Не мир, но меч

Я обнаружил, что четыре "данности" существования имеют прямое отношение к психотерапии: неизбежность смерти – нашей или тех, кого мы любим; свобода сделать с собственной жизнью что угодно; наше абсолютное одиночество в мире и, наконец, отсутствие в жизни какого бы то ни было очевидного, готового смысла или значения. Эти данности могут показаться мрачными, однако содержат семена мудрости и искупления.

Ирвин Ялом. "Палач любви” и другие рассказы о психотерапии

Книга выводит из равновесия с первой страницы (особо устойчивых – с третьей). Озадачивает, восхищает, возмущает. Даже пугает – как неожиданная встреча нос к носу, скажем, с тигром. Мощь, красота, острое ощущение неординарности события... Но тигр все-таки, кто его знает... Говорите, ручной – профессор, классик, "отец-основатель"? Какой же он ручной, вон что делает!

Карл Витакер умер в апреле 1995 года. Родом был из американской сельской глубинки, вырастил шестерых детей с единственной и любимой женой Мюриэль. Почти шестьдесят из своих восьмидесяти трех лет работал психотерапевтом: индивидуальным, потом – групповым, а последние сорок лет – семейным. "Работать" для него означало прежде всего выводить системы из равновесия.

В другой своей книге ("Полночные размышления семейного терапевта") Витакер рассказывает о том, как в разные периоды жизни его опыт - иногда мучительный, "тупиковый" или кажущийся таковым - становился осмысленным и превращался во взгляды. Выражены они афористически и передают терпкий вкус экзистенциальных парадоксов, без которых его подхода просто нет. Судите сами: "Моя бредовая система: "Манифест Витакера"; "Изменение семьи означает страдание"; "Как сужать свой мир до тех пор, пока не окажешься в настоящем времени"... и так далее в том же духе.

Надо заметить, что буквально все, что Витакер говорит о семье и браке (и в этой книге тоже), принимается с трудом. Во-первых, это сложно: он оперирует в "неэвклидовом" пространстве - постоянно напоминает о зияющих совсем рядом черных дырах абсурда, сбивает с толку. Мысль собеседника (читателя) смущена. Это очень заметно в вопросах В.Бамберри. (Некоторые фрагменты их диалога напоминают беседу с учителем дзен или, к примеру, с Милтоном Эриксоном.)

Во-вторых, Витакер "на ты" с теми самыми данностями существования, которые, по осторожному утверждению Ялома, "могут показаться мрачными". В частности, он настаивает на том, что боль в семье избыть нельзя – ее можно только более творчески использовать. Впрочем, читатель может найти и еще что-нибудь, что шокирует его сильнее. Тридцать-сорок лет назад Витакера нередко объявляли сумасшедшим или хулиганом, а он и не возражал. Кто еще посмел бы публично назвать свое профессиональное кредо "бредовой системой"?

В этой книге нам дается возможность рассмотреть в деталях, как этот профессор психиатрии, президент Академии психотерапии, и прочая, и прочая – делает работу юродивого: говорит правду в иносказательной форме. А правда неуютная, жалящая, отменяющая привычную "картинку"... И вот он, профессионал – по определению "умный" – сознательно умаляется до того, чтобы на каком-то символическом уровне, может быть, эту правду передать, а для тех, кому ее принять невозможно, остаться, мягко говоря, эксцентричным стариком, который “эвона какую чушь несет”. При ближайшем рассмотрении оказывается, что чушь и шокирующие ассоциации отмерены твердой рукой – "во юродство претворился волею"...

Витакер считал подробный расспрос семьи бестактностью, подглядыванием в щелочку и называл такую тактику порнографической: нельзя "умному" и "одетому" выворачивать наизнанку людей, которые, может быть, и сочли бы это нормальной медицинской необходимостью. Но, страшно сказать, на сессиях он порой засыпал, даже видел короткие сны и был совершенно уверен, что они, как и момент засыпания, – суть его бессознательная интерпретация происходящего, которая тут же и пускалась в дело. Разница между той и этой бестактностью в том, кто в результате уязвим. Или неприличен. Или ненормален.

Впрочем, и сама структура этой книги – подробно документированный "случай" с комментариями – делает мастера уязвимым: протокол позволяет нам "подглядывать", судить и интерпретировать терапевтические интервенции. Иногда они достаточно традиционны (для семейной терапии, конечно), но чаще – абсолютно витакеровские, "тигриные". Высочайший класс работы очевиден, воспроизвести – невозможно.

Оно и к лучшему: тихий ужас охватывает при мысли о рьяном коллеге, который, впечатлившись и проникнувшись, прямо так и начнет всем подряд лепить на консультации: мол, кто в семье хочет вашего самоубийства? С какого возраста захотелось (или расхотелось, неважно) спать с дочерью? (Как будто нашим клиентам в их жизни и без того мало хамили! Господи, пронеси...)

"Невозможные" пассажи Витакера бесконечно далеки от буквального расспроса или интерпретации: это метафорические послания, своего рода стихи, в которых "рифмы" и "ассонансы" не менее важны, чем тема, и поистине – из песни слова не выкинешь. Слово же приобретает множественные (и иные) смыслы, отрывается от обыденного своего употребления, да и бытовые его значения поворачиваются забытыми или странными гранями и все вместе создает некий эффект...Ну, впрочем, в отношении стихов это давно и хорошо известно. Как известно и то, что получилось, когда текст "Песни песней" был воспринят не как поэзия, а как "инструкция по сборке": "И на них – литое чудо - Отвратительней верблюда – Медный в шесть локтей болван..." Последствия буквального понимания метафор в лучшем случае уродливы и смешны, как этот "скульптурный портрет Суламифи" у Саши Черного. В худшем – трагичны, о чем свидетельствуют источники высочайшие и серьезнейшие. И от века говорящий притчами обречен на непонимание, составляющее, видимо, важную часть его миссии.

"Хорошо, – скажет скорее вдумчивый, нежели увлекающийся читатель, – а какой же смысл в этой книге, если в качестве методического пособия ее не используешь?" А такой, как вообще в возможности близко наблюдать работу больших мастеров: повторить невозможно, но и пропустить нельзя, сама встреча с фигурой такого масштаба – род инициации. Событие. Испытание.

Методические же пособия пишут, как известно, ассистенты и доценты на кафедрах. И дело это нужное и полезное, однако к личным озарениям читающего никак не ведущее. Почему – неизвестно. Возможно, большинство ассистентов и доцентов недостаточно поэты. Или недостаточно безумцы.

И об этом Карл Витакер, понимающий толк и в том и в другом, писал: "Профессионалам вообще не свойственно делать что-то для них новое – может быть, только когда (заботами и изобретательностью пациентов) их на это толкает жизнь".