До тех пор, пока человек зависит от мнения других и от событий внешнего мира, он крайне уязвим и непременно не счастлив». 6 страница

…Потеряла счет времени. Отключаюсь, просыпаюсь, плачу. Сколько минут прошло? Сколько часов я здесь? Мои руки не скованы наручниками. Меня не бьют, не пытают, не насилуют. Меня забыли. На дне колодца или…? Не знаю. Искалеченную куклу выбросили на свалку. Долго так не протяну. Из вен вытекает кровь, смешивается с водой, утекает в трап. Неужели умру так глупо? Нет, я никогда не мечтала о смерти в теплой постели. Хотелось умереть неожиданно. Или заснуть и не проснуться: Реальность, как всегда, в корне другая: я в неизвестном месте истекаю кровью, не имея возможности попрощаться с Босфором. Худшая из смертей… Из последних сил двигаю рукой, нащупываю окружающие предметы. Мокрый кафель, раковина, рядом что-то стеклянное, похоже на мыльницу Надо дотянуться до крана. Переключить воду. С холодной на теплую, чтобы не замерзнуть окончательно. Нащупываю кран. Удерживаюсь за него, приподнимаюсь. Получается. Я на коленях. Еще чуть-чуть и выберусь на свободу…

…Выползаю из ванной комнаты. Подо мной уже не холодный кафель. Мягкий ковер. Запах чистящего средства. Я по-прежнему не могу открыть глаза, передвигаюсь на ощупь. Я в какой-то комнате. Воняет никотином, алкоголем и… спермой. Передергивает. Ложусь на ковер. Силы иссякли. Где я? Стараюсь вспомнить. Туман. Внезапно комнату наполняет телефонная трель. Кто-то кому-то звонит. Замираю. Не дышу. Трубку не поднимают. В комнате никого нет? Надо доползти до телефона. Снять трубку. Молить о помощи. Ползу дальше. Трель становится ближе. Значит, телефон рядышком. Осталось совсем мало. Резкий удар по спине. Меня все же ударили или боль снова проснулась? Рот опять наполняется кровью. «Интересно, будет ли скучать Босфор по Алексе?» Последняя мысль. Темнота сгущается. Телефонная трель оборвалась. Жизнь не проносится кинолентой перед глазами, чушь. Так бывает в кино или в дешевых романах. В очередной раз убеждаюсь, что реальность другая…

 

 

Мне больно говорить. Разбитые губы еще не зажили. Опухли и покрылись темно-бордовой корочкой. Периодически смазываю их гелем из прополиса. Ничего не ем, пью через трубочку куриный бульон, свежевыжатый portakal suyu^[73] для поддержания иммунитета, Я смогла восстановить хронику событий. На страницах Дневника расписала произошедшее, Выговорилась. Если бы не эти записи, выжила бы из ума. Во-первых, чисто физически рассказывать сложно. Во-вторых, не хочу никого загружать проблемами. Сейчас моя единственная цель – быстрее встать на ноги. Перестать быть обузой. Рядом со мной только Он. Коллеги моментально разбежались, чего в принципе стоило ожидать. Джемаль ждет моего скорейшего выздоровления. Когда золотая рыбка снова начнет приносить para?^[74] Озан большую часть времени молчит. Сидит рядом, поправляет подушку, готовит бульон, нежно массажирует руки, ноги. Он не плачет, плачу я. Он сосредоточен. Понимает, что если позволит себе размякнуть, то мы пойдем на дно. Вместе… Озан много думает. О чем-то одном. Я хочу пробраться туда, в мысли любимого – подслушать, узнать, понять… Придя в себя, написала ему записку: «Я испортила тебе день рождения. Извини». Прочитал. Взял фломастер, начиркал слова, излечивающие любые раны: «Я тебя люблю… Это самое главное». Я заплакала. Он встал, пошел к кухонному столику – выжимать апельсиновый сок. Сок оказался соленым от тайных слез моего мальчика…

…Буду жить, заверил врач. «Легко отделалась, Алекса. Поблагодари Аллаха. Раны заживут, гематомы рассосутся. Нужно время и тщательное лечение». Меня бесчеловечно избили, судя по ранам, резиновой дубинкой. Открытых ран меньше, гематом больше. Разрывов внутренних органов нет, обошлось. Самая травмированная область тела – поясница, там глубокая рана. Видимо, ударили чем-то твердым. Два раза в день Озан промывает рану антисептическим раствором, накладывает повязку с жидким антибиотиком. Озан платит моему врачу в двойном размере: за незаконное лечение на дому и за молчание. Никто, кроме меня, Озана и Джемаля не должен ничего знать…

…Меня нашли в низкопробном отеле в одном из темных переулков Шишли.^[75] Это место выбрал для zalim akşam'a начальник полицейского отделения. Именно он, пьяная скотина, распустил руки, когда я посмела отказать в анальном сексе… К счастью, администратор шишлинской гостиницы оказался товарищем Джемаля. Обнаружив под утром меня в номере, в крови и без сознания, он созвонился с моим сутенером. Попросил срочно приехать за мной. Джемаль привез меня в отель, вызвал врача. Озан приехал к полудню понедельника – с продуктами, сладостями для празднования дня рождения. Подарком моему мальчику стала изуродованная русская проститутка, которую он полюбил на свою голову…

…Мучает температура с бессонницей. Градусник показывает то 36,3 то 39,4. Сбиваем жар таблетками, открываю Дневник, начинаю писать. Дневник – лучшее спасение от бессонницы… Время от времени я впадаю в сонную истому. Вижу себя в объятиях Босфора. Я в малиновом купальнике резвлюсь в водном царстве восточного друга. Рядом проплывают рыбки с оранжево-золотистой чешуей, над головой веселятся чайки, приносящие в июльский Стамбул долгожданную прохладу с дальних берегов Мраморного моря. Откуда-то доносится песня Ялина «Cumhuriyet»,^[76] наполняющая мое сердце необычайной любовью. Слушаю мягкий убаюкивающий голос любимого певца, провожаю взглядом проплывающие по светло-голубому небу ватные облака, затем шумно ныряю в освежающее сердце Босфора… Просыпаюсь от боли. Видимо, высохла повязка на пояснице. Открываю глаза. Вижу сонного Озана. Он рассматривает мое лицо, гладит рукой мои волосы. Часы показывают 3:37. Скоро утро. Попрошу Озана принести в ведерке босфорской воды – пусть волшебные капли прикоснутся к моей коже. Босфор оживляет. Не зря же он явился в мой сон. Босфор, я скучаю…

 

 

…Сегодня Озан принес пять пиал ашурэ, присыпанного кокосовой стружкой. Поставил в холодильник: «В Турции ашуре считается десертом, а в нашем роду – натуральным лекарством. Если кто-то в семье захворал, наша кухарка быстро готовит ашурэ. С ночи замачивает в теплой воде пшеницу, горох, фасоль. Утром приступает к варке, добавляя побольше измельчённых апельсиновых корочек, сушеного инжира, черного изюма, гранатовых зерен… Стоит больному съесть десять ложек этой сладости, температура снижается, появляются силы. Так что давай-ка приподнимись, я покормлю тебя». Подложив под больную спину подушку, сажусь на кровати. Перекладываю Хаяль с одеяла на маленькую подушку. Озан располагается рядышком, накрывает мою грудь зеленой салфеткой, по чайной ложечке кормит калорийной смесью в сладко-молочном соусе. Слава Аллаху, опухоль на губах спала. Уже ем твердую пищу. Ашурэ действительно получилось отменным. Однажды я пробовала этот десерт в одной кафешке, однако, узнав, сколько в нем калорий, решила держаться от таких вкусностей подальше. «Рад, что тебе понравилось. Мы вчера вместе с кухаркой Назлы готовили специально для тебя. Повезло, родители пока не вернулись из Анкары. Избежал лишних вопросов. Ты ешь, долго можешь не жевать. Все хорошенько проварено…» Я наслаждаюсь ашурэ, которое кажется самым вкусным десертом на свете. Ведь оно приготовлено с любовью. Для меня. Руками любимого. У меня текут слезы. Озан занервничал: «Спина разболелась, милая?» Верчу головой. «Тогда почему плачешь?» – «Я люблю тебя, Озан… За мной никто так не ухаживал». Ставит пиалу на тумбочку. Целует в губы, слизнув каплю молочного соуса с моего подбородка. Ашурэ – еще один символ нашей любви…

Он заплатил Джемалю 500 лир за разрешение приходить ко мне ежедневно и ухаживать за мной беспрепятственно. Джемаль готов выжимать деньги даже из любовных яблонь. Он будет поливать дерево любви при одном условии – вместо листьев на ветках должны расти лиры… Я возненавидела Джемаля. Скотина! Взял деньги у Озана, зная, что мальчик собирается ухаживать за мной. Неужели у человека нет ничего святого? Не устоял перед деньгами… Теперь избегает меня, посылает фрукты через нашу уборщицу. Интересуется моим здоровьем у врача. Я хочу плюнуть Джемалю в лицо. Я позвоню ему, назову последней тварью. Сдерживаюсь. Пока живу в его отеле. Пока он мой покровитель… Ругаю Джемаля при Озане. Мой мальчик переживает, умоляет не нервничать: «Потерпи немного. Все изменится». Озан что-то замышляет. «Родной, надеюсь, ты не решил укокошить Джемаля?» Смеется: «Нет. Зачем марать руки? Аллах все видит. Он сам накажет мерзавца». – «Тогда о чем речь?» – «Пока рано обсуждать это. Ты должна встать на ноги. Кстати, пора промывать рану…» Но я продолжаю возмущаться: «Перестань платить Джемалю. Слышишь? Я с ним поговорю. Когда будешь уходить, скажи ему, пусть зайдет к Алексе». Озан хохочет, снимая старую повязку с засохшей кровью. Хаяль, учуяв запах лекарств, юркает в панцирь, «Слушай, а твое имя случаем не Никита? Неужто решила собственноручно убить отца семейства?» – «Не убью, но член отрежу однозначно… Айааай!.. Озан, пластырь полегче отрывать можно?!» – «Извините, госпожа Никита. Поцелуй оправдает меня?» Озан наклоняется ближе…

Часто просыпаюсь в панике посередине ночи. Включаю ночник. Осматриваю комнату Слава Аллаху, это только сны… Со вчерашнего дня следует по пятам, стоит только задремать. Полицейский из zalim akşam поселился на моей территории в царстве Морфея. Во сне он не распускает руки – пристально наблюдает, прожигая взглядом. Ухмыляется, обнажая желтоватые зубы. Кричит вслед: «Nataşa, seni istiyorum!».^[77] Страшно. Убегаю, прячусь. Затыкаю уши. Он не отстает. Противное жирное лицо стоит перед глазами. Я запомню эту тварь на всю жизнь. Толстые брови, мясистый нос в черных угрях, липкие губы, темно-синие круги под вытаращенными глазами. Я хочу его забыть. Я хочу убить его во сне. Тщетно. Стоит притронуться к нему, как он исчезает… Я знала, на что иду. Проститутки не выбирают клиентов – клиенты выбирают проституток… Врач выписал мне успокоительный сироп, но я не принимаю лекарства. Боюсь задержаться в царстве сна в компании ненавистной твари. Куплю лезвие. Искромсаю его паршивую улыбку. Почему Аллах посылает на землю таких отвратительных существ?…

 

 

…Скоро конец. Интуиция подсказывает. Она, преодолев бурлящие волны эмоций, стучится в хлипкие двери моего разума. Предупреждает, чертовка. Зажмуриваю глаза. Ощущение, будто стою на краю глубокой расщелины. Или осилю прыжок через нее, или провалюсь в кромешную темень. Ветер касается ресниц. Открываю глаза. Всматриваюсь в конец пыльной дороги, начинающейся сразу за расщелиной. Куда она ведет? К чему-то неизведанному. В одном я уверена: эта дорога приведет к свету… Во мне поселилась слабенькая надежда на удачный прыжок. Я этого хочу Я не хочу умирать. Для меня умереть – это значит лишиться Босфора. Это значит свариться в булькающем котле адского шеф-повара. Проститутки – первые кандидатки в ад. Там нас дожидаются длиннохвостые портье с рожками на голове. И номера уже приготовлены, пятизвездочные. Нет, избавьте! Лучше самая суровая реальность, чем пятизвездочный ад… Скоро конец. Не всему – нынешнему отрезку жизни. Нынешнему сумбуру действий, чувств, обстоятельств. Я потихоньку передвигаюсь по комнате. Часами сижу перед окном, дышу дыханием Босфора. Пишу Дневник, ставший почему-то чрезмерно художественным. Ох, Алекса, ты не только профессиональная шлюха, но и не менее профессиональная графоманка. Это твоя грязная реальность или изысканный роман Остин?! Вряд ли великую англичанку избивал пьяный полицейский… По многу раз перечитываю страницы. Поражаюсь какой-то наивности, проскальзывающей между строк. Как я умудрилась ее сохранить в таких обстоятельствах? Она спряталась под грубой оболочкой, обложилась мешками с песком, прячась от бомбардировок с берегов суровой реальности…

Я впервые не знаю, что ждет меня даже в ближайшее время. Никогда не знала распорядка будущего, но по меньшей мере о погоде в ближайшем времени догадывалась. Теперь и этого лишилась… Оглядываю комнату, наполненную призраками сотни мужчин. Вдыхаю аромат подрастающего базилика, символа моей восточной любви. Смахиваю хлебные крошки с кухонного стола, на котором не так давно занималась сексом с Озаном. Разглаживаю руками оранжевый топик с двусмысленной надписью «Bu kiz saf, kötülük yok içinde»,^[78] подаренную грузинкой Тамарой. Передвигаю Магнитку с изображением мечети Султанахмет^[79] на дверце холодильника. На подсознательном уровне прощаюсь с родной мозаикой повседневности – будто меня скоро лишат всего, перебросят на безлюдный материк… В голове всплывают слова гадалки: «Как полюбишь, на твое плечо сядет ворон смерти, Захочет украсть твою душу. Сражайся, не отдавай… Выиграешь сражение – получишь награду…»

…Эмоции отодвинула в сторонку. Подавила в себе возмущение, встретив Джемаля с натянутой улыбкой: устраивать разборки пока не выгодно. Я в уязвимой категории. Для Джемаля прогнать меня – раз плюнуть. Конечно, ему сложно будет найти прибыльную замену. Впрочем, я уверена, «вакансия» долго пустовать не будет: пристроит к станку какую-нибудь девчушку из российской глубинки, и та со временем, набив сотни шишек, превратится в «золотую рыбку». Может быть…

Удерживаю язык за зубами: во-первых, мне некуда идти. Во-вторых, как-никак Джемаль спас мне жизнь, забрал из того гадюшника, вызвал врача. Однако это не оправдывает его. Клянчить «пара» у моего мальчика, и без того покрывающего все затраты… Джемаль подходит. Целует в щеку. По-братски. Обалдеваю. «С чего такие нежности?» Усаживается в кресло, берет апельсин из вазы, медленно чистит. Смуглые пальцы покрываются цитрусовой росой. «Ладно тебе… Я по-дружески». Меня вдруг охватывает ярость: «Джемаль, напомни, с каких пор мы друзья?!» Ухмыляется. Отрывает дольку апельсина. Отправляет в рот. Смачно жует. «А Озан тебя балует… Даже апельсины не местные – марокканские… Хватит яд лить, Алекса, Столько лет работаем вместе, почти породнились». Я захлопываю томик «Istanbullu kiz»,^[80] который с утра читала. «Говоришь, друзья все-таки, породнились… И какие нынче расценки на этом рынке? Случаем не 500 лир за неделю дружбы?» Сутенер молча глотает вторую дольку цитруса. Закуривает. «Ах вот, почему злишься… Красотка, я же деньги у твоего Ромео не для себя брал». – «А для кого же? Для африканских детей? И с каких пор Джемаль-бей занимается благотворительностью?» Глаза сутенера наливаются кровью – он вскакивает, вцепляется мне в горло влажными руками: «Думай, когда говоришь! Предупреждаю…» – злобно выдыхает Джемаль. Он отходит, и я запиваю отдышку водой. «Если нужны были деньги, обратился бы ко мне. Зачем на мальчишку наезжать? Он ни причем». Джемаль уже преспокойно доедает фрукт: «Какие с тебя деньги возьмешь, когда ты еле дышала? Или нужно было перепотрошить комнату в поисках твоего тайника?» В какой-то мере он прав. Мне действительно было не до денег. «Тогда объясни, зачем ты взял бабки?» – «Чтобы выгородить тебя перед полицией, дура неблагодарная! Думаешь, начальник остался доволен? На следующий день после вашей встречи он подослал ко мне своих ребят – арестовать тебя. Еле-еле 500 лирами откупился. Повезло». Я впадаю в панику. Может, Джемаль врет? «Да эта скотина хоть помнит, что он со мной сделал?» – расплакалась я. «Алекса, напомнить, кто ты, где ты? Перестань пороть чушь. Да забей начальник тебя до смерти, никто бы шума не поднял. Ты здесь yabanci,^[81] не забывай. Если на тебя обратил внимание папенькин сыночек с кучей денег, это не значит, что ты теперь крутая. Натрахается, пресытится, в один день забудет».

Я открываю окно. Смотрю на Босфор. Закуриваю. «Алекса, я тебе не враг. Поверь. Но я должен возвращать тебя в реальность, как бы ты от нее не убегала». Киваю, затягиваюсь: «Я знаю, Джемаль, знаю. Прости». – «Все о’кей. Ладно, я пойду вниз – там клиенты подвалить должны. Если что – звони». – Он открывает дверь, переступает порог. Снова возвращается: «Кстати, чуть не забыл. Вчера вечером какой-то парень приходил, интересовался тобою. Спрашивал здесь ли ты живешь». – «Джемаль, я пока не в силах принимать клиентов». – «Дело в том, что на клиента он похож не был. Странный такой, что-то вынюхивал…» – «Забудь. Наверное, какой-нибудь из идиотов-клиентов, которого ты забыл в лицо… Иди уже. Я посплю». Джемаль прикрывает дверь. Как же я устала…

 

 

…Суетливый дождь в летнем Стамбуле. Вчера миллионы теплых капель сорвались с неба в самый разгар обеденного перерыва, когда сотни горожан, покинув удушливые офисы, спешили в любимые ресторанчики. Дождь безжалостно вымочил образцы монотонного дресс-кода, аккуратно зачесанные волосы. Кто-то отчаянно матерился, кто-то счастливо подставлял лица под капли небесной воды. Кто-то плакал вместе с дождем. Я была одна из последних… Смотрела в окно, считала капли на мокром стекле. Наблюдала за тем, как Босфор меняется в цвете: дождь взбивал воды пролива, добавляя серо-зеленого. Босфор привык. Сдружился с небесными посланниками…

Дождь говорит о грядущих переменах. Пропитывает силой: «Она тебе понадобится». В компании дождя я становлюсь жутко сентиментальной. Слезы непроизвольно текут по щекам. Слезы страха перед началом чего-то нового – неизвестно, хорошего или плохого. «Не прячь слезы, Алекса. Слезы для того, чтобы их выплакивать, а не держать в себе. Жители Неба тоже позволяют себе поплакать. Их слезы – это я, дождь. Но сегодня они плачут слезами счастья. Переполняющей радости…» И я невольно начинаю улыбаться. «Неужели Бог отменил налоги, установив безвизовый режим между небом и землей?» – «Нет. Все гораздо проще. Сегодня в мире родился миллион детишек, смертельные случаи отсутствуют. Разве не повод для радости?» Задумываюсь. «Почему же, повод. Дети – это хорошо».

Сквозь дождь мне слышно радио. По Istanbul FM Ханде Йенер^[82] поет лирическую «Sorma».^[83] Любимая вещь. Дождь пританцовывает на месте до самого конца, Внезапно задает вопрос: «Алекса, ты бы хотела стать матерью?» – «Конечно. Каждая женщина этого хочет» – «Ты ведь зрелая женщина. Не пора ли…?» Я зажигаю сигарету. Прохожу мимо окна, машу рукой Босфору. Он машет в ответ. «Куда мне сейчас младенца? Я в ужасном состоянии. К тому же заводить ребенка, будучи проституткой – как ты себе такое представляешь? Понимаешь, я могу о многом мечтать, но ведь реальность другая. Расстояние между жизнью, какой ты ее воображаешь, и жизнью, какая она есть». Дождь усмехается: «Не знаю… Не знаю… По-моему, ты ищешь причину… Списываешь все на существующую реальность… Может, попробуешь изменить ее?» – «Тебе легко судить. Живешь на небе, время от времени спускаешься на грешную землю, проблемами не загружен… Но я подумаю над твоим предложением». – «Подумай… Береги себя, набирайся сил. Ладненько, мне пора». Дождь обнимает меня напоследок. «Еще ведь увидимся?» Он отвечает из открытого окна: «Конечно. Дожди питают землю надеждой».

Я ложусь на кровать. Дотрагиваюсь до живота… Когда-то я тоже была ребенком – задолго до того, как стала проституткой…

…Озан принес чемодан на роликах голубого цвета. С магазинным ценником. Пустой. Спрятал под кровать. «Куда ты собрался уезжать? К родителям, в Анкару?» Просит сигарету. Затягивается. «Я не уезжаю». Наливаю Озану холодный айвовый сок, разбавляю с водой – он не любит нектары с густой мякотью. «Кто же тогда?» Смотрит на меня задумчиво. Наверное, я ужасно выгляжу. «Молодец, ты уже ходишь. Врач сказал, хромота пройдет со временем…» – «Озан, перестань меня мучить. Объясни, зачем чемодан понадобился?» Усаживает меня на колени: «Ты переезжаешь отсюда».

Я встаю и тут же сгибаюсь – от резкого движения заныла поясница. Черт. Он берет меня на руки, укладывает на кровать. «Врача вызвать? Давай-ка посмотрю рану. Повязку не снимала?» Боль отпускает. «Пустяки, Озан. Ничего страшного… Что ты надумал? Куда я переезжаю?» Ложится рядом. Какое-то время мы оба рассматриваем потолок. Он расписан бликами от торшера.

«Звонила мама. Послезавтра они возвращаются в Стамбул. Больше я не смогу приходить сюда часто. Я столько дней школу прогуливал, надо придумать липовую причину…» – «Надеюсь, твоя мать ничего не заподозрит». – «Ты плохо ее знаешь! Она знакома с директрисой. Я уверен, первым делом, как всегда, позвонит ей… Алекса, мои родители все равно узнают о нас. Скрывать нет смысла. Мы любим друг друга. Выстоим…» Меня захлестывают эмоции: «Озан, ты понимаешь, что говоришь?! Я не приличная девушка-турчанка из богатой семьи. Я обычная русская проститутка, которых пруд пруди в Турции. Твои предки не примут меня. Депортируют в лучшем случае…» – «Примут. Я пойду на все, чтобы быть с тобою. Пригрожу им самоубийством, если посмеют притронуться к тебе». – «Ох, Озан, прекрати… Мы можем встречаться и дальше… Время от времени… А так, какое будущее ждет нашу любовь?»

Плачу. Отхожу к окну. Озан следует за мной, обнимает сзади. «Я вчера всю ночь думал… Причин для нашего расставания сотни. Нет, тысячи. Если мы будем думать о них, то легче повеситься. Я не откажусь от тебя. Я не позволю, чтобы нас разлучили. Слышишь? Не позволю!» Оборачиваюсь к нему: «Озан, мне бы твой энтузиазм…» – «Скажи, ты любишь меня?» – «Люблю». – «Я люблю тебя еще сильнее! Доверься мне. У нас впереди нелегкие дни. Мы должны быть сильными…» – «А если меня депортируют?» – «Поговорю с отцом, у него есть связи. Он нас с Польшей всегда поддерживал. Когда сестра уходила из дому, я думал, что она потеряется в жизни: как видишь, выстояла – сейчас живет нормально…» – «Озан, да ты не сравнивай. Все знают, чьей дочерью является Польщен. Все знают, из какой она семьи. А я – кто я? Никому не нужная русская…» Перебивает: «Ты мне нужна! Этого разве не достаточно? Алекса, умоляю, не отказывайся от нашей любви. Давай объединимся, преодолеем трудности… Умоляю».

Я хорошо понимаю, на что иду. Я люблю этого мальчика, Я живу им. Надо попробовать. Что я теряю? Лучше умереть во имя любви, чем от рук потного полицейского. «Хорошо, Озан. Я готова к борьбе». Он целует меня в губы. Обнимает.

Через два дня я переезжаю в квартиру, в которой некогда жила Польшей. Она сейчас переселилась к своему возлюбленному. «Сестра в курсе всего, Алекса. И согласилась помочь нам. Я вас на днях познакомлю… Ты больше не будешь проституткой, забудь обо всем как о страшном сне». – «Но как тебе удалось уговорить сестру? Ты рассказал ей, кто я?» – «Да. Она все знает. Польшей поможет…» В голове моей полная каша. Не зря прощалась с этой комнатой. Предчувствовала. Впереди новая война. Готова ли я?…

 

 

…Доела последнюю пиалу ашурэ. Перед переездом размораживаю холодильник, выбрасываю продукты в мусорное ведро. Оставляю фрукты: апельсины, нектарины, сливы, бананы. Пачку яблочного сока, три «литровки» питьевой воды. Сажусь на диету – профилактическую, так сказать. Очищение от шлаков, выведение токсинов, нормализация обмена веществ и прочая чушь. Все равно от волнения аппетита нет. Правильно ли я поступаю? Стоит ли так кардинально менять настоящее? Продержимся ли с моим мальчиком на тропе войны? Под атаку мыслей продолжаю собираться.

Тряпки сложила в чемодан, отложив топ, юбку, босоножки. Оказывается, у меня не так много вещей. Кое-что из одежды, обуви, фен, эпилятор, магнитола, кружки и разная мелочевка. Многое принадлежит Джемалю, от посуды до маленького телевизора… Отказалась от услуг отельной уборщицы – верного информатора сутенера. Наврала, что прямо умираю от сильных головных спазмов. Мол, врач прописал мне полный покой. Доносчица клюнула…

Выбираю дату побега. По-моему, «побег» звучит слишком напыщенно. Просто ухожу. С чистой совестью. Я ничего не должна Джемалю. Я заработала денег, выжила в чужом краю. Он, в свою очередь, заработал намного больше. Всё. Срок контракта истек. Расходимся каждый своей дорогой, как настоящие бизнесмены. А кто сказал, что проституция – это не бизнес?… Ухожу тайком, просто чтобы избавить себя от нравоучений со стороны Джемаля: «Мальчишка обманет тебя», «Ты никому не нужна, 18-летнему молокососу тем более», «Алекса, еще пожалеешь. Kendine gel!^[84]»

Я и так жутко переживаю. Лучше не прощаться с сутенером. Оставлю письмо, попрошу не искать меня. Напишу что решила добровольно сдаться властям: получу депортацию, вернусь на родину, устроюсь уборщицей в районную школу, выйду замуж, заведу детишек. После этих слов Джемаль не будет меня искать. Столько лет прятал от властей русскую эмигрантку – соучастник… Вторую пятницу каждого месяца он уезжает на сутки в Измир навестить семью. Чем не идеальный день для моего переезда? Вызову Озана, возьму чемодан, спрячу Хаяль в сумку, захвачу горшочек с базиликом и спокойно покину отель… Через несколько дней начинаю новую жизнь. Как все сложится? Никаких надежд, предположений, задумок. Прошу о помощи Аллаха. Прошу Босфор быть рядом. Поддерживать. Я уверена в одном: люблю Озана, а он любит меня. Выкрутимся… Не готовлю себя к плохому или к хорошему. Если повезет, будем счастливыми. Если не повезет, то… Пусть случится то, что должно случиться.

…Ортакёй! Всегда мечтала жить там. Как выяснилось, двухкомнатная квартирка Гюльшен находится в самом сердце этого прелестного босфорского поселка. Мечта сбылась, хоть и на время. Я раньше часто бывала в Ортакёе: люблю посидеть под тамошними раскидистыми каштанами, полакомиться рыбным салатом за соломенным столиком уличной кафешки, проводить взглядом отплывающие паромы, переполненные галдящими туристами. Обожаю прогуливаться по Искеле мейданы^[85] в холодные месяцы. В самый разгар осени. Одеваюсь потеплее, сажусь на автобус до Ортакёя. Я могу часами гулять по опустевшей пристани, дышать свежестью моросящего дождя, завидовать засохшим платановым листьям, улетающим под порывами ветерка в объятия Босфора. В Ортакеё осознаю, как тесно привязана к Стамбулу. Я и Стамбул – как двое близнецов, воссоединившиеся после долгой разлуки…

Польшей явно не испытывает финансовых сложностей: жить в Ортакёе для многих стамбульцев – роскошь непозволительная. По словам Озана, квартира досталась Гюльшен от первого мужа Танера, совладельца крупного медиахолдинга. Он умер три года назад – разбился в автокатастрофе. Озан рассказывал, что потеря мужа сильно отразилась на Польшей. Полгода лечилась в элитном реабилитационном центре Анкары, затем год прожила в полном одиночестве в Германии. Вернулась другой. Записала второй диск, посвятив его покойному мужу. «Сестра будто заново родилась».

В ортакёевской квартире Польшей не живет. Сложно возвращаться туда, где когда-то была счастлива с Танером. Продавать недвижимость тоже не стала. Через считанные дни я начинаю новую жизнь в гнездышке некогда счастливых влюбленных… Волнение нарастает во мне изо дня в день. Хватит ли сил пережить нападки семьи моего мальчика? Хватит ли Озану смелости отстоять нашу любовь? Вспоминаю слова Джемаля: «…натрахается, пресытится, в один день забудет…» Ложь! Я верю в чувства Озана. Только насколько они крепки? Ему 18, он пока не сталкивался со сложностями. Носит розовые очки. Или я ошибаюсь? Любимый, не подведешь ли ты меня? Хотя какая разница… Я привыкла терять…

 

 

…Температура воздуха в Стамбуле понижается. В августовском солнце нет страсти. Оно знает меру, в отличие от июльского. Во всем чувствуется приближение осени: скоро оранжевая карета подкатит к входу полуразрушенного летнего замка. Я жду осени. Бархатного сезона, наполненного шорохом багряных листьев под ногами. Нежности первых дождей, придающих горячему Востоку унылую романтику. Влажноватого воздуха, наполненного ароматом корицы… Лето износило мой организм.

В последние дни состояние ухудшилось. Не что-то конкретное – к счастью, раны зажили, гематомы поблекли. Но какая-то изнуряющая слабость поселилась в моем теле. Буквально валит с ног. Все время тянет ко сну, кроме фруктов ничего не ем, странная апатия, ноющие головные боли. Плюс ко всему одышка. Не хватает воздуха. Кондиционер работает круглосуточно, хотя и на улице прохладно.

Я будто превратилась в дряхлую плюшевую игрушку. Озан связывает мои нынешние недомогания с переизбытком переживаний – конечно, он прав. Слишком много всего произошло за минувший месяц… Лечусь Босфором, по 3–4 часа провожу на набережной. Дышу морским воздухом, Сижу на той самой скамейке, грызу вареную кукурузу, купленную в красном павильончике. Делаю записи в Дневнике. Вчера пробыла в компании Босфора больше обычного, читая «Saatler» Каннингема.^[86] Книжку посоветовал красноволосый гей Мурат, работающий в книжном магазинчике на Истикляль Джаддеси. Не прогадала – потрясающий роман о чувствах трех разных женщин…

Когда дочитывала предпоследнюю главу, кто-то присел рядом. Мужчина. Поняла по древесно-пряному одеколону. Чихнул. Я обернулась. Белокожий брюнет, идеально выбритый. Короткая шея. Глаза цвета мускатного ореха. Одет в дорогой темно-синий костюм. Типичный турок, лет тридцати. Я снова уткнулась в книжку, когда он вдруг заговорил тихим голосом: «Незабываемый вид. Будто в раю очутился… Скажите, вы боитесь смерти?» Отрываюсь от романа. Конечно, болтать с незнакомцами нежелательно. Однако в Стамбуле такой разговор считается привычным делом. «Зачем же бояться того, чего избежать невозможно?» – отвечаю вопросом на вопрос. Незнакомец продолжает, прикуривая: «Самое страшное – умереть насильственной смертью. К примеру вляпался в скверную историю и тебя безжалостно убрали, В вашей жизни такого еще не было?» Улыбается. «Нет Как видите, жива, здорова… Я не вляпываюсь в подобные истории». Он вдруг бросает сигарету: «Врете». Заглядывает в мои глаза. С угрозой. Мурашки по коже. «С чего это вы взяли? И вообще кто вы такой?» – «Тебя ведь Алексой зовут?» Я киваю раньше, чем успеваю понять, «Так вот слушай, Алекса, Если хочешь умереть собственной смертью, лучше оставь Озана в покое. Поняла?» Я откладываю книгу. Зачем-то берусь за ручки сумки. Мужчина неспешно достает из кармана ключи от автомобиля, затем кошелек. Вытаскивает 200 лир…