Стеклянный Замок

Шериан, 20.10.2014

 

 

Главное, что нужно знать - мы оба боялись слов.

В момент знакомства мне было тридцать восемь, а Гвен – тридцать четыре.

Шерсть у нее персикового цвета, тело стройное, вполне типичное, рост невысокий. Если на что-то и делать упор, то это глаза – у Гвен они зеленые, у нас еще говорят «осенние». Самое интересное всегда в мелочах. Но они будут позже.

Что обо мне – два метра росту, вполне ожидаемо для сарабийского льва. Грива рыжая, глаза – голубые. От занятий боксом в школе остались только намек на мускулы и горбинка на сломанном носу. Спасибо Барри Спейсу за хороший прямой в голову.

Я мог бы выглядеть как завязавший наркоман, будь у меня хоть капля харизмы, любовь к сальному юмору или их фанатичный блеск в глазах. Но нет, я просто выгляжу львом, который смирился со своей унылой обыкновенностью.

Я сказал, что мы боялись слов. У нас были на это свои резоны.

Слова – страшная сила. Их нужно держать в себе. Я это понял еще в первый год работы копирайтером. Если ты не уверен, в том, что собираешься сказать: не говори. Если ты не уверен, что тебя правильно поймут: не говори. В идеале вообще: не говори. Слова как камни, ты можешь не попасть в цель, но все запомнят, что ты их бросил.

Я хорошо помню оба раза, когда позволил им вырваться наружу.

Первый стоил мне работы в филиале «Morrow Magazine», второй – матери. Разумеется, худшего не случилось, но с тех пор мы почти не говорили. Созванивались раз в год, чтобы удостовериться, что оба живы.

Что до Гвен - они серьезно поругались с отцом, когда ей было около тридцати. В сердцах наговорили друг другу много лишнего. Оба понимали, что не правы, но отмалчивались больше года. Он умер за день до того, как она решилась навестить его и извиниться.

Гвен сидела на крыльце дачного домика и ела овсянку. Над ровными рядами огородной клубники жужжали пчелы. Скрипнула калитка, пришла ее тетя. Можно было ничего не говорить – по заплаканной морде львицы и так все становилось понятно. Но она все же сказала.

Гвен несколько минут рассеянно ходила по двору, все еще держа в лапах тарелку с овсянкой. Не знала, куда ее деть.

 

Она работала менеджером в «Cat Chicken». Хорошо смотрелась в аккуратной синей рубашке посреди суетливых кассиров и поваров в зеленой форме. Даже возраст не сразу бросался в глаза.

Мы с другом – хаски, по имени Дэрек, стояли в очереди, ждали заказ, я смотрел на нее, а она занималась своей работой. Лис перед нами постоянно сверялся с часами и пыхтел, как будто опаздывает на самолет. Возможно, это было правдой. Когда пришла его очередь, он уже кипел от негодования. Так бывает – некоторые звери буквально лопаются от желчи. Начался словесный поток с плохо скрываемым презрением. Картошка у них всегда холодная, кассиры не умеют работать, жалобная книга черти где. Она вышла в зал, чтобы его успокоить. Говорила тихо и вкрадчиво, извинялась. Лис явно наслаждался процессом, шутки из завуалированных стали откровенно наглыми. Очередь старалась не слушать. У меня лопнуло терпение.

- Может тебе посоветовать психолога? – я потрогал его плечо.

- Я вас не спрашивал.

- Правда? А говоришь ты громко. Я думал, ты хочешь внимания.

- Обращайтесь ко мне на «вы».

- Такой крутой парень ест бургеры на обед? – присоединился Дэрек.

Львица хотела нас успокоить, но не успела, лис психанул и пулей вылетел из зала. Героем я себя не чувствовал – в нас с Дэреком веса было раза в четыре больше чем в нем, значительный перевес как ни крути.

Мы сели обедать за высокой стойкой, как всегда. Распечатывая гамбургер, я нечаянно капнул кетчупом на лапу. Хотел вытереть салфеткой, и тут выяснилось, что она подписана черной ручкой. Всего одно слово: «спасибо». Подняв голову над рядами посетителей, я снова несколько секунд пялился на львицу.

- Ты еще на свиданье ее пригласи, - с кривой ухмылкой посоветовал Дэрек.

- Шутишь что ли? – я рассмеялся.

И пригласил.

 

Как выяснилось, мы оба знаем о флирте и комплиментах ровно ничего. Позже в голову приходили разные хорошие слова, но в самый ответственный момент я всегда превращался в косноязычного недотепу.

- Ты очень элегантна, Гвендолин, - заявил я с серьезностью, достойной драматического фильма.

- Спасибо, - львица едва заметно улыбнулась. – Ты тоже.

Я хотел не согласиться, но не придумал, как перевести это в шутку. Когда дорогая рубашка смотрится на тебе как тряпка из секонд-хенда, а гриву нужно мыть два раза в день, чтобы не выглядела пучком соломы – это почти приговор для льва.

На ней были атласная блузка и юбка до колен, серебряные серьги и аккуратный макияж. Она выглядела лучше многих молоденьких львичек в ресторане. А я выдавил только про «элегантность».

Первое что бросалось в глаза – ее порядочная женственность. Я имею в виду – такая, немного устаревшая, уже вышедшая из моды. Двигалась она не то, чтобы грузно как медведица, но как-то излишне спокойно и сдержанно. Никаких эффектных взмахов головой, плавных жестов, хвост всегда едва качается. Заказала какую-то недорогую еду и аккуратно ела по кусочку, пока я рассказывал всякую чушь из своей жизни. Не задавала вопросов, только кивала и улыбалась.

- Все в порядке? – я придвинулся ближе.

- Конечно, - она быстро кивнула и улыбнулась. – Мне очень замечательно.

«Очень замечательно». Я рассмеялся, но поспешил заметить, чтобы она не успела расстроиться:

- Сто лет не встречал такого внимательного слушателя. Откуда ты, Гвен?

- Из Тен-Аранны. Мы жили в Адоре, это маленький городок на севере.

Я присвистнул.

- Решила вернуться на родину?

- Вроде того.

- А знаешь Анатор? – мне всегда нравилось, как звучит лисий язык в кино.

- Немного.

- Что-нибудь скажешь на нем?

Гвен проглотила кусочек лимонного пирога, мгновение хмурилась, припоминая.

- Des aro imani vira agienta ami.

- И что это значит? – я одобрительно кивнул. У нее был очаровательный акцент.

- Все корабли находят свои пристани, - смущенно перевела она.

Полноценно разговорить ее удалось лишь спустя минут двадцать. И дело было не в том, что на свиданиях должны говорить львы, а в том, как ни странно, что Гвен просто стеснялась. Она всегда говорила короткими фразами, будто боялась утомить собеседника.

Я признался, что уже был в браке, что разведен и раз в неделю вижусь сыном - Джаспером. На серьезной мордочке львицы не мелькнуло и тени каких-то эмоций. Я-то ожидал презрения. О себе она рассказывала немного, в основном про работу.

Лежа дома на диване, я прокручивал в голове наш поход в ресторан, и не мог понять, понравилось мне или нет.

После второго свидания Гвен заночевала у меня.

 

Изрядно повозившись, я все же скинул на пол скомканную простыню. Сквозь жалюзи сочился бледный лунный свет. Было немного душно, так что я держал окно открытым. В постели Гвен вела себя очень осторожно, но чутко. После третьего раза я сполз к основанию кровати и взял ее нижнюю лапу в свои.

- Твоя очередь получать удовольствие, - сказал я с улыбкой.

- Если хочешь, - тихо ответила Гвен.

- Разумеется, хочу, - я поцеловал большую подушечку на ее лапе и погладил по внутренней стороне бедра.

В какой-то момент даже заподозрил ее в симуляции, но когда все кончилось, и она отдышалась, то первым делом мягко обняла меня за талию, зарываясь мордочкой в гриву. Это меня успокоило.

 

Сквозь утренний сон доносилось дробное клацанье ножа на разделочной доске и шипение масла на сковородке. Я закутался в легкое одеяло, чтобы чуть дольше поспать. Гвен вышла с кухни, неся в лапах поднос. На нем был большой прожаренный до хрустящей корки бутерброд, аккуратный омлет и черный кофе.

- Привет, - я улыбнулся, разлепляя глаза. – И это все мне?

- Конечно, - Гвен поставила поднос на прикроватной тумбочке и уселась рядом, уложив лапу на лапу. – Мне пора на работу.

- Знаю. Спасибо, - я уже давно забыл, на что похож утренний завтрак.

На ней была рабочая форма, а кроме нее – бежевый кардиган. Она едва заметно подвела глаза и припудрила щеки.

Я хотел сказать, что она очаровательна, но не успел – львица погладила меня по бедру и ушла обуваться.

 

Мы возвращались с ночного киносеанса. Мокрые деревья вяло шелестели вдоль дороги. Дворники шумно смывали дождевые капли с лобового стекла. Я поносил фильм на чем свет стоит. Проходная драма для подростков, актеры никчемные, действия ноль. Гвен всю дорогу слушала и кивала.

- А тебе что, понравилось? – наконец я не выдержал ее молчания.

- Ну, звери старались, - осторожно ответила Гвен.

- За такие деньги можно и лучше постараться, - проворчал я, больше ради самого спора, чем от возмущения.

- Возможно, - тихо сказала она.

- С тобой вообще реально о чем-то поспорить?

- Да.

- О чем?

Она неопределенно пожала плечами и облизала губы.

- Я люблю дождь, - промолвила она после долгого раздумья.

Я так и не понял, было ли это ответом на мой вопрос или просто контрактация факта. В блеклом свете проносящихся вдоль дороги фонарей ее мордочка выглядела очень умиротворенной. Она даже прижалась лбом к стеклу, рассеянно поглаживая ремень безопасности.

Какая, в сущности, разница, можно ли с ней спорить, - одернул я сам себя, включая радио на магнитоле. Важно то, что мы оба неудачники. Оба в возрасте. И нам хорошо вместе.

 

Через два месяца я предложил ей жить вместе. Львица снимала в аренду двухкомнатную квартиру. Жила с подругами из ресторана. Думаю, переезд дал ей шанс немного расправить плечи. А я уже сто лет хотел сменить обстановку. Лисы и волки всегда прирастают к своим норам и передают их из поколения в поколение. Львам такой расклад не по душе, хотя бы раз в жизни нужно куда-то переехать. Это как чистый лист, возможность избавиться от накопившегося хлама – и материального, и душевного.

 

Мы поселились в небольшой квартире на седьмом этаже многоэтажного дома. У нас не было телевизора, но имелось большое окно с видом на платановую аллею. Мы часто сидели на широком подоконнике по вечерам, смотрели на прохожих, пили чай или кофе. Я как-то раз взял Гвен за нижние лапы и уложил их себе на колени. Ей понравилось, и мы стали всегда так садиться. Приятно было держать ее упругие, не утратившие гибкости лапы в вязанных полосатых носках.

Гвен устроилась в ближайший ресторан «Cat Chicken», все тем же менеджером. Поначалу пахала в полторы смены, с восьми утра до восьми вечера. Приходила без лап с закрывающимися на ходу глазами. Переодевалась в старый ношенный халат и сразу принималась за уборку и готовку. После не продолжительных боев, я убедил ее работать в одну смену, чтобы мы могли чаще видеться, и у нее оставалось хоть немного сил.

 

Первое, с чем нужно было разобраться – кухонная утварь. На старой квартире у меня были только грошовая мультиварка и тостер. В магазине электроники выяснилось, что Гвен по опыту работы разбирается в микроволновых печах, гриле и прочем гораздо больше консультантов. Ей бы позлорадствовать, но вместо этого она терпеливо рассказала молодому продавцу все что знает. Нам дали скидку и пожелали доброго дня. Мне всегда нравилось нести домой какую-нибудь новую коробку. Это всегда пахнет чем-то новым, как минимум – незначительными бытовыми переменами. И чем она тяжелее, тем больших перемен ждешь.

Дела пошли легче. Мы зашибали на двоих около четырех тысяч талеров – могли позволить себе пару походов в кино и ресторан. Я стал чаще баловать Джаспера подарками.

В редакции, где я работал, тоже все более-менее устаканилось. Мы впервые за полгода увидели премию. В тот день я вернулся домой с новым женским халатом и золотыми серьгами.

Гвен радовалась как детеныш, а ночью долго не могла уснуть, мурлыкала мне в ухо.

 

Как-то раз листал ее фотоальбом. Маленький, в нем всего фотографий двадцать. На большей части из них – ее родители. Мне особенно понравилась та, где она стоит на пороге школе. Худенькая львица четырнадцати лет в бежевой школьной форме, клетчатой юбке. Самое примечательное – глаза. Они были совсем другими. Даже на черно-белой фотографии в них заметны озорные искорки. Мне стало интересно, куда они делись. Гвен болезненно улыбнулась и сказала:

- Остались в школе.

 

Всегда подспудно завидовал тем, кто понимает детей. Это какой-то редкий дар, ему нельзя научиться. Я не всегда находил общий язык с собственным сыном, хотя старался, как мог. Мы виделись в воскресенье или субботу, в зависимости от желания его матери. Поначалу я приходил один, после стал брать с собой Гвен. Она очень понравилась Джасперу, а львенок понравился ей.

В первый день ноября мы шли по центральной аллее. Ветер метал желтую листву. Она сыпалась постоянно, удивительно, что на дереве вообще умещается столько листьев. Джаспер ел большую горячую вафлю с карамелью и сахарной пудрой. Он хорошо смотрелся в черной школьной форме. По потухшему взгляду и ленивой походке, было ясно, что его что-то гложет.

- Тебя обидел тот здоровяк? Нейлор, кажется? – осведомился я.

- Нет, - львенок повел плечом, отведя глаза.

- Это из-за девочки, - тихо сказала Гвен. – Ты что-то дарил ей на ночь откровений?

- Угу, - Джаспер доел вафлю и выбросил салфетку в урну.

- У тебя тут пудра осталась, - Гвен склонилась к нему и лизнула в щеку. – Какие у тебя вкусные щеки, ням-ням. Можно погрызу за ушко?

- Ай! – львенок фыркнул, и завязалась шутливая потасовка.

Я смотрел на них, улыбался и жалел, что нет с собой фотоаппарата.

Может оно и к лучшему. Некоторые моменты должны оставаться в голове, а не фотоальбоме.

 

Течение жизни не бывает гладким, подводные камни неизбежно цепляют за живот незадачливого пловца.

Я сидел в своем поддержанном «Анкоридже», ждал, когда Гвен вернется из супермаркета. За окном дул хлесткий морозный ветер, мелкие снежинки таяли на лобовом стекле. Какая-то тупая тигрица на сверкающем «Веррексе», паркуясь, чуть не оторвала мне бампер. Я выразительно покрутил пальцем у виска, та проигнорировала.

Гвен настояла, что сама сходит за покупками, а я пока заправлюсь. Подобные женские уловки я стал замечать еще лет десять назад, теперь же меня было не провести. Гвен вернулась из супермаркета, закинула пакеты и сумку на заднее сиденье и отпросилась в уборную. Пока ее не было, я осторожно покопался в ее сумке. Помимо всяких женских вещиц там обнаружились лечебные препараты «Саллидон» и «Астум-Лиден».

Дома я пробил их в поисковике и пожалел об этом.

 

После ужина я несколько минут просто смотрел, как она моет посуду и собирался с мыслями. Странно, обычно я злился на чьи-то слова, а тут меня раздражало ее молчание.

- Гвен, ты не о чем не хочешь мне сказать?

- Нет, - ответ был слишком поспешным, она и сама это поняла.

- Я думал, что раз мы живем вместе, то и проблемы решаем вместе, - я недовольно пожевал губу. Дибильная привычка из детства.

Хвост львицы нервно подтянулся к бедрам, она сглотнула и посмотрела меня с робкой улыбкой.

- У меня нет проблем. Мне очень хорошо с тобой.

- Черт, да я не об этом говорю.

Гвен отложила в сторону губку и рассеянно пригладила фартук.

- Прости, я не всегда знаю, что нужно сказать, - произнесла она смущенно. – Мама всегда говорила, что проще разговорить каменную глыбу.

- Да ну?

- Мы часто ругались.

- Интересно почему? – бросил я неосторожно.

Львица ничего не ответила. Никаких истерик и слез. Как всегда.

Просто подняла на меня глаза, моргнула и ушла в комнату. Я в смятении ударил лапой по столу. Чашки с испуганным звоном подпрыгнули и приземлились на свои места, только одна опрокинулась и кофейная гуща растеклась по клеенке. Лапу жгло и покалывало от боли несколько секунд, а меня – до самой ночи.

 

Весь январь с неба падали большие белые снежинки. Детвора не могла нарадоваться.

Когда я вернулся из кондитерской с глинтвейном и пончиками, Гвен и Джаспер уже успели слепить снеговика.

- А можно мне с карамелью? – Джаспер протянул лапки, и я поднял бумажный пакет над головой.

- Э, нет, дружок, они для папы!

- Ну, дай! – он вцепился в рукав пальто. Я извернулся и опрокинул его на снег.

Гвен успела выхватить у меня из лап покупки. Несколько мгновений мы беспорядочно боролись с сыном на снегу.

- Отпусти! – львенок попробовал вырваться из моей хватки, но ничего не получилось. – Я все маме расскажу!

- И останешься совсем без пончиков, - строго сказал я. – Большие кошки не любят жалких ябед. Правда, Гвен?

Львица фыркнула и помогла Джасперу отряхнуться от снега.

Глинтвейн помог нам согреться и перевести дух. Утерев замерзшие сопли лапой, Джаспер поднял любопытные глаза на Гвен и спросил:

- А в Тен-Аранне часто идет снег?

- Смотря где, - задумчиво отозвалась львица. – На юге он выпадает только в феврале, а там, где я жила, сыплет всю зиму. Иногда наш двор заметало так сильно, что можно было нырять с крыши в сугроб.

Я заметил, как она смотрит куда-то вдаль с отчужденной улыбкой. Большая снежинка упала ей прямо на нос, а Гвен даже не заметила.

- Хочешь, как-нибудь съездим в Адору? – предложил я, чтобы ее подбодрить.

Львица вздохнула, растирая онемевшие лапы.

- Нет. Мне хорошо в Каринфе. Он большой, добрый. И здесь есть вы.

 

После года размеренной жизни мы поняли, что пора перевести отношения на новый уровень. Время стремительно неслось вперед, хотели мы того или нет. Этой темы всегда касались очень осторожно и вскользь. Я решил взять дело в свои лапы.

Закат лизал подоконник красным языком, преломлялся в прозрачных кружках с чаем. Гвен легонько размешивала сахар. Последний месяц она была тише ветра и ниже травы. Понимала к чему все идет.

Когда я заговорил, она сглотнула и отодвинула чай. Несколько мгновений смотрела куда-то мимо. Я заметил, как поджались ее уши и поник хвост.

- Прости меня, пожалуйста, - голос львицы дрогнул.

Что-то холодное сжалось в груди при виде ее слез. Я уложил свою лапу поверх ее лапы и прошептал:

- Гвен?

Это был долгий разговор. Секретов после него не осталось.

 

Сразу после колледжа в Адоре она решила стать волонтером. Хотела изменить мир, или хотя бы сделать его немного лучше. Семья этого не понимала, как и ее друзья.

Она меняла мир полтора месяца, после чего слегла с тяжелейшей инфекцией. Аскеллим всегда славился эпидемиями тифа, подагры и болотной сыпи. Гвен попала в эпицентр одной из них. Отошла только три месяца спустя. Выглядела как скелет, обтянутый в дряхлую шкуру. Глаза уже не искрились, зубы пожелтели. Но самое худшее – борьба с заразой нанесла удар по ее женскому началу. В высказываниях врачей фигурировали «осложненная беременность» и «высокий процент смертности».

Она все равно попыталась.

Потеряла двух детенышей, и отказалась от желания стать матерью.

 

Ночью я долго не спал. Слушал ее тихое сопение, ощущал под лапами как вздымается и опускается грудь. Я твердо решил, что останусь с ней независимо ни от чего.

Наутро после разговора вышел на кухню. Гвен стирала губкой пятна жира с тарелок. Я обнял ее за талию и прижал к груди. Увидел высохшие дорожки слез на щеках и горячо поцеловал за ухом.

- Я хочу попытаться, Гвен, - прошептал я ей в ухо. – А ты?

Львица робко кивнула.

 

Наши попытки заняли два года. Мы работали над этим, ходили к врачам. В шкафу появился целый отдел под эфирные масла и арома-лампы. У Гвен прибавилось три пары кружевного белья. Я стал мастером интернет-поиска, днями напролет изучал разные статьи.

Это случилось, когда мы уже готовы были сдаться. Гвен держалась молодцом – не плакала, не жаловалась. Лишь иногда я замечал, как она молится тайком от меня. Подруга упомянула, что Гвен стала часто посещать храм. Ставила свечи у алтаря Великой Львицы.

Было больно наблюдать, как угасает ее надежда, как она подавляет терзания и улыбается, когда я целую и укладываю ее в постель. Я старался бодро выглядеть, шутил, постоянно напоминал присказку о том, что Каринф не за один день строился, а древние львы занимались любовью по тридцать раз в день, чтобы это привело к нужному результату.

Откровенно говоря, я и сам уже мало верил в успех. Но в один октябрьский день она вернулась раньше с работы. Долго смотрела на меня блестящими глазами.

- Это то, что я думаю? – сердце ушло в пятки.

Гвен кивнула.

- Есть! ЕСТЬ! – мой радостный крик наверно переворошил всех соседей. Я так сильно сжал кружку в лапе, что она лопнула, порезав осколкам подушечки на пальцах.

Гвен быстро обработала ее перекисью водорода. А затем мягко прижала к губам и долго не желала отпускать.

 

Она сидела в приемном покое, скрестив нижние лапы и уложив голову мне на плечо. Молчала и смотрела прямо перед собой, нервно сжимая в лапе крестик с отпечатками Великого Льва.

- Я боюсь, - это были первые слова за полчаса молчания.

- А я нет.

- Почему? – она вопросительно посмотрела на меня, держа слезы внутри глаз.

«Потому что иначе я ворвусь в соседний храм Троицы и разнесу там все к чертям» - было бы самым искрением ответом, но я проглотил его вместе с комом в горле.

- Потому что иначе и быть не может. Ты сильная, и детеныш будет сильный. Он будет сильнее всего, что станет у него на пути.

Я говорил еще много всего: про технологии, которые явно улучшились с ее последней попытки, про положительные результаты тестов. Она слушала и старательно кивала, будто и правда верит, но я понимал, что это не так.

 

Детеныш родился. Девочка.

Гвен не могла осознать это несколько часов. Боялась отдавать ее в лапы акушерок. Плакала, смеялась. Очень смутилась, когда молоденькая гепардица из медперсонала предложила стереть кровь с ее бедер и заменить халат. Сделала все сама, не отрывая дочь от груди. Я знал, что первые несколько часов материнский инстинкт особенно силен у львицы, и потому не настаивал на возможности прикоснуться к дочери. Но Гвен снова удивила. С большим трудом поборов свои внутренние страхи она улыбнулась сквозь слезы и предложила подойти. Первый раз, коснувшись дочери, я ощутил под лапой тихое биенье ее сердца.

Мои друзья толпись во дворе с цветами и поздравлениями. Дэрек, узнав о рождении детеныша, завыл так громко, что слышало пол-округи. Семье волков его вой показался нецензурным, хаски посетовал, что не понимает их языка, но пообещал больше не смущать. Друзья ликовали, с нетерпеньем ждали возможности увидеть мою дочь. Они знали, как сильно мы с Гвен хотели этого. Сестры сделали им несколько замечаний и грозились позвать полицию. Мы извинились конфетами и шампанским.

Наутро я заметил в глазах Гвен искорки, которые до этого видел только на школьной фотографии.

Эти искорки были моей наградой следующие семнадцать лет.

 

Я беспокоился о том, сможем ли мы достойно воспитать Астрид. Когда в семье рождается такой долгожданный детеныш, легко переборщить с опекой. Но Гвен все делала правильно, не позволяла себе слишком баловать ее.

Лишь иногда, когда дочь засыпала, Гвен подолгу стояла в дверном проеме. Смотрела на нее и улыбалась своим мыслям.

 

Сначала мне казалось, что Астрид всегда будет три года. Она никогда не перестанет ходить пешком под стол, прятаться от грозы под одеялом, всюду таскать с собой плюшевого варана. Но нет, мы надели школьную форму, бантик на хвост и пошли в первый класс. Не сказать, что классный руководитель-леопард смог до конца скрыть удивление при виде четы глубоко за сорок с семилетним детенышем.

Еще мгновение, и Астрид уже тринадцать. Она отстаивает свою независимость, тайком берет косметику Гвен и учится у нее готовить. При мысли, что скоро нам предстоит знакомиться с каким-нибудь мальчишкой, меня продирает тоска.

 

Мы возвращались с танцевального кружка. Астрид выступала на сцене, показывала грифоний танец, всем она понравилась. Очень мило смотрелась с бутафорскими перьями на лапах. Я купил ей шарфик с бахромой и горячую вафлю в награду. Студеный ветер гнал по запорошенным снегом дорогам мелкие снежинки. Под лапами хрустели лужи под корочкой льда. Мы гуляли по новогодней ярмарке, смотрели игрушки на елку. Я не сдержался и облачил Гвен в шапку, сделанную в виде рогатого шлема.

- Что я буду с ним делать? – от ее смеха валил густой пар.

- Завоевывать мое сердце, - сказал я с улыбкой.

На ярмарке Гвен встретила одну из подруг, с которыми снимала квартиру до того, как мы сошлись. Я отошел понаблюдать и поснимать на смартфон как Астрид водит с детенышами хоровод. Мельком расслышал разговор двух львиц. Гвен спросила подругу, как у нее дела, та ответила:

- Знаешь, раньше у меня были большие мечты и маленькая квартира. Теперь наоборот, - она добавила еще что-то про мужа и трех львят, но я не расслышал из-за громогласного объявления о праздничном вечере в Сильвер Холле.

Затем что-то вспоминали о работе, смеялись. Львица сказала, что ее тошнит от одного вида вывески «Cat Chicken» и она даже рада, что там теперь как и в половине фастфудов электронное обслуживание. Гвен не поняла ее ненависти, сказала, что иногда скучает по их ресторанчику. Обе поразились, как раньше выдерживали такой ритм работы.

Астрид вернулась, раскрасневшаяся и довольная, сжимая в лапах выигранного плюшевого оленя.

- Пап, а можно мне глинтвейна? – спросила она.

Я как раз покупал чай у палаточного торговца, засунул соломинки для коктейлей в нос и обернулся к дочери, выпучив глаза.

- Я не твой папа, - произнес я утробным голосом. – Я морж!

Астрид хихикнула и спрятала мордочку за лапами в рукавичках.

Гвен попрощалась с подругой и вернулась к нам. Я предложил ей загадать желание снежным ангелам. Львица задумчиво посмотрела на меня, затем перевела взгляд на Астрид.

- Даже не знаю, что еще загадать, - сказала она с улыбкой.

 

Иногда я подолгу говорю с ней. Уже после ее смерти. Говорю обо всем, что не успел сказать при жизни. Гвен умерла в пятьдесят семь лет. Должна была прожить дольше, но правда в том, что жизнь никому ничего не должна. Она просто происходит, независимо от наших желаний.

Во время таких бесед Гвен молчит и кивает. Как всегда. Мне хочется думать, что она правда слышит и понимает все, что я говорю.

Астрид выросла сильной и красивой девочкой. Сейчас ей семнадцать, она выглядит старше своего возраста из-за привычки хмуриться и все изучать. Но это не мешает ей быть веселой и озорной, как одногодки.

В глубине души я всегда чувствовал себя виноватым перед ней. Непросто должно быть, когда твоим родителям уже за пятьдесят, и они безбожно отстают от времени. Но она не жалуется. Мудрость перешла ей от Гвен.

Мы с Астрид и Джаспером идем по кладбищенской дороге. Легкий ветер шелестит в кронах деревьев, растущих между могил. Воздух прогрет солнцем и упоен запахом акаций.

- У тебя грива совсем поседела, - ласково замечает Астрид.

Я рассеянно глажу копну надо лбом и улыбаюсь. Это случилось как-то незаметно. Пара седых волосков у меня была всю жизнь, потом они стали прибавляться. После пятидесяти выцвел целый локон на груди и пошло-поехало.

Пыльный чертополох у дороги сухо шелестит на ветру. Из маленькой часовни в центре кладбища долетает колокольный звон.

Я иду домой с детьми, а моя львица остается здесь. В глазах предательски щиплет. Я отхожу на пару шагов и незаметно вытираю слезы платком.

За всю жизнь я ни разу не сказал «моя львица». И ни разу не сказал «я люблю тебя». Я должен был говорить ей это каждый день. По нескольку раз. Утром, днем, вечером, ночью. Но я не говорил, а она не просила.

От этих мыслей все сжимается в груди и хочется просто безвольно осесть возле чьей-нибудь оградки.

Астрид замечает, что со мной происходит и берет меня за лапу.

- Она была счастлива с тобой, - молвит она с тихим мурлыканьем.

- Откуда ты знаешь?

- Видела по ее глазам. По тому, как она на тебя смотрит. Как улыбается и жмурит глаза от любого твоего прикосновения. Неужели ты этого не видел?

- Я не знаю, Эсти, - слова даются тяжело, будто они выплавлены из чугуна. – Я даже не знаю, какие цветы она любила.

- К черту цветы, - львица мотает головой. Некоторые привычки ей перешли от меня. – Ты помог ей построить свой стеклянный замок. Это главное. Все остальное – чепуха.

- Что это значит?

- Помнишь, как я ходила в художку после уроков в пятом классе? У меня была домашняя работа на свободную тему. Я спросила у мамы, что она хочет, чтобы я нарисовала. Она ответила: стеклянный замок. Я не понимала, почему стеклянный. Мама сказала, что это – ее жизнь. Только сейчас понимаю, что она имела в виду.

И я понимаю. Понимаю, какого ей было строить новую жизнь на новом месте после ошибки, стоившей ей здоровья и материнства. Словно строить стеклянный замок, который может рухнуть от любого неосторожного движения, ранив своими осколками.

Я представляю, что она идет рядом со мной и улыбается. Улыбается, потому что мы справились вопреки всему, и в ее глазах блестят озорные искорки.

- Слышишь, Гвен? Мы сделали это, - тихо произношу я, дождавшись, когда дети уйдут вперед. Следующие слова даются с трудом. – Моя милая львица. Как же я хочу, чтоб ты услышала меня. Услышала, что я… люблю тебя, Гвен. И всегда буду любить. Мы справились. Вместе. Построили твой стеклянный замок.

 

Мы. Два зверя, что всю жизнь боялись слов.

 

Конец.