Дюнные багги и грязь несовместимы

Полностью снаряженный и пристегнутый ремнями, я сидел в вибрирующем кресле стрелка «пустынной патрульной машины». Было 20 марта 2003 года, вскоре после полуночи, и мы летели на транспортном вертолете МН-53 ВВС США, только что оторвавшемся от взлетно-посадочной полосы кувейтского аэродрома. Наша багги находилась в грузовом отсеке гигантского вертолета, и мы направлялись для выполнения миссии, которую мы столько репетировали в последние несколько недель. Ожидание подходило к концу. Операция «Свободу Ираку» началась. Моя война, наконец, пришла.

Я был весь в поту, и не только от возбуждения. Поскольку мы не знали, какие козыри в рукаве у Саддама, нам приказали надеть костюмы химической защиты (их еще называют «скафандрами»). Костюмы защищают от отравляющих газов, но в них примерно так же удобно, как в резиновых пижамах, а противогаз, который полагается носить вместе с химзащитой, вдвое противнее. «Мокрые ноги! ^[40]» — услышал я в наушниках.

Я проверил оружие. Все было в порядке, включая крупнокалиберный пулемет. От меня требовалось лишь оттянуть зарядную рукоятку и подать ленту.

Машина была повернута передней частью к хвосту вертолета. Грузовая рампа была поднята не до конца, и я видел над ней кусочек ночного неба. Внезапно из черного оно стало красным — иракцы включили радары ПВО и привели в действие зенитные вооружения, которых у них не было (по данным нашей разведки). Пилоты вертолета были вынуждены начать отстрел дипольных отражателей и инфракрасных ловушек.

Затем появились трассеры, очереди пуль, проносящихся по узкому черному прямоугольнику.

Вот проклятье, подумал я. Этак нас могут сбить прежде, чем мы успеем дать кому-нибудь прикурить. Каким-то образом иракцы умудрились по нам не попасть. Вертолет продолжал движение.

«Сухие ноги ^[41]», — произнес голос в наушниках. Мы были над сушей.

Ад вырвался на свободу. Мы входили в отряд, которому была поставлена задача помешать иракцам взорвать нефтяные сооружения или поджечь их, как было в 1991 году во время операции «Буря в пустыне». Бойцы спецназа из SEAL и отряда «Гром» высадились на нефтяных и газовых платформах в Персидском заливе, а также на береговых нефтеперегонных сооружениях и портовых терминалах.

Двенадцать «котиков» получили приказ предотвратить разрушение объектов на нефтяных объектах полуострова аль-Фао. Несколько минут спустя этот приказ превратился в море огня, и к тому моменту, когда вертолет коснулся земли, мы были по уши в дерьме.

Рампа откинулась, и наш водитель нажал на газ. Я дослал патрон, будучи готовым открыть огонь сразу, как только мы окажемся на земле. DPV скатилась на мягкий грунт и… увязла.

Сукина дочь!

Водитель лихорадочно переключал передачи и насиловал двигатель, пытаясь вытащить машину. Нам еще повезло: мы по крайней мере выехали из вертолета. Еще одна патрульная машина застряла ровно на середине рампы. Вертолетчик отчаянно пытался стряхнуть оттуда багги, дергая винтокрылую машину вверх и вниз — пилоты очень не любят, когда по ним стреляют.

К этому моменту я уже слышал радиообмен экипажей DPV. Почти все застряли в пропитанном нефтью песке. Прикомандированная к нам офицер разведки обещала, что грунт в месте высадки будет твердым. Конечно, еще, по ее словам, у иракцев не было средств ПВО. Да, не зря говорят, что военная разведка — это оксюморон ^[42].

«Мы застряли!» — сообщил наш шеф.

«Ага, мы тоже застряли», — послышался голос лейтенанта.

«И мы застряли», — добавил кто-то еще.

«Дьявол, надо выбираться отсюда».

«Покинуть машину и занять позиции!» — приказал шеф.

Я отстегнул ремни, схватил «шестидесятый», взвалил его на плечо и потащил к ограде нефтяного комплекса. Нам следовало обеспечить безопасность ворот, и то обстоятельство, что нам теперь не на чем было ездить, не означало, что наша задача не должна быть выполнена.

Я нашел кучу щебня в виду ворот и установил на ней пулемет. У парня рядом со мной был гранатомет «Карл Густав ^[43]» — безоткатное орудие, которое с одного чертова выстрела может уничтожить танк или сделать огромную дыру в здании. Никто и ничто не могло пройти через ворота, не согласовав этот вопрос с нами.

Иракцы организовали оборонительный периметр вокруг нефтяных установок. Их единственная проблема заключалась в том, что мы приземлились внутри, иными словами, — позади их позиций.

Им это не сильно понравилось. Они развернулись и начали по нам стрелять.

Как только я понял, что опасности химической атаки нет, я сбросил противогаз и начал отстреливаться из «шестидесятого». У меня было много целей. Даже слишком много. Противник многократно превосходил нас численно. Но это не представляло реальной проблемы, поскольку мы сразу запросили помощь с воздуха. Через несколько минут над нашими головами появились все возможные типы самолетов авиационной поддержки: F/A-18 ^[44], F-16, ^[45] А-10А ^[46], и даже АС-130 «Ганшип»

Особенно впечатляюще работали штурмовики А-10 военно-воздушных сил, известные как «Бородавочники» ^[48]. Они летают довольно медленно, но именно так и задумано. Эти самолеты сконструированы так, чтобы с небольшой высоты и на умеренной скорости обрушивать на наземные цели настоящий шквал огня. Помимо бомб и ракет, они располагают 30-мм скорострельной шестиствольной пушкой, работающей по принципу пулемета Гатлинга. Эти «гатлинги» устроили иракцам в ночь вторжения настоящий ад. Иракцы пытались перебросить к месту нашего боя бронетехнику из города, но им даже близко не удалось подойти. В какой-то момент арабы поняли, что их вздрючили, и начали разбегаться.

Это была большая ошибка. Так они просто стали лучше видны с воздуха. Самолеты продолжали прибывать, и каждому находилась цель. Иракцев умножали на ноль. Ты слышал выстрелы в воздухе за спиной — тра-та-та-та, — затем эхо — ра-ра-ра-ра, и почти сразу после этого взрывы и другой грохот, производимый попадающими в цель снарядами.

Мать твою, подумал я про себя, вот здорово. Мне, черт возьми, это нравилось. Этот адреналин и возбуждение мне чертовски по душе.

Химическая тревога

Британцы прибыли в первой половине дня. К тому моменту бой уже закончился. Конечно, мы не могли удержаться, чтобы не подколоть их.

«Добро пожаловать. Сражение окончено, — сообщили мы. — Здесь безопасно».

Сомневаюсь, что они поняли юмор, разговаривать было довольно трудно. Англичане очень смешно говорят по-английски. Совершенно обессиленные, мы через ворота прошли внутрь нефтяного комплекса к зданию, которое было полностью разрушено во время недавнего боя. Мы устроились в руинах между груд мусора и заснули.

Через несколько часов я поднялся. Большинство парней из моей роты тоже были на ногах. Мы вышли наружу и начали проверку периметра нефтяных полей. Во время этой процедуры мы обнаружили некоторые из якобы отсутствующих у иракцев средств ПВО. Но данные разведки не нуждались в обновлении — эти средства ПВО были уже не в той форме, чтобы кого-то побеспокоить.

Повсюду лежали мертвые тела. Мы видели одного парня, которому в буквальном смысле слова оторвало задницу. Он истек кровью до смерти, но перед этим сделал все возможное, чтобы уползти от самолетов. В грязи остался кровавый след.

Пока мы занимались этим осмотром, я заметил вдалеке пикап. Он двигался по дороге и остановился менее чем в миле от нас.

Белые гражданские пикапы использовались иракцами в военных целях на протяжении всей кампании. Чаще всего это были версии Toyota Hilux, компактного пикапа, существующего во множестве вариантов. (В Соединенных Штатах Hilux часто называют SR5; эта модель в Америке давно уже не продается, но в других странах она довольно популярна.) Не вполне понимая, что происходит, мы уставились на грузовичок, пока не услышали странный звук.

Что-то шлепнулось в нескольких метрах от нас. Иракцы обстреляли нас из миномета, установленного в кузове пикапа. Мина, не причинив нам вреда, утонула в пропитанной нефтью грязи.

«Слава Богу, она не взорвалась, — сказал кто-то. — Мы были бы мертвы». Белый дымок начал куриться над тем местом, где мина ушла в грязь. «Газы!» — закричал кто-то.

Мы со всех ног рванули обратно к воротам. Но еще до того, как нам удалось их достичь, английский часовой захлопнул створки и отказался их открывать.

«Вы не можете войти, — прокричал один из них. — Вы были в зоне химического поражения!»

В то время как «кобры» ^[49] Корпуса морской пехоты пролетали над нашими головами, чтобы позаботиться о грузовичке с минометом, мы пытались определить, умираем ли мы или же еще нет.

Когда спустя несколько минут мы обнаружили, что все еще дышим, был сделан вывод о том, что дым на месте падения мины представлял собой… просто дым. Или, может быть, пар, шедший от грязи. Или что-то еще. Что-то шипело в песке, но не взорвалось, и газа тоже не было.

Какое облегчение.

Шатт-эль-Араб

Когда на полуострове аль-Фао операция была закончена, мы вытащили два из наших DPV и выехали на дорогу, ведущую на север к реке Шатт-эль-Араб. Эта река, впадающая в Персидский залив, разделяет Иран и Ирак. Мы должны были предотвратить возможные атаки террористов-самоубийц на катерах и спуск по реке плавающих мин. Мы обнаружили старую погранзаставу, брошенную иракцами, и устроили в ней наблюдательный пост.

Наши правила ведения войны были очень просты: если ты видишь кого-то в возрасте от шестнадцати до шестидесяти пяти, и это мужчина, стреляй в него. Убивай каждого мужчину, которого видишь.

Конечно, никто не объявлял нам об этом официально, но идея была именно такая. Но сейчас, когда перед нами был Иран, мы получили четкий приказ не открывать огня, по крайней мере, в сторону Ирана.

Каждый вечер нас будут обстреливать с другого берега реки. При этом мы не сможем открыть огонь, не запросив разрешения вышестоящего начальства. Ответ всегда будет четким: «НЕТ!» Очень громко и ясно.

Оглядываясь назад, я понимаю, что это было очень разумно. Самым тяжелым нашим вооружением были два «шестидесятых» и «Карл Густав». У иранцев была многочисленная артиллерия и хорошо пристрелянные ориентиры. Им ничего не стоило расстрелять нас. Фактически им только того и надо было, что втянуть нас в перестрелку, после чего они могли бы нас убить.

Впрочем, тогда нас это ужасно злило. Кто-то по тебе стреляет, а ты не можешь выстрелить в ответ.

После воодушевляющего начала войны мы заскучали. Мы просто сидели на месте и ничего не делали. У одного из наших парней была видеокамера, и мы занимались тем, что хохмили и записывали это. Больше заняться было нечем. Мы собрали брошенное иракцами оружие и боеприпасы в большую кучу, чтобы взорвать. Иракцы не посылали лодки в нашу сторону, а иранцы делали по одному выстрелу и ждали ответной реакции. Чуть ли не самым интересным развлечением у нас было пробраться в воду и помочиться в сторону Ирана.

В течение нескольких недель мы по очереди дежурили на посту: двое несут вахту, четверо отдыхают, контролируя радиоэфир и наблюдая за рекой. В конце концов нам на смену прислали других «котиков», а нас отослали обратно в Кувейт.

Бег к Багдаду

К тому моменту начался так называемый «бег к Багдаду». Части американских войск и их союзников потоком хлынули через границу, непрерывно продвигаясь вперед.

Несколько дней мы провели на базе в Кувейте в ожидании дальнейших приказов. Это было даже хуже, чем торчание на границе. Мы рвались в бой. Вокруг было огромное число заданий, которые мы могли бы выполнить — ликвидация «несуществующих» систем ПВО, к примеру, — но командование, казалось, не желало нас использовать.

Нашу командировку продлили, так что мы смогли принять участие в начале иракской кампании. Но теперь появились слухи, что нас возвращают в Штаты, а наше место займут «котики» из Пятого отряда. Никто не хотел покидать Ирак именно теперь, когда, наконец, дошло до настоящего дела. Наш дух был подорван. Мы все озлобились.

В довершение всего иракцы прямо перед началом наземной операции запустили несколько «Скадов» ^[50]. Большую часть сбили зенитно-ракетные комплексы «Патриот», но одна ракета достигла цели. Знаете ли вы, что она попала в то самое кафе «Старбакс», где мы частенько «зависали» во время предвоенных тренировок?

Какая низость — атаковать ракетами кафе! Впрочем, могло ведь быть и хуже. Иракская ракета запросто могла попасть в закусочную Dunkin Donuts.

Вся штука была в том, что президент Буш только-только объявил войну, когда ракета разнесла кафе. Вы можете сколь угодно парить мозги ООН, если пожелаете, но когда вы нарушаете право людей на получение напитков с кофеином, за это придется платить.

Мы оставались на базе три или четыре дня, непрерывно ворча и пребывая в самом поганом расположении духа. Затем, наконец, нас прикомандировали к морской пехоте, наступавшей в направлении Насирии. Мы вернулись на войну.

Близ Насирии

Насирия — город на берегу реки Евфрат в Южном Ираке, примерно в 125 милях (200 км) к северо-западу от Кувейта. Сам город был взят морской пехотой еще 31 марта, но боевые действия в его окрестностях продолжались еще довольно долго, поскольку небольшие группы иракских солдат и фидаинов ^[51] продолжали сопротивление и нападения на американцев. Именно близ Насирии в первые дни иракской кампании попала в плен Джессика Линч ^[52].

Некоторые историки считают, что сопротивление, оказанное морским пехотинцам в этом районе, было самым ожесточенным за всю войну, и сравнивают эти бои с кровопролитными боями, происходившими во Вьетнаме и, позднее, в эль-Фаллудже ^[53]. Помимо собственно города, морская пехота заняла аэродром Джалиба, несколько мостов через Евфрат, дороги и пригороды, взятие которых было необходимо для обеспечения безопасного пути в Багдад на ранних стадиях развития кампании. Уже тогда они начали встречать фанатичное сопротивление, которое стало типичным после падения Багдада.

Мы играли в этих событиях очень небольшую роль. Нам пришлось поучаствовать в нескольких сражениях, но основную их тяжесть вынесли на себе морские пехотинцы. Я не могу рассказывать об этих событиях, потому что это то же самое, как описывать пейзаж, глядя через соломинку.

Если вам приходится иметь дело с армейскими частями и Корпусом морской пехоты, вы сразу чувствуете разницу. Армейцы — серьезные ребята, но их боевые качества сильно зависят от конкретной воинской части. Некоторые подразделения превосходны, в них служат отважные первоклассные солдаты. Есть абсолютно ужасные; большинство где-то посередине.

По своему опыту скажу, что морские пехотинцы все хороши, без оговорок. Они готовы сражаться не на жизнь, а на смерть. Каждый из них мечтает оказаться в бою и убивать врагов. Это действительно крутые парни.

Нас выбросили в пустыне глубокой ночью. С рампы транспортного вертолета съехали два трехместных DPV. На сей раз почва оказалась достаточно твердой для того, чтобы никто не увяз.

Мы были в тылу наступающих американских частей, никакого противника поблизости не было. Мы двинулись через пустыню и ехали до тех пор, пока не добрались до базового лагеря войск США. Отдохнув несколько часов, мы отправились на разведку в интересах продвигающихся вперед частей Корпуса морской пехоты.

Пустыня вовсе не была безлюдной. Хотя дикие места занимают большие пространства, тут и там разбросаны городки и маленькие селения. Города мы старались обходить, ограничиваясь наблюдением с большой дистанции. Наша работа заключалась в том, чтобы определить дислокацию вражеских опорных пунктов и радировать об этом командованию морпехов, чтобы те могли определить, следует ли атаковать их или же обойти. Поэтому мы часто останавливались на гребнях холмов для внимательного изучения окрестностей.

За весь день случился только один примечательный контакт. Мы вышли на окраину города. Видимо, мы чересчур приблизились, потому что попали под обстрел. Я ответил очередью из крупнокалиберного пулемета, а затем, когда мы развернулись, чтобы унести свои задницы, добавил из «шестидесятого».

В тот день мы проехали сотни миль. В конце дня мы прилегли ненадолго отдохнуть, и снова тронулись, едва настала ночь. Когда по нам начали стрелять, пришел новый приказ. Командующий операцией отзывал нас назад и выслал за нами вертолет.

Вы, вероятно, полагаете, что нам как раз и нужно было вызвать на себя огонь противника, чтобы выявить его огневые точки. Возможно, вы думаете, что раз мы приблизились к противнику настолько близко, что он начал стрелять, значит, нам удалось обнаружить значительные вражеские силы. Не исключено, что вы считаете наши действия правильными.

Может, и так. Но наш командир считал иначе. Он хотел, чтобы мы оставались необнаруженными. Он не хотел никаких потерь, даже несмотря на то, что их ценой мы бы успешно выполнили задачу. И я должен отметить, что, несмотря на обстрел, мы не потеряли ни одного человека.

Мы очень разозлились. Мы целую неделю ждали этой разведки. У нас было полно горючего, воды, еды, и мы точно знали, где и как пополнить запасы в случае необходимости. Черт, да мы могли доехать до самого Багдада, который все еще оставался в руках иракцев.

Удрученные, мы вернулись на базу.

Это не было концом войны для нас, но это был плохой знак относительно того, что ждет нас впереди.

Вы должны понять: ни один «морской котик» умирать не хочет. Смысл войны, как сказал Паттон, не в том, чтобы умереть за свою родину, а в том, чтобы сукин сын с той стороны умер за свою. Но еще мы хотим сражаться.

Отчасти это личное. Примерно как у спортсменов: спортсмен хочет участвовать в большой игре, хочет состязаться на площадке или на ринге. Отчасти (по большей части, я считаю) это патриотизм.

Это одна из тех вещей, которые невозможно объяснить словами. Но, может быть, это поможет меня понять.

Вскоре после описанных выше событий мы оказались участниками изматывающего огневого боя. Десятеро наших провели почти сорок восемь часов на третьем этаже старого заброшенного кирпичного здания, не снимая индивидуальной бронезащиты в более чем стоградусную жару ^[54]. Пули влетали практически непрерывно, разбивая стены вокруг нас. Небольшие перерывы мы делали только, чтобы перезарядить оружие.

Наконец, когда взошло солнце, звуки стрельбы и ударов пуль о кирпич прекратились. Бой закончился. Стало устрашающе тихо.

Когда на выручку к нам пришли морские пехотинцы, их взору открылась следующая картина: все десятеро лежали, привалившись к стенам, или прямо на полу. Некоторые перевязывали раны, другие просто «впитывали» ситуацию.

Один из морпехов снаружи здания водрузил над позицией американский флаг. Кто-то играл национальный гимн — понятия не имею, откуда взялась музыка — но это было так символично и так глубоко запало в душу, что осталось навсегда одним из самых сильных моих воспоминаний.

Все бойцы встали, подошли к окнам и отдали честь. Слова гимна эхом звучали в каждом из нас, в то время как мы смотрели на звездно-полосатый флаг, развевающийся в буквальном смысле слова в первых солнечных лучах ^[55]. Напоминание о том, за что мы сражаемся, прибавило слезы к струйкам лившегося с нас пота и крови.

Я в буквальном смысле слова жил в «стране свободы» и «доме храбрецов» ^[56]. Это не пустые слова для меня. Я чувствую это в моем сердце. Я чувствую это в моей груди. Даже если гимн исполняется во время спортивных соревнований, а кто-то болтает, или не снимает головной убор, меня это злит. Я не один, чтобы молчать об этом, во всяком случае.

Для меня и для других «морских котиков», с которыми я был, необходимость находиться в самой гуще боя естественным образом проистекала из патриотизма. Как часть, подобная нашей, может сражаться, во многом зависит от командования, в том числе от непосредственного руководителя операции. Офицеры SEAL очень разные. Есть хорошие, есть плохие. А некоторые просто котята.

Да, они могут быть суровыми с виду, но для того чтобы быть хорошим лидером, нужно нечто большее. Методы, которые использует лидер, цели, которые он ставит — все это определяет крепость духа его подчиненных.

Наше верховное командование хотело обеспечить стопроцентный успех при нулевых потерях. Звучит восхитительно — кто не хочет достичь успеха и кто хочет испытывать боль? Но с войной это несовместимо и нереально. Если ваша цель — стопроцентный успех при нулевых потерях, вам придется ограничиться очень небольшим числом проводимых операций. Вы не должны идти ни на какой риск.

В идеале, мы могли бы полностью взять на себя решение всех снайперских и разведывательных задач близ Насирии. Мы могли бы играть намного более заметную роль в машине морской пехоты. Мы могли бы спасти чьи-то жизни.

Мы хотели бы выходить ночью перед тем, как морские пехотинцы должны занять очередной город или поселок, и устраивать разведку боем, ослабляя оборону, выявляя огневые точки и уничтожая столько плохих парней, сколько сможем. Мы провели несколько подобных операций, но намного меньше, чем было в наших силах.

Зло

Я почти ничего не знал об исламе. Я воспитывался как христианин, и я слышал о вековых религиозных конфликтах. Я знал о крестоносцах, и я знал о том, что здесь испокон века была вражда и войны.

Но я также знал, что христианство сильно изменилось со времен Средневековья. Мы не убиваем людей просто за то, что они молятся другим богам.

После того как армия Саддама разбежалась или была разбита, нам пришлось воевать в Ираке с религиозными фанатиками. Они ненавидели нас за то, что мы не были мусульманами. Они хотели убить нас, невзирая на то, что мы просто пришли свергнуть их диктатора, лишь за то, что у нас иная вера.

Разве не религия должна учить терпимости?

Говорят, что врага следует держать на расстоянии, чтобы убить его. Если это правда, то в Ираке инсургенты сильно облегчают нам задачу.

Фанатики, с которыми мы воюем, ничему не придают ценности, кроме своей извращенной интерпретации религии. Чаще всего они просто заявляют о том, как важна для них религия (в большинстве своем они даже не молятся). Очень многие принимают наркотики, чтобы придать себе смелости идти в бой.

Многие повстанцы были трусливы. Многие из них принимают наркотики, которые поддерживают их мужество. Без этих препаратов, сами по себе, они ничего не представляют. У меня есть видеосъемки, на которых в доме засняты отец и дочь, находящиеся в розыске. Они были внизу, под лестницей. По какой-то причине наверху взорвалась светошумовая граната.

На записи видно, как отец прячется за спиной своей дочери, боясь, что его убьют; он готов принести в жертву своего ребенка.

Скрытые тела

Возможно, они были трусливы, но повстанцы определенно убивали людей. Инсургенты не утруждали себя рассуждениями о правилах ведения войны или опасениями насчет военного суда. Если это сулило им какую-то выгоду, они готовы были убить любого иностранца, и неважно, солдат это или гражданский.

Как-то нас отправили осмотреть одно здание, где, по слухам, содержались пленные американцы. В доме мы никого не нашли. Но в подвале сразу бросились в глаза свежие следы. Поэтому мы установили освещение и начали копать.

Довольно скоро я наткнулся на ногу в брюках, затем появилось и все тело, свежезахороненное. Американский солдат. Сухопутные войска.

Рядом с ним был еще один. Затем еще, на сей раз в камуфляже морского пехотинца.

Мой брат завербовался в морскую пехоту незадолго перед 11 сентября 2001 года ^[57]. Я ничего не знал о его местонахождении, и предполагал, что он воюет в Ираке.

Сам не знаю почему, но, пока я вытаскивал из ямы мертвое тело, я был абсолютно уверен, что это мой брат. Нет, не он. Я помолился про себя, и мы продолжили копать.

Еще одно тело, еще один морпех. Я наклонился и заставил себя посмотреть. Не он.

Чем больше людей мы доставали из могилы — а там их было много, — тем более я был уверен, что один из них окажется моим братом. У меня внутри все сжималось. Я продолжал копать. Меня тошнило.

Наконец, мы закончили. Среди мертвецов моего брата не оказалось.

Я чувствовал облегчение, почти восторг — моего брата здесь не было! А потом при виде убитых молодых мужчин, которых мы выкопали, на меня навалилась невероятная тоска.

Вскоре я, наконец, получил известия о моем брате. Выяснилось, что он действительно в Ираке, но чрезвычайно далеко от того места, где мы обнаружили тела убитых пленных. У него были свои трудности и печали, но уже сам факт, что я услышал его голос, принес мне огромное облегчение.

Я все еще был старшим братом, который обязан заботиться о младшем. Черт побери, да ему не нужна была моя протекция; он был морским пехотинцем, крутым парнем. Но каким-то образом старые инстинкты продолжают действовать…

В другом месте мы обнаружили бочки с химическими реагентами, которые могли быть использованы в качестве компонентов биохимического оружия. Все говорят о том, что у Саддама не было в Ираке оружия массового поражения, вероятно, имея в виду готовую к применению атомную бомбу, а не отравляющие вещества и их полуфабрикаты, которых у Саддама на складах было великое множество.

Возможно, об этом умалчивают постольку, поскольку почти все эти химикаты были поставлены из Германии и Франции — стран, которые считаются нашими западными союзниками.

Вопрос, который я все время себе задаю, — куда Саддам все это спрятал перед нашим вторжением. Мы сделали столько предупреждений, что у него, несомненно, было время переместить и закопать тонны химических материалов. Где это зарыто, как оно проявится, что отравит — я думаю, это очень хорошие вопросы, на которые никто и никогда не ответит.

Однажды мы нашли что-то непонятное в пустыне и решили, что это зарытые в песок самодельные взрывные устройства. Мы вызвали саперов. То, что они откопали, было не бомбой — это был самолет.

Саддам закопал кучу своих самолетов в пустыне. Их накрыли пластиком и попытались спрятать. Возможно, диктатор рассчитывал, что повторится операция «Буря в пустыне» — мы быстро ударим и уйдем.

Он ошибся.

«Мы собирались умереть»

Мы продолжали взаимодействовать с морской пехотой по мере ее продвижения на север. Как правило, мы двигались на острие наступления, в нашу задачу входило обнаружение узлов сопротивления. И хотя мы располагали данными разведки о том, что в этом районе имеются иракские войска, мы не рассчитывали встретить крупные силы противника.

В это время мы действовали целым взводом; все шестнадцать человек. Мы заняли небольшое здание на окраине города. Как только мы там оказались, по нам открыли огонь.

Перестрелка быстро усилилась, через несколько минут мы поняли, что окружены, и пути к отступлению нам отрезали несколько сот иракцев.

Я начал убивать иракцев, — мы все начали, — но на месте каждого сраженного появлялись пятеро, чтобы занять его место. Это продолжалось несколько часов, огневой бой то разгорался, то стихал.

Боестолкновения в Ираке чаще всего были спорадическими. Обычно интенсивный огонь продолжался несколько минут, иногда даже час или около того, после чего иракцы отступали. Или же отступали мы.

На этот раз было иначе. Бой волна за волной продолжался всю ночь. Иракцы знали, что нас намного меньше и что мы окружены. Мало-помалу они начали приближаться к нам, до тех пор, пока не стало очевидно, что они готовятся к штурму.

Мы были готовы. Мы собирались умереть. Или, что хуже, попасть в плен. Я подумал о своей семье и о том, как ужасно это должно быть. Я решил, что умру первым.

Я расстрелял большую часть боезапаса, но теперь бой шел на гораздо более короткой дистанции. Я начал обдумывать, что делать, если дойдет до рукопашной. Я решил пустить в дело пистолет, нож, драться голыми руками — любым способом.

А затем я должен был умереть. Я подумал о Тае, и о том, как я люблю ее. Потом я понял, что мне нельзя отвлекаться, и постарался сосредоточиться на бое.

Иракцы продолжали приближаться. По нашим расчетам, у нас оставалось пять минут жизни. Я начал мысленно их отсчитывать.

Я не далеко успел продвинуться в этом, когда наш радиопередатчик пискнул и сообщил: «Мы приближаемся к вам, направление на шесть часов».

Наши шли на выручку. Мобильные части.

Это были морские пехотинцы. Мы не умрем. По крайней мере, не через пять минут.

Слава Богу!

Из боя

Этот бой стал последним заметным событием во время нашей первой командировки. Командир отозвал нас обратно на базу.

Это было расточительство. Морские пехотинцы каждый вечер отправлялись в Насирию, чтобы ликвидировать очаги сопротивления. Они могли бы выделить нам наш собственный сектор патрулирования. Мы могли бы взять его под контроль и ликвидировать там всех плохих парней — но командир наложил запрет на эту идею.

Мы слышали это на передовой базе и в лагерях, где мы сидели и ждали приказа, чтобы заняться каким-нибудь настоящим делом. «Гром» — польский спецназ — свою работу делал. Они говорили нам, что мы — лев, лежащий перед собаками.

Морские пехотинцы не были столь дипломатичны. Возвращаясь на базу, они спрашивали у нас:

«А сегодня вы скольких уделали? Ах, да, вы же не выходили из лагеря…»

Удар ниже пояса. Но я их не упрекаю. Я думаю, что наше командование трусило.

Мы начали тренировки по захвату дамбы Мукараин к северо-востоку от Багдада. Дамба имела большое значение не только потому, что обеспечивала город электроэнергией, но и по той причине, что ее разрушение привело бы к затоплению обширной местности и замедлению продвижения союзных войск. Но операция постоянно переносилась на более поздний срок, и в конце концов мы сдали ее вместе с другими делами Пятому отряду SEAL, сменившему нас в порядке ротации частей (кстати, операция, проводившаяся по нашему плану, завершилась успехом).

Мы много чего еще могли сделать. Я не знаю, как бы это отразилось на общем ходе войны. Мы бы точно могли спасти сколько-то жизней здесь и там, может быть, сократить продолжительность отдельных операций на день или два. Но вместо этого нам было приказано собираться домой. Наша командировка закончилась.

Несколько недель я провел на базе, ничего не делая. Я ощущал себя маленьким вонючим трусом, играющим в видеоигры в ожидании транспорта.

Я был чрезвычайно озлоблен. Я даже подумывал о том, чтобы уйти из SEAL и расстаться с флотом.

Глава 5

Снайпер

Тая:

Когда Крис впервые вернулся домой, ему все казалось противным. Особенно Америка.

По пути домой в машине мы слушали радио. Никто не говорил о войне; жизнь продолжалась, как будто в Ираке ничего не происходило.

«Они говорят о всяком дерьме, — сказал Крис. — Мы воюем за страну, а никому в ней и дела до этого нет».

Он был очень разочарован, когда началась война. Он находился в Кувейте и увидел по телевидению какой-то негативный репортаж об армии. Он позвонил и сказал: «Знаешь, что? Если это то, что они думают, то имел я их всех. Я здесь и я готов пожертвовать жизнью, а они какую-то фигню делают».

Я сказала ему, что множество людей переживают, и не только об армии в целом, а лично о нем. Я, его друзья в Сан-Диего и Техасе, его семья.

Но жизнь дома давалась ему нелегко. Он вскакивал как от удара. Он всегда был нервным, но теперь, если мне ночью нужно было выйти, то перед тем, как лечь обратно, я останавливалась у постели и звала его по имени. Его нужно было разбудить в этот момент, чтобы не оказаться жертвой его «основного инстинкта».

Однажды я проснулась и увидела, что он держит мою руку в своих руках: за запястье и чуть выше локтя. Судя по звукам, он спал, и было похоже, что он готов сломать мою руку пополам. Я старалась сохранять спокойствие и повторяла его имя все громче и громче, чтобы разбудить, но не испугать его — иначе он бы точно меня изувечил. В конце концов, он проснулся и отпустил меня.

В конце концов мы приспособились к мирной жизни.

Страх

Из SEAL я все-таки не ушел.

Если бы по контракту мне оставалось еще долго, я, может быть, и поддался бы искушению и подал бы рапорт о переводе в морскую пехоту. Но такой возможности у меня не было.

У меня имелись определенные надежды. Когда «котики» возвращаются из командировки в зону боевых действий, в руководстве отряда обычно происходят перестановки, и всегда есть шанс, что у вас появится новое начальство. И не исключено, что оно будет лучше прежнего.

Я говорил с Таей и рассказал о своем недовольстве. Конечно, у нее был другой взгляд на вещи: она была просто счастлива, что я вернулся домой целым. Тем временем на начальство излился звездный дождь за участие в боевых действиях. Они получили свою славу.

Вонючую славу.

Вонючую славу за войну, в которой они не сражались и в которой заняли трусливую позицию. Их трусость оборвала жизни, которые могли быть сохранены, если бы нам дали выполнять нашу работу. Это и есть политика: кучка хитрецов в безопасности награждает друг друга, в то время как где-то гибнут живые люди.

Начиная с того раза, после каждого возвращения из командировки, я неделю не выходил из дома. Мне просто надо было побыть одному. Чаще всего нам давали месяц отпуска на отдых, разбор и сортировку багажа. Так вот, первую неделю я всегда был дома, сам с собой и с Таей. Только после этого я мог общаться с друзьями и семьей.

Меня не мучали кошмарные воспоминания о боях. Мне необходимо было одиночество.

Впрочем, после первой командировки у меня был один яркий флешбэк, хотя и короткий, продолжительностью всего несколько секунд. Я сидел в комнате, которую мы использовали как офис в нашем доме в Альпине близ Сан-Диего. Там имелась охранная сигнализация, и Тая случайно включила ее, когда пришла домой.

В жизни мне не было так страшно, просто до смерти. Я внезапно оказался в Кувейте. Я нырнул под стол. Я был уверен, что началась ракетная атака и на меня летит «Скад».

Мы, конечно, посмеялись потом. Но в те несколько секунд мне было совсем не до смеха. Мне было намного страшнее, чем тогда, когда в Кувейте я попал под настоящий ракетный обстрел, и на нас летел настоящий «Скад».

У меня было больше приключений с сигнализацией, чем я могу рассказать. Однажды я встал, когда Тая уже ушла на работу. Как только я вылез из постели, сработала сигнализация, бывшая в режиме голосовых сообщений. Компьютерный голос заверещал:

«Тревога! Посторонний в доме! Вторжение!»

Я схватил пистолет и приготовился к встрече со злоумышленником. Сукин сына, вторгшегося в мой дом, нигде не было видно.

«Посторонний в доме! Гостиная!»

Я по возможности тихо прошел в гостиную, и, используя все полученные в SEAL навыки, провел осмотр помещения. Пусто. Очень умный преступник.

Я направился в холл.

«Посторонний в доме! Кухня!»

На кухне я тоже никого не обнаружил. Хитрый сукин сын.

«Посторонний в доме! Холл!»

Вот ведь гад!

Не стану описывать, сколько еще я бегал по комнатам, прежде чем обнаружил, что посторонний — это я. Тая по недоразумению включила сигнализацию в режиме, при котором квартира считается пустой и тревога срабатывает от датчиков движения.

Можете посмеяться. Вместе со мной, но не надо мной, хорошо?

Я всегда казался более уязвимым дома. После каждой командировки что-то обязательно случалось со мной, особенно во время тренировок. Я ломал пальцы на руках и ногах, получил все возможные виды мелких повреждений. В командировках на войну я был просто неуязвим.

«Ты снимаешь кепку супергероя каждый раз, когда возвращаешься домой из командировки», — любит шутить Тая.

Со временем я убедился, что это правда.

Все время, пока я отсутствовал, мои родители очень нервничали. Они хотели видеть меня сразу, как только я оказывался дома, и моя потребность побыть в одиночестве, как мне кажется, ранила их сильнее, нежели они говорили. Когда мы, наконец, встретились, это был по-настоящему счастливый день.

Отец особенно тяжело переживал мои командировки, и внешне это проявлялось гораздо заметнее, чем у матери. Это забавно — если ситуация нам неподконтрольна, сильные люди, привыкшие к самостоятельности, чувствуют себя намного хуже, чем все остальные. Знаю это по себе.

Этот шаблон повторялся при каждом моем возвращении из командировок. Моя мама переносила все стоически; мой отец, стоик во всех остальных ситуациях, превращался в семейного «переживальщика».

Школьник

Я пожертвовал частью моего отпуска и прибыл на службу на неделю раньше, чтобы попасть в школу снайперов. Я готов был ради этого пожертвовать и большим.

Снайперы морской пехоты давно и вполне заслуженно привлекают к себе внимание, а программа их подготовки считается одной из лучших в мире. По большому счету, снайперы SEAL должны готовиться вместе с ними. Но мы пошли дальше и основали собственную школу, адаптировав многие вещи, которые делают морские пехотинцы, к специфике службы «морских котиков». По этой причине подготовка в школе снайперов SEAL длится почти в два раза больше времени.

Подготовка в школе снайперов была одним из самых тяжелых испытаний, через которые мне пришлось пройти, сразу на втором месте после BUD/S. Наши головы постоянно чем-то были заняты. Мы поздно ложились и рано вставали. Мы все время бегали или подвергались иному стрессу.

Это и было ключевым элементом подготовки. Поскольку стрелять по нам инструкторы не могли, они использовали любые другие способы, чтобы мы чувствовали себя под прессом. Мне говорили, что только 50 % поступивших в школу снайперов SEAL успешно ее заканчивают. Могу в это поверить.

Сначала курсанты обучаются использовать компьютеры и камеры, являющиеся частью нашей работы. Снайперы SEAL — это не просто стрелки. Фактически стрельба — это лишь небольшая часть нашей работы. Важная, жизненно важная, но это далеко не все.

Снайпер SEAL должен уметь наблюдать. Это основополагающий навык. Ему вполне могут приказать, действуя в отрыве от главных сил, произвести разведку и собрать максимальное количество сведений о противнике. И даже если он имеет задание на уничтожение конкретной высокоприоритетной цели, первым делом он обязан изучить место проведения операции. Ему понадобятся современные навигационные навыки и инструменты, вроде GPS, а также умение проанализировать и преподнести собранную информацию. С этого мы и начали.

Следующая часть курса, во многих отношениях самая тяжелая, это выслеживание (сталкинг). На этом этапе происходит наибольший отсев. Сталкинг включает в себя скрытное выдвижение на позицию (легче сказать, чем сделать). Нужно плавно и осторожно добраться до места, обеспечивающего наилучшие условия для выполнения задания. И дело здесь не в терпении, по крайней мере не только в нем. Это профессиональный навык.

Я не слишком терпелив от природы, но я понял, что достижение успеха в выслеживании требует времени. Если нужно убить кого-то, придется ждать день, неделю, две недели.

И я действительно ждал.

Я ждал столько, сколько потребуется. И конечно, без перерывов для принятия душа.

В ходе одного из упражнений нам нужно было пересечь покосный луг. Я несколько часов потратил на то, чтобы покрыть свой маскировочный костюм травой и сеном. Маскировочный костюм изготовлен из брезента и представляет собой базовый камуфляж для снайпера, находящегося в засаде. Костюм сделан таким образом, что на его поверхности можно закрепить траву, или сено, или другие материалы, позволяющие слиться с окружающей местностью. Брезент добавляет глубину, и все это не выглядит, как грязь и трава, налипшая на одежду, пока вы ползли через поле. Это выглядит, как заросли.

Но… в маскировочном костюме жарко, вы обливаетесь потом. И он вовсе не делает вас невидимым. Когда возникает необходимость сменить позицию, вам приходится менять и камуфляж. Вы должны выглядеть так же, как местность, по которой вы движетесь.

Я помню, однажды я м-е-д-л-е-н-н-о полз через поле, когда услышал звуки, издаваемые поблизости гремучей змеей. Гремучка облюбовала для засады камень, который мне надо было пересечь. Уходить она не собиралась. Не желая выдавать свое местоположение инструктору, наблюдавшему за мной, я потихоньку пополз в сторону, меняя свой курс. С некоторыми врагами сражаться не стоит.

Во время тренировок по сталкингу вас не оценивают по первому выстрелу. Оценивают по второму. Иными словами, смотрят, видно ли было вас после выстрела?

Следует надеяться, что нет. Ибо это означает для вас не только хорошую возможность выстрелить снова, но также и уйти с позиции. И хорошо бы живым.

Очень важно помнить, что идеальных окружностей не бывает в природе, а это означает, что вы должны сделать все возможное, чтобы замаскировать оптический прицел и ствол винтовки. Я беру ленточки и закрепляю их на стволе, а потом окрашиваю из баллончика, чтобы придать сходства с камуфляжем. Я оставляю немного растительности перед прицелом и перед стволом — мне не требуется видеть все, нужна только цель.

Лично для меня сталкинг был труднейшим элементом курса. Я чуть не провалил его, мне не хватало выдержки. И только после успешного преодоления этого этапа мы перешли к стрельбе.

Оружие

Меня часто спрашивают об оружии: что используют снайперы, каким оружием я владею, какое предпочитаю. В боевой обстановке я выбираю оружие в зависимости от того, какую работу нужно сделать и в какой обстановке. В снайперской школе мы изучили очень много образцов стрелкового оружия, так что я не только умею со всеми ними управляться, но и могу определить, какое для какой задачи лучше подходит.

В школе снайперов я освоил четыре основных винтовки. Две из них — полуавтоматические с магазинным питанием: 5,56-мм снайперская винтовка Мк-12 и 7,62-мм снайперская винтовка Мк-11. (Когда я говорю об оружии, я часто просто упоминаю калибр, поэтому Мк-12 это 5,56).

Следующая — это моя.300 WinMag (7,62 мм). Это винтовка с магазинным питанием, но с ручной перезарядкой. Как и две другие, она снабжена глушителем. Это означает, что на конце ствола она имеет устройство, гасящее вспышку выстрела, и снижающее громкий хлопок в момент покидания пулей ствола; очень похоже на автомобильный глушитель. (Глушитель не позволяет добиться полной тишины, как некоторые думают. Не вдаваясь в технические подробности, принцип действия его таков: глушитель изменяет направление и скорость пороховых газов, вылетающих из ствола в момент выстрела. Вообще говоря, есть два типа глушителей: одни закрепляются на стволе оружия, другие являются конструктивным элементом ствола. Среди других полезных эффектов использования глушителя следует упомянуть уменьшение отдачи, что делает стрельбу более точной.)

У меня также была винтовка калибра 12,7 мм без глушителя. Давайте поговорим о каждой из винтовок отдельно.

МК-12

Официально она называется винтовкой частей специального назначения ВМС США Мк-12, у нее 16-дюймовый ствол, но в остальном она имеет ту же платформу, что и М-4. Питание — магазинное. Магазин вмещает 30 патронов 5,56 х 45 мм, но может использоваться и магазин уменьшенной емкости (на 20 выстрелов).

Боеприпасы для этой винтовки разработаны на базе известной модели.223, они меньше и легче большинства используемых военными патронов. Пулю 5,56 нельзя считать наилучшим выбором, если вы планируете убить кого-то. Может понадобиться несколько выстрелов, чтобы противник упал, особенно если это накачанные наркотиками сумасшедшие, с которыми нам приходилось иметь дело в Ираке, если только вам не удастся сразу попасть в голову. И в отличие от того, что вы думаете, не все снайперские выстрелы (по крайней мере, не все мои) направлены в голову. Я обычно целился в центр масс — хорошая жирная цель посередине корпуса, занимающая много места.

Это чрезвычайно простое в обращении оружие, и его детали теоретически взаимозаменяемы с винтовкой М-4, которая хоть и не является снайперской, но все же весьма эффективна в бою. Когда я вернулся во взвод, я взял нижнюю часть затворной коробки от своей М-4 и соединил ее с верхней частью затворной коробки от Мк-12. Получилась винтовка с удобным складным прикладом и с возможностью ведения полностью автоматического огня. (Я уже видел промышленные образцы винтовки Мк-12 со складным прикладом.)

Во время патрулирования я предпочитаю короткий приклад. Такое оружие быстрее можно вскинуть и прицелиться. Оно также лучше подходит для работы в стесненных условиях и внутри помещений.

Еще одно замечание по поводу моих персональных предпочтений: я никогда не использую режим полностью автоматической стрельбы. Единственная ситуация, в которой он может понадобиться — ведение подавляющего огня, когда важно не дать поднять головы противнику. О какой-либо точности при этом говорить не приходится. Но, поскольку могут быть обстоятельства, в которых этот режим может пригодиться, я предпочитаю иметь его на всякий случай.

МК-11

Официальное наименование этого оружия — винтовка специального назначения Mk-11 Mod X. Также она известна под обозначением SR25. Это чрезвычайно универсальное оружие. Эта винтовка хороша тем, что ее можно использовать и во время патрулирования вместо М-4, и в качестве снайперской. У нее нет складного приклада, но это единственный недостаток эргономики. Я бы добавил к ней глушитель, снимая его на время патрулирования. При использовании во время снайперских операций глушитель необходим. Но если бы я был на улице или передвигался пешком, я мог бы стрелять навскидку. Винтовка самозарядная, поэтому я могу обстрелять мишень беглым огнем. В магазине помещается 20 патронов калибра 7,62 х 51 мм, имеющих гораздо более высокое останавливающее действие, чем у натовских боеприпасов 5,56-мм. Таким боеприпасом я могу уложить человека с одного выстрела.

Мы стреляли специальными патронами производства Black Hills, вероятно, лучшего производителя снайперских боеприпасов.

Мк-11 имеет плохую репутацию в качестве боевого оружия из-за своей склонности к заклиниванию. Во время тренировок мы с этим почти не сталкивались, но в реальных боевых условиях все оказалось иначе. Опытным путем мы обнаружили, что заклинивание связано с крышкой ствольной коробки; мы стали снимать эту крышку, и число отказов резко уменьшилось. Впрочем, с этой винтовкой связаны были и другие проблемы. Честно говоря, она не относится к числу моих любимых.

WIN MAC

Эта винтовка вообще другого класса.

Многие читатели наверняка знают, что название.300 Win Mag (произносится «триста-вин-маг») относится к пуле, которой снаряжается патрон.300 Winchester Magnum (7,62 х 67 мм). Это прекрасный многоцелевой патрон, высоко ценимый как за высокую точность, так и за солидное останавливающее действие.

Этот патрон используется не только в SEAL; другие службы используют различные (или слегка отличающиеся) оружейные системы. Пожалуй, наиболее известна винтовка М-24 Sniper Weapon System (SWS), в основу конструкции которой положено ружье Remington 700. (Да, тот самый «Ремингтон», который каждый желающий гражданский может купить для охоты.) В нашем случае мы начали с винтовок, собранных из трех компонентов: ложа MacMillan, доработанный ствол и механизм от «Ремингтона 700». Отличные винтовки получились.

В моем третьем взводе — тот, который был в Рамади — мы получили новые «трехсотые». В них использовалось ложе от Accuracy International, совершенно новый ствол и механизм. Версия AI имела более короткий ствол и складной приклад. Круто.

«Трехсотые» винтовки довольно тяжелые. Они стреляют как лазер. Если цель на расстоянии тысячи ярдов и дальше, используйте обычный прицел. Для более близких целей вносить корректировки практически не нужно. Вы можете установить прицел на дальность 500 ярдов и, не внося поправок, сможете поразить мишени на расстоянии от ста до семисот ярдов.

Именно винтовку.300 WinMag я использовал в большинстве операций.

.50

Это огромная, тяжеленная пушка, и я ее не люблю. Я никогда не использовал ее в Ираке.

Существует определенная романтика и даже шумиха вокруг этих ружей, стреляющих патронами 12,7x99 мм. Несколько моделей подобных винтовок состоят на вооружении в США и некоторых других странах мира. Вы, возможно, слышали о винтовках Barrett М-82 или М-107, разработанных Barrett Firearms Manufacturing. У них огромный радиус поражения при правильном использовании, и это определенно качественное оружие. Я просто вообще не люблю этот класс винтовок. (Единственная модель оружия этого калибра, которая мне нравится, производится компанией Accuracy International; она более компактна, имеет складывающийся приклад и точность у нее повыше. К сожалению, в то время таких винтовок в нашем распоряжении не было.)

Все говорят, что тяжелые снайперские винтовки отлично подходят для борьбы с транспортными средствами. Правда заключается в том, что, когда 12,7-мм пуля пробивает мотор автомобиля, он не перестает работать, и машина не останавливается в ту же секунду. Жидкости, конечно, вытекут из двигателя, и рано или поздно он заглохнет. Но это случится далеко не сразу. Пуля.338 и даже.300 даст тот же самый эффект. Нет. Самый лучший способ остановить машину — застрелить водителя. А это можно сделать при помощи самого разного оружия.

.338

Во время тренировок у нас не было «триста тридцать восьмых» ^[58]. Мы начали получать их позднее, уже в ходе войны. И снова название имеет отношение к патрону. Винтовки под этот патрон производят самые разные фирмы, в том числе MacMillan и Accuracy International. Пуля летит дальше и настильнее, чем у пятидесятого калибра, вес меньше, цена ниже, а наносимые повреждения почти такие же. Это грозное оружие.

Я использовал.338 во время своей последней командировки. Я бы ее и дальше использовал, если бы она у меня была. Единственный ее недостаток, с моей точки зрения, — отсутствие глушителя. Когда вы стреляете внутри здания, вы получаете небольшое сотрясение мозга в буквальном смысле слова, а уши уже через несколько выстрелов начинают болеть.

Раз уж мы говорим об оружии, скажу, что теперь я предпочитаю винтовки производства компании GA Precision, очень маленькой фирмы, основанной в 1999 году Джорджем Гарднером. Вместе со своими сотрудниками он уделяет внимание каждой детали, и выпускаемая им продукция просто потрясающая. Пока я был на службе, у меня не было возможности попробовать их в деле, но теперь я пользуюсь именно этим оружием.

Оптический прицел — это очень важная часть оружейной системы. Во время командировок в зону боевых действий я использовал прицелы с 32-кратным увеличением. (Увеличение прицела зависит от фокусного расстояния оптической системы. Чем больше кратность, тем лучше стрелок видит цель с большого расстояния. Но за все приходится платить, и большое увеличение тоже может оказаться помехой, в зависимости от ситуации и особенностей прицела. Прицел следует выбирать с учетом конкретных условий использования; чтобы было понятно, о чем я говорю, приведу такой пример: прицел с 32-кратным увеличением совершенно неуместен на дробовике.) В зависимости от обстоятельств оптический прицел мог быть дополнен инфракрасным или видимым лазерным красным лучом или прибором ночного видения.

«Морские котики» используют прицелы Nightforce. У них отличная оптика, кроме того, они очень прочные и живучие в экстремальных условиях. Их практически никогда не нужно калибровать. Во время командировок я также использовал дальномер Leica для определения расстояния до цели.

Большинство моих винтовок имели накладные регулируемые щеки приклада. Гребень (вообще-то так называется верхняя часть приклада, расположенная между пяткой и шейкой, но термины иногда используются в другом значении) позволяет комфортно смотреть через окуляр прицела. Раньше требовалось использовать быстротвердеющую пену, чтобы отрегулировать высоту приклада. (По мере того как линзы оптических прицелов становились крупнее, а ассортимент их увеличивался, возможность регулировки высоты приклада имеет все большее значение.)

На моих винтовках спусковой крючок отрегулирован так, что при нажатии требуется усилие в два фунта. Это очень небольшое усилие. Мне хочется, чтобы спуск удивлял меня каждый раз; я не хочу дергать винтовку в момент выстрела. Мне не нужно сопротивление: выбрал цель, изготовился, палец на спуск, мягкое нажатие и выстрел.

Как охотник, я умел стрелять, то есть умел сделать так, чтобы пуля, вылетевшая из точки А, попала в точку Б. В школе снайперов я узнал о науке, которая за этим стоит. Вот один из интереснейших фактов: оказывается, ствол винтовки не должен ни в одной точке касаться ложа. Для повышения точности они должны свободно двигаться один относительно другого. (Для того чтобы ствол «плавал» в ложе, оно должно иметь соответствующую форму. Ствол крепится к ствольной коробке, а не к цевью.) Когда вы делаете выстрел, ствол вибрирует при прохождении пули по нарезам. Вибрация передается предметам, касающимся ствола, что влияет на точность. Кроме того, есть такая штука, как сила Кориолиса ^[59]: вращение Земли тоже оказывает влияние на траекторию полета пули. Впрочем, последнее ощутимо только при стрельбе на экстремально дальних дистанциях.

В снайперской школе вы буквально живете всей этой информацией. Вы заучиваете зависимость упреждения от расстояния и от скорости движения цели — если человек идет, если он бежит. Вы продолжаете делать это до тех пор, пока эта информация не закрепится не только в вашем мозгу, но и в ваших руках, ладонях и пальцах.

В боевой ситуации я обычно учитываю поправку на дальность до цели, а поправку на ветер во внимание не принимаю. (Поправка на дальность до цели учитывает отклонение траектории полета пули от горизонтали, вызванное воздействием силы тяжести; поправка на ветер учитывает отклонение, вызванное воздействием бокового ветра.) Ветер непрерывно меняется. И в тот момент, когда я вношу поправку, направление или сила ветра переменится. Поправка на дальность другое дело — в боевой ситуации чаще всего вы не располагаете временем на внесение точных поправок. Вы должны стрелять, пока вас не застрелили.

Зачет

Я не был лучшим снайпером на курсе. Скажу больше: я провалил зачет. Это означало, что меня должны были отчислить.

В отличие от снайперов морской пехоты мы не работаем парами с корректировщиками. Философия SEAL базируется на других принципах: если с вами в поле боец, он должен воевать, а не наблюдать. Но во время подготовки мы используем корректировщиков — наблюдателей.

После того как я провалил зачет, инструктор провел полную проверку моего снаряжения и оружия, пытаясь понять, что пошло не так. Прицел был в идеальном состоянии, винтовка не вызывала нареканий, смазка на месте…

Неожиданно он посмотрел на меня.

«Жевательный табак? — сказал он, не столько спрашивая, сколько констатируя. — Ну…»

Я не жевал табак во время зачета. Это было единственное, что отличалось от моего обычного поведения… и именно это и оказалось ключом к разгадке. Я сдал экзамен с честью — и с доброй порцией жевательного табака за щекой.

Вообще снайперы — народ суеверный. Мы верим в приметы и ритуалы почти как профессиональные бейсболисты. Посмотрите бейсбольный матч. И вы увидите, что игрок перед началом игры всегда выполняет одни и те же действия — крестится, бьет ногой о землю, изображает летучую мышь. Вот так же и снайперы.

Во время тренировок и даже после я всегда одинаково обращался с винтовкой, протирал ее одной и той же ветошью, старался, чтобы все было одинаково. Делал все, что я, со своей стороны, могу держать под контролем. Это нужно мне для поддержания уверенности.

Снайперы SEAL умеют гораздо больше, чем просто стрелять. По мере прохождения учебного курса я освоил науку быстро анализировать местность и окрестности. Я научился смотреть на вещи глазами снайпера.

Если бы я хотел убить меня, какую позицию я бы выбрал? Эту крышу. С нее я могу расстрелять целое отделение.

Как только я определил удобные для снайпера точки, я начинаю внимательно их изучать. У меня в этом смысле отличное видение, но тут важно не столько видеть, сколько научиться воспринимать — какие движения должны привлечь ваше внимание, какие характерные черты способны выдать засаду.

Я практиковался сохранять остроту восприятия. Наблюдение — тяжелая работа. Я постоянно упражнялся в распознавании предметов на большом удалении. Я делал это даже в отпуске. На ранчо в Техасе есть птицы, животные — вы смотрите на них с расстояния и стараетесь различить движения, черты, малейшие несоответствия в ландшафте.

Со временем мне стало казаться, будто все, что я вижу, тренирует меня, даже видеоигры. У меня есть маленький карманный маджонг ^[60], который мне подарили на свадьбу. Я не знаю, насколько удачным этот подарок был в качестве свадебного — все-таки это карманная игра для одного человека, — а вот в качестве тренажера он оказался великолепным. В маджонге вы постоянно рассматриваете костяшки, пытаясь найти совпадения. Для того чтобы отточить свои навыки, я сыграл множество партий против компьютера (с ограничением времени).

Я уже говорил это выше и повторю снова: я не самый лучший снайпер в мире. Даже на моем курсе было много парней, превосходивших меня. Я выпустился в числе середнячков.

Когда это произошло, парень, бывший гордостью нашего курса, попал в мой взвод. Правда, его снайперский счет никогда с моим не сравнялся, отчасти потому, что его на несколько месяцев командировали на Филиппины, в то время как я был в Ираке. Чтобы быть хорошим снайпером, нужны навыки, но еще нужна и возможность. И удача.