Выдержки из примечаний автора 34 страница

Лежащий на крышах снег резал глаза ослепительной белизной. Рейневан покачнулся и, если б не плечо Самсона, вполне мог бы свалиться с лестницы. Со стороны госпициума доносились крики и пальба. Болезненно стонал колокол госпитальной церкви, уже били тревогу колокола всех храмов Франкенштейна.

– Скорее! – крикнул Галада. – К воротам! И прячьтесь! Стреляют!

Стреляли. Болт из арбалета свистнул у них над головами, расщепил доску. Пригибаясь, они сбежали во двор. Рейневан споткнулся, влез по колено в грязь, смешанную с кровью. Около ворот и рядом с госпиталем валялись убитые – несколько божегробцев в рясах, несколько прислужников, несколько солдат Инквизиции, оставленных, видимо, Гжегожем Гейнче.

– Быстрей! – подгонял Тибальд Раабе. – К лошадям!

– Сюда, – осадил рядом с ним верховую лошадь чех в латах с факелом в руке, осмоленный и закопченный, как черт. – Живо, живо!

Он размахнулся, бросил факел на крышу сарая. Факел скатился по мокрой соломе, зашипел в грязи. Чех выругался.

Несло дымом и гарью, по-над крышами конюшни взмыло пламя, несколько чехов выводили оттуда храпящих коней. Снова гукнули выстрелы, поднялся крик, грохот, бой шел, как можно было догадаться, у госпитальной церкви, из прорезей колокольни и из окон хоров били арбалеты и гаковницы, целясь во все, что двигалось.

У входа в горящее здание медицинариума лежал, прислонившись к стене, божегробовец. Это был брат Транквилий. Мокрая ряса тлела на нем и испускала пар. Монах обеими руками держался за живот, между пальцев у него обильно лилась кровь. Глаза были открыты, он смотрел прямо вперед, но уже, вероятно, ничего не видел.

– Добить! – указал на него Галада.

– Нет! – Тонкий крик Рейневана удержал гуситов. – Нет! Оставьте его. Он кончается, – добавил он тише, видя грозные и яростные взгляды. – Позвольте ему умереть в мире.

– Тем более, – крикнул закопченный конник, – что время торопит, нечего тратить его на полутруп! Дальше, дальше, на лошадей!

Рейневан, все еще как в полусне, запрыгнул в седло подведенного ему коня. Едущий рядом Шарлей тронул его коленом.

Перед ним были широкие плечи Самсона, с другого бока – Урбана Горна.

– Гляди, – прошипел ему Горн, – за кого заступаешься. Это ведь Сиротки из Градца-Кралове. С ними шутки плохи…

– Это был брат Транквилий…

– Я знаю кто…

Они выскочили за ворота, прямо в дым. Горела и стреляла пламенем госпитальная мельница и сараи вокруг нее. В городе не переставая били колокола, за стенами кишмя кишели люди.

К ним присоединились новые конники, которыми командовал усач в cuir-boulli[475]и кольчужном капюшоне.

– Там, – усач указал на церковь, – двери в притвор уже почти совсем вырублены! А было бы, что взять! Брат Бразда! Еще три пачежа, и конец!

– Еще два пачежа, – названный Браздой закопченный указал на городские стены, – и они поймут наконец, сколько нас тут в действительности. Тогда выйдут, и нам конец. По коням, брат Вельк!

Они рванули галопом, разбрызгивая грязь и тающий снег. Рейневан уже пришел в себя настолько, чтобы посчитать чехов, и у него получилось, что на Франкенштейн напало два десятка. Он не знал, чему больше удивляться – их браваде и наглости или размерам наделанных такой горсткой людей разрушений: кроме построек госпициума и больничной мельницы, огонь пожирал строения красильщиков на берегах Будзувки, горели также сараи у моста и овины почти у самых Клодских ворот.

– До встречи! – Названный Вельком усач в cuir-boulli повернулся, погрозил кулаком горожанам, столпившимся на стенах. – До встречи, папистики! Мы еще вернемся!

Со стен ответили стрельбой и криками. Крики были вполне боевыми и очень храбрыми – горожане тоже успели пересчитать гуситов.

Они мчались во весь опор, не щадя лошадей. Хоть это и выглядело полной глупостью, но оказалось частью плана. Преодолев в сумасшедшем темпе около полутора миль, они добрались до покрытых снегом Совиных гор, до Серебряной горы, где в лесном распадке их поджидали пятеро молодых гуситов и смена лошадей. Для бывших узников Башни шутов нашлась одежда и снаряжение. А также немного времени – в частности, для беседы.

– Самсон! Как ты нас отыскал?

– Это было непросто. – Гигант подтянул подпругу. – После ареста вы испарились, как сон. Я пробовал допытываться, но впустую, со мной никто не хотел разговаривать. Непонятно почему. К счастью, если они не хотели разговаривать со мной, то собственные разговоры не скрывали. Мое присутствие их не смущало. По словам одних получалось, что вас забрали в Свидницу, по другим – во Вроцлав. И тут мне встретился господин Тибальд Раабе, знакомец из Кромолина. Понадобилось некоторое время, чтобы мы смогли договориться. Он принимал меня, ха, за умственно недоразвитого. Придурка, значит.

– Прекратите, господин Самсон, – немного укоризненно проговорил голиард. – Это мы уже обсудили, зачем повторяться? А то, что выглядите вы, прошу прощения, как…

– Все мы знаем, – холодно прервал Шарлей, укорачивающий рядом стременной ремень, – как выглядит Самсон. Так что же было дальше?

– Господин Тибальд Раабе, – глуповатый рот Самсона искривила усмешка, – не вышел за пределы стереотипа. С одной стороны, легкомысленно отказался от беседы, с другой – недооценил мой разум. Недооценил настолько, что разговаривал при мне. С различными людьми и о разном. Я очень скоро сообразил, кто такой Тибальд Раабе. И дал ему понять, что знаю. И сколько знаю.

– Так оно и было, молодой господин. – Голиард смущенно покраснел. – Ох и натерпелся я тогда страху… Но все быстро… выяснилось.

– Выяснилось, – спокойно прервал Самсон, – что у господина Тибальда Раабе есть знакомства. Среди гуситов в Градце-Кралове. Именно на них, как вы догадываетесь, он работал в качестве разведчика и эмиссара.

– Какое совпадение. – Шарлей осклабился. – И какой урожай на…

– Шарлей, – оборвал его Урбан Горн. – Не углубляй тему… Ладно?

– Ну хорошо, хорошо. Продолжай, Самсон. Как ты узнал, где нас искать?

– А это интересное дело. Несколько дней тому назад на постоялом дворе под Броумовым подошел ко мне юноша. Немного странный. Он явно знал, кто я такой. Увы, вначале он не мог сказать ничего, кроме, цитирую: «Чтобы узников вывести из заключения и сидящих во тьме – из темницы». Исайя. Глава сорок вторая, стих седьмой.

– Исайя! – поразился Рейневан.

– Именно.

– Не в этом дело. Его так звали… Мы его так называли… И он указал вам… Башню шутов?

– Не скажу, чтобы меня это очень удивило.

– И тогда, – проговорил, помолчав, Шарлей с нажимом и многозначительно, – гуситы из Градца смелым налетом ворвались в клодскую землю, аж до расположенного в шести милях от границы Франкенштейна, подпалили пригороды, захватили госпициум божегробовцев и Башню шутов. И все это, если я верно понял, только ради нас двоих. Меня и Рейневана. Ей-богу, господин Тибальд Раабе, не знаю, как и благодарить.

– Причины, – кашлянул голиард, – сейчас выяснятся. Наберитесь терпения, господин.

– Терпеливость не самое мое большое достояние.

– Значит, придется вам над этим достоянием немного поработать, – холодно сказал чех по имени Бразда, командир отряда, подъехавший и остановивший коня рядом с ними. – А почему мы вытащили вас – вы узнаете в свое время. Не раньше.

Бразда, как и большинство чехов в отряде, носил на груди вырезанную из красного сукна чашу. Но – лишь один из всех – он прикрепил гуситский герб прямо на выполненный на вапенроке собственный родовой герб – четыре острия на золотом поле.

– Я – Бразда из Клинштейна, из рода Роновицей, – подтвердил он догадку. – А теперь – конец разговорам, дальше в путь! Время подгоняет. А мы на вражеской территории!

– Факт, здесь опасно, – насмешливо согласился Шарлей, – носить Чашу на груди.

– Наоборот, – возразил Бразда из Клинштейна. – Такой знак хранит и защищает.

– Вы серьезно?

– При случае убедитесь. Случай не заставил себя ждать.

На свежих лошадях отряд быстро преодолел Серебряный перевал, за ним, в районе деревни Эберсдорф, они напоролись на отряд тяжеловооруженных рыцарей и стрелков. В отряде было никак не меньше тридцати человек, и шел он под красной хоругвью, украшенной бараньей головой, гербом Хаугвицей.

И действительно, Бразда из Клинштейна был абсолютно прав. Хаугвиц и его люди выдержали только до того момента, когда поняли, с кем имеют дело. Потом рыцари и арбалетчики развернули коней и умчались галопом, да еще каким!

– Ну, что скажете? – повернулся Бразда к Шарлею. – Касательно знака Чаши? Неплохо действует. Не правда ли?

Спорить было невозможно.

Они, не жалея коней, мчались галопом. Начавший падать снег слепил глаза.

Рейневан был уверен, что они направляются в Чехию и, как только спустятся в долину Счинавки, свернут и поедут вверх по течению реки к границе, по дороге, ведущей прямо на Броумово. И очень удивился, когда отряд помчался по низине к синеющим на юго-западе Столовым горам. Удивился не он один.

– Куда едем? – перекричал гул и снег Урбан Горн. – Эй! Галада! Господин Бразда?

– Радков, – криком же кратко ответил Галада.

– Зачем?

– Амброж!

Радков, с которым Рейневан не был знаком, так как не бывал здесь, оказался вполне приличным городком, раскинувшимся у подножия ощетинившихся лесами гор. Над кольцом городской стены вздымались красные крыши, выше возносилась в небо стройная колокольня церкви. Картина настраивала бы на лирический лад, если б не висевшая над городком плотная туча дыма.

Радков был объектом нападения.

Сосредоточившееся под Радковым войско насчитывало добрую тысячу воинов, прежде всего пехоты, в основном, как было видно, вооруженной всяческого вида оружием на древках – от простых пик до сложных систем гизарм.

Не меньше половины бойцов были вооружены арбалетами и огнестрельным оружием. Была и артиллерия – напротив городских ворот установили средних размеров бомбарду, скрытую за подъемной изгородью, а в пробелах между возами стояли тарасницы и хуфницы.

Армия, хотя и выглядела грозно, стояла будто застыв, как заколдованная, в тишине и неподвижности. Все это однозначно вызывало аналогию с картиной, с tableau; единственным подвижным предметом были кружащие в сером небе черные точечки ворон. И клубящаяся над городом туча дыма, там и тут уже прорезанная красными языками пламени.

Они въехали галопом между возами. Рейневан впервые видел вблизи знаменитые гуситские боевые телеги, с интересом присматривался к ним, восхищаясь удачной конструкцией сколоченных из толстых досок сейчас опущенных надбортов, которые, будучи в случае необходимости подняты, превращали экипаж в настоящий бастион.

Их узнали.

– Пан Бразда, – резко приветствовал чех в полупанцире и меховой шапке с обязательной для высших чинов красной Чашей на груди, – благородный пан рыцарь Бразда соблаговолил наконец-то прибыть вместе со сливками свой благородной конницы. Ну что ж, лучше поздно…

– Я не думал, – пожал плечами Бразда из Клинштейна, – что у вас тут так резво пойдет. Уже конец? Они сдались?

– А как думаешь? Конечно, сдались, кто и чем мог здесь обороняться? Хватило поджечь пару крыш, и они тут же начали переговоры. Сейчас тушат пожары, а преподобный Амброж лично принимает послов. Так что вам придется подождать.

– Надо, так надо. Слезайте, парни.

К штабу гуситской армии они отправились уже пешие, небольшой группой, из чехов в ней были только Бразда, Галада и усач Велек Храстицкий. Сопровождали, естественно, также Урбан Горн и Тибальд Раабе.

Прибыли они к самому окончанию переговоров. Радковское посольство уже уходило, бледные и вконец напуганные горожане выбирались, со страхом оглядываясь и сминая в руках шапки. По их лицам можно было понять, что многого-то они не выторговали.

– Будет как всегда, – тихо сказал чех в меховой шапке. – Бабы и дети свободно уйдут хоть сейчас. Парням, чтобы уйти, надо выкупиться. И заплатить выкуп за город, который иначе пустят с дымом. Кроме того…

– Должны быть выданы все папские священники, – докончил Бразда, тоже, видать, имеющий практику. – И все беглецы из Чехии. Ха, похоже, мне вовсе ни к чему было спешить. На выход баб и сбор выкупа уйдет некоторое время. Так быстро мы отсюда не тронемся.

– Отправляйтесь к Амброжу.

Рейневан помнил разговоры, которые о бывшем плебане из Градца-Кралове вели Шарлей и Горн. Помнил, что они называли его фанатиком, экстремистом и радикалом, выделяющимся фанатизмом и беспощадностью даже среди наиболее радикальных и наиболее фанатичных таборитов. Поэтому он думал увидеть маленького, тощего как жердь и огненноглазого трибуна, размахивающего руками и с пеной у рта выкрикивающего демагогические лозунги. Вместо этого перед ним оказался стройный, сдержанный в движениях мужчина в черном одеянии, напоминающем рясу, но более коротком, приоткрывающем высокие ботинки. У мужчины была широкая, лопатой, борода, доходящая почти до пояса, на котором висел меч. Несмотря на меч, гуситский жрец выглядел, можно сказать, вполне миролюбивым и приветливым. Может, причиной тому был высокий выпуклый лоб, кустистые брови и именно борода, благодаря которой Амброж немного напоминал Бога Отца на византийской иконе.

– Пан Бразда, – приветствовал он их довольно сердечно. – Ну что ж, лучше поздно, чем никогда. Экспедиция, вижу, закончилась успешно? Без потерь? Похвально, похвально. А, брат Урбан Горн? С какой тучи к нам свалился?

– С черной, – кисло ответил Горн. – Благодарю за спасение, брат Амброж. Ты пришел как раз вовремя.

– Рад, рад, – тряхнул бородой Амброж. – И другие тоже будут рады. Ибо мы уже тебя оплакали, когда разошлась весть. Из епископских когтей вырваться трудно. Гораздо трудней, чем мыши из кошачьих. Словом, все прошло хорошо… Хоть и то правда, что не за тобой я посылал отряд во Франкенштейн.

Он взглянул на Рейневана, и тот почувствовал, как мурашки пробежали по спине. Священник долго молчал.

– Молодой господин Рейнмар из Белявы, – сказал наконец. – Родной брат Петра из Белявы, правоверного христианина, столько хорошего сделавшего для дела Церкви. И отдавшего за это жизнь.

Рейневан молча поклонился. Амброж отвернулся, долго глядел на Шарлея. Потребовалось некоторое время, чтобы Шарлей покорно опустил глаза, но все равно было ясно, что сделал он это только из дипломатических соображений.

– Господин Шарлей, – проговорил наконец градецкий плебан, – который не бросает в трудную минуту. Когда Петр из Белявы погиб от рук мстительных папистов, господин Шарлей спас его брата, несмотря на опасность, которой подвергался сам. Воистину редкий в теперешние времена пример чести. Ибо верно говорит старая чешская поговорка: v nouzi poznas pritele.[476]

– Юный же господин Рейнмар, – продолжал Амброж, – как мы слышали, истинное дает доказательство братской любви, вслед брату идучи, как и он истинную веру признавая, по-деловому противодействуя римским ошибкам и несправедливостям. Как каждый верующий и праведный человек, он становится на сторону Чаши, а продажный Рим отвергает как диавола. Вам будет это зачтено. Впрочем, вам это уже зачтено, Рейнмар и господин Шарлей. Когда мне брат Тибальд донес, что вас прислужники ада в яме погребли, я ни минуты не колебался.

– Безграничная благодарность…

– Это вас следует благодарить, ибо с вашей помощью деньги, за которые вроцлавский епископ, стервец и еретик, хотел смерть нашу купить, послужат нашему доброму делу. Ведь вы изымете их из тайника и передадите нам, истинным христианам? Э? Разве не так.

– Так… Деньги? Какие деньги?

Шарлей тихо вздохнул. Урбан Горн закашлялся. Тибальд Раабе заперхал. Лицо Амброжа застыло.

– Дурня из меня строите?

Рейневан и Шарлей отрицательно покачали головами, а глаза их выражали такую святую невинность, что жрец успокоился. Но только совсем чуть-чуть.

– Значит, – процедил он, – следует понимать, что не вы? Не вы огра… Не вы провели боевую операцию против сборщика податей? Для нашего дела? Э, значит, не вы. Тогда кое-кто должен будет мне это объяснить. Оправдать! Господин Раабе!

– Но я ж не говорил, – пробормотал голиард, – что именно и наверняка они обработали колектора. Я говорил, что это возможно… похоже на правду…

Амброж выпрямился. Глаза у него яростно вспыхнули, лицо в местах не заслоненных бородой налилось кровью, словно зоб у индюка. Несколько мгновений градецкий плебан больше смахивал не на Бога Отца, а на Зевса-Громовержца. Все замерли в ожидании молнии. Однако жрец быстро успокоился.

– Ты говорил, – процедил он наконец, – нечто другое. Ох, обманул ты меня, брат Тибальд, ввел в заблуждение для того, чтобы я послал конников на Франкенштейн. Ибо знал, что иначе я б их не послал!