Осязаемая интенциональность

И пока он на нее смотрит, Он зачинает ей ребенка души.

Анри Мишо⁵²

«Один старый отец на смертном одре позвал трех своих сыновей и оставил им свое имущество: семнад­цать верблюдов. Старший сын должен был получить половину, средний — одну треть, младший — одну де­вятую. И с этими словами старик испустил дух. На­следники остались в недоумении. В конце концов, они нашли мудрого человека, который был столь же умен, сколь беден. У него был всего один верблюд. Три брата позвали его в надежде, что он поможет им решить вопрос о разделе наследства, который казался неразрешимым. Мудрец всего лишь прибавил свое­го верблюда к семнадцати другим. После этого раз­делить имущество в соответствии с волей покойного

⁵² Michaux H. La vie dans les plis. P., 1972, p. 114.

132

Жан-Мари Робин

смог бы и ребенок. Старший сын получил половину от восемнадцати верблюдов, то есть девять; средний сын треть, то есть шесть; и, наконец, младший двух, то есть одну девятую часть. Девять, шесть и два рав­но семнадцати, сколько верблюдов и было у покойно­го отца. И, таким образом, восемнадцатый верблюд, принадлежащий мудрецу, автоматически исключает­ся. Он был нужен только конкретный момент, и боль­ше в нем нет надобности»⁵³.

Медард Босс приводит эту арабскую легенду, кото­рая, по его мнению, помогает представить себе роль аналитика и кладет предел тому, что он называет «вся­кой болтовней по поводу «переноса»». Без введения другого ситуация является безвыходной; без щедрос­ти этого другого, без его дара — необходимого, кото­рое быстро перестает быть необходимым, — ситуация остается в тупике. То же можно сказать о присутствии психотерапевта. То же самое происходит в ходе тера­певтической встречи.

Клинический и психопаталогический анализ опыта другого человека, насколько он вообще возможен, мо­жет произойти только в процессе встречи. Между тем, по словам самого Хайдеггера⁵⁴, именно этого не хвата­ло Бинсвангеру, который так же, как и Медард Босс, долгое время пытался разрабатывать теорию психоте­рапии в русле феноменологии. Более десяти лет Хай-деггер по нескольку раз в год устраивал в доме Босса в Цолликоне семинары, на которые собирались студен­ты-медики и психиатры. Он разоблачал «полное непо-

Быть в присутствии другого 133

нимание» своей мысли со стороны Бинсвангера: непо­нимание состояло в том, что аналитика Dasein («здесь-бытия») не имеет ничего общего с солипсизмом и субъ­ективизмом, а должна быть рассмотрена в связи с «бы­тием одного вместе с другими». Он любил повторять: «Dasein вытекает из меня для вас и из вас для меня». К психотерапии необходимо подходить как дисципли­не двух человек⁵⁵, и надо строить ее теорию исходя из этого. Неужели это возможно? Тысячелетняя тради­ция описания другого так, как будто он существует вне обращенного на него взгляда, сформированного ситу­ацией, созданной общими усилиями, вынуждает нас подходить к другому, как если бы он являлся мне вне меня, вне моей точки зрения и вне нашей встречи.

Гудмен предлагает модель психотерапии, которая идет наперекор этой традиции. Парадигма поля орга­низм/среда, которая является ключевым положени­ем книги, написанной им вместе с Перлзом⁵⁶, посту­лирует изначальную недифференцированность пере­живания «я» и «ты»: «Опыт предшествует «организму» и «среде», которые являются абстракциями опыта»⁵⁷. Это отправной пункт работы, осуществляющийся в ходе терапевтической встречи, а для меня — отправ­ной пункт моей статьи.

Психотерапия как ситуация

Многие авторы в области социальных наук сегод­ня сходятся во мнении, что личность настолько зави­сит от ситуации, в которую она вовлечена, что не мо-

 

⁵³ Boss M. Introduction a la medecine psychosomatique. P.,
1959, p. 79.

⁵⁴ Heidegger M. Zollikoner Seminare. 1987. Цит. по: Dastur F.
Phenomenologie et therapie: la question de Г autre dans les Zol­
likoner Seminare//Courtine J. F. (ed.). Figure de la subjectivite.
P., 1992.

⁵⁵ См. раздел «От поля к ситуации».

⁵⁶ Perls F, Hefferline R., Goodman P. Gestalt-therapie. Bor­
deaux, 2001.

⁵⁷ Goodman P. Little Prayers and Finite Experience. New York,

1972, p. 7.

134

Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого

135

 

жет быть извлечена из нее полностью и реагирует на ситуацию только изнутри этой ситуации. В одной из предшествующих работ⁵⁸ я подчеркивал, как важно было для основателей гештальт-терапии данное по­нимание ситуации. Нередко даже кажется, что в сво­их размышлениях понятию «поля» они предпочита­ют обращение к «ситуации». Психотерапия является прежде всего выстраиванием ситуации, и к ней впол­не подходит определение, данное Ж. Дебором: «Кон­кретное выстраивание моментов жизненной среды и их трансформация в переживание»⁵⁹.

Социальная ситуация является структурой возмож­ностей, я создаю ее при участии другого и которая со­здает и меня и его. По всей видимости, терапевтичес­кая ситуация определяет мое присутствие и мою ин­тенцию психотерапевта, а также присутствие и осо­бенности самовыражения моего клиента. Ситуация не вынуждает моего клиента сообщать мне свой рецепт приготовления кролика в горчице, но, может быть, она подводит его к этому. По традиции мы можем рассмат­ривать это событие как сопротивление или иную фор­му нарушения контакта. Но взглянем на вещи иначе, возможно, будет столь же естественно спросить себя о том, что думает наш пациент, в чем состоит его интен­ция, а также то, чего добиваемся мы.

«Я есть» пациента, в парадигме self, выступает од­ним из результатов его опыта, и, тем не менее, и в сво­ей основе является игрой репрезентаций и ритори­ческих позиций. Нарративная идентичность, как ее обозначают сегодня, если и может обозначить одну из возможных форм self, не охватывает целостности. Со­вершая крутой вираж, гештальт-терапия лишает по­нятие self пространственной локализации и вменяет

58 См. раздел «От поля к ситуации».

⁵⁹ Debord G. Rapport sur la construction des situations. 2000.

ему временнэю⁶⁰. Нарративная идентичность, напро­тив, охотно рассматривается как статичная; она за­частую понимается как структура или характер и ха­рактеризуется устойчивостью. Эта устойчивость, по меньшей мере, достаточна для того, чтобы мы пере­живали ее как постоянную и непрерывную во време­ни. Справедливо или нет, я считаю «себя» тем же са­мым, чем я был несколько десятилетий назад. Но это и позволяет Йонтефу определять структуру в качест­ве «очень медленно развивающегося процесса»⁶¹. Эта потребность в стабильности и непрерывности часто закрывает доступ к новизне ситуаций и ведет к повто­рению опыта, включая самый прискорбный.

Ситуации, в которых оказывается субъект, рас­сматриваются им в свете нарративной идентичности, и визави пациента — психотерапевт — охотно рассмат­ривает себя в другой нарративной идентичности, ко­торая чаще всего является имплицитной и связана с допущениями и потребностями субъекта. Допущения обладают большей «реальностью», чем наблюдения; восприятия или ощущения в ситуации не являются тем, что в полной мере заслуживает доверия.

—Я хотел бы задуматься над этим, — говорит мне пациент, — но боюсь...

—Не могли бы вы определить, что я сделал, что вы испугались?

—Вы здесь ни при чем... Дело во мне! Мне всегда страшно говорить о таких вещах...

Этот общий взгляд на взаимодействие, типичный в силу своей распространенности, рождает представле­ния, которые пациент имеет о себе и в которых он на-

⁶⁰ Robine J.-M. Preface // Perls F., HefTerline R., Goodman P.
Op. cit.

⁶¹ Yontef G. Comments on Boundary Processes and Boundary
States // Gestalt Journal, vol. XI, №2, p. 25-35.

136 Жан-Мари Робин

ходит для себя опору. Это предполагает априорное от­рицание того, что другой может оказывать какое-либо влияние на уровне переживаемого опыта в момент си­туации. В 1960—70-х годах определенная форма пси­хотерапии, гештальт-терапии в частности, отстаивала идею «принятия ответственности» за то, что пациент думает, чувствует, ощущает, делает и проживает. Мне кажется, эта идея расходится с принципом поля, так как приводит к тому, что я назвал бы «преждевремен­ной дифференциацией», поскольку основывается на столь же преждевременной индивидуализации.

Хотя процесс дифференциации и индивидуали­зации зависит от психогенеза каждого и формирует­ся прогрессивно и главным образом в первые момен­ты жизни, мне кажется, что каждая ситуация, каждый опыт реорганизуют его настолько, насколько субъект готов к тому, чтобы встретить нечто отличное, новое, неопределенное, неизвестное.

Интенциональность

Термин «интенциональность» был разработан Гус­серлем, который сделал его центральным понятием своего творчества. Еще ранее во второй половине XIX века его ввел в психологию Брентано⁶². Идея Брен-тано состояла в том, чтобы выделить психологию из наук о природе. В этой связи он рассуждал о разви­тии такой психологии, которая должна была отка­зывалась рассматривать психику как объект, схваты­ваемый методами естественных наук, а основывать­ся на «опыте». Таким образом, Брентано был одним из первых, кто заговорил о внешней стороне психи­ческой жизни, попытавшись построить «психологию без души», которая была бы психологией восприятия

⁶² Brentano F. Psychologie du point de vue empirique. P., 1944.

Быть в присутствии другого 137

и опыта. Потому не без основания в Брентано видят одного из предшественников гештальт-психологии и феноменологии. Сто тридцать лет спустя начинание Брентано трудно назвать успешным ввиду псевдо-на-учной склонности — распространенной до сих пор — подходить к душе другого как объекту исследования.

«Всякий физический феномен, — писал он, — отли­чает то, что в средневековой схоластике назвали интен-циональным присутствием, и то, что мы сами могли бы назвать... отношением к содержанию, направленнос­тью на объект... или имматентной объективностью. В дальнейшем Гуссерль отточит понятие интенциональ-ности (когда он уточнит, что сознание не является не­ким вместилищем, а представляет собой значимую ин­тенцию), определив его как усилие сознания направ­ленное то, что оно подразумевает. Он резюмировал эту идею в формуле, ставшей с тех пор знаменитой: «Обла­дать смыслом («иметь что-нибудь на уме») — это основ­ной характер сознания вообще»⁶³. Настоящий момент содержит в себе свое будущее, некую ориентацию, не­кое направление. Это стоит сопоставить с тем дополне­нием к знаменитой формуле «здесь и теперь», которое сделал Гудмен: «and Next». Здесь, теперь и затем.

Хотя дальнейшее развитие понятия «интенцио­нальность» больше всего коснулось сферы менталь­ного и, в частности, мира представлений, некоторые авторы расширили его поле приложения. Так, Мер­ло-Понти в своей «Феноменологии восприятия»⁶⁴ ут­верждает, что всякое значение и всякий речевой акт

⁶³ Husserl E. Idies directrices pour une phenomenologie. Т. 1.
P., 1999, p. 185 (русск. пер.: Гуссерль Э. Идеи к чистой фе­
номенологии и феноменологической философии. Т. 1. М.,
1999, с. 200).

⁶⁴ Merleau-Ponty M. Phenomenologie de la perception, P., 1945
(русск. пер.: Мерло-Понти М. Феноменология восприятия.
СПб., 1999).

 

138

Жан-Мари Робин

укоренены в интенциональности тела. Левинас⁶⁵, а затем Серл⁶⁶ привлекают внимание к области ощуще­ний. Сегодня настала очередь клинической психоло­гии, чтобы, устами Ж. Шемуни, заявить претензию на «интенциональность» как свое определение⁶⁷.

Выбор понятия подразумевает базовый принцип, согласно которому человеческое существо не может быть редуцировано к своей физической природе («ор­ганизму»), но всегда находится в отношении с «объ­ектом» — реальным или воображаемым. Он всегда на­правлен к чему-то, например — к объекту. Он не об­ладает ни существованием, ни «объективным» смыс­лом, но приобретает смысл и существование благо­даря интенциональности, которая его подразумева­ет. Действительно — и клиническая практика это за­мечательно показывает, — существование объекта, который представлен или который можно себе пред­ставить, не является существенным условием интен­циональности. Иногда можно говорить об «интенци-ональном состоянии или содержании без интенцио-нального объекта»⁶⁸. Чтобы объект смог встретиться с интенциональным состоянием, в самом деле, часто бывает необходима та или иная работа раскрытия.