ждала жуткая война на селе. И без большевиков пришлось бы вести коллективизацию, хотя и под другим названием.

Конечно, можно было ничего не предпринимать. Только окончилось бы это либо распадом страны, либо внешним её завоеванием. А скорее всего, тем и другим в сочетании. Поэтому красные хотя и жестоко, но спасли нашу страну. Они решились сделать то, что царизм не мог сделать добрых сто лет. Они спасли страну, которая XX веком была приговорена к распаду и уничтожению.

 

* * *

 

Меня всегда умиляли дураки, которые потрясают цифрами экономического роста царской России в начале XX века и силятся доказать, будто без всяких пятилеток с такими темпами развития страна к 1940 году вышла бы на второе место в мире. И чертят кривую непрерывного роста. Олигофрены несчастные! А вы не забыли о том, что капиталистическая Россия периодически влетала в кризисы с падением производства? Вы не забыли о том, что впереди нас – будь мы частью капиталистического мира – ждала чудовищная Великая депрессия, начавшаяся в 1929-м? Вы не забыли, существа низшей расы, что после Первой мировой Россия погрязла в тяжелейших государственных долгах, которые сильнейшим образом угнетали промышленный рост? Не приняли в расчёт то, что рост теми же темпами, что в 1910 – 1913 годах, наталкивался на нехватку квалифицированных рабочих и на необходимость проводить формированное раскрестьянивание страны? Такие придурки мало отличаются от либеральных экономистов РФ до 2008 года, которые чертили кривые роста ВВП чуть ли не до середины нынешнего века, забыв о возможности кризиса. И расчётам таких "историков" – грош цена…

 

* * *

 

Солоневич ещё приукрасил действительность. Однако положение в русском селе до 1917 года было ещё хуже, чем описал Солоневич. Он всё же пользовался фрагментарными данными. Нынешние математические методы позволили получить более точную картину аграрных бед Российской империи.

Откроем работу историка-математика С.А. Нефёдова "О причинах Русской революции". В отличие от Солоневича исследователь даёт не общее производство зерна на душу населения (где мешается хлеб и для потребления внутри, и хлеб на вывоз за рубеж), а детальное деление.

Пользуясь обильным статистическим материалом, оставшимся от старой России, Сергей Александрович (а он – доктор исторических и кандидат физико-математических наук, научный сотрудник Института истории и археологии Уральского отделения АН) пришёл к интересным выводам. Он определил минимальное среднедушевое потребление хлеба, обеспечивающее социальную стабильность в царской России в 24-25 пудов ежегодно. А голодный минимум на начало XX века – в 19,2 пуда. Учёный взял 50 губерний европейской России с 1851 до 1910 года. При этом сложил зерно с картофелем, "вторым хлебом".

Итак, в 1851-1860 годах потребление хлеба в еврочасти империи было 16,6 пуда на человека. Голодновато. В 1861-1870 годах – 16,3. В 1871-1880 годах потребление вообще упало до 16 пудов. Падение продолжилось в 1881-1890 годах – до 15,9 пуда. Период 1891-1900, несмотря на голод 1891 года, даёт наконец рост до 18,3. В 1901-1910 годах цифра достигает 19 пудов. При этом урожайность зерновых (в "саамах") растёт с 3,4 в 1851-1860 годах до 5,4 в 1901-1910 годах. Как видите, прогресс крайне медленен. Урожайность в полусотне европейских губерний России выросла за шестьдесят лет только на 58%, тогда как население выросло почти вдвое – с 58,4 до 108,1 миллиона человек.

Таким образом, внутреннее потребление в России до 1910 года не дотягивало даже до голодного минимума в 19,2 пуда. Зато вывоз хлеба в Европу (он учитывается отдельно и в потребление не входит) рос рекордными темпами. В 1851-1860 годах за рубеж вывозили в среднем 57 миллионов пудов ежегодно. В 1861-1870 годах – уже 102 миллиона пудов. В 1871-1880 годах Российская империя экспортирует 234 миллиона пудов. В 1881-1890 годах вывоз зерна увеличивается до 385 миллионов, в 1891-1900 годах – до 441 миллиона пудов. Наконец, в 1901-1910 годах экспорт составляет в среднем 610 миллионов пудов.

Чтобы вы, друзья, не путались, пуд равен 16,380496 кг. То есть вывоз хлеба из царской России в 1901-1910 годах дошёл до 9,9 миллиона тонн. Как видите, таким количеством хлеба старая Россия всю Европу прокормить никак не могла. А 19,2 пуда голодной нормы потребления – это 314,5 кг. Но поглядите: с 1851 года и по 1910-й вывоз хлеба из европейской России вырос в 10,7 раза! А сбор зерновых в тех же пятидесяти губерниях вырос с 1,557 миллиарда пудов до 3,209 миллиарда. То бишь только в 2,06 раза.

Таким образом, читатель, перед вами – обвинительное заключение. Русская дворянско-чиновная и буржуазная "элита" действительно жила по принципу: "Пусть Россия недоедает, но мы будем вывозить на экспорт всё больше и больше зерна". Вместо того чтобы кормить народ и производить, скажем, то же мясо, эти сволочи гнали хлеб за рубеж. Естественно, хлеб в основном вывозили с богатого Юга, гораздо меньше – из Поволжья. (Здесь не учтён сибирский хлеб, но его было не очень много, да и везти его даже по железной дороге накладно.) То есть на душу населения в старой России оставалось не более 350 килограммов зерна в год. Страна всё время балансировала на г